Кладбища, помойки и бардаки определяют истинное лицо города, его подлинное, высеченное временем, укорененное в вечности, но-уменальное лицо. Это самые естественные части городского про-странства, в полной мере являющие его настоящую жизнь, это са-кральные места, поскольку именно смерть, разрушение, гниение и тлен приближают живущее к Абсолютному. Так или примерно так думал молодой филолог Вадим Тунев, собираясь на прогулку.
Утро выдалось солнечное, земля уже подсохла, и Вадим намеревался отправиться по давно облюбованному маршруту. Он вышел из своего подъезда, нырнул в дыру ограды Ботанического сада, легко сбежал мимо вековых дубов вниз по зеленеющему склону, миновал стадо пасущихся грязных коз, прошел мимо покривившихся халуп Шанхая, покачиваясь, преодолел скользкое бревно, переброшенное через дурно пахнущую заболоченную речушку, порадовался лягушачьему кваканью и оказался на задах старинного городского кладбища.
Красивое было кладбище, необычное. Уже три десятка лет на нем не хоронили, и оно сильно заросло, местами походя на непролазные джунгли. Там, с другой стороны, находились центральный вход, контора и памятники великим, а здесь были тишина и благодать, и могилы тех, кто на этом свете жил простым обывателем, но в мир иной отправился той же дорогой, что и те, кто был при жизни обласкан судьбой.
И не было здесь места ни суете, ни томленью духа, и все шло в одно место, возвращаясь в прах. А из праха поднималось старыми деревьями и юной зеленью, одуванчиками на могилах и вьюнками на узорчатых оградах. Весна здесь чувствовалась сильнее, пробиваясь сквозь густую землю слишком яркой травой, сплетая запахи черемух и яблонь в единый букет с запахами земли и тлена. И именно здесь особо остро, до боли, Вадиму хотелось жить.
Многие кладбищенские тропинки были завалены срубленными де-ревьями, срезанными ветками, горами мусора, к некоторым могилам невозможно было подойти, но Вадим легко ориентировался в хорошо знакомом лабиринте, знал интересные и поучительные места, узнавал лица на памятниках.
Вадим походил с полчаса, дивясь на старые фотографии, представляя, как выглядели бы сейчас младенцы и дети, умершие полвека назад. Смерть избавила их от болезней, старости, неожиданностей и забот, и они давно отдыхали от мира, оставаясь юными и невинными. Солнце уже поднималось к зениту, когда Вадим направился к памятнику маленькой девочки Галочки, родственники которой не уставали ровно сорок лет содержать могилку в образцовом порядке. Здесь, у ограды, стояли удобные столик и скамейка, и филолог присел отдохнуть.
Раньше по кладбищу легко было пройти из одного района в другой, и по летнему времени на тропинках часто можно было встретить вполне приличных людей, сокращающих дорогу от дома до службы. Подростки из прикладбищенского поселка тоже с удовольствием гуляли здесь, разыскивали обнажившиеся кости и побелевшие черепа, чтобы потом пугать любимых девочек в школе. У одного из дальних входов помещалось известное питейное заведение, посетители которого разбредались по кладбищу маленькими сплоченными компаниями и засиживались до утра.
Но времена изменились, дорога заросла, шинок прикрыли, и люди, боясь живых, более чем мертвых, стали обходить кладбище стороной. Так что теперь в будни народу почти не было, и кладбищенскую романтику поддерживали лишь отдельные прелюбопытные персоны. Какие-то старушки в коротеньких юбочках, с худенькими синеватыми ножками, с кудряшками и косичками, огромными капроновыми бантами и лицами, раскрашенными как у тюзовских Мальвин. Пожилые мужчины в плащах "болонья", соломенных шляпах-канотье и мальчиковых сандалиях, произведенных лет тридцать тому назад. Затянутые в черное, субтильные парни и де-вицы в гриме актеров из чаплинских кинофильмов.
В праздники и воскресенья, после обеда, на кладбищенских аллеях появлялись рачительные бомжи и синеглазки, собирающие с могил в грязные клеенчатые сумки крутые яйца, сласти и поломанные цветы. Вадим называл всех этих людей цветами смерти, и интересовался ими не менее, чем старинными могилами.
Он вообще любил маргиналов, почитая их более нормальных обывателей. Частенько наблюдал за пьяницами, по душам беседовал со жрицами любви, интервьюировал бомжей, а затем, сохраняя первоначальную лексику, зачитывал эти специфические интервью на филологических семинарах, с удовольствием наблюдая, как расцветают маковым цветом нежные лица студенток и в тряпочку сворачиваются прозрачные розовые ушки.
Но сегодня никого из фриков видно не было, и Вадим замер, на-слаждаясь тишиной. Вдруг неподалеку затрещали ветви, раздались пронзительные женские голоса, и прямо к столику, где сидел исследователь вечного покоя, вышли две слегка подвыпившие бабоньки и маленькая девочка с мороженым в руке.
- Погоди, Ирочка, давай дух переведем, - сказала одна из женщин, останавливаясь около Вадима. – Не помешаем?
Вадим отрицательно покачал головой. Он вообще хорошо относился к дамам, уважал и жалел их, предпочитая рафинированным интеллигенткам, которыми волей судьбы был окружен с детства, женщин нетривиальных профессий. Была среди его знакомых даже одна служительница морга, которая любила, подвыпив с устатку, делиться своими служебными впечатлениями.
- Разрезали его, - рассказывала она, обливаясь слезами, - а печенка вот такая! Сердце вот такое!
И чувствительная дама, надеясь снискать сочувствие слушателей, широко разводила руки, словно хвастающий уловом рыбак.
Тем временем одна из пришедших женщин стала разворачивать девочке мороженое, а вторая, постарше, присела на скамейку с другой стороны столика, достала платок, вытерла раскрасневшееся влажное лицо.
- Ты гляди, какой молоденький, - игриво посмотрела она на Вадима. - К своим пришел?
И она кивнула она на могилку девочки Галочки.
- Да нет, так просто ходил по кладбищу, смотрел.
- Турист, что ли? Они все больше к Классику ходят.
- Зачем мне мертвый классик, тут и без него есть на что посмот-реть.
- Да уж, хорошо тут, благодать, а осенью еще лучше.
Первая женщина, наконец, справилась с мороженым и села рядом с Вадимом.
- Да, осенью лучше. Приду я иногда сюда в октябре, туман, сырость, и так хорошо, завыть хочется от счастья. Жаль, здесь больше не хоронят, новое кладбище рядом с птицефабрикой, одна помойка рядом с другой, а тут хорошо.
- Пиво будешь, парень? – спросила старшая.
Вадик хорошо знал, как извилисты порой бывают кладбищенские дорожки, знал и то, к чему может привести интеллигента стакан пива, выпитый до полудня, да еще в присутствии двух дам. И обычно старался не отказываться ни от чего, что преподносила ему заботливая жизнь, но сегодня его ждали дела, и он нарушил правила:
- Да нет, мне скоро на работу.
- Шофер, что ли? Да с пива-то что будет, пиво можно даже младенцам.
- Спасибо, но сегодня никак.
- Мы тогда до дому оставим, Валь. Ты, моя, осторожно с мороже-ным.
- Где же вы мороженое-то взяли? Здесь на пару километров ни одного магазина.
- С собой принесли. Может, все-таки, будешь пиво? Холодненькое.
- Спасибо, сегодня не могу.
- Ну ладно, Город тесный, в следующий раз встретимся – будет с тебя.
Женщины одна за другой поднялись, Валя взяла за руку девочку, и они ушли, протискиваясь между оградами. А Вадим посидел еще пару минут, пока на горе не ударила пушка. Ему было пора, он встал и увидел на скамейке забытые женщинами очки. Вадим схватил их, бросился вдогонку за ушедшими, добежал до центральной аллеи.
По аллее, раскалывая кладбищенскую тишину веселыми криками, неторопливо бежали кросс крепкие румяные мальчики и девочки из расположившегося по соседству аграрного института. Вадим кинулся в одну сторону, в другую – женщин и след простыл. Отчаявшись догнать дам, он остановился и наконец рассмотрел очки. Интересные они были, старинные, в круглой серебряной оправе, с толстыми несовременными стеклами, прямо-таки паганелевские очки. Представить себе одну из ушедших теток в подобных очках было трудно даже интересующемуся маргиналами филологу.
"Может, это и не они забыли?" – подумал Вадим и, покрутив очки, положил их в нагрудный карман пиджака.
Очки лежали в темном кармане и внимательно рассматривали то, что открывалось перед ними. За темной подкладкой пиджака, за голубой рубашкой, за тонкой бледной кожей, за яркими волокнистыми мышцами, за кривыми кинжалами ребер на фоне прозрачного, пронизанного сосудами розового легкого билось большое слабое сердце, старательно работало, выталкивая кровь, волновалось после бега, переживало о вчерашнем.
- Спортом не занимается, не курит, пьет умеренно, слиш-ком умен, - определили очки, поневоле считая удары сердца. - Ну что же, этот добрее, веселее, а главное, жив.
А филолог вернулся домой, быстро переоделся и отправился на долгожданную встречу.