Быть доцентом в вузе румяный Сережа решительно не желал, а потому постарался, поднатужился, обзвонил, оповестил, составил и ровно через неделю после неприятного разговора с боссом собрал-таки конференцию, посвященную проблемам Города. Называлась конференция замысловато: "Город как гуманитарный ресурс", а прово-диться должна была в старинном здании Губернского музея, чтобы обязывающая, но неформальная обстановка приобщала, налагала ответственность и давала почувствовать исторические корни. Нам, разумеется, известно, что не всякого читателя могут увлечь описания подобных научных посиделок, но мы надеемся, что кое-кому все же интересно будет узнать, за что платят деньги гуманитариям, и, кроме того, собираемся рассказать и об одном занимательном событии, произошедшем в поименованном собрании, поэтому после некоторых раздумий решились на него заглянуть.
Научная общественность отнеслась к конференции весьма благожелательно, ибо хорошо известно, что не дано умникам и интеллектуалам пресытиться общением с себе подобными, и немыслимо для них пропустить подходящую оказию, позволяющую явить миру свои идеи, замыслы и догадки. Расположение профессуры, помимо духовных источников, питалось еще и причинами вполне материальными: нарядное приглашение извещало, что в качестве приятных приложений к конференции планируются утреннее и вечернее чаепития, недурной обед и издание за казенный счет приличного сборника, в который будут включены статьи тех, кто почтит конференцию присутствием и потрудится выступить. Ну, скажите на милость, кому это может не понравиться - попить чайку, отобедать, а в перерывах рассказать присутствующим о том, что интересно очень немногим, да еще и увидеть потом свои слова воплощенными на глянцевой бумаге? Так что пребывали все участники в превосходном настроении и настроились на милый уму и сердцу день.
Для пущей важности конференцию объявили международной, а обеспечить столь высокий статус по замыслу организаторов должно было присутствие в уважаемом собрании русской дамы из Германии, молодой француженки, зрелой немки и дамы неопределенного возраста из дружественной, но самостоятельной Удмуртии, приехавшей навестить местных родственников, но удачно вовлеченной в столь приятный научный процесс.
Вести конференцию назначен был известный в городе господин, который на волне царивших лет десять назад общественных исканий, питаемых голодухой и безденежьем, объявил себя политтехнологом, и с тех пор зарабатывал деньги советами тем, кто стремился во власть. Гонорары он получал небольшие, но на выпивку хватало, кормежка постоянно случалась дармовая, а женщины его и так любили. Мужик был хороший, проверенный, веселый, умный и наглый, умел отличать зерна от плевел и вполне мог стать подходящим пастырем для норовистого научного стада. Всем хорош был пастырь, только от фамилии его слегка попахивало Салтыковым, а то и Гоголем, и мы с удовольствием сообщаем читателю, что звался организатор судеб Свинке, особо настаивая на том, что в данном случае обошлось без авторских злопыхательств и выдумок. Но Сережу звучная фамилия надежного господина не смущала, и по зрелому размышлению он остановил свой выбор именно на нем.
Началось все прилично, и в соответствии с давно накатанным гу-бернским ритуалом благословить собравшихся заскочили один министр, парочка чинов из Управы и молодой лощеный депутат Городского Собрания. Перетерпев косноязычные напутствия скоро ретировавшихся чиновников, перешли к академической части и, как и полагается радушным хозяевам, для начала позволили выступить гостям.
Немка с подходящей случаю фамилией Хрушка с местными научными нравами была не знакома, но по свойственной европейцам спеси полагала, что все, пришедшее в ее цивилизованную голову, будет чрезвычайно полезно и интересно малообразованным аборигенам, поэтому обстоятельно и почти без акцента изложила свои впечатления о Городе. Впечатления эти сводились к многочисленным запахам, которые атаковали чувствительную фрау с того момента, когда она ступила на губернскую землю. Деликатная гостья не останавливалась на том, что это были за запахи, но особо упирала на то, что запахи эти были совсем чужие, непривычные ее европейскому нюху, и заставила особо одаренных присутствующих обменяться впечатлениями об особенностях дамской экзистенции. На прочих же выступление фрау Хрушки ожидаемого ею самою благоговейного впечатления не произвело, и зал загудел.
- Это что же за стадо здесь собралось? – комментировал выступление молодой, но ехидный Пафнутьев. – Хрюшки какие-то, свинки – одним словом, свиноферма, на радость хозяину. Непонятно только, почему эту хрюшку так напрягает запах свинарника.
Сидевшие около него дамы захихикали, некоторые начали вспоминать ту пору, когда и их самих мучили разнообразные запахи.
- Я лично не переносила запаха мяса, - откровенничала одна исто-ричка.
- А я - запаха мужского парфюма, - включилась дама-филолог. – Просто возненавидела мужа.
- А мне все время хотелось щей и спать.
- По этой и не определишь, должны ее мучить запахи, или не должны. Разлопались там у себя на своих немецких колбасах.
Так, за милыми разговорами, публика миновала откровения немки, дождалась француженку. Не обладающая столь приметной фамилией, но обладающая на редкость неприметной внешностью француженка тоже озадачила публику, рассказав, что приехала в Город неделю назад, чтобы посмотреть великую Реку, но с тех пор до Реки так и не дошла, и этот предмет своего вожделения не увидела, хотя стремилась и стремится к нему всем сердцем.
- Это чем же она занимается? – оживилась общественность. - Поду-мать только, а с виду и не скажешь.
- Вы разве не знаете, что склонность дам к блуду обратно пропор-циональна их внешним данным, промискуитетом чаще всего занимаются самые невзрачные. Закон природы, знаете ли, надо же чем-то привлекать самцов.
- Да, такие серенькие самые ****овитые.
- Помнится, я как-то в Питер поехал, так еще в поезде познакомился с одной, похожей вот на эту, и тоже за неделю ни до Эрмтажа, ни до Русского музея так и не дошел. Из квартиры ни разу не вышел, едва на поезд успел. А эта всего лишь до Реки не дошла.
- А помните, Венечка в "Петушках" никак не мог на Красную пло-щадь попасть?
- Почему только Венечка? Я тоже лет десять, приезжая в Москву, не могла найти Красную площадь, то в ЦУМ попадала, то в ГУМ, а на площадь – никак, только в прошлом году увидела, - включилась в обсуждение красавица Хрусталева.
- Это называется топографический кретинизм, - пояснила геогра-фичка Чижова.
А две страшненькие хрусталевские завистницы хорошо прослушиваемым шепотом обменялись мнениями по поводу того, с какой целью попадающая только в магазины мадам десять лет атаковала столицу и что именно в результате этого выездила.
Почувствовав, что вызывает у зала неакадемическую реакцию, скромная француженка быстро ретировалась, и на смену иностранным дамам вышла наша. Всем дамам была дама, умненькая, прехорошенькая, поэтесса, а ко всему прочему – еще и профессор. Отчаявшись получить приличествующее ее заслугам признание на малой родине, она несколько лет назад вышла замуж в Германию, а теперь вот вернулась в родной город, чтобы поведать прежним ненавистникам и злопыхателям, как прекрасно сложилась ее жизнь на чужбине, как уважают и ценят ее просвещенные, знающие толк в дамах европейцы.
Заявив весьма сложную тему доклада, дама привычно сбилась на собственную персону и стала яростно обличать своих бывших гонителей и недоброжелателей, не стесняясь называть конкретных фамилий и распаляясь все больше и больше.
Научная общественность напряженно замолчала, поскольку по сложившейся традиции приличным тоном считалось перемывать друг другу кости только в кулуарах и только заглазно, а с трибуны полагалось исключительно хвалить того, кого называешь. Публика переживала за непристойное поведение дамы, даже жалела ее и на протяжении всего выступления неоднократно порадовалась, что дама, слава Богу, покинула родину и, Бог даст, и на этот раз долго здесь не задержится. Подсластить заграничную пилюлю удалось как нельзя кстати подоспевшим чаепитием, и, напившись чаю, перешли к отечественным выступлением.
Тут уж каждый позволил себе сообщить не слишком внимательной публике о том, что волнует лично его, отчего бьется его собственное сердце, облекая свои выступления в такую форму, чтобы любой слуша-тель проникся уважением к докладчику и засомневался в собственной исключительности. Не размениваясь на мелочи, поведали друг другу о самом важном и полезном, без чего немыслима ежедневная городская жизнь: о мистических аспектах городского текста, об топонимах и урбанонимах, об опыте мифологического краеведения, о школе практического формообразования, о неудавшемся двести лет назад выступлении польских повстанцев, о трансцендировании в городском пространстве, о сакральных, граничных и маргинальных местах.
Обосновали, почему именно этот город описал Гоголь в своей великой комедии. Пожалели, что сколько не искали так и не нашли останков персидской княжны, которую, как известно, подлец Стенька выкинул за борт в аккурат на месте нынешнего моста через Реку, самого длинного в Европе. Показали фотографии огромных идеальных кругов, которыми назойливые инопланетяне постоянно расписывали степь у южных пределов Губернии. В результате приобрели отменный аппетит и отправились обедать.
А во время обеда господин председатель, отдохнувший от интеллектуальной атаки и подкрепившейся малой толикой так необходимого ему горячительного, вдруг прозрел и понял, что расслабился и не справляется с возложенным на него ответственным поручением. И после обеда решил форсировать чужую мыслительную деятельность вопросами.
Но ответов на поставленные в лоб вопросы: «Что можно извлечь из того факта, что Хлестаков был родом из нашей Губернии?», «Даст ли столица деньги под сакральность городского кладбища?», «Что проку от идентичности горожанина и трансцендирования городской реальности?» - от навострившейся отвечать уклончиво публики так и не получил.
На выступлении девушки-искусствоведа, вещавшей об особенностях цыганского национального костюма в Слободском районе, терпение Свинке закончилось, и он, согнав опешившую сотрудницу музея с трибуны, высказался откровенно:
- Вы хоть понимаете, зачем вас здесь собрали? Почему выделили деньги на ваше сборище? Так позвольте объяснить, дамы и, не побоюсь этих слов, господа. У всех городов Поречья есть свой ярлык, марка, свой брэнд, и только нам, сирым, ничего не осталось. Первый космонавт интересует страну только один день в году, да и то не очень, местная электроника приказала долго жить, самолеты наши больше не летают, университетов в стране навалом – не вырисовывается никакая харизма, какие-то мы получаемся неособенные. Буду откровенным: попытки прославить нашу малую родину, конечно, уже были, но, увы, безуспешные. Красные фонари, вы знаете, зажечь нам не разрешили, на лозунг о столице Поречья никто в стране даже ухом не повел. Начали, было, раскручивать Великого Градоначальника, но связка Великий-Нынешний получилась несерьезная какая-то, да и опасная. А на носу губернские выборы, нужна идея, фишка. Нам нужен стоящий брэнд, причем немедленно, а вы дурака валяете. Ну, скажите на милость, что общего имеет дурацкий доклад о русском космизме с близостью места приземления первого космонавта? Ответьте мне, поедут иностранцы смотреть на этих ваших слободских цыган, у них что, в Париже своих цыган нет? И кого может заинтересовать наше кладбище, если оно нас самих уже тридцать лет не интересует? Мы должны целена-правленно изучить наше городское пространство, его резервы и особенности, и найти, наконец, пути, позволяющие Городу войти в обойму известных и знаменитых. Тогда и к нам потекут деньги.
- Позвольте вопрос, - раздался картавый женский голос.
Хмурый председатель кивнул.
- Как вы считаете, не полезнее ли было бы начать с исследования именно тех особенностей, как вы выразились, городского пространства, которые так сокращают пути и дороги, ведущие из небезызвестного жи-вотноводческого комплекса в Губернскую Управу?
Аудитория захихикала. Дело принимало нежелательный оборот, и председатель рассердился. А рассердившись, позволил себе всласть отругать распоясавшихся умников за все: и за никому ненужные цыганские платки, и за польских повстанцев, и за неблагодарных немцев Поречья, и за невостребованные кладбища, и за бесполезные антропонимы, - в завершении своей речи обвинив присутствующих в скудоумии и не целевом расходовании отведенных на мыслительные экзерсисы средств.
Ученая публика выступление это по достоинству оценила и абсо-лютно правильно поняла, что практичный председатель, следуя известному принципу «ресторан - койка», требует, чтобы все немедленно расплатились за чаепитие и обед. На этот раз, увы, слоганами, оправдывающими все казенные вложения, и проектами, достойными столь серьезных расходов.
Но поскольку состояла эта публика преимущественно из дам, то указанный мужской принцип она еще с юности научилась превосходно игнорировать и расплачиваться, разумеется, не желала. Не прописанному же в программе развлечению обрадовалась, посему решила раньше времени не оскорбляться и не уходить, а расположилась поудобнее, приготовившись лицезреть назревающий скандал.
- Интересно, не начнет ли он нас бить? – хрипло пропела социолог Пашкова, славившаяся своей феерической фантазией.
Она еще с самого начала провела рекогносцировку, уселась на первом ряду, задерживая взгляды мужественного председателя красивыми, свежевыбритыми ногами в дорогих тончайших чулках, и время от времени умело подогревала интерес наблюдателя, рискованно закидывая одну превосходную конечность на другую.
И лишь добрый философ Петров встал и, прерывая стратегические женские игры, попытался успокоить расстроенного спикера, изъясняясь как всегда излишне красиво и метафорично.
- Мысль человеческая затейлива и непрямолинейна, ее нельзя по-гонять, а ход ее нельзя предсказать. Долженствование убивает мысль, прагматика делает ущербной, – утешал он политтехнолога. – Коллективные роды противоестественны, мысль всегда приходит в голову только одному, и любой из здесь собравшихся способен думать лишь наедине с Вечностью. И кто знает, что родится в одной из этих голов завтра, послезавтра, а может, и через год?
- Какой, к черту, год, где я вас буду искать через год?
- Мы приличные люди, и можем договориться, что как только кому-нибудь придет мысль, укладывающаяся в интересующую вас концепцию и достойная того, чтобы ее высказали вслух, как он тотчас же и всенепременно позвонит вам и ее озвучит.
- Куда позвонит? У меня и телефона-то нет, а срок дан недельный.
Альтруист Петров пожал плечами и сел. А публика внезапно сменила настроение, разжалобилась и решила, что с нее не убудет, если она даст несчастному Свинке, даст этот самый брэнд. Почему бы и нет, раз ему так хочется?
Почувствовав перемены в общественном настроении, власть в свои руки немедленно взяла мадам Пухова, самая известная в городе рекламщица, специально приглашенная предусмотрительным Сережей и единственная из всех присутствующих рассчитывающая на гонорар. При возникшем раскладе гонорар мог и не случиться, и, стараясь изменить положение в полезную для себя сторону, она оттеснила затосковавшего Свинке, вышла к доске и начала рисовать схемы и стрелки, профессионально комментировать:
- Главное, определить, кто это будет потреблять.
- Откуда же мы знаем, кто нас будет потреблять? - отшутился зал.
- Затем нужно очертить поле возможностей, - не поддалась на провокацию Пухова, - предлагайте свои варианты.
Разомлевшая публика поначалу заленилась, но некоторые все же задумались. И так уж устроен интеллектуал и умник, что мозг его не дает покоя хозяину и радуется любой возможности поразмыслить, ждет всякой побуждающей затравки, даже неожиданной и, вроде бы, бесполезной. А получив хоть плохонький стимулирующий импульс, начинает немедленно выдавать мысли, генерировать идеи, надеясь раньше других додуматься, удивить и поразить. На это раз первым оказался этнолог Межуев:
- В Городе самые красивые женщины. Да к тому же еще и умные. Во всем мире это самый потребляемый товар, и лишь мы его не продвигаем и цены ему не знаем.
И Межуев шутливо поклонился присутствующим дамам. А две дамы одновременно ответили:
- Вот ты собой, Межуев, и торгуй.
- Да у нас этот товар бесплатный.
- Бесплатных товаров не бывает, надо изучить спрос и установить цену.
- Это чем же вы собираетесь торговать? На что цену устанавливать? – нахмурилась старая дама, лет тридцать посвятившая преподаванию научного коммунизма, а ныне удивляющая мир вавилонской прической, увенчанной сзади ярким бантом. – Заметьте, наш Градоначальник уже пытался этим заняться, но столица не одобрила.
- Слушай, сколько ей лет? – спросил один аспирант-философ у своего соседа.
- Лет семьдесят пять.
- Что же это она до сих пор с бантиками-то ходит?
- Да нет, я не о том, – оправдывался тем временем Межуев. – Просто любой иностранец почел бы за счастье побывать в городе, где столько красавиц.
- Это что же, расчет на секс-туризм? – уточнила деловая Пухова.
- Почему сразу на секс? – обиделся Межуев. – Я же сказал: и умных.
Пухова хотя и была наделена изрядным умом, однако красотой не блистала и посему отнеслась к идее скептически, но решила первый творческий порыв замечаниями не сбивать и согласилась:
- Ну, хорошо, пусть будет "Город самых красивых и умных жен-щин".
И записала лозунг на доске под первым номером.
- Но Париж и Рим на нас обидятся.
- Ну, это вы много на себя берете.
- В нашем Городе богатые торговые традиции, - поднялся историк Исляев. – Вот и мой дед был купцом, ему, кстати, принадлежало одно из зданий в окрестности Площади. Я пытался, хлопотал, чтобы мне его вернули, но пока все повисло.
- Пожалуйста, короче, что у вас повисло, расскажете потом. Нужна метафора.
И из зала раздалось:
- Может быть, Пореченская ярмарка?
- Лавка Поречья!
- Нет, лучше лабаз!
- Ярмарку уже забили нижегородцы, лавка звучит несолидно. Мне нравится "Лабаз Поречья", очень стильно, - похвалила Пухова.
- Ну, уж если мы заговорили об истории, о корнях, так сказать, - вступил археолог Колесов, - то нельзя не сказать, что на территории Гу-бернии, почти в черте Города, находятся уникальные захоронения хазарских и тюркских культур. Один Укек чего стоит, бывшая столица Орды. Жители начинают огороды копать, и на глубине лопаты находят уникальные предметы быта, которым цены нет. И все это прямо на помойку, на помойку. Да у них в мусорных баках раритетов больше, чем в Британском музее. А курганы?
- Что вы конкретно предлагаете?
- А что здесь вообще может быть конкретного?
- Вот подумайте пока, сформулируйте.
- А место приземления? Разве это не готовый брэнд? - включился в обсуждение политолог Домодедов.
- Приземление, батенька, не в Городе, а в Слободе, - поправил его патриот родной Слободы Кутиков.
- А Слобода где? – огрызнулся Домодедов. – Слобода при нас.
- Слобода – независимый, самостоятельный город, с собственной культурой и экономикой.
- Да кого это волнует! Построить там мемориальный комплекс, гостиницы приличные, рестораны, весь мир повалит посмотреть.
- А четыре миллиарда на строительство кто вам даст? – прищурилась Пухова.
- Выпустим акции, соберем активы.
- Ну ладно, я пишу: "Город, открывший дорогу в космос".
- Какой же он открывший, первый-то здесь приземлился. Следует записать: "Город, закрывший дорогу в космос", - продолжал злопыхательствовать ущемленный Кутиков.
Но на него внимания не обратили, и из космоса вернулись на землю.
- Нашим хлебом до революции пол-России кормилось, - загудел экономист Плюханов. - Мы всероссийская житница.
- Мы и житница, и кузница, и здравница, - умело спародировал ехидный Пафнутьев говор гайдаевского героя.
- Да, житница, в самом деле, не пойдет, избито это очень, и дейст-вительности давно не соответствует. Раз житница – должна хлеб давать, а где вы его возьмете? – отвергла Пухова.
С заднего ряда поднялся молодой красавчик, профессор Кухель, оглядел всех акварельными глазами. Стремящийся побеждать всегда и во всем, он знал, что лучше всего запоминают последнего, и теперь решил, что чужие варианты закончились, и настало его время поразить аудиторию подлинно глубокой мыслью.
- Наш город крайний, пограничный, связывающий европейскую Россию и российскую Азию. А тема вехи, границы, сингулярности, особой, статусной, если хотите, сакральной территории, сейчас весьма актуальна в работах западных постмодернистов.
- Да, это можно обыграть, но нужно придумать что-нибудь крылатое.
- Ну, если сингулярность - то пуп Земли, - серьезно сказал ехидный Пафнутьев.
- Поддерживаю, - хохотнул раскрасневшийся после очередной от-лучки господин председатель.
Пухова сверкнула на них глазами, а акварельный Кухель, даже не соизволив взглянуть на завистников, мягко предложил:
- Российский бастион.
- Ну вот, начали, значит, с сакрального, а закончили, как всегда, бастионом, - прокомментировали из зала.
- Какой там, к черту, бастион, вон, полон город азиатов, - сказал слывший русофилом Домодедов.
- Прошу вас оставить азиатов в покое, - возмутился Исляев. –Что вам сделали азиаты?
- В том-то и дело, что ничего они не делают, только сидят на нашей шее, - огрызнулся политолог.
- Может быть, "Застава России"?
- Хороша застава, через губернию в столицу огромные потоки наркотиков идут.
- Форпост России! – выкрикнул кто-то.
- Россия, к вашему сведению, простирается до Владивостока, какой же здесь может быть форпост, - съязвил слобожанин Кутиков.
- Нет, я с вами не согласна, - сказала Пухова. – Владивосток Владивостоком, но и здесь с некоторых пор образовалась граница. Давайте запишем: "Город- рубеж"
- Тогда уж "Город-финиш", - продолжал хулиганить Пафнутьев.
К доске вышла честолюбивая Юрина, ухитрившаяся пересидеть Кухеля, быстро закартавила, рисуя непонятные закорючки и загогулины:
- Посмотрите, как сложно устроено городское пространство. Вокруг холмы, Город внутри, словно в огромной чаше. Эта яма манит, затягивает, как воронка. Вы же знаете, как подолгу задерживаются у нас антициклоны. Везде уже дождь, у нас – пекло, везде оттепель – у нас морозы. Скатиться в эту потенциальную дыру просто, выбраться почти невозможно.
- Да уж, ваша правда, дыра дырой. Вот мы все и скатились в нее, и не выбрались никуда, - гнул свое Пафнутьев. – Дырявая яма. Дно.
- Дырявая яма бездонна, - не согласился Петров. – А бездонная яма есть метафора бесконечности человеческих желаний, безграничности людской алчности, ведущей жаждущего в ад.
- Мысль умная, но глубокая, - съехидничали из зала.
А веселый председатель удовлетворенно заржал:
- Ну вот, и до ада договорились! Я же предупреждал самого.
К счастью для организаторов, тему ада развивать никто не стал, а Юрину, как, впрочем, и остальных присутствующих здесь дам, так просто было не сбить, и она продолжила:
- Все, что попадает сюда, остается здесь надолго, в физике подобное устойчивое состояние называется аттрактором. "Город-аттрактор ".
- Этот термин не пойдет, - рассудила Пухова, - люди не поймут. Пусть будет аттракцион, он тоже притягивает. "Аттракцион Поречья".
В очередной раз оказавшись в ситуации "твоя моя не понимает", Юрина спорить с Пуховой не стала, махнула рукой и села на место, а Кухель взял реванш:
- "Аттракцион Поречья" звучит двусмысленно.
И Пухова, подумав, стерла последнюю запись.
- А Река, она-то и есть самое главное наше достояние, - опомнился Межуев.
- Нет, рекой нам не выделиться, она три тысячи километров течет, и не только мимо нас. Вот было бы озеро – другое дело.
- Самый безопасный в мире курорт, - предложила Хрусталева. – Погода у нас летом отличная, Река, пляжи, но никаких наводнений, тайфунов и террористов.
А эколог Зеленых закричал:
-Зачем нам террористы, когда у нас есть депутаты, которые позволили, чтобы в ста километрах от нас, в Высоком, перерабатывали английские химические отходы. Какие там иностранцы, в Губернии даже тараканы давно уже все перевелись!
Забытая всеми Хрушка вспомнила о запахах и компетентно подтвердила:
- Да, я полагаю, что немцы сюда отдыхать не поедут.
- Да они сюда ничего не поедут, их уже сюда неоднократно привозили, и ничем хорошим это для них не кончилось, - согласился Исляев.
Как и уверял мудрый Петров, думать вместе никак не получалось, и аудитория выдохлась. Кто-то еще пытался выкрикивать разные глупости про самую крупную в мире микроэлектронику и самые экстремальные на свете самолеты, но всем уже было ясно, что мозговой штурм завершен, и мозгам пора расходиться по домам.
Тунев же, опоздавший и поэтому сидевший в первом ряду, из ин-теллектуальной атаки давно был выбит стараниями желтоволосой аспи-рантки, флиртом с которой он и пытался прогнать набежавшую скуку. Задумав развеселить девицу, он вспомнил про найденные на кладбище смешные очки, достал их из кармана, нацепил на нос, повернулся к понравившейся ему даме и громко сказал:
- Ни хера себе!
И мы охотно прощаем ему это несвойственное для почтенных собраний выражение, потому что точно знаем, что он увидел.
На Тунева кокетливо щурила глазки и щерила длинные зубы светлая тонкорунная овца. Обалдевший Тунев приклеился к ней взглядом, но, когда зрелище желтых овечьих зубов и подергивающейся влажной сопатки стало невыносимым, перевел глаза на президиум и, как в тумане, увидел там шикарную ворону, деловито пишущую что-то на доске. На месте уважаемого председателя, развалясь, сидел, о ужас, огромный подвыпивший боров.
Тунев знал многое, неведомое рядовому обывателю, считал, что далеко не всякая ситуация поддается немедленному анализу, и давно дал себе слово принимать события такими, какими они случаются на самом деле. А главное, всегда стремился быть настоящим мужиком. И он не закричал, не сорвал очки, не хрястнул ими об пол, а смотрел, смотрел, смотрел, впитывая в себя открывшуюся фантасмагорию.
Он повернулся к залу, медленно, спотыкаясь взглядом на отдельных персонах, оглядел его. Там, вперемешку с людьми, сидели приодетые животные, непонятные нарядные твари, неведомые страшилы и странные создания, некоторые даже очень милые и забавные. На месте старухи, оставшейся верной коммунистическим идеалам, лежал большой замшелый камень, увенчанный красным атласным бантом.
Лица многих, сохранивших человеческий облик, изрядно из-менились. Молодой Пафнутьев заметно постарел, красавица Хрусталева из брюнетки превратилась в блондинку, в семнадцатилетнем мальчишке с трудом можно было узнать пожилого журналиста Белова. От всего увиденного у мужественного Тунева закружилась голова, и он, безмерно уставший, снял очки.
- Вот это очки! – вслух сказал он. – А Миша-то хорош, он же их надевал, а мне ничего не сказал.
А Пафнутьев щипал его сзади, пытаясь узнать, в чем дело и приоб-щиться к неизвестному ему пока развлечению. Но Тунев уже встал и на-правился к выходу, бросив на ходу мадам Пуховой:
- Город воплотившихся фантомов.
- Нет, это скорее оттолкнет потребителя, - рассудительно поправила его бывшая ворона. - Лучше "Город, где сказки становятся былью". Хотя нет, где-то я уже это слышала. Давайте-ка, "Город, где сбываются мечты".
- Хотел бы я посмотреть на того, у кого такие мечты, - непонятно ответил Тунев.
И вышел из ученого собрания.