Та, которая меня надувала

               

               
                Миниатюра


Она спала, как ребёнок, повернувшись на бок и подоткнув под голову сложенные вместе ладошки. Солнечные лучи, дробясь в кружевных плетениях ослепительно белого тюля, ложились на Её лицо дырчатыми радужными пятнами. Пятна эти беспрестанно вздрагивали, точно помаргивали – в такт колебаниям занавесок.

Когда солнечные брызги, вскипая на подушке миниатюрными бурунчиками, касались длинных, махровых ресниц и плотно сомкнутых век, Она недовольно жмурилась и… всё-таки не просыпалась.

Я смотрел на Неё в этот миг и любовался Ею, понимая, что передо мною самая прекрасная женщина на свете.

Розовая и в то же время нежно-смуглая кожа на Её скулах была словно подсвечена изнутри неким неведомым образом, отчего создавался эффект, что кожа сама по себе излучает мягкую золотисто-жемчужную ауру.

Губы Её были очерчены, на первый взгляд, капризно и вычурно. Но это если только разглядывать их в отдельности. А в сочетании с остальными чертами лица, губы Её были так же очаровательны, как и всё лицо, причём, ещё и придавали ему какую-то неизъяснимую притягательность.

Глаза Её сейчас были прикрыты веками, но я-то знал – как восхитительны эти глаза! В них можно было утонуть, раствориться без следа. Просто нырнуть в эту беспредельную глубину, и остаться там навсегда, потому что… потому что… как сладок бы был этот плен.

Наконец, Она проснулась. Потянувшись, села на кровати. Тонкий силуэт Её в ореоле солнечного света, казалось, был воздушным и невесомым.
   
Посмотрев на меня и улыбнувшись мне – так задорно и так многообещающе, – Она, легко выпорхнув из постели, направилась в ванную. Оттуда донёсся плеск пущенного на всю катушку душа. А затем, минут через десять, до меня постепенно добрался из кухни и аромат свежесваренного кофе.

В свою очередь, я также улыбнулся. Заразительная это, однако, штука – утренняя улыбка! Понимая, что очень скоро Она вернётся, я подавлял в себе страстное нетерпение. Ничего, я подожду. Немного уже осталось…

И Она вернулась. Ещё более похорошевшая, в коротком халатике, с тюрбаном из влажного махрового полотенца на голове. Запах лавандового шампуня, как лёгкое, чуть горьковатое облачко, висел над ней, и облачко это колыхалось в ответ на каждый Её шаг и даже движение.

Снова сев на кровать, Она занялась педикюром. Халатик, как водится в таких случаях, натянулся, обнажая и без того не слишком-то скрываемые прелести. Самые укромные местечки открылись мне, как бы ненароком. Я был сражён, навеки и бесповоротно сражён Её красотой.

Впрочем, даже не это так притягивало, так манило меня к Ней. Я знал, что придёт момент – и мы расстанемся, обязательно расстанемся. Такое происходит, происходит часто будто бы и не по нашей воле, а как-то само по себе. Просто однажды утром понимаешь, что сказка закончилась, что стрелки часов неумолимо приближаются к двенадцати, с Золушки вот-вот спадёт белоснежное бальное платье, обнажая дырявое рубище, а карета через секунду покатится по дороге безобразно раздувшейся тыквой… И я со страхом ждал этого момента, мне хотелось и отдалить его, что вполне объяснимо, и – почему-то – приблизить, как стараются приблизить неотвратимое, чтобы сократить муки ожидания. Может быть потому, что меня пугала зависимость, моя необоримая зависимость от этой женщины. Я привык к свободе… или мне только хотелось так думать, но мысли, которые противоречили бы этому утверждению, представлялись мне крамольными и противоестественными. Я никогда и ни за что не променял бы свою свободу. Но сейчас передо мной то единственное, пожалуй, исключение, которое только подкрепляет правило…

Тем временем с педикюром было покончено. Она аккуратно положила все причиндалы на прикроватную тумбочку… и снова посмотрела на меня. Так таинственно, так влекущее.

Затем Она встала и подошла ко мне.

Дотронувшись до меня, Она секунду помедлила, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, но сомнения Её длились недолго.

И вот я снова увидел Её глаза. Теперь уже совсем близко, на расстоянии поцелуя, как сказал бы какой-нибудь романтик девятнадцатого века. Увы, мы – в нашем суматошном, вечно куда-то спешащем третьем тысячелетии, пусть даже оно едва-едва началось, – совершенно утратили способность изъясняться столь галантно и изысканно. Но чувства-то наши остались прежними…

Потом, когда губы Её прильнули ко мне, я почти потерял ощущение реальности. Слившись в одном дыхании, в дыхании, которое проникало в меня горячим солнечным ветром, мы были с Ней единым целым, одной Вселенной, застывшей на мгновенье в своём извечном пути по неведомым спиральным завихрениям и траекториям…

Спустя какое-то время мы отправились в сквер, прогуляться немного. Мы шли, я чувствовал Её руку: тёплая ладошка, вцепившись в меня, казалось, никогда уже не отпустит, не позволит мне вырваться на волю. Да я  и не хотел той воли. Почти не хотел…

Но вот… вот… она, эта тёплая ладошка, почему-то разжалась. Не знаю, умышленно или нет. А если умышленно, то не наступил ли тот самый момент, которого я так боялся и… в то же время так ждал. Ждал, неведомо зачем. Какие пустые фантазии увлекали меня, какие сулили высоты? Ведь, может, нереализованная свобода и есть самая желанная свобода на свете?...

А мы всё удалялись друг от друга. Ещё чуть-чуть – и Она станет совсем неразличима, там, вдали. Теперь я чувствовал, что даже если бы и хотел вернуться к Ней, то уже не смог бы. Просто не смог бы этого сделать. Не в моих это силах. Бывает так, когда от наших желаний мало что зависит. И нам остаётся просто подчиниться обстоятельствам…

Не отрывая взгляда, я смотрел на Неё, пока мог ещё хоть что-то видеть…

А затем… затем я сдался. И меня неумолимо потянуло вверх. Куда-то под самые небеса…

Ведь по иному с нами, воздушными шариками, и не бывает…



                КОНЕЦ