1. Байка про Крылова, Кутузова и настойку боярышни

   
   Госпожа Гольд, или - Сима, доживала свои дни в коммерческой богадельне "Золотой возраст". Если бы она была зрячей, то разъезжала бы по городу на самоходном с моторчиком кресле или прогуливалась по набережной. Глаза предательски отказались служить хозяйке: обычное инвалидное кресло толкала санитарка Надя.
       Вечерами она выкатывала его  на балкон, подставляя Симу рассеянным в предзакатном небе ультрафиолетовым лучам. Старуха вставала, прохаживалась вдоль балконных перил, возвращалась в кресло и требовала кофе и папиросу.
      Весь мир перешёл на сигареты, а Сима курила "Беломорканал".
 Ей где-то доставали это чудо. Врачи раздражались:
- Вам нельзя курить!
- Мне можно всё! – безапелляционно отвечала Сима. - Вы поймёте это, если доживёте до моих лет!
   Двигаясь на резиновых колесах по коридорам богадельни, Сима переехала во второе столетие своей жизни.
   Говорили, что она поступила в "Золотой возраст" пять лет назад после инсульта. До этого жила  в семье племянника, но племянник умер, погиб в катастрофе его сын, - остался только внук племянника. После инсульта неожиданно для всех Сима заговорила на русском языке. Её никто не понимал. Это и решило  судьбу: Симу сдали в "Золотой возраст", персонал которого наполовину состоял из русскоязычных граждан.
   Ни с кем из обитателей богадельни госпожа Сима не пыталась сблизиться. Разговоры про стол и стул её раздражали. Казалось, она живет какой-то своей особенной жизнью, осмысленной и значительной. По радио Сима слушала обзоры политических новостей, просила, чтобы нянечки читали ей газеты, и ещё хотела, чтобы выслушали её.
- Если бы не слепота, я бы всё это сама записала, но не могу!
 Она просила о помощи. В замкнутом мирке "Золотого возраста", где привыкли помогать поднести ко рту ложку, расстегнуть или застегнуть пуговицу, подняться с горшка, не все понимали, о чём просит Сима.
      
       Рассказы терпеливо слушала Надя. Она была вдвое моложе рассказчицы и удивлялась цепкости старушечьей памяти, сохранившей множество подробностей из канувшей в небытие жизни.   
    Столетняя Сима, сидя в инвалидном кресле, незрячими глазами устремлялась вдаль и постепенно уходила из реальности в мир воспоминаний. Казалось, каким-то внутренним зрением она, как старую киноленту, рассматривает то, о чем говорит:



***

       " Было это первого июня. Девочки столпились в школьной ограде, теребя крылышки на передниках, перевязывая в который раз атласные бантики.
       Парни обособились, в белых рубахах, начищенных до глянца башмаках и наутюженных брюках. Все волновались. Первый экзамен – сочинение.
       Полукругом перед школьным крыльцом собрались мы - учительницы. На первой ступеньке лицом к нам, будто дирижёр перед хором, - Зинаида Ивановна, директор. Причёски у всех кокетливые, платья новые, лица радостные, и разговор – бессмысленный, приятный, с предчувствием лета и отпуска.
       Без четверти восемь мы прошли в учительскую, чтобы вскрыть запечатанный сургучом конверт с темами сочинений. Его доставили накануне. До утра пакет хранился в несгораемом шкафу. Подошло время его распечатать, подписать протокол и начать...

       Ровно в восемь я направилась в класс. Металлические набойки на каблуках китайских босоножек цокали по каменному полу, как подковы по булыжной мостовой. Эхо школьного коридора разносило этот кавалеристский топот.
- Каменный гость приближается, - сообщил одноклассникам Востриков - никто не улыбнулся. Наоборот, все тут же и сами окаменели в приветственной стойке. Я знала, что ученики прозвали меня "каменным гостем". Обидно? Вовсе нет! Боялись и уважали. Без страха в нашем деле нельзя! Порядок на страхе держится!
- Садитесь, - распорядилась я, не глядя на учеников, и вызвала по фамилиям двух девочек. Одной, с хорошим каллиграфическим почерком, велела переписать на доску темы сочинений, другой – выдать всем проштампованные в верхнем правом углу школьной печатью тетрадные листы.
       Сама же я тем временем обратилась к классу. Было принято говорить языком лозунгов:
- Сегодня – особенный день! Первый экзамен – праздник! Аттестат – путёвка в жизнь!
      Прочитала темы - класс облегчённо выдохнул: к ним мы были готовы!
Начался экзамен. Стало тихо, и только перьевые ручки, достигая дна чернильниц-непроливашек, издавали приглушенный и бессмысленный стук. Казалось, в классе происходит таинство: вершатся судьбы, определяется будущее.
       Тема по классической литературе не была сложной, но требовала знания текстов литературных произведений и критики. Сравнительная характеристика Онегина и Печорина – лишних людей...
       Несколько добросовестных девочек  выбрали её.
- Пусть пишут, - мысленно я одобрила их решение:  тексты помнят, цитировать умеют, Белинского читали...
       Вторая тема - " Направляющая роль партии в развитии советской литературы" - мне казалась идеологией и политикой. Прохаживаясь между рядами парт, я отметила: и она востребована. Ученики, читавшие постановления и речи, без колебаний клеймили позором "пошляка Хазина" и нечитанную Анну Ахматову, про которую знали, что у неё "блуд смешан с молитвой".
       Я подошла к Вадику Орлову и посмотрела, какую тему выбрал он. Способный мальчик, претендент на золотую медаль, писал на полусвободную тему: " Максим Горький – антифашист".
Тогда, после войны, это было модно. Ничего конкретного, обличение идеологии поверженного фашизма и переписка с европейскими писателями.
      
       Проверяли сочинения в учительской. Нас, литераторов, было четверо, и мы сидели друг напротив друга.
Сочинение Вадима Орлова я положила сверху, чтобы проверить первым. Работа претендента на золотую медаль должна быть безупречной. Её не раз пересмотрят в вышестоящих инстанциях.
      Начала читать. Почерк ровный и четкий, написано грамотно. Дойдя до заключения, обмакнула перо в красные чернила, чтобы написать привычное: "Тема понята и раскрыта верно", и обмерла. В выводах повторялись уже встречавшиеся в сочинении фразы, но в самой последней строчке словосочетание " Горький – антифашист" было написано без приставки анти-.
       Даже про себя я не могла произнести то, что там было написано.
       Я схватилась за ручку с фиолетовыми чернилами, но вписать недостающие буквы не смогла – не хватало места.
- Это описка,- решила я и полезла в черновик. И там было выведено крупно и чётко: " Из этого следует вывод, что Максим Горький – антифашист!", только без анти-.
Всего четыре буквы, но без них выходило такое! Статья…

   Навалился животный отупляющий страх. Я представила, уже завтра, как только это откроется, я стану лишней для этой школы, и для школы вообще…
   
  Через минуту мысль о том, что произойдёт, когда всё откроется, начала обрастать подробностями. Возможно и школа, вместе с Зинаидой Ивановной, учениками и учителями превратится в позорное пятно для города,…а, может, и город…
       Навстречу этой мысли поднялась другая, тоже здравая:  не мог Вадим Орлов, предусмотрительный, аккуратный и осторожный, по небрежности не проверить своё сочинение!
Тогда – не описка!
   Стальным острием учительской указки догадка кольнула в сердце: не я проверяю работу Орлова – проверяют меня! Губы задрожали, ладони стали влажными. Я обшарила глазами знакомые до последней царапины стены учительской. Между окнами висели тёмные лики полусонного дедушки-Крылова и Кутузова с черной повязкой на глазу. Напротив – яркий портрет отца народов с девочкой Мамлакат.
      
   Глазами я обвела склоненные над сочинениями головы коллег, и взгляд уперся телефонный аппарат: чтобы спастись, надо сигнализировать первой.
   Мною овладела уверенность, если всё это откроется, мои коллеги, как по команде "Вперёд за Родину", бросятся к телефону.  Даже на фронте не было так страшно! Там было ясно, где свои, а где враги.
    Я не могла сосредоточиться, чтобы принять решение. Кровь ударила мне в голову. Закружилась голова.
    Не знаю, как я выглядела, но одна из учительниц бросилась ко мне измерять пульс, другая побежала за Зинаидой Ивановной. Пульс был свыше ста, сердце билось учащенно. Меня отвели в пустой медпункт, чтобы я немного отдохнула на кушетке. Мы были обязаны проверить до вечера все сочинения.
- Вы перенервничали! Не рассчитали силы в этот необычный день. Отдохните часок, - напутствовала директор школы, прежде, чем уйти, прикрыв дверь снаружи.
    Я подняла на Зинаиду Ивановну глаза и, будто на стенке прочитала: она не поможет. Испугается, рисковать не станет- позвонит.
    Оставшись в медпункте одна, открыла шкафчик с лекарствами, слила в стакан содержимое трёх флаконов настойки боярышника, выпила залпом, как перед атакой, и прилегла на кушетку. Перед глазами  мельтешили какие-то чёрные точки. Сомкнула веки – и точка перед моим мысленным взором стала расплываться в густое чёрное пятно.
    Через полчаса я вернулась в учительскую, взяла сочинение Орлова. В том месте, где отсутствовала эта злополучная приставка анти-, я щедро капнула тёмными фиолетовыми чернилами. Получилась клякса.
    Проверив все другие сочинения, я вернулась к экзаменационной работе кандидата на золотую медаль. Красными чернилами написала положительную рецензию и поставила дробную оценку:
Пять/ Четыре ( из-за кляксы).
    Зинаида Ивановна расстроилась. Медалисты нужны школе, как стране победители Олимпиад. Она изнутри заперла на ключ кабинет и перешла на доверительный шепот:
- Возьмите проштампованные листы и идите к Орлову домой. Пусть он перепишет работу. Обидно из-за кляксы терять медаль".

       Сима замолчала и, казалось, ушла в себя, но Надя спросила:
- Вы пошли?
- Конечно.
- И он переписал?
- Ещё как переписал!
- А почему он в классе не проверил? Вы сказали предусмотрительный, аккуратный мальчик?
- Предусмотрительный, - Сима заулыбалась, - но всего не предусмотрел!
В туалет ему приспичило, а тогда и с этим было строго: если вышел – обратно не зайдешь!

После работы Надя добиралась домой двумя автобусами с пересадкой. Всю дорогу смотрела по сторонам и думала, о чём же эти бабушкины сказки?