Автор: Миюки Тсуи (Miyuki Tsuji), перевод с немецкого
Ранней весной, через три недели после войны, я оказалась в том городе. Гражданская инициатива занималась сбором средств для местных детей и больных. Я была участником инициативы. Мы не хотели просто передавать собранные средства учереждениям страны, так как не были уверены в их правильном использовании. Поэтому мы покупали медикаменты и сами относили их нуждающимся. К тому же я была студенткой и располагала временем. Я сопровождала транспорт вместе с некоторыми другими участниками инициативы. Каждый день с утра до позднего вечера мы посещали больницы и клиники. Вечера мы проводили в отеле. Запрета покидать его стены не было, но никто из нас об этом и не помышлял, так темно и тихо было в городе. Он обеспечивался электричеством лишь частично. Темным и тихим был и наш отель, большой и элегантный, четырех- или пятизвездочный, но практически пустой. Никакого персонала, почти полное отсутствие гостей за исключением двух иностранных туристов, врачей и нас. Особенно по вечерам, когда снаружи не доносилось ни шороха, в отеле был слышен только глухой рокот установленного где-то внутри него генератора. Этот генератор вырабатывал только ограниченное количество электричества, расходывавшееся очень экономно. Отдельные номера вообще оставались без света. Мы пользовались настольными лампами. Света от них хватало ровно настолько, чтобы номера не казались совсем темными. Только в большом зале для приема гостей на первом этаже было более или менее светло. По крайней мере половина его была освещена. Каждый вечер мы располагались там на удобных элегантных креслах, ели хлеб с сыром и запивали водой, которую сами привезли из соседней страны. В этом же зале было установлено пианино. Когда я обнаружила его в первый же вечер, то была поражена и очень рада. Это было как раз то, чего мне так не хватало в этом тихом отеле и в этом тихом городе. Именно то, в чем я нуждалась после того дня, в ходе которого я увидела разрушенные дома и услышала о младенцах, умерших в инкубационных камерах из-за отсутствия электричества. Я сразу же села за прекрасный рояль.
Инструмент был хорошо настроен и ухожен, что меня в какой-то степени поразило. Отель не был захвачен, поэтому собственно ничего удивительного не было в том, что рояль находился в неплохом состоянии. И все-таки для меня было чудом, что пианино могло выдавать такие нежные звуки, особенно в последние недели войны. Мне стало жалко, что инструмент стоял без дела в пустом отеле, хотя в мирные времена наверняка на нем музицировал какой-нибудь хороший пианист перед многочисленными гостями. Шопен, Дебюсси, Лист, Бетховен - я играла все возможное, что могла вспомнить без нот. Я не знаю, как долго я сидела перед инструментом в первый вечер. В какой-то момент я заметила, что кто-то подошел к роялю и стал внимательно прислушиваться к моей игре.
Это был юноша шестнадцати или семнадцати лет. По внешнему виду он был уроженцем этих мест. Юноша был худощавый и высокий, с тонкими чертами лица. Его спокойный взгляд подчеркивал благородство его лица и всего его облика. С очень прямой спиной он подсел к пианино. Я коротко поприветствовала его в паузе между произведениями и продолжила играть дальше. Я полагала, что он из любопытства послушает пару пьес, а потом пойдет дальше. Но он не ушел даже тогда, когда прозвучали по меньшей мере три сонаты, три ноктюрна и три вальса. Когда я наконец наигралась, то решила с ним заговорить. Он отвечал мне на прекрасном английском, четко произнося слова.
Его отец был местный тележурналист, работавший в отеле, у которого он был в гостях. Я совершенно ничего не помню о том, что он рассказал мне в тот вечер. Вспоминаю только, что наш разговор с самого начала протекал совершенно естественно, и ни одно из сказанных им слов не привело меня в замешательство. Ни одно из его слов не удивило меня. Может быть поэтому я знала наверняка, что мы продолжим разговор на следующий вечер.
Также как и наши разговоры, для меня было совершенно естественным то, что мы с тех пор каждый вечер стали вместе садиться к пианино, а затем, начиная с третьего или четвертого вечера, - прогуливаться по саду. Мы гуляли по тихому темному саду, в котором не работал ни один светильник, ни в одном фонтане не журчала вода, и только лунное сияние освещало пальмы и другие деревья. Мы точно не говорили о войне. не говорили о политике. Мы также не обсуждали культуры наших народов и общественные системы. Мне кажется, что мы беседовали о музыке. Возможно ли было так много говорить о музыке? Мы гуляли подолгу. Хотя может быть мы почти не разговаривали и большую часть времени только смотрели на луну. Луна на той неделе была полной или почти полной. Видимо по этой причине он произнес как-то вечером, что когда он смотрит на луну, то представляет себе, что в этом есть что-то, возвышающееся над людьми. Это была единственная его фраза, которую я запомнила полностью.
Вероятно на следующий день после обеда я вместе с моими коллегами осматривала убежище, в который попала бомба и в котором укрывалось много людей. Мы планировали побывать еще в нескольких подобных местах, чтобы по возвращению домой сделать доклад о последствиях войны. Бункер находился в предместье. До него мы доехали на автобусе. Он представлял из себя не слишком большое бетонное сооружение. Группа людей, стоявшая на ограде, окружавшей бункер, что-то громко обсуждала. Провожатый сообщил нам, что есть жертвы. Внутри был полумрак, ощущался странный запах. В бетонном потолке зияла дыра метрового диаметра, проделанная бомбой. Солнце сквозь нее слабо светило на нас. Повсюду валялись обугленные куски материи и всякие вещи, которые я не могла распознать. Дождевая вода или еще какая-то жидкость, скопившаяся на полу, намочила мою обувь. В одной из луж я увидела наполовину сгоревшую, наполовину утонувшую тряпичную куклу. Как только я ее заметила, мне неожиданно стало душно. я захотела немедленно покинуть бункер. Однако кроме освещенной площадки прямо под дырой вокруг было очень темно. Я совершенно не понимала, как мне дойти до двери. Я оглядывалась вокруг себя и все больше задыхалась. Мое сердце билось все сильнее, из-под мышек стекал холодный пот, становилось все темнее. Я закрыла глаза. Потом я увидела в темноте перед глазами луну, ту самую, на которую вчера вечером смотрела вместе с юношей.
В последний день недели, когда мы прощались в дверях отеля, я верила в то, что мы еще обязательно встретимся. Я верила, что через пару лет я смогу вернуться сюда уже как туристка. Но вопреки моим надеждам положение дел в этой стране не стало лучше. Через десять лет там снова разразилась война. Каждый день можно было услышать о новых бомбовых ударах и новых жертвах. Единственное, чем я себя успокаивала, было то, что юноша тогда рассказывал, что в следующем году он планировал начать обучаться сельскохозяйственным наукам. И я надеялась, что он, став специалистом, переехал вглубь страны и остался в стороне от всего убивающего, калечащего, могущественного, жестокого и бессердечного. Наверное он женился и у него есть дети. Ему сейчас должно быть двадцать три года, так как тогда было семнадцать. Отель с пианино, у которого он стоял вечерами, по словам моего бывшего коллеги во время новой войны был разрушен.