Садовый участок в Синявино мы купили в 1978 году. Ни чего особенного: дощатая времянка, шпальный сруб на пять венцов и «шесть соток» непроходимых зарослей крапивы. Я никогда и нигде больше не видел такой крапивы: сочно-зеленой, выше человеческого роста, выше меня, выше взрослых. Бабушка жала ее серпом, а я как мог помогал. С тех пор я не боюсь крапивы.
А еще из того времени я помню одну грозу: шум ветра снаружи, керосинку и парафиновую свечку на столе, бабушку, сидящую в углу, в полумраке. На каждую раскат грома она шептала: «Николай Чудотворец сотвори чудо! Николай Чудотворец защити!». Она не могла забыть, как однажды в ее детстве в их избу ударила молния.
Дедушка, наоборот, казалось, грозы не замечал. Чего бояться, ведь его самого звали Илья. Он сидел и лишь изредка приговаривал: «Вон как Ильюха разбушевался!», или спрашивал меня: «Слышишь, как Илья Пророк на колеснице едет?». А я не знал, как себя вести: то ли бояться, как бабушка, то ли сидеть, как ни в чем не бывало, как дедушка.
Да, кстати, керосинкой мы пользовались долго: все годы, пока дом строился, во времянке же у нас света не было. Не было электричества – не было и телевизора, вот почему не довелось мне тогда увидеть, как улетел в небо «наш ласковый Миша» на закрытии Московской Олимпиады.
Телевизора у нас не было, но зато было радио, приемник «Океан-209» на батарейках. Мне его подарил дед Гриша в свой единственный приезд к нам. Дед Гриша, отец моего отца, жил на Кубани, туда он переехал выйдя на пенсию: сибирский климат был вреден для его легких. До этого в 60-е он был председателем колхоза-миллионера, и сам Хрущев жал ему руку. Деда Гришу я видел только один раз, но его подарок определил, вернее перевернул мою жизнь – я полюбил радио.
Я слушал радио каждую свободную минуту, но с разбором: почему-то я терпеть не мог «Маяка» с его музыкой, я даже позывные его не переваривал. Я полюбил радиотеатр, я не пропускал литературные чтения,.. я ловил радио «Ватикан».
Это было как наваждение: обычно, каждый вечер пока бабушка растапливала печку, а дедушка что-то точил, или чинил по хозяйству, я переключался на короткие волны и настраивал приемник на знакомые позывные. Я уже не помню, что там рассказывали, но в ушах моих до сих пор звучат слова приветствия: «Laudetur Jesus Christus!». Хотя, что в этом странного? Гораздо удивительней, что происходило потом.
Закончив слушать, я снова переключал диапазоны с коротких волн на средние, а затем вывертывал ручку настройки так, чтоб никто не мог прийти и проверить, что я слушал. Я поступал так всегда, сам не понимаю почему. Я слыхом не слыхал слова «диссидент», у нас была обычная советская семья. Понятия я не имел и о КГБ: мал еще был. Но я знал и я боялся, что могут прийти и проверить. Кто придет? Кто проверит? Чего бояться? – Это было все равно, что бояться грозы, грома, молнии. Но я почему-то считал, что если придут и проверят, и узнают, что я слушаю «Ватикан», то надеяться я смогу разве что на Николая Чудотворца.
Сам себе тогдашнему удивляюсь. Странные они бывают – детские страхи.