Что говорите? В мое время не было таких слов. «Всунуть, завалить». ... Что это такое? Отношение к женщине было другое. Уважительное что ли. И слова « дала или не дала» употребляли только урки, откатавшие на нарах не один год. Первая «баба»? Женщина! Девушка! Девочка! Она бывает у каждого мужчины. И именно ее хранят в памяти, в самом укромном ее уголке. Та, которая дала тебе возможность возгордиться собой, почувствовать себя мужчиной. Понять себя.
В послевоенную Москву, только что начинавшую восстанавливаться, выкарабкиваться из- под обломков, слез и страданий, меня, шестнадцатилетнего отправили родители к родне матери. Тетка с мужем, потерявшие на войне единственного сына, но не зачерствевшие, не обугленные злостью, впрочем, как многие жившие в ту эпоху люди, сами знавшие и видевшие горе, приняли меня радостно. Со свойственной только коренным москвичам добротой и радушием, меня, подростка, поили чаем и угощали вкусностями не только родные, но и соседи по коммуналке.
Коммуналка у моих родных была, если можно так выразиться, элитной. Всего три комнаты. А не семь, восемь или десять! Всего три! Какое это по тем временам было счастье! Ванна с горячей водой! Это сейчас - непременный атрибут в каждой квартире. А тогда, мне, приехавшему из нашего русского захолустья, жизнь в этой квартире казалась просто сказочной. Туалет, а не грязный деревянный сортир на улице. И кухня, большая светлая кухня. А не заполоненная русской печкой, да ведрами с водой, как наша, маленькая кухонька.
Соседи, проживавшие в друх других комнатах, были людьми воспитанными, не неудобными «сожителями», а настоящими, близкими людьми. В одной комнате проживала семейная пара. Тетя Лида и дядя Ваня. Дядька, веселой балагур, с неизменной тельняшкой, обтягивающей его круглый, как барабан живот, любил играть на гармони. Гармошка, которую он любил не меньше жены своей, практически всегда сопровождала его везде. Я иногда задавался вопросом, а не спит ли он с ней, так же в обнимку? Работал он на стройке, там же трудилась и тетя Лида. Это и их трудовыми руками тоже, поднималась и строилась новая Москва. Тетя Лида тоже обладала добрым веселым характером. Под стать мужу. Она пекла чудеснейшие пироги! На трапезу непременно приглашались все соседи. Часто к ним приходили их дети, женившиеся и жившие отдельно. Что это были за посиделки! Москва пятидесятых! Только ты знала столько песен. Только ты умела еще ценить счастье и покой. Потом, через много лет все ужасы войны забудутся, люди будут спокойнее, и праздники потеряют искренность тех лет.
В другой комнате проживала Нюра с сыном. Аня, Анюта, Нюрочка - вот так ласково называли ее. Это потом, взамен кто-то придумает приблатненное «Нора». А может это будет данью моды на пролезающую уже тогда иностранщину. До войны Нюра жила в этой комнате с родителями и братом. Она - последыш, поздний ребенок. Последняя радость. Успев закончить всего два курса медицинского, ушла на фронт. Родителей за время войны убило разорвавшейся бомбой в блокадном Ленинграде. Не успели добежать до бомбоубежища. Брат пропал без вести. Обычное дело, как говорили тогда. Обычное. Смерть вообще была тогда обычным явлением. В немногие семьи, счастливые семьи, не засунула она свой мерзкий, пахнущий гнилью нос.
С войны Нюра вернулась будучи «в положении». Кто - отец ребенка осталось ее тайной. Никто не стремился из соседей лезть ей в душу? Зачем? Для чего? Люди, сами прошедшие горе, отличались деликатностью. Может быть, это не касалось тех бабулек и товарок, которые во все времена и годы, были и будут перемывать чужие косточки у подъездов. Коля, Колюнчик - живой подвижный мальчонка. Вечно лезущий во все щели. Притаскивающий каких-то щенят, котят, даже мышей. Мама - доктор, обязана была всех выхаживать. Ей, которой тогда не было еще и тридцати, тяжко, тяжело было тащить его одной по жизни. Не смотрела, не собиралась, не хотела она замуж! «Верность хранит» - говорила тетя. Кому - верность, зачем…что я тогда понимал? Может, был парень, которого она любила и который, так же как и ее брат пропал? Может быть, о нем думала она ночами? Его ждала? Через несколько лет, даже десятков, люди находились и возвращались. Никто не терял надежду! Всем хотелось верить! И ждали!
В первый день увидев Нюру, я отметил какую глубокую печаль хранят ее синие нежные глаза. Черные круги, которые нарисовала усталость. Ночами она шила. Руки у нее были золотые. Даже тетя моя делала заказы, платя, невзирая на возражения, больше положенного. « За эксклюзив!» - сказала бы она сейчас. «Ваши вещи, Анечка, я ношу как английская королева. Мне все завидуют!» -говорила тетя.
Тетя работала в библиотеке. Притаскивала Коле детские книжки с картинками. В нашей комнате он бывал частым гостем. Дядя мой, смешной близорукий старичок . Дядя преподавал историю в пединституте. За время моего проживания у них, я часто наблюдал, как к нему приходили студенты. Он с удовольствием им что-то рассказывал, временами, аккуратно поправляя сползающие на кончик носа ,неудобные,мешающие очки. Глаза его блестели, он был рад этому, свалившемуся на его голову общению. Летом они обычно, выезжали с тетушкой в дом отдыха. Были у него какие-то льготы. В том году, из-за моего приезда, отъезд был перенесен.
Меня баловали. Я даже спал дольше обычного. Обычно, когда все разбредались на работу, меня будили бибикающие машины и треньканье московских трамваев, доносившиеся из раскрытого окна. На столе ждал завтрак, приготовленный моей заботливой тетушкой и прикрытый кружевной салфеткой. Неизменная записка с призывом ничего не стесняться и "обязательно кушать". Я бежал в туалет, затем в ванную умываться. А потом принимался завтракать и грызть "гранит науки". Я готовился к поступлению в военное училище.
В то, как мне казалось, обычное мое утро, я проснулся как обычно около десяти утра. Квартира уже была пуста. В трусах я побежал в туалет. Затем, поправляя на ходу трусы, я открыл двери ванной. Сделал я это видимо резко, неожиданно, сам того не ожидая, наткнулся на женские ноги, лишь чуть-чуть прикрытые цветастым халатиком. У меня и в мыслях не было, что в квартире мог быть еще кто-нибудь кроме меня. Согнувшись пополам, свесившись через бортик ванны, Аня щеткой мыла ее края. Наверно, была ее очередь дежурить. Не знаю, в общем-то, почему она это делала, в тот момент, зацепившись взглядом за ее ноги, я думал совсем о другом. У меня перехватило горло, жаркая волна нестерпимого желания пробежала вдоль позвоночника. Рукой автоматически я заслонил конфузивший меня «предмет».
-Тебе чего?
От неожиданности Нюра выпрямилась, уронив щетку.
-Умм-мыться.
Голос дрожал, выдавая, как мне казалось тогда все мои страхи и желания.
-Ну, проходи!
Она распрямилась, но с места не двинулась. Если бы она сказала мне зайти позже, или вышла бы сама! Нет, она стояла, прижавшись к ванне коленками. Пройти мимо нее в ванной, где расстояние от ванны до стены было меньше полметра, нужно было обладать, по - меньшей мере, способностью фокусника или гимнаста. Но и ретироваться, чтобы она заметила, что я пытался от нее скрыть?! Я двинулся вперед. Только сделав шаг, я понял, какую страшную ошибку я совершил.
Я, имевший об интимной жизни понимание по дворовым рассказам, передавшимся шепотом, переврытым, прековеркавшим всю истину от начала до конца… Оказавшись сзади нее, я осознал, что она все поняла! Она все почувствовала! Напряглась как струна, перестав дышать. А я в ужасе от случившегося, стоял, боявшись сделать любое движение! В ушах гудело. Руки вытянулись по швам. А во рту бушевала засуха. Я чувствовал, как медленно начинали трястись мои ноги. Стыдно. Страшно! Что она могла подумать?! Что и как я мог делать дальше?
Она чуть наклонилась на меня. От неожиданности мне стало еще страшнее. В ужасе я стоял, боясь, что она грохнется в обморок, как мне показалось. Нюра вздохнула, громко, как будто хлопнуло что-то. А потом задышала часто-часто. Не дав мне опомниться, взяла мои руки, крепко стиснув в своих. Без слов, беззвучно все происходило дальше. Она привлекла меня к себе. Она все сделала сама. Я лишь, как послушная марионетка, двигался в такт ее движениям.
-Мам! - заорал за дверью Коля.
- Поди в комнату, я сейчас!- умоляюще, с надрывом прокричала она в ответ, накидывая крючок на двери ванной.
Когда все закончилось, я обнаружил себя сидящим на полу в ванной комнате. Соседки уже не было. Умывшись, я ушел к себе в комнату. Не хотелось учить. Я завалился на кровать, раскинув руки и ноги. Прохлада бежала по всему телу. Голова была ясной, мысли не путались, да и не было, собственно, никаких мыслей.
Дверь скрипнула. Это зашла Нюра и села рядом кровать. Я не видел ее лица, она сидела спиной.
-Прости! Соблазнила ребенка.
Я возразил, что не ребенок.
-Да! Ты - мужчина!
Над кем, над, чем она издевалась? Лишь потом я понял, что над собой. Хлестала себя словами, словно плетью по спине.
- А я с немцем спала! Презираешь?- посмотрела на меня с вызовом, не найдя, видимо, враждебности в моем лице, опять отвернулась.- Спала! Мы до Берлина уже дошли. Бои на улицах еще были. А мы уже считали, что все! Раз мы в Берлине, то все! Победа! Мы с подругой вдвоем пошли. Зачем и не знаю. Не помню! Подруге повезло больше. Ее просто убили! Просто раз и нет! А меня затащил, сволочь, в подвал. Двинул прикладом по голове. Очнулась, когда он уже на мне елозил. Не убежать, не спрятаться! А я думаю, а какая разница, чей мужик-русский или немец? Какая разница?
Она плакала. Тихо, горько. Я по проглоченным слезам и трясущимся плечам, это чувствовал, хоть и не видел.
-Какая разница, я спрашиваю?! Женщина всегда остается женщиной! Даже на войне! Если у тебя никого! Никогда! То какая тебе разница?! А потом, когда ты все пытаешься забыть, когда пытаешь не помнить, тебя заставляют! Против твоей воли заставляют! Заставляют любить в себе самой то, что ты любить не хочешь и не можешь! А оно, это твое напоминание, не хочет тебя спрашивать! Оно, вот, есть и никогда не заставит забыть. И ему приходится врать, что его отец геройски погиб! И чтобы врать, ты сама должна в это верить! По-другому нельзя! А у тебя никогда, никого не было!!!
Это обнаженное горе, неожиданным образом вынырнувшее из глубин ее души, резануло меня словно ножом по коже. Как я ей мог помочь? Как пожалеть? Что сказать? В силу своего возраста, воспитания, не знаю чего еще, я не мог подойти обнять. Погладить…
-Ты не бойся! Я никому не скажу.
Что я мог еще сказать?
-Прости меня! Пожалуйста!
За что она извинялась? Ни в чем передо мной не виноватая?
-Спасибо, Нюра!
Ох, дурак! Как смог я это сказать! И почему только это пришло мне в голову?
Она засмеялась сквозь слезы и вышла. После происшедшего между нами, мы практически не сталкивались больше. Видимо, в тот день у Нюры был выходной. А вскоре, сдав успешно экзамены, я поступил в училище. Потом я уже жил в общежитии. Через несколько лет все жители коммуналки разъехались, получив отдельные квартиры.
Что ты мне все-дед? Какой я тебе дед? Я тебя во внуки не записывал, сынок! Я, генерал-майор Щербаков, дорогой ты мой! Чего вскочили? Сидите, уж! Там, куда тебя везут, у меня четверть века жизни прошла!
Про женщину, говоришь, мою первую тебе знать охота? Так на то, она, брат и первая, что моя! И никому, брат, не сказывают, это только мое, личное, сокровенное. И Вам болтать не советую. Пусть и в вашей жизни, она окажется только вашей, той, которая вас из сопляков в мужиков превратила. А достоинством, как и честью не делятся.