Утро.
- Привет, милая!
Густой мужской голос дрожит и растягивает слова.
- Привет, милая, привет, милая, привет, милая!
Голос становится тихим и вибрирует как шмель – жжжжж-пр-жжжж-пр-жжжж-пр-жжжж
Надо вставать. Я отчаянно тру глаза, рывком откидываю одеяло. Ночная рубашка задрана. Мои бледные рассветные ноги похожи на фарфоровые. Я увлекаюсь и задираю рубашку выше. Тонкая талия, гладкая грудь и облитые тенью плечи. Я белая фарфоровая статуэтка. Белому фарфору срочно нужна карминовая душа, облаченная в сердечко губ.
Я вскакиваю с кровати и несусь к зеркалу, срывая с тела батист ночной рубашки. Лихорадочно крашу губы. Шмель будильника становится беспомощным. Он уже не жужжит, он прочерчивает воздух квартиры угасающим хриплым рычанием. Я глажу притихший будильник и выдираю его скисшую батарейку. Я куплю новую жизнь для электрического шмеля с мужским голосом. Я привыкла к его ласковым словам – привет, милая! И к тому же, он единственное земное существо, которое передо мной в долгу. Всем остальным бесчисленным земным существам должна я.
Я стою перед зеркалом. Обнаженная молочно - белая женщина с нахальным карминовым цветом губ, фарфоровая статуэтка, знающая несколько балетных па, отрепетированных в далеком детстве. Я живу в шкатулке, отделанной изнутри прохладными шелковыми обоями, а снаружи голубой краской электра, как у сияющего французского пежо-107. На гвоздиках прихожей развешаны мои выспавшиеся образы. Голая фарфоровая балерина и ее королевские наряды.
Я пью кофе и выхожу на улицу. Мне упрямо кажется, что жизнь, окружающая меня, вовсе ненастоящая. Она кем-то тщательно и затейливо придумана, где у каждого из нас своя роль.
- Нет, - убеждаю я себя, - жизнь вокруг меня настоящая. Никто не играет, все живут искренне. Единственная кто играет – это я. Я играю в жизнь. У меня нет эмоций, кроме цвета карминовых губ. Я ненастоящая женщина, я фарфоровая статуэтка. Мне можно разбить хрупкое плечо или нежную фарфоровую грудь. Меня можно украсть, и никто не найдет, да и искать не станут. Потому что все подумает, ну, вот пылилась на полке фарфоровая статуэтка, а теперь её нет, а вместо неё остался только кружок от подставки.
Звонок мобильного телефона
- Привет, игрушка, - энергичный голос Фальца.
Фальц - это муж моей подруги.
- Привет, Фальц, - говорю я, артистично двигая карминовыми губами.
Мужское внимание прохожих приковано к моим губам. Мужчинам нужно разглядеть достаточно ли увиденное ими соблазнительное отверстие для проникновения? Мужчины меряют глубину мира размером своей плоти. Чем успешнее мужчина, тем глубже его мир. Мне простительны такие простые мысли – я фарфоровая статуэтка с карминовым помадным сердечком.
- Я приеду, – Фальц, озабоченный псих, и этим он мне нравится.
- Нет, - почему-то отказываю я.
Я полная дура. У меня нет мужа, а есть любовник. А моя подруга умная. У нее есть муж, но нет любовника. Не сговариваясь, мы делим Фальца пополам. Мне дуре – низ Фальца, ей умной – верх Фальца.
- Как знаешь - Фальц отключается.
Я работаю натурщицей. Городские художники пишут меня холодными красками. Картины с моим фарфоровым телом пользуются бешеным спросом. Я спускаюсь на набережную, где пестрит рынок разноцветных художников. Среди сотен картин я насчитала не меньше десятка своих изображений. И все они покупаются за хорошие деньги. Я не обращаю на это внимание, - каждый делает свою работу. Но Аврелий меня возмущает. Моя карминовая душа раскаляется на классически выбеленном лице.
- Привет, Аврелий, - говорю я высокому художнику в вылинявшей толстовке, - где моя доля?
- О чем ты, куколка? – склонившийся Аврелий подкручивает ножку старого этюдника, - я тебе ничего не должен.
- Твою картину купили на аукционе в Сити, - сказала я, - я хорошо ее помню, ты меня измучил просьбами поработать сверхурочно.
- Брось, куколка, - пыхтит Аврелий, злясь на упрямый алюминий ножки, - я рассчитался с тобой полностью.
- Твою картину на аукционе купили из-за меня, - сказала я, - посмотри вокруг, на всех холстах я, все мною пользуются. Ты решил меня кинуть? Не жирно ли, Аврелий?
- Не жирно, - огрызается Аврелий, - успех купленной картины заключается в моем таланте. А ты фарфоровая безделушка. Ты ничего из себя не представляешь.
- Где мои деньги? – упрямлюсь я.
- Ты их уже получила, - отмахивается Аврелий, - и скажи спасибо, что я не беру другую натурщицу. Мне до чертиков надоело рисовать идеальное фарфоровое тело. Мне нравятся изъяны, уродства и пороки. Скажи спасибо, что я терплю твое совершенство. На тебе даже глазу зацепиться не за что, ни одного изъяна, черт тебя дери.
- Тогда рисуй свою старую и больную жену, - кричу я и плачу, - и отстань от меня, отстань.
Мои карминовые губы ощущают соль, словно они разбиты до крови.
- Не мешай, я должен работать, - Аврелий презрительно отворачивается и грунтует холст.
Я иду к выходу.
- Погоди, куколка, - кричит Аврелий, копаясь в сумке, - у меня есть маленький этюд с твоей миленькой попкой. Возьми, если охота. Продашь – заработаешь.
- Обойдусь.
- И правильно, - кивает Аврелий, - своей настоящей попкой ты заработаешь вдвое больше.
Вокруг смеются эти идиоты художники.
До вечера я бродила в парке зеркал. Это хитрое место, где установлено много больших стекол. Если ходить среди них, то кажется, что движешься среди толпы. Ты распадаешься на части, растворяешься в своих отражениях, становишься уверенной и сильной, потому что частицей быть легко, а целым – трудно. Зеркала отражали мои карминовые губы, точеные руки, гладкие ноги и изгиб фарфоровой шеи. Все мои "я" думали и говорили одинаково. Это был мир понимания.
Вечером приходит Фальц. Он принес крепкий белый вермут. Мы хлещем вермут из зеленого горлышка, мы психи. Психи не могут ждать, им все нужно срочно – пить из горлышка, наспех трахаться и говорить правду, потому ложь требует времени. Мы трахаемся стоя. У Фальца сильные ноги, как у кролика, он может долго трахаться и не уставать. Мне смешно от сравнения Фальца с крепконогим кроликом. Мою нарисованную карминовую душу сминает судорога, она не даёт смеху вырваться на волю. Фальц стонет и валит меня на пол. Он доволен.
- А ты еще не хотела, чтобы я приехал, - Фальц аппетитно булькает вермутом, - хорошо, что я знаю тебя насквозь, твое "нет" – это всегда "да".
- Я не умею себя объяснять, - говорю я. - Меня никто не понимает.
- Я тебя понимаю, - заметил Фальц, - а свою жену нет, иногда я даже хочу её убить.
- Я не против, – я забираю у Фальца бутылку.
- Что ты сказала? – выпятился Фальц.
- Если я говорю - да, то это значит - нет, - я пью вермут, - забыл, кролик?
- Я не кролик, - Фальц поднимается и кладет на подоконник стопку бумажек. – Купи себе чего-нибудь.
- Куплю, - я тоже встаю с пола и поправляю волосы.
- Слушай, у жены сегодня именины, - говорит Фальц и лезет в карман, - я ей колечко купил. Погляди, ничего?
- Мое колечко намного лучше, - уверенной говорю я, - раньше ты был намного расточительнее.
- Раньше все мы были лучше, - отзывается Фальц, убирая колечко, - я побежал.
Я иду в ванную для спринцевания. Прав Аврелий, я зарабатываю задницей. Мир берет меня только частями, иногда это мои губы, иногда моя грудь, иногда мои пальцы и никогда целиком.
Я пьяно смеюсь и разыскиваю блузку и юбку. Мне нужно выйти на улицу и купить батарейку для своего будильника. Иначе, я не услышу привычного утреннего – привет, милая!
Освежаю карминовую помаду и выхожу на улицу.
- Куколка!
На углу стоит Аврелий.
- Чего тебе? – я все еще злюсь на него.
- Тут деньги, - Аврелий протягивает конверт, - твоя доля за картину. Ты больше на меня не сердишься?
- Проехали, - примирительно говорю я, убирая конверт в сумочку, - кофе хочешь?
- Нет, пойду, - Аврелий порывисто всхлипывает, его бьет дрожь, - моя жена совсем плохая, боюсь за нее.
Я ласково глажу Аврелия по мокрой щеке.
Вечером я лежу на постели и слушаю, как тикает будильник.
Я смыла свою карминовую душу и мое фарфоровое лицо абсолютно ничего не выражает, оно похоже на прожитый сегодня день.