Часть I
1. Майя
Но тогда, как весна молодая,
И упрямой надежды полна,
Мать по метрике – юная Майя,
Непосильную ношу взяла.
...Я поднял глаза, и посмотрел на нее отсутствующим взглядом. Быстро узнав ее – это была моя первая мачеха, - Майя, я не поверил этому. Ее здесь не должно было быть, - это раз. И она всегда была круглолицая, румяная. Какой-то год я не видал ее. А теперь передо мной стояла, опершись о крышку стола, желтая, высохшая женщина с зачесанными наверх и схваченными узлом седеющими волосами, в которых уже не было той солнечной рыжинки, делавшей ее еще недавно такой свежей и молодой. Да, в последний раз я видел ее такой. И еще одно отличие: она смотрела на меня, просительно и с тревогой.
- «Здравствуй, Олег! Могу я с тобой в коридоре поговорить», - обратилась она ко мне голосом, как бы перехваченным.
- «Видно, простудилась», - подумал я, и посмотрел на ее шею.
У Майи было странное украшение, мною еще не виданное на ней – черная бархатная лента, плотно охватывающая шею. Шея ее была необычно тонкая, с морщинистой, пергаментной кожей. На руке было единственное украшение – дешевое серебряное колечко с крохотным голубым камешком. Она была в строгом светлом деловом платье со стоячим воротником. Все в ней свидетельствовало о какой-то официальности, что ли, этого визита ко мне.
Я забыл представиться. Меня зовут Олег, я работал тогда в институте монокристаллов в отделе теории роста кристаллов. Мне было 28 лет, я тогда только перешел на теоретическую работу после трехлетней практической работы инженером - ростовиком кристаллов из расплавов. Практическая моя деятельность удовлетворяла мое начальство, но мне хотелось большего, чем просто стоять у огнедышащей высокочастотной установки и наблюдать процесс вытягивания кристаллов методом Чохральского, изредка по наитию внося корректировки. Мне хотелось понимать эти явления и описать все стадии этого процесса с помощью моей любимой математики.
Мизансцена действия – комната нашего отдела, уставленная примерно 12–ю столами в три ряда, как в классе. И как в классе, была черная доска для писания на ней Гениальных Формул во время наших Научнейших Семинаров. Эта доска, как в обычном классе, находилась за спиной нашего шефа, доктора физико-математических наук, профессора Т., который, как учитель в классе, посматривал на нас изредка, отрываясь от своих Научных Откровений.
Время действия – лето 1975 года. Все происходит в Харькове, Украинской ССР, входящей в состав могучего Советского Союза, нашей Родины. Наш институт находится в новом районе города, Павловом Поле, на проспекте Ленина, 60.
Но тогда я смотрел не на окна, а смотрел на Майю, Майю Сергеевну, которая одно время жила с нами, родила мне братика Игорька в 1951 году, научила меня штопать носки, петь детские песенки «В лесу родилась елочка», «Мы едем, едем, едем в далекие края», «Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой» и другие. И теперь она после годичного перерыва в наших отношениях, вызванных опять-таки братцем Игорьком, пришла ко мне и просит о беседе без посторонних.
- «Хорошо, сейчас отпрошусь у Б.Л. (наш шеф)», - ответил я Майе. Получив разрешение, я вышел вслед за Майей в коридор, где мы медленно ходили, и она, наконец, заговорила.
- «Олег, я хочу попросить тебя», - запинаясь, подбирая слова, начала она, - «присмотреть за Игорем». Я посмотрел на нее удивленно, но не перебивая, слушал дальше.
- «Я скоро умру, я чувствую это», - тихо сказала она, просто и буднично, без пафоса и надрыва. И я сразу поверил в это.
- «А как Вы себя чувствуете?», - мой вопрос в ответ. Это просто попытка все рационализировать, объяснить, расставить по полочкам, убежать от беспощадности скорой смерти близкого мне человека, который желал мне добра, в детстве услыхав, как я пел те детские песенки, пообещала учить меня музыке...
Но отец развелся с ней, когда мне было 6 лет, и не стал учить меня музыке, не отдал в музыкальную школу, как просила его уже в 7 моих лет его мать – моя бабушка, ответив:
- «Вырастет, и в 20 лет будет учиться музыке, если захочет»...
И опять тихо ответила мне Майя:
- «Я себя плохо чувствую, тяжело, сердце болит. Недавно твой отец пригласил меня в кафе “Ветерок”, – как - бы между прочим заметила она, - «он просил меня, чтобы я не вмешивалась в твою личную жизнь. Я не хочу рассказывать всего, что он мне наговорил. Мы выпили коктейли, съели по мороженному, и скоро расстались» . Мы походили по коридору, помолчали. Затем Майя добавила:
«Мы едем сейчас в отпуск с Борисом, в дом отдыха. А ты можешь приходить к Игорю почаще, интересоваться им, направлять его, помогать принимать правильные решения в жизненных вопросах», - так или почти так звучали те ее слова. Я понял, что речь не идет о посещении Игоря во время их отпуска. Эти ее слова прозвучали как бы завещанием на всю мою оставшуюся жизнь быть «духовным пастырем» Игорька. И мне понятны были ее тревоги о сыне. Кроме того, Борис был старше ее почти на десять лет...
Майя почувствовала, что взвалила на мои плечи тяжелый моральный груз, и быстро попрощавшись, ушла. А я вернулся в отдел, к своим любимым интегралам. Больше Майю живой я не видел.
2. Игорек
Остаток дня я работал не так прилежно, хотя статью вчерне дописал, получил интегральное уравнение, описывающее эксперимент по выращиванию кристалла в ампуле методом Стокбаргера. Получалось вроде здорово, но мысли постоянно убегали к предмету заботы Майи - к братцу Игорьку. Конечно, был он засранец, местами даже говнюк, но имел со мной общую кровь и, как выяснилось в процессе наших контактов, сходные музыкальные интересы - классическая музыка. Главной линией его жизни тогда было – приятно проводить время. В наличии была добрая мама, работавшая ученым-химиком, защитившая кандидатскую диссертацию, и неплохо зарабатывавший отчим Борис, послушно игравший с Майей в образцовую семью: «Па-чка», «Ма-чка». Игоречек был своеволен, играл уверенного в себе маменькиного сынка, к отчиму относился равнодушно, в душу его так и не приняв. Страшно аукнется эта его душевная черствость в тяжелые минуты для Бориса... Но это будет лет на двадцать позднее... Как получился этот человечек - «недопек» с лицом добренького старичка?.. Перемежая работу с тяжелыми мыслями, вызванными приходом Майи Сергеевны, я вспоминал, как встретился снова с Игорем, учась в 11 классе. А последняя встреча с ним в детстве у меня была в Липовой роще, мне тогда было 10, а ему 6 лет. Майя тогда заезжала к нам. Нины, новой жены отца, дома не было, отец решил вспомнить с Майей старое, нас с Игорем отправили погулять. Мы пошли за дом на улице Кибальчича, там была стройка, была теплая весна, солнышко, мы чувствовали себя почти чужими, уныло бродили между ям и строительного мусора. Сказать друг другу было почти нечего, а скоро нас позвал отец, Майя должна была уезжать. Позже Майя рассказывала с налетом былой обиды, отец наплел ей тогда, что он Нину не любит, а любит ее, Майю, но обстоятельства сильнее его, Нина угрожает ему, что она покончит с собой, выбросится из окна, если он ее сейчас бросит. Надо немножко потерпеть, и тогда когда-нибудь два любящих сердца соединятся. Прямо как в мелодраме!. Реальное положение вещей, конечно, было совершенно иным. Майя верила, и не верила. Ведь в 1953 году, когда они расстались, Митя упрашивал Майю при разводе взять вину на себя, так как ему, как члену партии грозило при неожиданном и неоправданном разводе расставание и с партбилетом. И на суде Майя себя оклеветала «во имя мира и любви». Был придуман любовник, Майин руководитель по аспирантуре химик Ясницкий, работавший в химико-фармацевтическом институте. По роду занятий в аспирантуре Майе приходилось задерживаться в лаборатории и после работы. Дмитрию, работавшему «за зарплату», конечно, бескорыстный интерес к работе, увлеченность были не только чужды, но даже подозрительны. Кроме того, в доме были дети, и в отсутствие матери заботу о них должен был бы перенять отец. Но грязные пеленки, простынки и мордашки детей не входили в число светлых и ярких образов настоящей жизни настоящего мужчины. Нет, Митя пытался заниматься домашними делами, но дети его раздражали. Хотелось жену видеть ухаживающей за детьми, стоящей у плиты, или за стиральной доской. А у Майи для этого оставалось лишь воскресенье – ведь в 60-ые годы в СССР работали 6 дней в неделю. Кроме того, точили мысли о том, что Майя – наполовину еврейка. Ее мать, Белла Ефремовна Левитина, была тихая, незлобивая женщина. Вместе со своими сестрами Полиной и Викторией она получила неплохое образование, но муж Беллы был вначале военным, жена не работала, и стала домохозяйкой, в то время, как ее сестры учились дальше и стали одна юристом, другая врачом.
3. Нина
В институте Митя не особенно распространялся о жене, ему было стыдно признаться самому себе, что он прогадал с этой женитьбой. Предприятие это, вначале казавшееся ему ловкой удачей, позволившей ему быстро завоевать квартиру в Харькове, стало его все больше тяготить. Тем более, что в институте НИИОХИМ, где он работал инженером, бродили толпы молодых девушек, жадно поглядывавших на возможных женихов. Приходилось сдерживать свои аппетиты, но все реже Митя в разговорах с сотрудниками вспоминал о своей «половине». Тянуло на простор, к молодым и прекрасным девушкам. А поскольку он под нажимом Майи занимался в аспирантуре, то захаживал в библиотеку, где было четыре библиотекарши, из них три молоденькие, и их начальница, пожилая фронтовичка, подходившая уже к пенсионному возрасту. Самая симпатичная, Нина, приглянулась бы каждому. Приятное лицо ее, напоминавшее сдобную булочку, всегда было обращено к посетителям библиотеки, читателям и ученым, заходившим за художественной и научной литературой, свежими журналами. Общительная и обаятельная, она показалась Мите девушкой его мечты. И она была лет на 8 моложе его – лучше и быть не могло!
Молодежь института искала в художественной самодеятельности возможность встречаться помимо работы, выбирать себе пару для жизни, мужа или жену. Там они пели хором современные песни, или пробовали свои силы в небольших сценках, в пении арий из опер. Митя пел приятным баритоном арию хана Кончака из оперы «Князь Игорь», а также дуэты с еще одним любителем оперного жанра. Нина из библиотеки тоже приходила в самодеятельность, пела в хоре озорные песенки: «Ой, Холя, Холя, ой, Холя - ля», «Ой, вы девицы-подруженьки», и еще пару вещей, начинающихся на «Ой». Голоса как такового у нее не было, зато хоть отбавляй было задора. Так приятно было смотреть на нее, и Митя забывал о жене, хотелось сблизиться с этой симпатичной библиотекаршей. А Нина в библиотеке деловито обсуждала с двумя уже замужними подругами, Инной и Нелли, какой из приходящих в библиотеку возможных кандидатов наилучший. Да приходить-то они приходили, но нужных слов из романтических фильмов никто из них не говорил, хотели в основном попользоваться, или просто лясы поточить с приятной девушкой. И Митя, полностью потерявший сексуальный интерес к Майе, все чаще приходил в библиотеку, вел приятные разговоры с Ниной, желая эту симпатичную, а главное, русскую девушку все больше. В институте Митя вскоре, как бывший фронтовик и коммунист, стал парторгом вначале группы, потом отдела, был активен, в меру критиковал недостатки, одним словом, пришелся ко двору. Свои вспышки ярости в институте он не показывал, дурной характер не проявлял, и вскоре он получил на свою выросшую семью в 4 человека в доме от своего института однокомнатную квартиру в пригороде Харькова Липовой Роще на улице Кибальчича. Ездить на работу было, конечно, далеко, но по рабочим дням сотрудников института возил на работу и с работы небольшой институтский автобус. В Липовой Роще был старинный парк с чугунной оградой. Он спускался к реке Уды. В парке стоял бывший господский дом, служивший в 1952 г. детским садом. В глубине огромной территории парка были овраги, горки для катания на санках зимой, настоящий ручей, пересекающий весь парк, и впадающий в речку Уды, и конечно же, старые настоящие липы, откуда и название места. На лыжах зимой кататься было здесь раздолье, а на коньках катались по замерзшей реке. Летом по парку приятно было просто побродить, спрятаться в тени от жаркого солнца. По хорошо укатанным дорожкам детвора каталась на велосипедах, самокатах, катали «погонялки» - гоняли обручи кочергой, кто дальше. На площадке в парке играли в футбол, волейбол дети постарше. Здесь меня научили плавать, кататься на лыжах и на коньках, съезжать на санках с горок.
С Ниной в институте вышла из ряда выходящая история. Как говорится, пришла пора – она влюбилась. Объектом ее влюбленности стал некий «мышиный жеребчик», успевший до этого «приспособить» нескольких девиц на выданье, обманутых его прилизанной внешностью и пылкими речами. Нина считала, что она этим девушкам не чета, и с благородной целью выйти замуж рискнула, и на институтском пикнике, в Харькове носящем название «вылазки», пошла с коварным искусителем в кустики при всем честном народе. Дмитрий был среди волнующихся за судьбу честной девушки сотрудников. Позже, когда симпатичная Ниночка слегка забрюхатела, обеспокоенные ее судьбой сотрудники попытались призвать нахала и оскорбителя нравственности к ответу, Нина со слезами падшей невинности взывала к его совести, но тщетно - тот не поддался. Терять ему было почти что и нечего, партия не могла беспартийного приструнить, грозило в худшем случае лишь увольнение, да и то, не пойман – не вор, в кустиках свидетелей не было. Так бы и осталась Нинхен не отмщенной, да вмешался еще один персонаж моей правдивой повести: благородный отец невинной девицы. Нинин папочка работал тогда парторгом стройки, был вхож в райком партии Дзержинского района г. Харькова, и со всей страстью оскорбленного отца «наехал» на искусителя. Тот не выдержал, дрогнул и ушел из института. Но вторая часть проблемы осталась: неуклонно растущий живот спортсменки и комсомолки, и просто красавицы Нины. Здесь на помощь пришли подруги - библиотекарши Инна, Неля и заведующая библиотекой. Они решили невод широко не разбрасывать, а ловить среди женатых, партийных и шибко сочувствующих «пожарного» мужа для оступившейся добродетели. Долго не думая, остановились на Дмитрии из проектного отдела, как на постоянном почитателе Нины. Еще одним «достоинством» Дмитрия была его выставляемая напоказ «семейная усталость», а также давно уже обсуждавшееся всеми заинтересованными особами то, что Митина жена не была «истинной арийкой», и что пора-де Мите жену и поблагороднее приискать. Короче, и ловцы, и рыбка были не против сетей Гименея. Оставалось сделать последний шаг: вынудить Дмитрия на прилюдное предложение женитьбы, которое он должен был сделать засидевшейся в девках Нине. Грамотные библиотекарши, читавшие много книжек, в том числе и романических, заимствовали сюжет внезапного появления «ничего не ведающих подруг», застающих молодых влюбленных за нескромными ласками. Все прошло, как по нотам. Ниночка позволила сгорающему от страсти Митеньке расхристать свою пазуху, и погладить прелестные холмики, и ждавшие этого момента подруги «внезапно» появились, остолбенели, и потребовали объяснений от Дмитрия. Совершив легкий шантажик, пообещав пожаловаться в партбюро, возмущенные подруги успокоились только после того, как был назначен день свадьбы... Так родилась еще одна советская семья, похоронив навсегда прежнюю.
4. Похороны Майи
Через пару дней ко мне на работу позвонил Игорь.
-«Завтра в 11 часов похороны мамы. Приди, если сможешь, вечером к нам». После работы я поспешил к Игорю. Открыл Борис, со следами плохо проведенной ночи.
-«Как, что случилось?», - спросил я. И Борис рассказал, что они с Майей поехали в Дом Отдыха за город, повез их Игорь на машине. По приезде туда супруги отправили назад Игоря, сами разложив быстро вещи, и передохнув, включили радио. Звучала танцевальная музыка. Майя и Борис, не сговариваясь, стали танцевать медленный танец. Им припомнилось, как на вечерах в институте монокристаллов, где они оба работали с 1959 года, они танцевали, красиво и упоенно, вызывая всеобщую заинтересованность, даже зависть. Два года они танцевали, потом поженились. Жили ровно, уютно, хорошо и покойно. Вот и теперь, преодолевая боль в сердце, танцевала Майя. Вдруг внезапно покрылась потом, побледнела, почувствовала как бы резкий укол в сердце, и спокойно сказала Борису:
-«Ой, сердце заболело, как зажглось что-то в нем.» Потом присела на кровать, прилегла, и тихо за несколько минут отошла...
И вот наступило это завтра. Все хлопоты взял на себя брат Майи, Валентин, организовавший похороны прямо из морга. Хоронили ее на Алексеевском кладбище, место было недалеко от ограды. Валентин же произнес речь, напоминавшую выступление на ученом совете. Небольшого роста, красивый, как и в молодости, он работал в институте мер и весов заведующим отделом теоретической физики, успешно защитил докторскую диссертацию, проявив недюжинные организаторские способности. Его гладкая речь о покойной сестре напомнила хорошо организованное прощание на кладбище из американских фильмов. А я смотрел на покойную, и сожалел по той, молодой и красивой Майе, которая сидела рядом со мной на диване, учила меня штопать носки и напевала детские песенки приятным голосом...
Речь Валентина кончилась, спешно опустили гроб в могилу, так же спешно засыпали... Родственники и друзья покойной в автобусе-катафалке вернулись в квартиру на улице Экономической, где прожила последние годы Майя, и приняли участие в скромной тризне.
5. Дмитрий
Итак, родился мой полубратик в январе 1951 года. Советская страна послевоенья... Отец, отвоевав вторую половину Отечественной радистом, демобилизовался младшим лейтенантом. Будучи до войны студентом в Харькове, приехал туда же доучиваться на инженера-автодорожника. Где-то по пути с войны домой случился я, родился, скорее всего, вне брака, и все тут. О матери ничего не знаю. Родные отца рассказывали одно, отец другое. В этой каше вранья я не разобрался. Чую только, матери моей пришлось не сладко: отец мой, хотя и завидной был внешности, в душе на всю жизнь остался мелкой завистливой сволочью. Но это понимание ко мне приходило туго и долго...
Да, так вот я крепко-накрепко связан с рождением ; брата. Каким образом? А вот как: в планы отца я не входил, он хотел начать новую, чистую жизнь, на фронте вступил в партию. Словом, все козыри на руках: фронтовик, коммунист, орден «Красной Звезды», медали за взятие Вены, Праги. Это в активе. А в пассиве – родители, жившие в оккупации, да малый довесок к паре жарких ночек с медсестрой. И довесок прямым ходом следует в Дом ребенка в Харькове. Состояние, в котором меня туда родители отца сдали: доходяга 1 года, кожа да кости. Видно, ждали, что сам тихо умру, да не дождались, и кто-то по-соседству узнал, наверно, что есть малый человечек в доме, и тихо уморить не удалось. Но в детдоме ребенка спасли, выходили. А тем временем папаша учится в ХАДИ, успешно его оканчивает бригадным методом. Это был чудо-метод сдачи зачетов и экзаменов, придуман коллективистами! Курс студентов разбивался на небольшие бригады по нескольку учащихся, зачет или экзамен сдавал лучший студент в бригаде, и его оценку ставили всем собригадникам. Каково, а! Интересно, знания перетекали автоматически от лучших к худшим?
После окончания ХАДИ отец устраивается работать на автобазу, где вся имеющаяся техника состоит из стареньких и покалеченных войной машин. Научившись во время затишья на фронте водить трофейные машины и мотоциклы, он применял свои знания и умения к стареньким «ЗИС»-ам, «ГАЗ»-ам, и другим автомашинам.
Из этого времени помню только один день, который я провел с отцом на автобазе. До обеда я игрался на солнышке на высоком для меня крылечке, ударил коленку о ступени, сильно плакал. Пришел старый мастер с седыми усами и побил веником эту противную каменную ступеньку, после чего мои слезы незаметно высохли. В перерыв я спал в кабине старой машины на сиденьи. Было тепло от весеннего солнца, и спалось покойно и уютно. Потом как-то незаметно окончилась смена отца, он покатал меня по двору на машине, и мы ушли.
Отец жил тогда в общежитии. Квартира в городе не светила. Правда, было знакомство на танцах с одной бывшей харьковчанкой на вечере по случаю окончания курса. В автодорожном институте своих девчонок было мало, и студенты ходили в другие ВУЗы на танцы. Как-то отец попал в университет им. Горького на танцы, где он и познакомился с девушкой с химического факультета. Округлое ее лицо, обрамленное пышными каштановыми волосами, было просто красиво. Танцевала она с удовольствием и какой-то надеждой. Робкой такой надеждой, надеждой безнадежной, без претензии. Они разговорились. Девушку звали Майя. Она рассказывала, что их былую квартиру в Харькове разбомбили, она была раньше на улице Ленина, до войны это была северо-восточная окраина города. Мать и отец живут теперь в пригороде Харькова вместе с ее братом Валентином. Войну семья пережила в оккупации где-то в Донбассе.
Танцуя с Майей, Дмитрий или, как он представился, Митя, прикидывал в уме, что же можно сделать, чем может оказаться полезной эта девушка, которая хотела заниматься наукой, и Митю призывала тоже идти в науку. Жилья в городе у нее нет – это минус (Майю на время учебы приютили ее тети Вита и Поля, сестры ее матери, жившие в Харькове на улице Сумской). Майя была в оккупации – это еще один минус. Красива без сомнения – это плюс. У семьи оставались неясные шансы получить квартиру в городе. Но когда это будет! Так и жизнь пройдет в ожидании. То, что он эту девушку не полюбит, Митя понял сразу. Что-то выдавало, что она из семьи бывших интеллигентов. Ну, а товарищ Сталин интеллигентов не жаловал, презрительно именовал «гнилыми». Имелось в виду, что они, интели, всегда сомневались, пытались доказать, найти корни, докопаться до истины. Они мешали, повисали на руках, жадных до рубки. А так хотелось рубить сплеча по первому зову партии, вождя. Вражеские головы. Или беззаветно служить народу в целом. А конкретно – твоему начальнику. Но при этом зорко бдить. Если начальник начинал сомневаться, задумываться, сожалеть, это значило: появилась интеллигентская гниль. И надо было делать выводы...
Эту интеллигентскую гниль в Майе он распознал сразу. Но девушка была чем-то напуганной, и это привлекало, давало надежду, что ее удастся сломить, заставить думать и делать по-пролетарски, по-коммунистически. Своего нутряного интереса Митя показывать не стал. Но хотелось интимной близости. Поэтому он решил встречи продолжить. Майя оказалась не против целомудренных встреч. Шел 1947 год...
А в следующем году они поженились. Дело было так. Дмитрий продолжал работать на автобазе. Вечерами встречался с Майей. И как-то раз он понял: Майя и есть его шанс! Его ребенок пойдет в дело, если за дело взяться правильно. Начальник автобазы, понимая его проблемы, подсказал решение. Надо срочно жениться, жена должна усыновить ребенка. И жена должна быть харьковчанкой. И тогда возникает семья фронтового героя (см. награды), которая не имеет жилья и пока вынужденно ютится, кто где может. Эта ситуация должна быть правильно представлена в прошении на имя наезжающей из Москвы инспекции под руководством тов. Поскребышева, тогдашнего личного секретаря вождя мирового пролетариата товарища Сталина. Времени на проведение этой акции оставалось в обрез, какой-то месяц. Нужно было успеть:
1. Заручиться желанием Майи как на замужество, так и на усыновление необходимой составной части будущей семьи заслуженного фронтовика, а именно младенца Олега.
2. Уговорить ее и своих родителей.
3. Жениться.
4. Собрать необходимые документы, доказывающие фронтовые заслуги будущего мужа, его настоящую, продуктивную трудовую деятельность в г. Харькове, справки о прописке будущих супругов.
5. Будущей жене – справки, доказывающие, что ее семья перед войной жила в Харькове, что они имеют право на послевоенную жизнь в этом замечательном украинском городе.
6. Будущему приемному сыну Майи нужна метрика, где написано, что мальчик Олег родился в г. Харькове (а не там, где он на самом деле произошел на свет), и его матерью и отцом являются Майя и Дмитрий.
Вот сколько дел свалилось на плечи фронтового радиста! И он со всеми делами справился. С Майей хлопот не было: она повисла на руке, с радостью все исполнила, познакомила со своими родителями, познакомилась с будущим сыном, поразилась, какой он уже большой, а она все еще девушка (до свадьбы, разумеется, она желанную Мите близость не дарила, ему пришлось довольствоваться поцелуями).
Со своими родителями Дмитрий не церемонился. Он приехал к ним подкормиться, заодно рассказать о своем грандиозном плане – получить право на жилье в течение месяца! Родители, Иван и Полина, были придавлены послевоенными бедствиями, женитьбу благословили безусловно и с радостью. В качестве свадебного подарка Иван приготовил сыну огромный мешок с картошкой, собранной на своем огороде. Иван же помог втащить этот мешок в вагон поезда, где уже практически все места были заняты мешочниками. В то время в ходу были продуктовые талоны, карточки, все строго рационировалось, и горожане-мешочники добавляли к скудному рациону то картошку из села, то сало или мясо...
Добираясь домой, Дмитрий ворочал тяжелый подарок, ругаясь черными словами, так было тяжело. Что-то произошло с почками: то ли опущение, то ли еще что. На всю жизнь запала в душу тяжелая обида на отца Ивана за этот мешок. Через много лет, когда его сын Олег учился в университете, Дмитрий поведал ему эту историю, представив себя, как пострадавшего от этого благодеяния. В душе Олега при этом возникло двойственное чувство: жалости и гадливости одновременно. В образе отца, созданного в душе Олега, с тех пор постоянно возникали темные пятна...
Последовала женитьба, скромно отпразднованная, из Загса молодые разошлись по своим прежним жилищам: молодожен в общежитие, Майя к теткам. Потом в быстром темпе были собраны справки к пунктам 4-5 (см. выше), а с новой метрикой будущего сына пришлось повозиться. Старую метрику нужно было «утерять», уничтожить все следы, ведущие к настоящей матери Олега. Здесь сказалось острое желание Дмитрия начать жизнь с новой страницы. Для этого не грех было чуть-чуть «подмазать» работницу Загса, придумать жалостливую историйку о плохой матери, бросившей такого чудного малыша (история эта пригодится и потом, когда надо будет объяснить подросшему сыну, почему у него, как в сказке братьев Гримм, не родная мать, а мачеха Нина, такая же недобрая к пасынку, как и мачеха Золушки). Но вскоре пал и последний бастион на пути к созданию новой советской семьи, ячейки самого справедливого на Земле советского государства!
Встреча с поседевшим представителем Отца Народов тов. Поскребышевым состоялась, была краткой, но плодотворной. На прошении появилась желанная резолюция, предлагавшая компетентным товарищам исправить вопиющий недосмотр, и наконец-то соединить страждущих в разлуке супругов и ребенка, предоставить им вне очереди жилье. И комнату в коммунальной квартире Дмитрию с Майей и их сыну Олегу вскоре же и предоставили.
6. Дом с балконами
Дом был старый, но крепкий, в два этажа с полуподвалом, стоял в глубине двора по улице Клочковской, недалеко от Бурсацкого Спуска и парка им. Т. Шевченко. Подъезд с двух сторон украшен белыми колоннами. Теперь уж этого дома больше нет, снесли в 80-ых годах. А тогда он казался Олегу страшно высоким, и колонны как бы уходили в небо. В эту-то квартирку и забрали маленького Олега из Дома ребенка.
Дмитрий и Майя сначала договорились, что пока она учится, новых детей не будет. И не было. Как потом цинично объяснял Дмитрий сыну, они с Майей договорились, что это будет фиктивный брак, и что инициатором этого договора была Майя!!! Дорогой читатель, надеюсь, что у вас с логикой все в порядке. Тогда представьте себе послевоенный Советский Союз, толпы советских же невест, не дождавшихся своих дорогих мальчиков и желающих хоть как-то устроить свою жизнь. Плюс к ним еще не заневестившихся девчат, которые тоже начинают взрослую жизнь. И вот появился все еще молодой (24 года) парень, уцелевший в кровавой Отечественной, грудь в медалях и орденах. А она, у которой шансов на замужество по статистике тех лет 50%, или того меньше, вдруг скромно настаивает: «Пока пусть брак будет фиктивный». Это же нонсенс, рассчитанный на слабоумных. Сын, конечно, привык отцу доверять, но не в этом случае. Да и в других подобных случаях доверия будет меньше.
Итак, совместная жизнь сразу началась с вранья, и это неприятно угнетало Дмитрия, давило на психику, не позволяло считать, что жизнь началась с чистой страницы. Раздражал маленький Олег, вечно сопливый и слабый, жавшийся к отцу. Он напоминал свою мать, медсестру Елену. На него нужно было тратить свое время, он вечно ходил по маленькой квартирке, ища, чем бы заняться. Однажды в поисках съестного Олег попытался откусить от хозяйственного мыла коричневого цвета, так напоминавшего редкое в те годы лакомство – шоколад. Естественно, все сразу же пошло назад... Майя была занята своей учебой в университете, не успевала приготовить еду, и Дмитрий, лежа на диване с газетой, выговаривал ей свое недовольство такими, как она, интеллигентками, которые плохо поддерживают порядок в квартире, не умеют готовить, и вообще, ни к чему не пригодными. Иногда в приступе злобы, которая со временем нарастала, он бил ребенка руками, ремнем, по мягким частям, по рукам и лицу. Майя, выросшая в семье в обстановке любви, без насилия и упреков, с ужасом наблюдала, как красивый молодой парень в такие моменты превращался в жаждущего крови монстра без признаков гуманности и сострадания. А у Дмитрия в такие моменты что-то приливало к голове, во рту появлялся тяжелый привкус крови, и хотелось бить, дубасить это неловкое маленькое существо, отнявшее все перспективы стать великим то ли инженером, или ученым, или военным.
7. Порка и ее последствия
Дмитрий Иванович рьяно порол сына. Малютка 5 лет кричал, плакал, униженно пытался прижиматься к крепким ногам отца. На этот раз гнев старшего был страшен и неутолим. Сына нужно было хорошенько проучить, чтобы он не смел попадаться под ноги старшим. Чтобы он был о всеми старшими вежлив. Чтобы он не задавал слишком много вопросов. Чтобы он знал своё место...
Шел 1952 год. Советский Союз, страшные последние годы власти диктатора-садиста. Страна была распята на сторожевых вышках концлагерей, как холстина на солнце для отбеливания. Так что избиение какого-то младенца непонятного возраста: то ли долго голодавший ребенок 5 лет, или карапуза 3 лет, - не вызвало возмущения соседей. Да и с фронтовиками связываться никто бы не стал: охота получить костылем по черепу?
После этой «учебы» малыш что-то долго сидел на горшке, все не мог помочиться. А когда дело было сделано, Дмитрий со страхом увидел, что в горшке была кровь. Но показать ребенка врачу сейчас же могло означать нежелательные вопросы врача о следах побоев на теле Олега, и какие-нибудь нежелательные последствия в виде пятен на мундире, осложнения на работе и т.д. И Митюня придумывает блестящий ход: ребенок уложен в постель, он болен простудой. Когда же через пару дней синяки у Олега сходят, папа выводит его погулять, во дворе сажает на качели, и хорошенько её раскачивает. А когда ребёнок в страхе начинает просить его снять с качели, Дмитрий раскачивает ещё сильней, ребёнок соскальзывает с качели, чудом не попадает под её тяжёлое пресс-папье, падает на площадку, чудом же падает плашмя, и теряет сознание. Теперь уже Дмитрий изображает волнение... Срочно вызванная скорая увезла мальчика в больницу, где нашли, что с почками у него не блестяще. В больнице изредка ребенка навещали Майя и Дмитрий. Они стояли у окна палаты, жестами и улыбками пытались ободрить. Сын отворачивался от отца. Видеть его было Олегу страшно. Он вспоминал какое-то пятно вместо лица Дмитрия, когда тот раскачивал Олега на качели. Дмитрий отходил от окна, оставалась лишь одна Майя. Приносили передачи – что-то стандартно больничное – апельсины, конфеты. Увезли Олег летом, а из больницы он вышел глубокой осенью. В душе навсегда поселился страх перед отцом, настороженность, когда он приближался, и желание быть от него подальше. Странно, но ненависти к нему не было, хотелось стать лучше, не раздражать и не выводить из себя папу. Майя пыталась прекратить эти бессмысленные жестокие наказания, но ответом Дмитрия было всегда: «Это мой ребенок, и я делаю с ним, что хочу!»
Олег после больницы нуждался в долечивании. Две тети Майи, Вита и Поля решили помочь ребенку, устроив его в санаторий для детей с болезнями почек, в харьковских Сокольниках. И достали путевку на лечение. Мальчика застало в санатории всенародное горе по поводу кончины вождя Сталина, нянечки плачут, все друг перед другом выставляют бесконечное горе и скорбь: «Что же теперь с нами будет?» Диктатура солдафона-бандита кончилась в марте, вместе со снегом...
У Майи растет уже ее ребенок, Игоречек, маленький комочек, и она твердо решает про себя, что уж своего-то она не даст бить этому зверю. Майя советовалась с отцом и матерью, что же делать с жестокими наказаниями, ведь это будет и с ее ребенком.
Отец Майи Сергей Витальевич Соловьев, во время гражданской войны быстро выдвинулся в командиры полка Красной Армии, в годы репрессий стал скромным учителем английского языка, но на всю жизнь сохранил здравый, острый ум и ненависть к насилию. И он сразу же посоветовал Майе, что если она хочет сохранить семью (уродливую, по его мнению), то в авторитарном государстве нужно привлечь педагогику, авторитетную науку, признаваемую коммунистами. В частности, для украинца Дмитрия авторитетом, должно быть, станет А.С. Макаренко. Кроме того, хорошо бы на него подействовала дальнейшая учеба. И вот Майя приносит книги Макаренко по воспитанию, и начинает с Дмитрием эти книги изучать. Она все делает основательно, и мягко, но настойчиво вкладывает в голову скорому на решения и расправу Дмитрию, что словами можно достичь согласия с ребенком гораздо легче, чем битьем. На короткое время в семье воцаряется атмосфера учебы и согласия. С сыном Олегом Дмитрий заключает «перемирие», но он знает, что это ненадолго. С Майей Дмитрий ведет себя смирно, так как она пригрозила ему, что пойдет к нему на работу и все расскажет о его зверствах. Майя поступает в аспирантуру при химико-фармацевтическом институте, и убеждает Дмитрия перейти на работу в институт основной химии НИИОХИМ инженером по автоматизации, что он и делает. Одновременно он делает еще одну уступку Майе, поступая в аспирантуру в Москве, в институт автоматики и телемеханики. Дома вместо газет появляются учебники английского, автоматики и другие. Но когда дело дошло до сдачи экзаменов, терпение фронтовика лопнуло. А тут его призывают опять в армию в связи с кознями империалистов, появляется хороший предлог улизнуть от жены, от этих детей, из которых одного нельзя бить безусловно, а другого условно.
Конечно, можно было бы побороться, освободиться от армии, дети-то маленькие, их двое, Майя учится, – короче, есть основание для этого. Но... армия – дело привычное, а на гражданке каждый день что-то меняется, и надо приспосабливаться, учиться. Кроме того, мягкая настойчивость Майи стесняет жаждущую простора, – что хочу, то и творю, – душу. А хочется многого: еще любить, а потом еще, еще. Идеальный брак, по мнению Дмитрия, когда жена лет эдак на 10 младше мужа. А Майя почти ровесница. Притом же в институте проявился еще один аспект в отношениях между людьми, а именно национальный. Как во всяком коллективе, здесь есть своя иерархия, не всегда совпадающая со служебной. На перерывах, в коридорах люди курят, болтают, снимая напряжение после рабочих часов. Рассказывают анекдоты, обсуждают политику (мужчины), домашние проблемы (женщины). Анекдоты разные, но в конце концов всегда про глупых, но хитрых евреев, которые всюду пролазят, норовят протащить своих родственников, которых у них куча, короче, ограничивают ареал существования славян, говоря современным языком. Те же разговоры, видимо, велись и в других странах Европы в разные времена. Иногда от разговоров переходили к делу, и тогда совершались погромы... Холокост...
Во всех других странах Европы, более демократических, чем СССР, в первой половине 20 столетия евреев извели почти поголовно. А в нашей стране с ее жестокой диктатурой, ГУЛАГами евреи смогли выжить, их массово не уничтожали, как демократически сделали в западной Европе. Но тихие разговоры о евреях вели на кухне, в коммуналках, на вечеринках. И выводы были почти однозначные: хорошо бы снова ввести черту оседлости. И потом, на работу принимать евреев согласно проценту от населения. Скажем, тогда население СССР составляло 220 млн. человек, евреев примерно 3% от этого. Следовательно, скажем, в институт основной химии НИИОХИМ следует принимать на работу не более этого процента от числа всех сотрудников. И при этом числе в 300 человек получается, что евреев должно быть не более 9 в институте. Вот это и будет коммунистическая справедливость, демократически одобренная всем народом, разумеется. И потихоньку эти процентные нормы ползучим образом ввели в городах вначале в НИИ, затем и на остальных предприятиях. Но ввели с запозданием, и на всех предприятиях эти неписанные нормы нарушались.
8. Игорь
Я люблю моего полубрата, Игоря, Игорёчка. Настоящей семьи у меня никогда не было, но когда он родился, было какое-то ее подобие: папа Дмитрий и мачеха Майя, относившаяся ко мне ровно, но всегда принимавшая меня, как необходимый довесок к семейному счастью, который утяжелял покупку этого счастья, но ценности не представлял. Это как в мясных магазинах СССР: к выбранному покупателем кусочку неплохого мяса продавец обязательно довешивал что-то еще: то ли косточку, то ли требуху. При этом нужно было зорко следить, чтобы торговец тебя не надул, ибо норма требухи была около 30%. Так вот моя ценность в семье формально составляла 25% (1/4 численного состава семьи), на деле постоянные побои и деспотия отца эту ценность заметно уменьшали. Майя, естественно, главным в семье считала Игорька, своего единственного сына.
После грудного вскармливания для Игорька была нанята няня Григорьевна, жившая в семье. Она спала в коридоре, где стояли ее кровать и сундук. Няня баловала Игоря, который непременно хотел есть кашу, сидя на подоконнике, или еще выше, на форточке. Слезы и истерики были единственным оружием братца в борьбе за свои права и «лева». Как все дети, он хорошо чувствовал разницу в семейном положении между собой и мной. И вовсю использовал это. Во всех конфликтах между нами он всегда оказывался правым, как младший, и более невинный по определению. В квартире на улице Кибальчича наши кроватки стояли рядом, цугом у стены. Мы спали головами друг к другу. Однажды после дневного сна мы проснулись (няни у нас уже не было, родители куда-то вышли), затеяли какую-то игру, не вставая с кроватей, потом поссорились, Игорь стал плевать на мою подушку, я ответил тем же, он и я продолжали в том же духе. Вскоре обе подушки оказались мокрые, виноватым признали меня, как старшего. Раньше Игорек плевал мне на подушку, зная, что все равно накажут не его. Теперь он взрослый, и так же безнаказанно плюет мне в душу. Одно время отец ласково называл меня «шибенык», что на украинском языке означает «висельник». Это прозвище хорошо отражало его внутреннюю ненависть ко мне, родившемуся непрошенным. А Майя смягчала это отношение почти безобидным «сорванец». Да, славное было тогда времечко, жаль только, что не для меня.
9. Женитьба Игоря
Летом 1973 года я пришел навестить Игоря к нему домой. Он был только что женат на Гале, с которой познакомился на вступительных экзаменах в политехнический институт. Галя успешно сдала экзамены, а Игорь «провалился», и по совету отчима Бориса поступил на заочное отделение физфака университета Харькова. Заочное обучение предполагало наличие какой-то работы, но Игорек работать-то и не хотел. После демобилизации Майя и Борис купили Игорю как аванс на будущее машину «Москвич-412». Ни усидчивости, ни хороших школьных знаний, ни яростного желания выучиться у Игоря не было. Просто было модно и престижно иметь высшее образование, и Игорек клюнул на эту приманку.
Сдавать экзамены в ВУЗе ему помогала Галя, тогда крупная, полная девушка, которая сама училась хорошо, и помогала Игорю, даже сделала за него курсовую по черчению. Она была сильна в естественных науках, как и ее младший брат Аркадий, и тащила Игоря к диплому, как ледокол, преодолевала явное нежелание Игоря учиться вообще, и готовиться и сдавать экзамены, в частности. С ней ему было удобно, особой привязанности к Гале у Игоря не было, тогда он кончал переживать свою неудачную любовь к Лене, красивой полненькой брюнетке, с которой он учился в школе. Галя мечтала о красивом парне, и Игорь показался ей воплощением этой мечты. Она понимала, что Игорь первый не предложит ей выйти за него замуж, и проявила инициативу. Знала бы она, что в армии инициатива наказуема (только недавно Игорь отслужил в армии, отсиживался на кухне, и с пользой проводил досуг), то, может быть, и не лезла бы «поперед батька в пекло». Как знать! Когда и как Галя внедрила в него эти мысли о супружестве, я не знаю. Игорь же и в этом вопросе поплыл по течению, оставив решение принимать другим. Майя была шокирована, Галя казалась ей неподходящей партией для ее сына. Как-то при встрече она попросила меня поговорить с Игорем, объяснить ему, что Галя ему не подходит, что они очень разные, что он мечтательный мальчик, а она трезвая и практичная женщина, что у них нет общих точек соприкосновения. Короче, она была в отчаянии, и не только оттого, что намечалась неудачная женитьба, но и оттого, что запал Игоря исчерпывался этой женитьбой, и что делать дальше, он не знает и знать не желает. Так и оказалось впоследствии, их семейная жизнь окончилась крахом, только пострадавшей стороной-то оказалась именно она, энергичная и деятельная Галя, так жаждавшая этого брака, в то время как Игорь явно проиграл, выбрав во вторые жены себе типичного трутня Раю, всего лишь хорошенькую куколку.
С трудом Майя и Борис уговорили Игоря поступить инженером в институт монокристаллов, где я уже пару лет работал.
В то время я жил у отца в Харькове, а моя жена Софья с двумя детьми жила и работала в Тирасполе. Как-то раз я зашел к Игорю домой, когда у него была Галя. Она сидела у него на коленях, Игорь лениво поглаживал ее, они ворковали. Когда Галя вышла на кухню и стала готовить чай, я высказал Игорю опасение, что он торопится с женитьбой, и добавил:
- «Ты со своей Галкой еще хорошо не знаком». Он взорвался, и резко ответил мне:
-«А ты со своей Сонькой!..»
Скорая женитьба состоялась во Дворце Бракосочетаний. На их свадьбу пригласили и меня. Я приготовил в конверте в подарок молодым 25 рублей, Майя отговаривала меня:
-«У тебя же денег нет, что ты делаешь, сохрани для себя». Но я был тверд, и выполнил свой долг. Интересно, что Игорек мне потом плюнул в душу как раз на эту же сумму, на 25 рублей. Дело было так. Зимой 1977 года мы с Соней, моей женой, зашли к Игорю и Гале в гости. Игорь все еще не работал, пробавлялся временными заработками. Тогда он, имея машину, осенью ездил на уборку яблок, и получил за это натурой, яблоками. Яблоки сохранялись где-то в погребе до середины зимы, и дольше. И когда цена на них на базаре была пиковой, тогда он их и продавал. Двухкомнатная квартира на улице Экономической на Павловом Поле была теплой и уютной. Жили тогда в ней 4 человека, кроме Игоря и Гали еще их сын Сережа, двухлетний малыш, и отчим Борис, все еще живший воспоминаниями о Майе. Он подолгу ходил по улицам Павлова Поля, старался натрудить побольше ноги, чтобы было легче голове. И тогда, когда мы пришли, его не было дома. Мы сидели на кухне, Галя что-то готовила. Кухня была просторная, в ней нашлось место и для аквариума, в котором вместо рыбок жили хомячки. Они деловито сновали, грызли кусочки моркови и яблок. Смотреть на них доставляло удовольствие и ощущение какого-то покоя, незыблемости жизни.
На столе лежали обрезки яблока и, заметив наши взгляды, Галя сказала:
-«Игорь заработал яблоки на уборке в совхозных садах». И, обращаясь к мужу, произнесла:
-«Игорь, достань яблок для гостей!» Это была фраза, послужившая спусковым крючком для проявления сути моего братца. Он достал из холодильника одно яблоко, «Снежный кальвиль», помыл его под краном, разрезал на тарелке на 8 частей, и подал его нам со словами:
-«Попробуйте моих яблок». Галя покраснела от стыда за мужа, и обратилась к нему, умоляюще посмотрев на него:
-«Игорь, ты что? Помой тарелку яблок!» Игорек, слегка смутившись, ответил:
-«Да я же ничего, я же думал, что они попробовать только хотят». И тарелка яблок была помыта и поставлена на стол. Есть их нам уже расхотелось...
Если вы, уважаемые читатели, думаете, что это уже вершина скупости, то вы ошибаетесь. Главные плевки Игоря в мою душу были еще впереди. Тут же на месте, как ни в чем не бывало, Игорь договорился продать нам 1 ящик яблок в 20 кг за цену в 25 рублей. Снова эти 25 рублей! Деньги договорились заплатить по доставке. И через пару дней к нам на Салтовку приехали двое знакомых мне по институту, деловито занесли ящик яблок, забрали деньги, и так же с достоинством удалились. Оказывается, Игорь работал в бригаде со знакомыми мне сотрудниками по институту. Мне он никогда не предлагал таким образом подработать.
10. Служба в армии
В армию Олега загоняли отец и мачеха, устроив широкую облаву, обложив его со всех сторон флажками совести («Ты должен служить РОДИНЕ!»), наведя понтоны в районе деканата физфака и военной кафедры Университета, куда отец Олега тайно зачастил в преддверии распределения, найдя общие точки соприкосновения с военруком. При этом резоны выдвигались следующие: Олег должен укрепить своё здоровье в Армии, должен проветрить мозги, недостаточно выдержанные в коммунистическом духе, избавиться от появившейся интеллигентской гнили, должен послужить Родине,- «я, мол, служил, и он должен», желательно на границах нашей страны. После серьёзной любовной неудачи, Олег за себя почти не боролся, хотя врач-окулист была в ужасе, предлагала двухмесячное лечение зрения (-7,5 диоптрий в обоих глазах, и намечающаяся цилиндрия левого глаза), и освобождение от армии. На врачебной комиссии в Университете в выпускной год, однако, эти диоптрии никого не напугали, жребий пал на тех, кто недостаточно сопротивлялся призыву в СА. И к радости отца и мачехи, Олега распределили в армию, служить офицером в горной части Грузии. То-то они радовались теперь: ненавистный сын Дмитрия уезжал далеко, может и не вернётся. А мачеха устала притворяться доброй мачехой, ей не хотелось никого из этих Колотиёв видеть. Но Дмитрия ещё надо было терпеть – он стал почти уже ручным, не кусался, не бил жену, а только заискивал перед «своей молодой женой», как он говаривал. Нинуля давно применяла извечную бабскую хитрость, оседлав охочего до секса Димитрия своим разбором его «полётов», представляя их сплошными залётами. Дмитрий увял и, приседая в коленках, пританцовывал около своей молодухи, нахваливая её и находя в ней несуществующие достоинства, не замечая её жадности и воровства, презрения к нему. Вы спросите, что за воровство такое? Да обыкновенное советское, жена просто тащила всё, что в руки попадало, в дом своей матери, ведь там жил её сынок, Володя, порядочный трутень, за хлебом пошли – пойдёт к девкам. И продукты, и вещи, что покупала, что дарили, всё тащила в тот дом. Олег с Дмитрием ходили в изношенной одежде и обуви – Нинуля покупала себе золотые кольца, добротные сапоги и пальто, нимало не заботясь об остальных членах семьи. Быт в их с Дмитрием квартире её не интересовал, мебель ветшала, стены потемнели, накоплялась грязь и старьё в дому – ей до этого дела не было. Зато в доме её отца-матери всё было, как надо: еда, вещи у Володи были тоже добротные, новые. Дмитрий что-то почувствовал неладное, попытался было установить справедливость (дескать, поровну скидываемся на еду), да с бабой разве сладишь: надула губы пару раз, и пропала справедливость напрочь. Опять Митюня на задних лапках перед ней танцует. И всё снова хорошо так стало!.. Но для полного «хорошо» Нине не хватало, чтоб Олега духу в доме не было. А тут ещё Олег надумал жениться. «Родителей» он в свои планы не посвящал, всё равно радоваться не будут, а только препятствовать станут. Но Дмитрий чувствовал, что назревает нечто, перед чем он мог оказаться бессильным, несмотря на шпионаж (на полном серьёзе) за Олегом, на промывание его мозгов, на постоянные жалобы, что денег нет. В апреле 1970 г. Олег однажды уехал в ночь, захватив спальник. Контрольные проверки квартиры Дмитрием путём наружного осмотра окон показали, что после занятий, кончающихся у Олега в 14 часов, иногда окна бывают закрыты шторами!!! По приближеннии весны волнение Дмитрия тоже росло, и Нина предложила своему сыну Володе прийти в гости к себе в дом с разведцелями. Что тот и сделал. И с первого же раза попал на интересный телефонный разговор. Причем трубку он вырвал у Олега, мотивируя тем, что ему должны сюда позвонить. Олег не ожидал подлости, на которую Володя уже хорошо был натаскан. Володя, как ни в чём не бывало вёл разговор с девушкой Олега, представившись ей как Олег. Та тоже не ожидала в доме посторонних, и разговаривала о планах пойти сегодня в ЗАГС с сыном ненавистной Олегу мачехи, а Володя отвечал односложно, так что понять, о чём идёт разговор, было Олегу нельзя. Володя между тем полностью отказался идти в ЗАГС, и только тогда отчаявшаяся Софья (а это была она), спросила, с кем же всё-таки она разговаривает. И тогда этот маленький красавец, побоявшись последствий, признался, кто он, и передал трубку Олегу. Пока Олег договаривался со своей невестой, Володя быстро собрался, и исчез из дома. Тут же доложив обо всём интересном матери, он занялся привычным занятием: названивать по телефону, искать вечеринку и девку.
Конец первой части