Итак. Мое место с самого правого края сцены. Пятый ряд. Первое место. Мечта студента. Греза. Разумеется, я мог видеть все, что происходило за левыми кулисами. Особенно в бинокль-то! А там прямо на полу расположились некие молодые люди, с интересом следившие за каждым движением артистов на сцене. Подозреваю, что это тоже студенты. Иные в шутку обменивались тумаками под сенью творившегося искусства. Эти балбесы разрушали мне всю иллюзию, которую с таким мастерством создавали Цискаридзе, Светлана Лунькина и Мария Александрова. Первый танцевал партию Солора, знаменитого воина, а Лунькина и Александрова – баядерку Никию и Гамзатти, дочь раджи, соответственно. Глядя на артистов, они, вероятно, учатся. Ну пусть их!
Мне же было отрадно наблюдать за невероятной игрой прекрасных танцоров балета. Стоит только представить, сколько сил, упорства, пота, стертых до крови ног вложено в эти прыжки, фуете… Поднять балерину, путь и 60 килограммов весу (мешок с цементом же, братцы!), пронести ее, изогнувшуюся, по сцене с изяществом, словно она из папье-маше – годы и годы невероятно сложной работы. Движения, стремящиеся вверх, вызывающие иллюзию легкости, вырываются у природы с муками. Застывшая на лицах улыбка по время танца – замечательная маска.
Но я обращал внимание не только на первых артистов. Мой замечательный бинокль позволял мне видеть детали, ускользавшие от внимания остальной публики.
Вот перед подъемом полупрозрачной декорации я вижу за оной артиста из массовки – он внимательно рассматривает свою руку с выражением «Блин! Ноготь нафиг сломал». Свита великого брамина – здоровые волосатые жеребцы, - глазеют с верхних ярусов на молоденьких балерин и что-то обсуждают друг с другом, пользуясь тем, что находятся в полутьме. А кое-кто из балетных дамочек из «подтанцовки» жирком-то потряс, дааааа, потряс…
И вот первый антракт. Вся публика ломанулась в буфет, поразивший меня обилием приготовленных торговых мест. Набор, конечно, традиционный для театральных буфетов – бутерброды, напитки, конфеты. Я выпил чаю с эклером, расставшись с семьюдесятью рублями. Блестящая публика эффектно пила шампанское и ела тарталетки с икрой, и я почувствовал, что во мне просыпается Киса Воробьянинов – личность, совершенно разорительная для студенческого бюджета, рассчитанного на морковные котлеты. Я пошлялся между буржуйской публики, аппетитно кушавшей деликатесы, и пристроился к новой очереди. Мне мерещился бокал шампанского и грибной жульен. Но у кассы я опомнился и купил бутылку Байкала и бутерброд с семгой (за что поплатился изъятием 210 рублей). Съесть с шиком и на зависть более бедным слоям населения бутерброд мне не удалось: вот-вот должен был прозвучать третий звонок, после которого проникновение «в зрительный зал не допускалось». Об этом с угрожающими нотками в голосе сообщал диктор, тот самый, который зачитывал решения очередного съезда КПСС. Я впихивал в себя лосось, сбегая по лестницам вниз.
…После первого акта я переместился на бельэтаж, где места пустовали совершенно, а обзор был великолепный. Еще выше сидели две совершенно сумасшедшие старушки, которые хлопали невпопад и орали «браво», когда весь зал молчал. Что они видели со своих мест – ума не приложу. Но сами они были совершенно счастливы.