Части

ЧАСТИ
РОМАН


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Справедливость напоминает оружие. Оружие  может  купить  и
враг, и друг - стоит лишь уплатить деньги. Справедливость тоже
может  купить  и  враг,  и  друг - стоит лишь найти предлог.
С давних времен, точно снарядами, стреляли друг в друга прозвищем
"враг справедливости". Однако почти не  бывает  случаев,  чтобы
увлеченные  риторикой  пытались  выяснить,  кто из них на самом
деле "враг справедливости".

Рюноскэ Акутагава

 

ПРОЛОГ

Мышка со скроллингом  - клик-клик, бледно-матовые клавиши –  стук-стук, строка за строкой:

«Когда из всего наносного, из чего состоит моя повседневная жизнь, освобождается моя сущность, я понимаю, что одинаково напрасно и бестолково как звонить тебе ежедневно в поисках очередного подтверждения правильности выбранного пути, так и серьезно зарубаться самому себе в том, что ни за что не позвоню до тех пор, пока не буду способен говорить, походя, как о чем-то не заслуживающем внимания, раскидываясь в пустых понтах, о том, что у меня есть какая-то фишка, которую я поставлю на кон, пока вертится рулетка.
Когда далеко за полночь становится абсолютно параллельно loser ты, или потенциальный winner - тогда я сажусь за клаву и начинаю заниматься столь же бессмысленной херней, с какой точки на нее не смотри, да и сами эти точки зрения тоже полная хрень.
Я пишу тебе письмо о том, что, по большому счету, не прёт меня от существующего меня. А стремлюсь я, как и все, к тому, чтобы вставляло и таращило. Да и все сомнения мои из того исходят, что сомневаюсь я в том, что будет по слову моему. Поскольку в том, что плющит надо себя реально убедить, а подбросишь сам себе мысль в сомнении, и отравишь весь драйв.
Сделать из тебя, точнее из твоего жизненного пути, механического зайца, за которым надо рвать изо всех лопаток, обходя других гончих псов, глупо, поскольку и сами бега, и приз - жертвоприношение собственному тщеславию. А оставаться на месте - тошно и обрыдло.
Просто кончился какой-то виток. И уже я вошел в эту воду, и скоро меня потащит ("потащит" ли) совсем другой поток, а затем и он мне покажется стоячей лужей с ослиной мочой. И придет чувство, что я, как ишак, радостно прыгал под майским дождиком, переливающимся в сверкающих лучах поднимающегося нового солнца, а оказалось, что меня обоссали грязной октябрьской ночью, на обочине, под светом фар проезжающих автомобилей.
Вот и все, пока!
Хотя, конечно, обнимаю и целую, но опять же это все - просто люли-писюли, принятые нами в посланиях друг другу.
P.S. Вот такая мизантропическая вещь. Блюю правдой. Я до сих пор маленький впечатлительный мальчик. Имею ли я право на собственную личность, или мне её замещают образы, в которые я так глубоко и дико вживаюсь?»

Мышка со скроллингом, клик-клик, ну - поехали!
Желтые разводы шпона на столешнице, матово-бледный пластик клавиатуры. Надпись «Rolsen» на мониторе с точкой в середине буквы «О» – глаз, подглядывающий за мной.
Всё как всегда.
Norton Antivirus проверяет только что пущенное мной в равнодушный океан Всемирной Паутины электронное письмо. Он защищает от меня остальной мир.
Надо будет не забыть проверить ответ. Завтра, а лучше – послезавтра.
Жму на «выключение». Приблизившись к пиктограмме, курсор превращается в маленькую ладошку с вытянутым указательным пальчиком. Мир постепенно теряет цвет, обретая облик смерти.  Ненадолго вспыхивает прощальное широкоэкранное известие. Жизнь хрипит последним выдохом паркующихся головок винчестера и замирает.


LOADING…

Exquisite, nice, with strange inclination and not traditional requirements, outlived ice age, 15 upheavals, realignment plus дефолт, lost last pfennig and find rusty rouble, but absolutely has not forfeited at to adequacy. Suffers the prominent feeling to faithfulness and fairness, loves attention and adores understanding. Always peers into future with pessimism, but optimism to her in this most often disturbs, therefore she always smiles and thirsts the contacts... openness her has a no borders. She lives on roof... Karlson thieves the newspapers beside it... and news she will pleased hear from you!

From announcement in service electronic acquaintance*
* Изысканная, симпатичная, со странными наклонностями и нетрадиционными требованиями, пережившая ледниковый период, 15 переворотов, перестройку плюс дефолт, потерявшая последний пфенниг и нашедшая ржавый рубль, но абсолютно не утратила при этом адекватности. Страдает обостренным чувством верности и справедливости, любит внимание и обожает понимание. Всегда смотрит в будущее с пессимизмом, но оптимизм ей в этом чаще всего мешает, потому она всегда улыбается и жаждет общения... открытость ее не имеет границ. Она живет на крыше... Карлсон ворует у нее газеты... и новости она будет рада услышать от вас.
Из частного Email-письма автору


 

Глина и огонь
Небо и земля не обладают человеколюбием
и предоставляют всем живым существам
жить собственной жизнью

Лао Цзы «Дао Дэ Цзин»

И тогда приходили мы к синей реке, стремительной, как время, и время не вечно для нас. И там видели пращуров своих и матерей, что пашут в Сварге, и стада там свои пасут, и снопы свивают, и жизнь имеют там такую же как наша, а и нет там ни гуннов, ни эллинов, и княжит там Правь. И Правь эта истинная, так как Навь совлечена ниже Яви. И дано сие Святовитом, и пребудет так во веки веков.
  Все началось в больнице, четвертой городской. Если уж быть совсем точным, то в Муниципальной Городской Клинической Больнице №4, называемой в народе «травмой». На своем веку она повидала много смертей, а уж крови и боли – более, чем достаточно.
Больница занимала дом под номером один на проспекте Победы. Последней победы, одержанной народом, который жил на этой земле. После которой, вот уже  пятьдесят пять лет, все другие войны, которые были затеяны правителями этого народа, этот народ благополучно проиграл.
Меня привез сюда Артур. Сам я был уже не в состоянии передвигаться, как говориться «ни пешим, ни конным». Кресло-каталка, что прикупили с рук, болталось где-то в багажнике. В машине Артура я лежал на заднем сиденье, поперек автомобиля, поджав под себя ноги, наблюдая за проплывающими черно-смоляными деревьями и сизо-мокрыми облаками над ними. Тонкие, пропитанные дождем ветви - печальная картина, написанная на запотевшем стекле небесным поклонником японской живописи на мокрой бумаге.  Капельки небесной влаги наперегонки стекают вниз, то ускоряя, то замедляя падение в неизбежное, оставляя причудливые дорожки. Я лежал и силился угадать, каким путем побежит очередной появившийся перед моим взором прозрачный отрезок неведомой жизни.
Я вдруг поймал себя на мысли, что видел эту картину много-много раз, что много-много раз пытался усилием воли повлиять на ту или иную капельку. Вспомнил, что это у меня никогда не получалось. При этой мысли картина сделалась банально-плоской, развеялся цвет, исчезла симфония, мир снова перестал вращаться вокруг меня. Остались только очертания, шумы и стуки. Я будто двигался по отношению к окружающему, а не окружающее, по отношению ко мне - так часто бывает в детстве, когда стоишь, прислонившись к вагонному стеклу, погрузившись в мечту о том, что тебе подвластен весь мир.
Я вернулся в мир, и вспомнил, что болезнь, долгие годы разрушающая мой организм, наконец, нанесла сокрушающий удар. Я ждал и готовился к нему, как неизбежному, втайне надеясь страстным желанием остановить, задержать капельку, но, подрожав, набрав инерцию массы, моя жизнь понеслась вниз. Я  видел такое много-много раз.
Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, и слово Перуницы там обретешь: «То никто иной – русский воин, вовсе не варяг, не грек, но славянского рода, он пришел сюда, воспевая Матерь нашу, Сва Матерь нашу, - на твои луга, о великий Сварог!»
Быстро, слишком быстро – думалось мне. Двадцать восемь лет – я рассчитывал лет на десять побольше.
Когда я узнал о возможности излечиться с помощью хирургической операции, на мгновение в душе загорелась надежда – тот огонь, который живет, пока жива душа. Капля за каплей заморосил дождь сомнения, оставив от огня лишь серую кашицу пепла по краю лужицы, да радугу бензиновой пленки, вздуваемую пузырями брызг. Безнадега и тоска тяжелыми гирями повисли на крыльях моей мечты. Я закрыл глаза. Всё суета сует и всяческая суета.
Трясясь в горизонтальном положении на заднем сиденье «девятки», кривясь и давясь от боли при каждом толчке, я не знал, что все еще только начинается.

LOADING…

В личной жизни как в болоте, только лягушки не квакают. Да и не очень-то и хочется. (Нет, не то, чтобы совсем глухо. О-го-го! Свистни – налетят, затопчут. Просто стоящего ничего нет. Или у меня планка слишком высокая - а с шестом не все прыгать умеют). К работе отношусь как в арабской пословице: "друга найти сложно, а вот врага потерять практически не возможно" и особо не напрягаюсь.
Из частного Email-письма автору.

 

Алмазная пыль

… И вот, захлестнутые радостью, мы подошли к Иерусалиму во вторник, за восемь дней до июльских ид, и чудесным образом осадили. Роберт Нормандский осадил его с
северной стороны, возле церкви первомученника св. Стефана… к нему примыкал
граф Роберт Фландрский. С запада осаждали герцог Готфрид и Танкред.
С юга, укрепившись на горе Сион, близ церкви св. Марии,
Матери Божьей,  где Господь был на тайной вечере
со своими учениками,  вел осаду граф Сен-Жилль

Герберт фон Фрицлар «Песнь о Трое»


Мы стояли на месте своем, и с врагами бились сурово, и когда мы пали со славою, то пошли сюда, как и те.
Когда мы прибыли, большинство формальностей уладил Артур. Мне даже выписали больничный лист. 
Поднявшись на второй этаж, и пройдя в отделение, я увидел снующих медсестер, больных, ковыляющих по длинному коридору, залитому светом из торцевого окна, обычная обстановка для совдеповской больницы. И кафель. Кафельный пол. До боли знакомый кафельный пол. Но тут ко мне подошла сестра-хозяйка, и я забыл, что хотел вспомнить.
Поместили меня на второй этаж старого, видимо ещё предвоенного здания с колоннадой и портиком. Потрепанный временем ампир времён культа личности. Окно с балкончиком выходит на гулкий перекресток. С  квадратным, семидесятых еще годов, Театром Музкомедии по правую сторону. С постоянно мельтешащим городищем рынка, разросшимся за годы реформ, прямо по курсу. И небольшим количеством «сталинских» домов по левую руку. Дома эти, по большей части, уже оккупировали «новые русские», судя по обилию пластиковых окон и спутниковых антенн. По перекрестку беспрерывно снуют троллейбусы и приличные иномарки, на стоянке у рынка -  во множестве запаркованы развалюхи коммерсов, и пригородных покупателей.
Устав стоять на костылях перед окном, я начал знакомство с обстановкой палаты и её обитателями (палата была номер 206 первая цифра – номер этажа):
В одной палате со мной «лежало» еще двое: бабай Ринат и Ростислав.
Бабай Ринат – пожилой татарин, довольно скверно говорящий, но, главное, понимающий по-русски. Высокий, от природы крупный, но при этом весь какой-то нескладный. Передвигается, думает, говорит и соображает он очень медленно, вероятно потому, что это  простой деревенский татарин, попавший на старости лет в незнакомую среду. Ему должны были удалить «штырь» из голени на второй день моего присутствия.
Ростислав представляет ему полную противоположность. От роду всего двадцати четырех лет, среднего роста, мускулистый, подтянутый, быстро и много говорящий. На своем веку он успел повоевать в Чечне, послужить в ОМОНе, вылететь с этой службы, поработать грузчиком, получить глупую травму и год проваляться по больницам.
Но самым интересным оказался  Валерий Семенович, которого «положили» на следующее после меня утро. Невысокий, лысоватый, подвижный толстячок с виду лет около пятидесяти. Занимая, видимо, какой-то руководящий пост, и будучи яростным поклонником новых технологий, он даже в больницу приволок свой ноутбук.
- Чтобы не было скучно,  - озорно улыбаясь, пояснил он.
- Завтра сын привезёт шлем и перчатки, вот тогда будет настоящая потеха, а пока -  порубимся в бродилки, или погоняем в гонки, - выдержав театральную паузу над заинтересованно склонившимися соседями по палате, возвестил Семеныч (так прозвали его все, не сговариваясь).
Потом, практически все, кто мог двигаться в отделении, шумно и  весело резались в гонки, бродилки-стрелялки и прочее. Было море чая, фруктов и сластей. Под вечер появился неофициальный коньячок. Ноутбук несколько раз начинал победное шествие по палатам.
Я же лежал, уткнувшись в подушку, и тихо ныл. Несколько раз приходила сестра - брали на анализ кровь. На этом празднике жизни, как говаривал Остап Ибрагимович Бендер-Задунайский, я был чужой. Коньяку я пить не стал – он влияет на результаты анализов по степени сворачиваемости крови.
На третий день моего пребывания Ростиславу вытащили пластину, крепившую кость, а после обеда – деду Ринату – штырь из голени. Помню, что тогда очень удивился собственному выводу, что травматология превратилась в слесарное искусство.
Ростислав хмуро и мужественно терпел, даже старался шутить, Бабай же, напротив, охал и ахал, причитая по-татарски над своей горькой татарской судьбой. Сестра обмолвилась, что у бабая-то как раз все «как по маслу», а вот Славке придется изрядно попотеть, прежде, чем он реально встанет на ноги. Выписали их одновременно.
На следующий день в нашу палату вкатили еще одного «постояльца», из реанимации – колото-резаные раны. Постоялец оказался непостоянным. Ночью он тихо умер. Никто из нас не успел с ним познакомиться, он так и остался в моей памяти немым телом, замотанным в бинты.
Меня их проблемы занимали мало. Мерзкая боль неотступно преследовала и днем и ночью. Кровать с каждым днем становилась жестче, с каждым днем я все больше ненавидел себя, родителей, весь мир, с каждым днем я все больше превращался в маленький язвительный, обидчивый, завистливый комочек ярости.
Состав больных снова обновился, как гардероб оперной примы перед очередной сменой репертуара. На этот раз это был заросший густой шевелюрой и бородой осколок пролетариата, отмытый, обработанный керосином от вшей и блох. Его отмыли, но брить не стали – боялись СПИДа.
Бомж Федя сначала пребывал в каком-то ступоре, выйдя же из него, оказался на редкость отвратительным типом, наглым и неумным. Рассекая по больнице в раздолбанной, скрипящей при каждом его движении больничной инвалидной коляске со спущенными шинами и порванным сиденьем, он почитал себя пупом земли, а всех остальных, соответственно – её же пылью. Федя даже сделал попытку овладеть мой личной коляской, находящейся в гораздо лучшем состоянии, совершить, так сказать, «чейндж». У меня был прихваченный из дому нож – вполне приличная финка, правда купленная официально в хозяйственном магазине, и сертификат, коей она была снабжена, удостоверял, что это сугубо гражданское изделие – «нож хозяйственный». Наверное, потому, что в рукоять было встроено маленькое складное лезвие для чистки картофеля.  Когда мы остались в палате вдвоем, и Федя, практически «махнул не глядя», свое транспортное средство на средство ближнего своего, я молча достал нож из ножен и, со всей дури, всадил его в дверь на добрую треть лезвия, метнув  через всю палату. Федя без слов вернулся на свое место. Я не предпринял никаких действий. Лёг и продолжал молча лежать и смотреть в потолок. Возвратившийся вскоре Валерий Семенович понимающе вернул мне нож. Федя стал меня немного побаиваться.
Было и ещё одно пополнение, на этот раз - радостное. Андрюха – паренек семнадцати лет отроду, с Аппаратами Илизарова сразу на ноге и на руке, оказался здесь старожилом. Три года его, собранного по кускам после аварии, в которой погибли родители, сращивали, вытягивали, выпрямляли в нужных пропорциях. Все эти три года он регулярно посещал «травму» раза три-четыре в год. Он оказался поразительно жизнелюбивым, отзывчивым и добрым. Благорасположение его к людям, даже после всего, что с ним случилось, и что ему приходилось терпеть, было поразительным. Ко мне он обратился как к старому знакомому. Меня и самого не покидало чувство, что я его откуда-то знаю.
К концу недели ко мне неожиданно подошел Семеныч, со шлемом для виртуальной игры в руках.
- Ну вот, пришла твоя пора - вдруг посерьезнев, сказал Семеныч.  (Мне послышалось «и твоя пора»: дескать, поиграть и тебе…)
- Да ну, - отмахнулся, -  не надо, - мне уже было не до него, хотелось нахамить, но я  промямлил лишь: «играйте сами…».
Семеныч вдруг как-то помрачнел, посерьезнел.
«Какая тут в жопу игра?» – думал я.
Повернувшись к Семенычу, я вдруг заметил, что в палате непривычно тихо -  нет гостей – страстных поклонников компьютерных игр, нет болельщиков, обремененных аппаратами Илизарова на распухших сизых конечностях, зевак из соседних палат. Федя спал на своей койке, и казалось, что это – большая недосохшая мумия – он был противоестественно неподвижен.
- Не суетись, - поймав мой недоверчивый взгляд, - сказал Семеныч, - никого больше не будет, надевай, я помогу.
- Слышь, Семеныч, а на кой моржовый мне это?
- Я сейчас по-быстрому расскажу, а ты пока облачайся. Впрочем, я тебе уже много раз рассказывал, практика показала, что это ничего не меняет.
«Оле Лукое, сказочник, мать-перемать» думал я, натягивая виртуальный шлем.
- Когда завершишь сессию, - полежи, повспоминай, свою жизнь вспомни…

 

Золотая дверь. Май

Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли добрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом и франки поставили свои орудия свои «кошки», свои «повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостики своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись и франки, пустив в ход свои орудия.

Рыцарь Робер де Клари, вассал мессира Пьера Амьенского.


Когда Тиу грубо толкнули чем-то деревянным, он мешком свалился с небольшой глинобитной стены в тень, которую она отбрасывала, в горячую, но не обжигающую пыль. Отряхнув лицо, мальчик вгляделся в окружающий мир.
Большинство людей его знало прозвище - «лягушонок» - в свои шестнадцать лет он был на редкость худощав. Имея изрядно высушенное тело с выпирающими лопатками, отчетливо проступающими ребрами и непропорционально крупными ладонями и ступнями, Тиу мог похвастать недюжинной хваткой, быстрыми ногами,  крепким животом, но, главное, просто нечеловеческой выносливостью. За это качество он и был принят в храм служкой и неофициально служил  порученцем, или даже тайным гонцом. Считалось, что он не умеет ни читать. Юноша следовал этому образу, хотя на самом деле он был не просто грамотен, но мог запомнить за раз до пяти полновесных свитков. 
Помимо имени, дарованного родителями при рождении, юноша имел и храмовое имя, но вне храма его никто не знал. Со своей любимой собакой, Гармом, неделю назад он был поднят посреди ночи Минесом - глухонемым стражем, для того, чтобы проследовать с Предсказателем в качестве храмового служки. Молча собравшись, Тиу стал звать своего пса (он предполагал очередное тайное поручение, в которые он редко отправлялся без своего четвероного друга), оглянувшись на стража, знаками изобразил собаку, страж удовлетворительно кивнул. Храмовый отрок знал немой язык, однако не набрался смелости спросить о цели путешествия. Когда-то это должно было случится. Тиу чувствовал это.
Прорицающий Жрец, который появился здесь почти год назад, внушал юноше неподдельный страх. Да и все другие в Храме Птаха, чувствовали исходящую от названного Хахаперрасенебом жуткую силу. Когда Тиу оказывался в непосредственной близости к нему, мир становился чуточку размытым, появлялись какие-то странные звуки, шорохи, шумы, спину сверлили тысячи неведомых глаз, хотелось обернуться и увидеть всё самому. И это могло оказаться чем угодно.
Сам Прорицающий Жрец описанию поддавался трудно. Выше среднего роста, с сухим хищным носом, в своем балахоне, он мог представляться почти любой комплекции. Больше всего он напоминал хищную птицу - грифона, когда, вытянув вперед шею, не мигая, подолгу всматривался вдаль. Никто, кроме Тиу не знал настоящего цвета его глубоко посаженных глаз. Были они насыщенно-синие, прозрачные до дна, просто какие-то хризопазовые. Слушая описания разных людей о нем, можно было сделать вывод, что речь идет о разных людях. Поговаривали, что так оно и есть.
Прорицатель, взяв с собой три дюжины воинов, храмового служку с собакой направился на юг. В невероятной спешке, непрестанно меняя лошадей в колесницах, ведомые Прорицателем, они спешат к границе с Верхним Царством. В пути их догоняют странные и пугающие вести. Мимо отряда, к устью великой реки Хапи (по эллински - Нил), бесконечным потоком, спасаясь от жестокой расправы, либо пленения, тянутся вольные люди - «хемуу нисут». Рабы – «баку» гонят бесчисленные стада горбатых коров, тонконогих коз и овец. Озабоченные лица, испуганные глаза. Они продираются сквозь изумрудно-зеленые поля, аккуратно прорезанные оросительными каналами. Воздух вокруг них густо замешан на окриках погонщиков, обиженном мычании, жалобном блеянии, скрипе повозок, детском плаче, ругани надсмотрщиков. Скоро, очень скоро каналы засохнут, заполыхают огнем поля под жарким солнцем. Не пробудят радостного аппетита горячие, ароматные лепешки, не охладит нагретые за день внутренности прохладное пиво. Перестанет звенеть серебряным колокольчиком смех играющих детей.
В том же направлении, что и наш маленький отряд, к истоку Реки, подчиняясь приказам, посланным птичьей почтой, стягивались войска. До границы с Верхним Царством оставалось чуть-чуть. Лишь великий Нил-Хапи, равнодушно, по-летнему, нес свои мутные воды в соленое море.
Путники уже прошли и Пер-Неб-Джед, называемый еще «Мендес», и Пер-Неб-Он, называемый «Спеос Артемидос» и Сиут, называемый «Ликополь». Каждый вечер, когда огромное красное солнце уходило спать за горизонт,  наскоро перекусив запасенными в храме лепешками, жесткими, как подошва, и приторными финиками, Тиу думал не о войне, а о том, что этот поход непременно должен сыграть какую-то великую роль. И представляя себе различные её варианты, он засыпал счастливым. К исходу дня на седьмые сутки пути, при подходе к городу Хент-Мину, называемому «Панополь», предводитель приказал резко свернуть в сторону от русла и сделать привал у недостроенного глинобитного дома.
Тиу часто представлял себя путешествующим по миру и рассказывающим встречным о его чудесах. Он любил слушать местных и пришлых сказителей на рынке, куда часто убегал, рискуя схлопотать вдосталь розги  и палок. По вечерам, засыпая, он спешил вспомнить все стихи, перебирая их в уме, словно драгоценные жемчужины, которые он часто замечал на запястьях богатых горожан. А ночью ему виделись дивной красоты сны, в которых он сам участвовал во множестве приключений. С первыми лучами восходящего солнца без следа испарялись видения, оставляя в сердце сладкое томление и желание продолжать свою молодую жизнь, для того, чтобы достичь своей мечты…
По приказу Прорицателя, Тиу влез на глинобитную стену, где его грубо столкнули  тупым концом копья. Юноша не успел даже испугаться, лишь поднявшись, и стряхнув песок с чресл, он увидел, как их отряд уже окружили враги.
Нубийский воин, огромного роста, в одной лишь набедренной повязке, добротных сандалиях и знаком Скорпиона на широкой груди. Соединял он в себе мощь слона, храбрость льва и легкость гепардова бега.

Крона-гекатонхейра напомнил он мне своим видом.
Копье боевое с навершием длинным,
Украшенным прядью из конских волос,
бронзовым жаром на солнце блестит наконечник.
Держал он копье горделиво, вверх острием 
Поднятьем копья здесь приветствую Анху
Проревел великан темнокожий
Но я предпочел, чтоб меня прозывали
Хахаперрасенеб*,
 Так просто ответил высокий и гибкий,
 подобный лозе,
жрец Птаха и наш предводитель
Не раз, и не два египтяне
В Аид повергали, врагов Фараона
В сторону глядя куда-то,
Степенно ответствовал Жрец,
Губы его немедля сложились в косую усмешку.
То недоноски лишь были,
И славы побед недостойны,
Так возбужденно рычал Великан,
Снова и снова клыки обнажая свои.
И если б была у него еще голова,
То был бы страшней он двуглавого Пса 
Орфа.
Где-то там, думал Тиу, проливают кровь воины фараона, плечом к плечу с эллинскими наемниками, сдерживая натиск неприятеля. Он понял, как ошибался, лишь встретившись лицом к лицу с передовым отрядом жестокого разрушителя Верхнего Царства, взявшего, по слухам,  город Уасет (Фивы по-эллински) каким-то невообразимым образом. То, что так недавно казалось невозможным, предстало во всей красе. Еще четыре недели назад в это просто не верилось.
Три года назад, великая страна Айгюптос, как называли её эллины, или Тха Кхемет, что означает «черная земля», как называли её сами жители, раскололась на две части. Но и в этом качестве, она, казалось, внушала священный трепет своим соседям. О том, что появятся настоящие враги,  не положено было  думать. А уж о том, что врагами станут презираемые кушиты...  Тиу знал из летописей, что первым подчинил себе Нубию, или, как её называли сами жители: страну Куш, ещё основатель IV династии, великий фараон Снорфу. Когда-то из Нубии Египет получал в виде дани металлы и рабов. Рабы из племени уауат, хоть и походили внешне на истинных представителей племен Иям и Ирчет, были смиренны к рабству, но не крепки в работе. Однако же в стране Куш добывалось золото, и в этом было её предназначение.
После Великого Раздела, контроль над страной Куш Нижнее Царство, утратило, а Верхнее – не смогло удержать в одиночку. До Номов Обоих Царств и Верховных Жрецов, конечно, доходили сведения о том, что племя уауат, стремительно меняется благодаря пришельцам с юга, с тех мест, что за верховьями Нила-Хапи. Что кровь и семя пришельцев крепко, что черны они телом, огромны ростом, велики силой. Что эти дикари быстро осваивают культуру Куш. Но в то, что они так быстро переродят целый народ и внешне и внутренне, сделают их воинами, не верил никто. Наверное, все были слишком заняты своими заботами, отношениями Верхнего и Нижнего Царств. Не заметили, что за враг вырос у них за спиной.
Государство Куш не готово к войне, а потому напасть не может. Эту сказку о том, что все знали, что царство Куш к войне не готово, а потому к ней всерьёз никто не готовился, и потому их внезапное нападение было главной причиной их победы, будут повторять еще много и много лет. 
Эллины, много лет жившие бок о бок с египтянами, вдруг как-то дистанцировались от военных действий. Они отступили к своим полисам. За стенами городов Панополь, Ликополь, Гермополь, Гераклеополь скрылись их бесстрашные воины и умудренные опытом военноначальники. К ним взывали, их проклинали, называли предателями. Но все было напрасно. Царство осталось с Врагом один на один.
Теперь Тиу видел этого врага сам. При всей своей огромности, они были непостижимо ловки и подвижны. Движения и способ ведения боя был совершенно не похожи на то, что ему приходилось видеть прежде.   
Тиу медленно отошел от стены, с которой его столкнули, и когда ужасный собеседник Прорицателя удалился к своему отряду, он счел самым разумным и безопасным подойти и встать рядом с Хахаперрасенебом. Тиу трепетал от страха. А нубийские воины, отложив высокие щиты и длинные, необычной формы мечи, оставив только толстые копья с массивными наконечниками, окружили  воинов из отряда Странствующего Жреца.
Солдаты Божественного Бокхориса, стойкие и быстрые, держали боевой строй, сколько могли. Но их было слишком мало против почти сотни нубийцев.
Черные великаны, подчиняясь ритму барабанного боя, начали свой смертоносный танец. Но нет, танцевало тоже не более трех дюжин, остальные, рассредоточившись, заняли с обеих сторон боевой походный порядок. Словно мистерия в замке Осириса. Нубийцы крутились, вертелись, вставая на руки, прыгая, уклоняясь от ударов воинов Фараона, страшный танец был гармоничен и прекрасен, и он растаскивал, разрывал строй солдат.
Звук барабанов постепенно нарастал. Но он не заглушал звуки боя, а наоборот, как будто их подчеркивал. Тиу стоял и молил богов о том, чтобы свершилось какое-нибудь чудо, но знал, что ничего не получится, как и в детстве, когда он наблюдал за стекающими капельками дождя. Лязгал металл о металл, глухо и тупо сталкивались древки копий, гулко отзывались щиты, отражающие удары.
Это длилось непомерно долго. Когда прошла очередная вечность, пыхтение и сопение прыгающих, сталкивающихся тел сменилось надсадным хрипом. В какой-то момент неуловимо, незаметно, ряды обороняющихся нарушились: кто-то провалился ударом в пустоту, кто-то оступился, кто-то не успел перестроиться.
Чёрный жилистый  гигант с огромным шрамом через всю спину, внезапно прыгнул в самую середину боевого строя египтян, чудом избежав  ударов взметнувшихся лезвий, что опоздали лишь на мгновение. Один из воинов фараона неуклюже оступился, провалился внутрь строя, его заслонили боевые товарищи, оставив упавшего внутри ощетинившегося круга. Черный воин, тем временем, уже выпрыгнул из окружения. В тот же миг другой египтянин неловко припал на левую ногу, а еще через миг опустил книзу руку – из разрезанной паховой артерии зафонтанировала алая кровь, доведенная до предельной скорости бешеным ритмом разгоряченного сердца. Опытный Минес -  а это был он, заорал по-звериному, выпрямился, рванулся к врагу, метнул копье. Все было как-то не совсем так, будто это виделось уже и раньше, но тогда не было так страшно и обидно от бессилия.
Опорожнившееся наполовину тело умерло, жила только ненависть. Копье, пущенное из последних сил, пойманное врагом, вернулось владельцу. Утяжеленное наконечником листовидной формы, копье пробило грудину, перебило аорту, разорвало левое предсердие, выскочило наружу под левой лопаткой, опрокинуло на спину. Тело забилось в агонии – мелко-мелко, наконечник копья, будто гигантский стилус спешил что-то написать на песке, правая рука сделала несколько загребающих движений, оставляя полосы от скрюченных, мертвых пальцев.
Цель была достигнута – строй размежевался на две неравные части. В течение несколько секунд от него осталось и следа – каждый бился сам за себя. Отчаянная решимость одержимых яростью египтян, разбилась о нечеловеческую выносливость и хладнокровие нубийцев, казавшихся нелюдью. Рукопашная схватка зазвучала воплями раненых. Нубийцы на голову превосходили египтян в скорости, старательно ранили, уже не убивая. Разоружили - видимо заранее каждый выбрал свою жертву. После этого,  всем сломали руки. Одинаковым приемом - предварительно раскрутив, опрокинув, впечатав в землю, заломив руку,  экономным заученным движением.
Многие египтяне уже были ранены и истекали кровью. В крови были и нубийцы – в чужой.
Лучники нубийцев с бритыми головами и более светлой кожей, хищно смотрели на сражающихся бойцов. Тиу с удивлением и страхом смотрел на лучников, он помнил правило, что луки не выцеливают жертв после того, как скрестились мечи, но сейчас, те, казалось, готовы положить всех: и своих и чужих, набив стрелами тела, словно соломенные мишени.
Тиу трясло от страха и немного подташнивало.
Словно водяным ураганом захвачен был Мемфис, множество людей убито и приведены были многие пленные к месту, где находился его величество. Нет больше Нома, закрытого для его величества среди номов Юга и Севера, Запада и Востока.
Тиу падал без чувств.  Тиу падал не от недостатка стойкости – за мгновение до этого, пропев своё смертельное «ш-ш-ш-ш», едва-едва волной разрезанного воздуха задев ухо, пролетела стрела и с хрустом впилась в спину Жреца. Тиу мгновенно повернулся к нему, и в тот же миг получил сзади жестокий удар древком копья по голове.
 Сознание к Тиу вернулось часа через полтора. Его уже успели перенести в тень деревьев, и обернуть голову тряпицей. Мир плыл перед глазами, Тиу тошнило, хотелось спать. Инстинктивно ощупав свою голову, отрок понял, что она – в засохшей крови. Морщась и стоная, он осмотрел руки, словно пытаясь вспомнить, какими они были прежде, потом его пошатнуло от слабости, и он вдруг отчетливо увидел своего предводителя, сидевшего рядом.
Прорицатель выглядел плохо, Тиу вежливо заметил это своему предводителю. Огромному псу Гарму, казалось, было все равно.
- Поднимайся, - хрипло сказал Прорицатель, - пора двигаться дальше.
- О Великий Хахаперрасенеб! – воскликнул Тиу, - Вы ранены и можете умереть в пути, и я не смогу быть надежной опорой. Просто чудо, что нас оставили в живых, не лучше ли употребить немного времени на отдых.
- Нам предстоит важная роль. Но для этого мы должны поспешить. Тот, эфиоп, который нам встретился, зовется Шабака, приближенный царя Пианхи. На следующей луне Пианхи возьмет Мемфис, Тефнахт откроет городские ворота сам. Египет падет. Кстати, ты можешь звать меня Аи.
Аи надолго замолчал. Морщась от боли, опираясь на палку, с перевязанным животом, он двинулся в путь, ориентируясь по звездам. Всю ночь они шли, и Тиу, шатаясь от головокружения, едва поспевал за ним. Никогда-и-нигде не устающий Гарм вел разведку, убегая в ночь и возвращаясь. Ткнувшись в ноги Тиу, спешил к Аи, и опять исчезал во тьме, будто получив очередной приказ.
Тиу не заметил, как в какой-то момент упал, и, не вставая, уснул.  Во сне Тиу видел себя обнаженным, в помещении с белыми стенами, лежащим под белой тканью. Проснувшись, он понял, что проспал весь день. Жрец, или как он сам себя назвал – Аи, выглядел много лучше прежнего, хотя повязка его была грязна, но двигался он совершенно свободно. Только глаза его страшно и стеклянно блестели, как блюдца с ртутью. Наскоро отужинав вяленой бараниной, запив водой из бурдюка, они снова двинулись в путь. Поднялся и пес Гарм, видимо нашедший себе пищу ранее, поскольку выглядел довольным. Тиу понял, что теперь передвигаться они будут по ночам.
По дороге Аи, чьи невидимые в темноте глаза не пугали больше Тиу, поведал о многом. О том, как пятьдесят три года назад Эфиопские Великие Мудрецы начали тайный план покорения Нубии изнутри, используя знания Тора-Тора. Но настоящей целью их был Египет – Ключ-К-Миру. «Ключ к миру» - повторил Тиу.
Аи поведал о том, как много раз встречались Мудрецы с Эллинскими Жрецами, как заключили тайный пакт о ненападении друг на друга, и о разделе Египта между собой. Как совместными усилиями привели к власти слабовольного Тутмоса II, тайно отравив Золотым ядом, действующим через много лет его великого отца – Тутмоса I, во время победоносного похода в Митанни, что на юге Месопотамии. Что сама война была спровоцирована ради этого. Как женили Тутмоса II на Хат-Шепсут, носительнице настоящей «крови фараонов».  Как помогли ей избавиться от пустого, много пьющего супруга. Как склонили Верховных Жрецов Египта признать её женщиной-фараоном. О том, как чуть не спутал все карты Тутмос III, семнадцатилетний юнец, которого никто не воспринимал всерьез.
Он оказался на редкость талантливым полководцем и расширил территорию Египта почти на треть, и даже подумывал о походе на Эфиопию, но «вовремя» умер.  И как подвигли фараона Эхнатона  начать  компанию по религиозной реформе – поклонению единому богу – Атону, единственному воплощению Всемирного Разума.
Все эти пустые забавы отвлекали внимание от тайной работы Эфиопской и Эллинской резидентур. И привело, в конце концов, к Новому разделу Египта на Верхний и Нижний, как встарь, до Великого объединения, сделавшего Египет величайшей страной. Каждая часть стала претендовать на свое единоличное лидерство в наследовании Великой Истории. О том, к чему это привело, Аи не стал распространяться, сказав лишь, что Тиу может видеть всё сам.
Эллины ввели свои войска по приглашению Управителей Нижнего Царства как гаранты стабильности после «незаконного самоопределения» Верхнего Царства, управляемого советом жрецов и регентом при младенце-фараоне. Эллины проявили неожиданную сговорчивость по отношению к просьбе «прародителей всех цивилизаций». В Египте и раньше было много греков – они уезжали из славной героями, но скудной ресурсами Греции в золотоносный, многообещающий, веротерпимый Рай-на-Земле. А после высадки Агамемнона, Гермоклена, Менелая, Одиссея и царя киприотов Брахоса, весь северо-восток Нижнего Царства, фактически попал, под власть греков. По подконтрольной грекам территории и двигались сейчас наши спутники - нубийцы сюда почти не совались.
Аи не умолчал о том, что в Верхнем Царстве нашлись трезвые головы, ясно видящие опасность всему Египту с обеих сторон. О том, как Тира, жреца Тота, укусил внезапно взбесившийся храмовый пес, и Тир скончался в страшных мучениях. О том, как Совету Верховных представили «неопровержимые» доказательств вины Псамметиха, жреца Гора. И его умертвили, выпустив всю кровь на жертвенном столе, предварительно дав приговоренному настой Шора-Ибиса, убивающий любую боль и любой страх.
Аи поведал и об истории Нубии, некогда населенную светлокожими, спокойными и немного медлительными людьми, родственными по крови с египетскими племенами, но не ставшими входить в состав Египта. Как фараон Снорфу силой присоединил Нубию, провозгласив «добровольное и радостное воссоединение родственных наций». Рынки невольников Египта тут же переполнились недовольными «объединением» из страны Куш. Имущество владетельных домов, чьи хозяева выказывали недовольство, перешло к Номам Египта.


LOADING…

Привет, привет!
Извини золотой мой, что так долго молчала. Но молчала не спроста, да и не всегда молчание золото. Во-первых, у самой появилось куча проблем (кто бы за меня попросил Богов, а то видимо мои просьбы и мольбы о помощи они не слышат), а во-вторых, ты ведь сам написал, что результат будет 18-22 октября. Ну, вот сегодня 28 октября: наверное, как раз есть какие-то новости. О своих проблемах не пишу, так как это не в моих правилах.

Из частного Email-письма автору

 

Алмазная пыль

Трехлетний ребенок  превратился  в  15-летнего  подростка.
Авторитетов  для  него нет никаких. Ничего кроме нищеты и грязи
этот молодой человек не видел, ничего такого, что могло бы  ему
внушить энтузиазм и стремление к более высокому.

Адольф Гитлер «Моя борьба»

В узкой расщелине между сном и явью, там, где возможно многое, если не все. Отрешение одиночества. Ног не чувствуется. Звуки рождаются внутри, мысли – извне. Где-то рядом старый ночник и стакан с водой. Не шевелиться – проснется мать – и уже не до сна. Вот-вот загромыхает дежурный трамвай…
Родители мои «разбежались» рано  - обычная история, я не особенно вникал в причины разрушения семьи. Мать была одержима идеей доказать всему миру, и моему отцу в первую очередь, что сможет самостоятельно пробить свою дорогу в жизни. Меня до сих пор не покидает мысль, что я не помню своих родителей, точнее, конечно, помню их лица, одежду, дворик и нашу комнатенку, но как-то извне, будто рассматривая старые фотографии. Что-то держит мою память, не давая всплыть ощущениям реальности, запахам, звукам, бликам и полутонам. Тем не менее, с поразительной точностью всплывают даты, цифры, года, отметки в школе, имена и отчества учителей, родственников, соседей. Друзья детства, напротив, вспоминаются  подобно ярким мазкам на детских рисунках – этот хороший, этот – плохой. Никаких особых подробностей.
Мое тело медленно подтачивала наследственная болезнь. Я очень хорошо помню названия различных больниц и санаториев, фамилии докторов, записи в истории болезни, но совершенно не могу восстановить в памяти, какая именно была погода, помню, что почти во всех санаториях были водоемы, но не помню цвета песка на их берегах. Мать меня  жутко оберегала: от дурного влияния сверстников, от пугающей её техники, от спорта. При этом, исподволь внушала мне чувство вины. За факт своего существования? Изнеженный и жалкий «ботаник». Инвалид с детства, теперь уже практически не способный передвигаться на собственных ногах.
Резкая и горькая петля тоски вдруг сдавила мое сердце…
Голос, чужой, странный. Ком в горле. Не отпускай меня, не отпускай меня, моя тоска, дай сердцу сжаться, чтоб остановилось. И никогда, слышишь! Слышишь! Никогда, чтобы никогда всего этого. Никогда больше…
Резкий щелчок, яркий свет резанул по глазам, перехватило дыхание.
- Ну-у-у-у! Ну, ты даешь! Вставай, вставай – посмотри, что ты наделал! – строгий голос медсестры Валентины совершенно не совпадал с выражением её лица – она смотрела укоризненно, но в приподнятые уголки губ билось желание тотчас же рассмеяться.
«Твою мать!»  Когда сестра включила свет, я возлежал на кровати, обильно сдобренной собственной мочой. Ноутбука нет, в палате – никого. От стыда загорели щеки и паскудно заныли ноги.
- Ничего, ничего, бывает, боец, - мягко улыбнулась Валентина, - никто ж не видел. Здесь и не такое… Я тебе сейчас феназепамчику принесу.
Преодолевая смущение, я попросил сразу две таблетки, и через двадцать минут стыд и горечь отступили перед властью Морфея. Навернувшиеся было на глаза слезы - высохли, и я уснул сном праведника. 
Ночью мне приснился Валерий Семенович (отчетливый запах хорошего табака). Он стоит рядом с моей кроватью и курит  в открытую форточку. Полная луна, серебристо-серая мистерия без звуков и чувств. Мираж-окно, за окном – еще один мираж. Не отпускает ощущение нереальности, хочется подойти и потрогать, будто картину Айвазовского. Больничная палата – Черный квадрат. Бестелесный Семёныч – тонкая струйка дыма от сигареты.
- Что… ты видел? - говорю я, затягиваясь сигаретой. Выпускаю дым вверх, оглядываюсь на кровать. На кровати – я, мне не видно своего лица – я отвернулся.
- Повторяю!- голос Хранителя Архива негромкими всплесками входит в силу, - Что ты видел?
- Семеныч… я хочу умереть…
- Не говори с Тенью, повернись ко мне. Что ты видел?!
Изо всех сил пытаюсь проснуться, мне это почти удается, но из предыдущего сна попадаю в другой.
- Чёрт! Семеныч, какая-то хрень снилась, будто я в древнем Египте, и со мной, как его, Хахаперрасенеб, так, кажется. Я там всё понимал: что, как и к чему, и язык понимал. Я как будто всю жизнь там прожил.
Быстро поворачиваюсь в кровати на живот, к окну. От резкого движения – боль в ногах – противная, словно ржавым гвоздем в больном зубе… Легкие наполняются воздухом, мир – звуками, силуэты – объемом. Прикосновение – жизнью, руки - теплом. Семеныч держит меня за плечи. Силюсь посмотреть в глаза.
Я жив, я в больнице. Завтра – на хирургический стол, осталось только утро. «Утро стрелецкой казни» - отчего-то подумалось мне.
- Все нормально, сынок, - по-отечески вдруг сказал Семеныч, - все пока идет нормально. В прошлую сессию ты прошел гораздо, гораздо дальше. Нет причин для беспокойства.
-  Мне плохо, Семеныч, - мир за окном стал чуть светлее.
Расплываясь в преддверии сна, предрассветной дымкой удаляется и тает мой собеседник, последние слова доносятся из другого мира.
-  В мире нет ничего, кроме мужества. Всё остальное – мираж.

 
Золотая дверь. Июнь

Когда приходит время, размышлять некогда.
И если ты не успел обдумать все заранее,
скорее всего, ты опозоришь себя.
Чтение книг и слушание бесед других людей
нужно только для того,
чтобы исполниться решимости

Ямамото Цунэтомо «Хагакуре»

Царь-номарх государства Куш (Нубии, как называют её эллины) стоял у края своего шатра и смотрел на свои руки. Он смотрел на свои руки, унизанные рубинами и изумрудами, александритом и агатом старательно подобранными придворным гадателем. Перед ним, склонив голову, стоял верный Уаджи, вестник царя, дипломатический представитель. Уаджи только что прибыл из Меннефера (по-эллински «Мемфис») и доложил своему повелителю об отказе фараона Бокхориса войти в совет наместников с правом совещательного голоса, с сохранением жизни ему и его семье. Всем остальным светским и религиозным вождям полагалась лишь гарантия достойной смерти.
Царь Пианхи стоял и молча смотрел на свои руки, и тогда, когда Уаджи закончил.  В свои пятьдесят три года Пианхи выглядел лет на тридцать пять,  большой, дородный, могучий. Не отрывая глаз от рук, кивком головы он отпустил посланца.
Пройдя вглубь своей передвижной резиденции, Пианхи опустился на ложе, покрытое ковром из верблюжьей шерсти. Он опустил взгляд на широкую грудь, каменный живот, бедра, мощные, как бедра буйвола. Очень многие на своем опыте убедились, какую силу скрывает это тело. Еще раз он молча поднял к лицу свои властные руки. Другого ответа от египтян он и не ждал.
Двадцать лет назад, день в день, судьба Пианхи, тогда еще простого сатрапа пустынной провинции, значимой для метрополии только золотыми приисками, сделала решительный поворот. Еще совсем недавно думалось, что это разворот в сторону свободы, могущества, славы. Славы, не меркнущей в веках. Но вот уже девятую ночь подряд венценосного хозяина Нубии, Верхнего и большей части Нижнего Египта, посещает во сне странный человек в странной одежде и долго и грустно глядит в его глаза, не давая отвернуться. И рождается в душе воспоминания об отце, которого вместе со старшими братьями увезли в Египет, увезли заложниками. Увезли заложниками, чтобы не вернуть даже трупами. И воспоминания об отце рождают в душе тоску.  Тогда, двадцать лет назад, и появились эти эфиопы, хотя теперь, ясно, что это были не эфиопы, или, по крайней мере, не совсем эфиопы.
Подавить! Подавить в себе жуткие воспоминания!
Хлопок в ладоши! - в шатре появляется Шешонк – начальник штаба, и по совместительству – контрразведки.
- Города Меннефер, Тефнахт и Саис блокированы, …
«Какой замечательный изумруд» думал Пианхи, не глядя на Шешонка. Совсем как тогда, совсем как зелень оазиса Уигаф, в то ранее утро, когда ему впервые доложили о прибытии послов из Эфиопии. Они явились сразу и непосредственно к нему, минуя протокольный день близи от оазиса.  Он помнил, очень хорошо помнил, что удивился такой дерзости. В конце концов, он представитель воли самого Фараона.
- … слоновий корпус Нехеси расположен лагерем между Саисом и Тефнахтом, слоновий корпус Шаши – под Меннефером, слоновий корпус Квакара Иби блокирует границу территории, контролируемую союзническими войсками эллинов. Слоны обеспечены питанием полностью на срок до четырех месяцев…
«Огромный, изумительной красоты рубин. Он так отчетливо напоминает  о буре, вдруг разыгравшейся тогда. Когда полуденное солнце стало кроваво-красным. Я не смог отказаться в тот момент от своей судьбы, теперь я знаю точно, пусть даже весь мой последующий путь был залит этим красным цветом, цветом крови. Не смог отказаться двадцать лет назад, не смог бы и сейчас»
- … поток активных беженцев полностью остановлен, взят под контроль, ведётся профилактическая работа по выявлению агентов врага под видом мирных жителей. Всего применено казней через повешение двенадцать тысяч сто сорок пять, отсечению большого пальца подвергнуто не более пяти тысяч… Не считая рабов, естественно, мой повелитель…
Нубийский царь Пианхи был искушен в деле войны - он не распылялся, он хорошо знал искусство стратегии: концентрации силы против слабости. И потому слушал докладчика в пол-уха, моментально складывая общую картину происходящего, сразу отмечая недостатки и слабые места.  Пианхи слишком долго ждал и готовился к этой войне, потому теперь стремление к победе гудело в нем адским пламенем. Эту победу он давно решил не отдать никому.
- …таким образом, севернее линии Гермополь – Сиут сосредоточено шестьдесят четыре тысячи пехоты, восемнадцать тысяч кавалерии, четыре тысячи сто сорок восемь тысяч боевых колесниц, из которых три тысячи девятьсот сорок – трофейные. Боевых слонов – одна тысяча четыреста двадцать, все – в боеспособном состоянии.
Войско Царя Пианхи, изрыгая ужасную смесь из лязга металла, скрипа колесниц и повозок, возгласов воинов, предсмертных криков убиваемых для пищи животных, расположились по направлению главных ударов, позволяющих одним махом блокировать и поразить самое сердце Египта – дельту Нила.
А вот и мизинец правой руки. Средоточие власти над силами, не подвластными разуму. Остро заточен крепкий ноготь. Желтое сияние желтого нубийского золота, ярко-желтого, как песок северо-восточных копей. Обрамляет желтое золото продолговатый, хищный александрит голубой воды. Никогда не бывает сей камень одинаков, вот и сегодня он замутился, стал дымчатым. Окольцован Пианхи этим камнем теми самыми эфиопами, или не совсем эфиопами. Нет, не время снять александрит, не время освободится от тяжкого бремени Черных Мудрецов.
С Черными Мудрецами нубийский номарх породнился в храме бога-ягуара Кха через жуткий ритуал, воспоминания о котором до сих пор вызывают приступы тошноты и черные мушки в глазах. Собственно сами нубийцы переродились за двадцать пять лет, что минуло с момента тайной инициации царя Пианхи. Жены страны Куш оставляли во множестве потомство от эфиопов. Эфиопы, каждую ночь, не зная устали, проникали в лона нубийских женщин, рождая и преумножая новое племя. Семя же прежних нубийцев, вдруг превратилось в бесполезный сок агавы, не дающий всходов…
*
В эту ночь командир особого штурмового отряда Шабака, как всегда лично проверил готовность своих людей к высадке, но тревога, скользким червем съедала Черного Пса, а он привык доверять своей интуиции. Снова и снова он проверял амуницию, оружие, дьявольские приспособления и средства. Решив успокоиться, Шабака отправился в свой шатер, прихватив штатного колдуна Лимбу.
На самом деле Лимба звался Нгу-Лим-Ква-Доу-Мкелембе-Сё-Гве, но среди живущих на этом свете, уже не было никого, кто знал это. Кроме самого Лимбы.
Шабака вошел в свой шатер, воскурил нуквенге в маленьких нефритовых чашечках, обильно обрамленных  золотом, чтобы не расколоть в походе столь ценный инвентарь. Стараниями Лимбу, с пением под бой барабанчиков, сделанных из кожи матери Лимбу, Шабака вошел в экстаз и увидел глазами летучей мыши ночной город сверху, и погнал мышь по всем закоулкам, изучая диспозицию. Местность и сооружения от такой рекогносцировки привычно четко оставалась в мозгу. Но вот, когда Пес решил изучить дворец Фараона Бокхориса, погнав туда летучую тварь, какая-то внезапная, гигантская сила бросила её в огонь одного из зажженных в покоях факела. Шабака на мгновение ослеп и оглох, а еще через мгновение, мокрый от пота, трясущийся и злой, очнулся в своем шатре. Ошарашенный Лимбу потрясенно молчал - лампадки разом погасли.


 
Алмазная пыль

Так возводился храм,
в котором поселились не боги,
но жрецы.
 
Диакон Андрей Кураев.

Проснулся я как-то вдруг и окончательно, подчиняясь внутреннему толчку. Вкрадчивый свет полной луны освещал пространство больничной палаты. Я огляделся: тихо спал в противоположном углу Федя. Мысль о своем недавнем «ночном позоре» обожгла мозг и заставила судорожно проверить свое состояние. Я ощупал трусы, матрац, одеяло – никаких следов, сел на кровати, в недоумении пытаясь понять: что же на самом деле было. Меня не покидало странное чувство раздвоенности – с одной стороны я ощущал себя наяву, с другой, стремился возвратиться в сон. Повернуть голову вправо догадался не сразу – на смятой кровати, расположенной по одну стену с моей, Семёныча не было.
- Стоп! А где ноутбук? - только и успел подумать я, как полоска света упала мне под ноги и расширилась до середины помещения: вошел Семеныч в своей красной футболке с Че Геварой. Я шепотом повторил свой вопрос, сопровождая его жестами, призванными изобразить виртуальный шлем. Вид у меня был страшно глупый. Семеныч улыбнулся, успокаивающими жестами остановил мои телодвижения.
- У меня, у меня - в тумбочке. Ты уснул, я с тебя прибамбасы снял, а будить не стал.
- Фигня какая-то, - хрипло ответил я.
- Чегой-то глаза у тебя такие бешеные? – Семеныч присел рядом на кровать.
- Пойдем на воздух, - кивком головы показал на дверь, ведущую на балкончик, -  сны какие-то культурно-исторические снятся. 
- Культура - память вне нас. История – каркас ложных знаний, удерживающий Иллюзию в зыбком равновесии.  Призрачное стекло, сквозь которое пространство Акаши видится Прекрасным Звездным Небом. Бритвой Оккама мы сами вырезаем из картона своих Ангелов и Бесов, - прерываясь, бормотал Хранитель, помогая мне встать и, без костылей, перебраться на балкон.
Стоять, а точнее, висеть, перегнувшись через толстые бетонные перила балкона, выкрашенные известью, но, ставшие, со временем, грязно-серыми -  было совсем не больно. Широкий пустынный перекресток освещался желтым светом электрических ламп, накрытых от дождя и снега металлическими абажурами, похожими на китайские шляпы. Было тихо и покойно. В домах окружающих перекресток, с их большими окнами и  просторными комнатами кое-где горел свет. Дома эти были построены ещё при бывшем Вожде. Деревья, большие и сказочные, что росли во дворах этих домов, были еще старше. Все было таким близким сердцу и, одновременно древним и неземным. Только одетый в элегантную кожаную куртку постовой в крагах и с жезлом, да проехавший неспешно и неслышно «Опель-адмирал» принадлежали реальному времени. Провинциальный город пережил  войну и её результаты без излишних потрясений.
- Посмотри, как красиво, - бабье лето затянулось, - улыбнулся Хранитель. Повернулся ко мне и вдруг спросил – который час?
- Двадцать две третьего, - машинально взглянув на часы, ответил я.
- А теперь снова взгляни на часы.
- Столько же, - непонимающе повторил я, - а что такого?
- Марка часов.
- «Casio» - хорошие часы, родная сборка - не врут.
- А по берлинскому?
- Ну-у… Часов шесть разница… Наверное.
- А ведь здесь любая собака знает, сколько времени в Берлине, дай-то бог, - седьмой годок пошел. И часов таких здесь нет – потому как быть не может. А вот у тебя есть.
- Что-то я тебя не пойму, Семеныч, - я закачал головой.
- А ты зенки-то разуй, разуй. На дворе одна тыща девятьсот сорок восьмой год, да вниз, вниз, над крылечком. Ничего странного не видишь?
Над крыльцом, вяло, подчиняясь редким порывам прохладного ночного ветра, качалось ярко освещенное красное полотнище с белым кругом и черной свастикой посередине.
Я, вдруг осознал всю серьезность ситуации, затрепетало сердце, захотелось быстрее проснуться. Мой собеседник положил мне руку на плечо, и я мгновенно успокоился, мысли стали трезвыми и ясными.
- Шараду Вы мне, товарищ, подсовываете, только вот - незадачка у Вас – свастика в другую сторону обращена.
- Хм! Наблюдательный, только незадачки нет никакой – свастика в данном континууме как раз правильная, и Фюрера Двух Империй зовут не Адольф Гитлер, а  Отто Ран. Да только часы у тебя – «Casio».
- Я что, в двух временах сразу?
- Дело не во временах, а в том, что проверял я тебя.
- И каковы результаты?
- Похоже, что у тебя, братан, амнезия в очень глубокой форме.
- Погодите, товарищ Хранитель! – сама возможность быть кому-то «братаном», меня почему-то не занимала, и потому я спросил, - Мы что же, войну, Вторую Мировую, выходит, проиграли?
- Почему же? Наоборот, выиграли. Не зря ведь здание по улице Победы, да под номером один, но это все лирика. Не думай пока об этом. Я тебе кое-что объяснить должен, пока только то, что ты в силах понять.
Я изобразил деятельное внимание, однако в голове моей было пусто, как в высушенной тыкве.
- Вчера я в шестой раз провел тебе нейростимуляцию, однако же, ты только сейчас вспомнил, но вспомнил как сон, как игру. Видимо придется идти другим путем. В последней нейросесии ты очень удачно продуцировал детали своего первого задания, но сейчас я вынужден прибегнуть к сдвоенной терапии, то есть буду сам тебя вести. Хотя определенный риск есть.
«Идиотизм какой-то», – подумал я, а вслух сказал:
- Чё за риск такой?
Семеныч глубоко вдохнул, лицо его вытянулось, как бы готовясь выдать прописную истину ученику школы для умственно отсталых.
- Чердак у тебя уедет к ****ям! Вот чё!
Тут я окончательно осознал себя председателем жюри на конкурсе дебилов. Втянул ноздрями побольше воздуху, шумно и долго выпускал его, через вытянутые трубочкой губы. Морщил попеременно нос, лоб и брови – ясности в мыслях не прибавилось. Решив спуститься с небес на землю, задал самый первый пришедший на ум вопрос:
- А сейчас мы где?
- Шестая вариация развития, неинтерактивная репродукция.
- А на самом деле какая?
- Мы зря теряем время! Какая может быть на самом деле? На самом деле всегда последняя. Короче, если мы вместе не сможем привести твой мозг в боеспособное состояние, то самое лучшее – ты сгниешь здесь, либо в больнице, либо в дурке, только безногий и никому не нужный. Работать, работать надо, оберст-лейтенант. Нам на внедрение – неделя!
-  А с башкой у меня что?
- Ты, брат, такое рубилово с позиционистами устроил: мама не горюй.
Легким сквознячком охладило душу смутное воспоминание, подобное безуспешным попытке во сне восстановить события реальности. Встревожило минутной печалью и унеслось прочь.

 

Золотая дверь. Март

Хотя самурай должен, прежде всего, чтить Путь Самурая,
не вызывает сомнений, что все мы небрежительны

Ямамото Цунэтомо «Хагакуре»

Глаза птицы – не глаза человека. И видят они то, что недоступно человечьему зрению. Но нет дела птицам до дел человеков. И потому видят и знают они, но не поют об этом своих песен.
Заходящее весеннее солнце было багрово-красным, стены крепости Сунну окрасились охрой. Начищенной медью блестел, заставляя прищуриваться, наконечник копья. Начальника крепостной караульной службы Сенвосрет по прозвищу «Мосом» поправил на бедре изогнутый гиксотский меч и отошел от края стены.
Сегодня, собрав командиров отрядов, старшина Херихор объявил о том, что вновь прибывший крепостной гарнизон, усиленный  дополнительной конницей и боевыми колесницами, под покровом ночи должен выступить за пределы крепости. Сообщил также, что прежний гарнизон, якобы возвращенный на отдых, уже расположился по левому берегу вверх по течению великой реки Хапи. Что недавно снятые с восточной границы два номиата - Нармера и Хефрена - по восемь тысяч пехоты, выдвинулись к крепости, по правому берегу.
Боевое возбуждение не покидало Сенвосрета, в сердце его трепетала жажда битвы. Он был огорчен тем, что он, опытный воин, оставлен на караульную службу, а караулу, как известно, крепость покидать не положено.
Крепость Сунну была построенная еще Тутмосом I на границе верхних порогов и преграждала путь любому, кто бы вознамерился вторгнуться в Верхнее Царство, как по левому, так и по правому берегу. Нил протекал посередине города-крепости, разделяя его на две равные почти части. Великий Тутмос I дважды громил нубийцев на их территории. Сегодняшней ночью предстояло начаться третьей войне.
- Не спать! Собаки гиеновые! Анубис вас задери! – прикрикнул Сенвосрет на вновь прибывших бойцов, - Отъели жопы на своем культурном Севере! Ничего! В пустыне у вас быстро яйца высохнут!
Сенвосрет происходит из древнего гексотского рода Деметриев, много лет  назад осевшего в Тха Кемет и был воином в восьмом поколении. И за свои сорок два года он не разу не заставил предков усомниться в своей храбрости. Караульные спешно вытянулись во фрунт, застучав древками копий по каменному полу, вскинули в приветствии левые ладони к правому плечу. Откормленные, лощенные, сверкающие белизной свежих льняных набедренных повязок, в крепких нагрудных панцирях нового образца, в только-только введенных в форму наколенниках. Не надо будет, как встарь, обматывать суставы, чем попало для стрельбы с колена.
Новые караульные радовали глаза и душу Сенвосрета «Мосома», прозванного «Кудрявым» за полное отсутствие растительности на голове. Конечно, как издревле заведено было в Египте, все мужчины брили головы наголо – жара, да и насекомым жить негде. Сенвосрет, в отличие от других, не был обременен необходимостью бритья головы – лысеть он начал лет в тридцать, и сейчас его голова была гола как коленка. Весь остальной люд, конечно, носил парики – бедняки из растительных волокон, те, что побогаче – из настоящего человеческого волоса, обработанного от вшей, заплетенного в косички и умасленного ароматными маслами. Мосом, однако ж, париков не жаловал, носил на голове лишь белую накидку. Париков он не носил, но черную подводку на веки делал регулярно, ибо считал это весьма разумным. Этот способ защитить глаза от яростного солнца египтяне давным-давно заприметили у гепардов, и уже много столетий использовали и в быту и на войне.
Сенвосрет еще раз посмотрел на вверенных ему бойцов. У каждого караульного не один, а два лука новейшей разработки, усиленные, на локоть длиннее, со сдвоенной тетивой. Один лук - на боевом взводе, второй – ненатянутый, в резерве. Сенвосрет успел увидеть и вновь прибывшие колесницы, опять же, доработанные с учетом опыта предыдущих операций. Со стальными, а не бронзовыми ступицами, смазываемыми земляным маслом, а не дешевым оливковым. С усиленной лобовой частью, надежно защищающей возницу, которую не пробивал ни один известный лук. У арчеров – лучников на колесницах  головы закрывают обручи-шлемы, в чехлах - совсем уж секретные луки диковинной двутавровой формы, более легкие и компактные. Без минуты задержки прибыли и возы со стрелами, длинными, тяжелыми, видимо страшно дорогими. Возы везли мулы, а не волы, как обыкновенно.
Все дивизионные воеводы - не ниже второго круга. Почти все – ветераны восьмимесячной сирийской компании, что удостоверялось серебряными жезлами и золотым шитьем накидок.
Сенвосрет еще раз до боли в глазах всмотрелся в начинающую сереть даль, и казалось, видел то, что расстояние не позволяло рассмотреть. Но опыт подсказывал, чтo именно происходит в десяти стадиях от широкого, облицованного камнем крепостного канала.
*
В это самое время отряд меджаев – караульных пустыни, под началом  Сиамуна двигался с разведывательной задачей за гряду причудливых скал, возвысившихся над красным горизонтом пустыни. Сиамун, бывший сотник меджаев, был разжалован два года назад за пьянство, а сейчас прикомандирован, точнее, сослан к крепости, как её здесь величают – Сунну.  Его трясло и тошнило, голова раскалывалась, сердце готово было выскочить из груди. Выпитое спозаранку пиво давно превратилось жгущую желудок слизь. Насвай за нижней губой не помогал, а лишь раздражал. Знаком Сиамун остановил трех своих подчиненных, выплюнул насвай, и достал из походной сумки кожаную фляжку с водой.
*
В шатре коммодора Мерипаха Нэджеса (не жаловал коммодор городских стен, предпочитая всему на свете свой проверенный походный шатер), члена воинского Совета, пятизвездного воеводы третьего круга, недавно подавшего рапорт о направлении на юг, собран весь цвет северо-восточного войскового округа, прославленного блестящей победой в сирийской войне.  В распоряжении Мерипаха Нэджеса находится шестьдесят один  дивизион по две сотни пехоты, усиленный меджаями и пятью сотнями новейших боевых колесниц по правую сторону Нила-Хапи. Ещё тысяч пять бойцов - на четверть из засидевшихся без дела гарнизонных вояк - по левую сторону течения реки. Гарнизонные там пересажены по большей части на верблюдов и лошадей - для увеличения скорости передвижения. В распоряжении Мерипаха впервые такое количество вооруженных людей. Согласно директиве его войску предстояло миновать узкий коридор, образованный крутым берегом великой реки Хапи, заключенной здесь в каменные тиски, и грядой причудливых скал, выстроившихся вдоль берега. После чего войско выходило на оперативный простор. Пространство между береговыми утесами и скальными выступами было предпочтительнее. На востоке, за скальной грядой, все было устлано камнями различных размеров. Это сильно затрудняло передвижение элиты – боевых колесниц. Мерипах Нэджес опасался флангового удара из-за скал, но боялся резко потерять в скорости при передвижении по этой наступательной линии. Рассудив немного, Мерипах отдал приказ отряду меджаев провести разведку, и сейчас ждал результатов.
*
Лошадь переступила с ноги на ногу, от толчка  Сиамун-меджай в очередной раз длинно и цветисто выругался, открыл флягу с водой и припал к ней губами. Вода отдавала тухлятиной, поскольку, будучи в запое, Сиамун забыл её сменить. Серебряный медальон, позволяющий воде не портиться, старый меджай пропил еще в прошлом году.
Обильное питье горьковатой, начинающей цвести воды дало свои результаты. Держась обеими руками за изъеденную ветром поверхность скалы, презрев уважение к возрасту и чину, Сиамун блевал в красную пыль. Блевал долго, до желчи. Когда он закончил, колени его тряслись от слабости, сердце уже не колотилось, но изредка проваливалось в скользкую пустоту. Отдышавшись, он огласил свое решение: далеко не продвигаться, беречь свои головы, поскольку командование ждет доклада. Через десять минут разведотряд пристально вглядывался в надсолнечную сторону. Они не заметили ни неприятеля, ни признаков его присутствия. Сам Сиамун думал о том, что, вернувшись в крепость, он первым делом поправит здоровье при помощи двух-трех амфор дешевого саисского вина. И плевать он хотел на эту долбаную войну.
- Разворачиваемся! Нет здесь никого! Рысью!
Если бы они проехали чуть дальше, и внимательно посмотрели себе под ноги, то увидели бы великое множество следов, лошадей, верблюдов, мулов и слонов… Хотя, скорее всего, не увидели бы, а увидев, не обратили бы внимания, а обратив внимание, не придали бы значения. А, придав, забыли бы…
Два дня назад, под покровом ночи по этому перешейку был переброшен слоновий корпус. Никто не собирался атаковать египтян с фланга. Цель неприятеля была другой.
Сиамун, скомандовав отход, первым развернул свою пегую кобылу и направил в сторону крепости. Лошадей, почувствовавших возвращение домой, подгонять не было необходимости.
*
- Стало быть, там никого нет? – вскинув вопросительно левую бровь, спросил вошедшего Мерипах Нэджес.
- Ваша истина, господин! – бодро ответил Сиамун, который чувствовал себя уже почти хорошо, а потому желание выпить росло в нем с каждой минутой.
- Следы?
- Ничего нет, и третьего дня не было, мы патрулировали, -  без тени смущения соврал старый меджай, нисколько не изменившись в лице.
- Не верю я этим пустынникам, - проворчал Кхенеметамен, прозванный Миу-Оа, гепардом, когда разведчик покинул шатер.
- В любом случае ждать нет времени, какую-либо дорогу следовало бы выбрать, по нижней дороге в два раза быстрее, а делить армию на две части – ещё более неразумно. И хватит, на сборы – четверть часа, и в путь. Бить врага на его земле.
Сиамун сидел в тени, отбрасываемой навесом у винной лавки, поджав под себя ноги, и уже не торопясь, пил третью кружку местного вина. В обе стороны, расплываясь в начинающем густеть мареве, разбегались стройные ряды аккуратных домов, с высокими каменными стенами без окон, с открытыми в летнюю пору вентиляционными отверстиями в крыше, с небольшими уютными внутренними двориками, погруженными в зелень и журчание маленьких фонтанчиков. В таких домах прохладно и уютно даже в самую сильную жару. Блаженной радостью разливалось легкое саисское вино по внутренностям бывшего сотника меджаев, а ныне гарнизонного разведчика. Принося облегчение и смысл жизни.
Подобно этому вину, освобожденные от томительного ожидания, экипированные для похода, воины и носильщики, лошади и верблюды, колесницы и повозки, авангард и арьергард,  в строгом порядке, предписываемым походным уставом, проворно потекли по нижнему пути, в царство Куш, чтобы в очередной раз обрести славу или смерть.
*
На границе нейтральной полосы, нерушимость которой соблюдалась со времен Тутмоса III, авангард  заметил сторожевые башни кушитов, соединенные стенами из камней меж стоявших в изобилии природных столбов. Столбы эти были разной высоты, от двух до пяти человеческих ростов. Перед стеной из наспех, но в большом изобилии сложенных валунов предусмотрительно вырыт ров. Ров широкий, но по счастью неглубокий – видимо глубже пошёл сплошной камень. Во рву – заточенные пики, из какого попало дерева.
Авангард по-уставному развернулся в клин, подавая условный знак треугольными желто-голубыми пропорцами на длинных шестах. Загудели трубы, легкие овальные барабаны из воловьей кожи сменили походный ритм на сигнал «стройся». Войско Мерипаха Нэджеса неспешно и величественно разворачивалось в боевой порядок.
Отступивший сезон дождей прислал прощальную тучку, закрывшую восходящее солнце, подул прохладный ветерок, принес пьянящий запах короткой пустынной весны. Затрепетали, залопотали на ветру полотнища множества полковых знаков. Мелкая пичуга взметнулась ввысь, испугавшись нашествия людей. Если бы пичуга имела понятие о стратегии крупных операций, с высоты птичьего полета ей многое стало бы ясно.
*
Джед-Амен-иуф-анх, четвертый и последний сын своего отца, единственный из детей мужского пола, что дожил до зрелых лет, получил в распоряжение пять тысяч семьсот сорок три человека, включая обоз и обслугу. В средствах передвижения недостатка не было, запасных лошадей было вдвое больше против обычного. Войско, состоящее на четверть из бойцов гарнизона крепости Сунну, а также эллинских наемников, пересаженных на лошадей, с усиленным боезапасом, пустынным пайком на семь суток, преследовало противника.
Сама крепость имела выход, как на левый, так и на правый берег Хапи. Именно из левых ворот и выступило войско, с ходу развернулось в боевой порядок и начало общевойсковую наступательную операцию с целью отвлечь на себя удар правобережной группировки. Первое столкновения с кушитами было яростным, но сила и дух египтян превозмогли сопротивление врага. Джед-Амен-иуф-анх действовал в своей излюбленной тактике -  стремительное наступление, обход с флангов, окружение и уничтожение. Таким образом он поступал и в Сирии, и в Иудее, и в Иордании.  За что и был прозван «неукротимым». Враги умирали и умирали, однако воевода не испытывал радости. Что-то было не так. Второй встреченный Джедом отряд снова состоял не более чем из трех сотен бойцов легкой пехоты. Не было и намека на какие-то согласованные действия. Как и в первый раз, кушиты появились из замаскированных в песке укрытий, сразу с двух сторон, выстроились в два ряда, выставили круглые щиты, окрашенные зеленью и охрой. Лица их уже можно было рассмотреть. Размалеванные белой глиной, широкоскулые и широконосые, они представляли собой безобразное отражение своих противников -  статных, высоких, ухоженных красавцев в безупречных белых накидках, с серьезными лицами, безупречно подведенными глазами. Джед-Амен поднял руку, остановив боевой разворот. Дудки, дважды взвизгнув, замолкли. Джед-Амен подозвал Ореста, командира греческих наемников и жестом приказал его отряду совершить глубокий рейд по тылам и взять языка. Джеду нужна была информация. Неукротимость его всегда строилась на данных глубокой разведки, но на этот раз ни один из разведчиков, посылаемых им в течение недели, не вернулся с «языком». Джед знал, что эти заморские живодеры прекрасно справляются с задачей при численном превосходстве.
Отступивший сезон дождей прислал прощальную тучку, закрывшую восходящее солнце, подул прохладный ветерок, принес пьянящий запах короткой пустынной весны. Мелкая пичуга взметнулась ввысь, испугавшись нашествия людей. Если бы пичуга имела представление о тактике глубоко эшелонированной обороны, ей многое стало бы ясно.
*
Мерипах Нэджес чувствовал свое войско почти также хорошо, как чувствовал собственное тело. С каждым новым продвижением по службе, когда ему доводилось командовать все большим количеством людей, он ощущал, как растет и наливается силой его растущий организм. Вот и сейчас, широко расставив ноги-фланги, подтянув к груди – центральному полку быстрые руки с крепкими кулаками, втянув живот-обоз, остановилась его армия, готовая к решительному натиску.
Резко повернув рулевые перья своего хвоста, быстро замахав крыльями, пичуга изменила направление полета, поймав восходящие потоки, взмыла ввысь. Глаза не на миг не оставляют без внимания происходящее внизу.  Глядят на землю попеременно зоркие желтые глаза птицы, видят, как напряженно, как-то судорожно, выстраиваются в боевой порядок фланговые конные полки. Видят, как основательно и чинно выравнивают двухпорядковый, восьмиуровневый строй боевые колесницы. Как расчехляют свои смертоносные орудия пешие лучники и лучники на колесницах. Словно белые цветы трепещут по ветру белые накидки на головах белых воинов. Чувствует пичуга и то, как трепещут сердца этих воинов, чувствуя близость смерти, смерти и славы. Еще несколько взмахов, еще чуть выше, другим глазом на землю, немного дальше, на юг. Бесстрастно, как-то нехотя, безразлично, идут с противоположной стороны к защитным стенам черные, как головешки, противники белых воинов. Идут, натягивая черные луки, натягивая подъемом от бедра, правую со стрелой – к плечу, левую, с луком – на уровень линии лба. Остановились, эмоций нет, холод. Немедля выше, еще выше, не спускать глаз – снизу вот-вот полетит смерть. «Т-р-р-р-р-у-у-у-у-ф-ф-ф!!! Т-р-р-р-р-у-у-у-у-ф-ф-ф!!! Т-р-р-р-р-у-у-у-у-ф-ф-ф!!!» понеслась вверх и вперед, волна за волной, гудит, рассекая струи воздуха, смерть в одеянии черных стрел.
Мерипах Нэджес и его тело-войско замер напротив врага. Вот и пошла вперед, как когда-то в молодости, в учебном поединке, разведывать силу, правая рука противника. Уже отданы приказы быстрыми и четкими жестами, уже пробежала дрожью по нервам-флагам мысль командира. Есть ответ! Как когда-то в учебном поединке, боковой отмашкой сметается и первый и второй удары противника. Новейшие луки, легкие, двутавровые, мощные, даже слишком мощные. Такое расстояние покрывает без навеса, почти без навеса, расстояние до линии обороны, но сейчас цель – иная. Вот она, краса и гордость египетской военной науки – стратегическая оборонная инициатива, новейшая тактическая разработка – стрельба с двутавровых луков сразу по три стрелы, сцепленными нитями особым образом. Быстро-быстро, как внезапный дождь, как град по ткани походного шатра затенькала тетива множества луков, засвистели беглым белые стрелы. И пошел треск, пошел, пошел! Красота! Как на учебных стрельбах! Сбит поток  черных стрел, а вот и ответный залп, уже из тяжелых луков, тяжелыми осадными стрелами с продолговатыми наконечниками. Взведут, натянут, выстрелят черные воины, но это уже не важно.
Уже перенесен вес на опорную ногу, уже пошли с выдохом быстрые руки, пошли молотить врага, подцепляя ударами сбоку да под подбородок.
Воины и командиры центрального полка, разделившись на две равные части, сорвались с места и побежали к флангам, открывая путь смертоносным потокам боевых колесниц. Новейшие колесницы порядно начали отрываться от основного строя. Гул множества копыт потряс землю, гиканье возничих нарастало с каждой секундой. Строго соблюдая принадлежность к правому и левому крылу, колесницы мчались к оборонительной линии кушитов, разогнавшись до определенной скорости, более её не превышали – работы на сегодня было много. Нубийцы все же успели сделать залп, две колесницы правого крыла вышли из строя: в одной раненая пегая кобыла оступилась, упала, сломав себе шейные позвонки, яростно дернув задними копытами, затихла. Идущая  следом колесница, не успев свернуть, зацепилась за нее колесом, вырвав его из ступицы. Опытный вороной жеребец заранее начал тормозить, и последствия не были плачевными. За стеною, накрытые ответным потоком штурмовых белых стрел поспешили укрыться и с третьим залпом пока не торопились. Многие белые стрелы нашли человеческую плоть, которой так жаждали со вчерашнего вечера, и чернокожие бойцы умерли, свалившись, как снопики пшеницы. Другие белые стрелы со скрежетом выбили искры из камня, с хрустом вошли в песчано-каменистый грунт, с ликующей дрожью впились в дерево башен. К потерпевшим аварию колесницам уже рванулись удальцы-ремонтёры, волоча запасное колесо, ось, ступицы, и бог ведает, что еще из премудрых приспособлений, подгоняя перед собой запасную лошадь. Выпрыгнувший из остановленной колесницы лучник, уже отсек своим аракхом сыромятные ремни, освобождая транспорт от мертвого животного. Пока ремонтеры ходко и слаженно приводили транспорты в боевую готовность, спешенные лучники сделали по нескольку выстрелов по только им видимым целям. Потрачены стрелы не напрасно – лучники с возбужденными и веселыми лицами, вскочили на свои места. Возрожденные колесницы снова рванули в бой.
Часто-часто взмахивая крыльями, пичуга замерла в воздухе -  её явно заинтересовала жестокая людская потеха.
Две шеренги боевых колесниц – страшных машин смерти уже превратились в два непрерывно движущихся круга, несущих смерть всему живому. Знаменитые, прославленные от дальних границ Малой Азии до безжизненных пустынь юго-запада Африки, «летящие лучники» были на высоте. Жажда смерти врагам, желание славы, и еще, что-то совсем первобытное, кипело в их душах, словно горячее вино с медом и пряностями.
Самый главный козырь фараонов, их последний довод никогда не был бит, никогда не был опровержен. К такой точности беспощадной стрельбы ни разу не приблизилось, не придвинулось ни одно войско, ни один народ, с которым когда-либо воевали фараоны (хотя, случалось, и что фараоны терпели воинские неудачи, но это было по другим причинам). И на этот раз арчеры были на высоте. Всякая щель в стене, в которую мог протиснуться наконечник стрелы была атакована по множеству раз, любое движение обороняющихся предугадывалось, шевеление всякой тени пресекалось.
Сначала черные воины, повинуясь приказам командиров, по команде, рядами выскакивали над стеной, чтобы сделать свой последний выстрел, и падали, сраженные прямой наводкой. Кто со стрелой в горле, кто – в груди, кто – в голове. Разрывались красные мышцы, желтые сухожилия, белая ткань надкостницы,  пульсирующие нити сосудов. Вылетали, разбрызгивая кровь, выбитые зубы. Словно раздавленные в кулаке перепелиные яйца, выплескивалась жидкость глазных яблок. Со свистом и хрипом рвался на свободу воздух из порванных беспощадным металлом трахей и бронхов. В острые осколки разбивались подвижные позвонки, разрушая спиной мозг. Лишь твердые ткани костей плотно задерживали стрелы, другие поющие посланцы царства мертвых уходили в тела более, чем на две трети длины.
Обороняющиеся быстро сменили тактику, разделившись на две части, одна из которых отошла вглубь обороны, открыв навесную стрельбу. Сделав залп, они спешно приближались к спасительной стене, выжидая ответа. Сидящие возле стены, начали без прицела и наводки метать через стену приготовленные загодя камни. Двенадцать колесниц тут же получили повреждения, забились, захрипели убитые и раненые лошади, возницы и стрелки. Залповая навесная стрельба по дальним боевым машинам почти не дала результата. Не дала результата для черных, но не для белых. Раскрученные в разные стороны маховики уничтожения, словно живые, ответили перестроением. Теперь они крутились в некотором отдалении от стены, недостижимые для камней, почти не стреляя. Черные воины вновь отходят на линию стрельбы: залп. Залп – и бегом к стене. Ещё залп – и опять к стене. И еще раз. Четыре колесницы повержены, шесть, десять. Молодцы ремонтеры, уже восстанавливают их боеспособность, организовав передвижные пункты, закрытые гигантскими щитами. Мертвые люди и умирающие лошади их не интересуют, у них другая задача. Опять черные дают залп, отбегают к стене, накладывают стрелы на тетиву, и снова бегом к позиции. Но не даром, ох недаром, молчали и не пели ответную песню белые стрелы, не напрасно покрываются пылью тела павших возниц и бойцов. Уже просчитана траектория, и бегущие к позиции кушиты, кто - уже повернувшись лицом, кто - еще со спины, все, все услышали свист, зовущий к предкам. Ни одна черная стрела не испила свежего ветра, ни один черный воин не вернулся к стене. Повержен весь отряд, в каждом теле – по нескольку стрел, самое малое – три. 
*
Джед-Амен-иуф-анх, четвертый и последний сын своего отца, единственный из детей мужского пола, что дожил до зрелых лет, внимательно слушал Ореста, говорившего быстро, но с ужасающим эллинским акцентом.
- Этот гиены есть себя убивать, жрать какой-то отрава! Еле два штук пригнать! Мы их не есть сильно убивать, как есть ты приказал! Они раздеть, связать, на лошадь висеть.
- Пошли, поглядим.
На третьи сутки выматывающих гонок за появляющимися ниоткуда отрядами кушитов (появляющимися, чтобы умереть от стрел, мечей и копий воинов Верхнего Царства). На третьи сутки, уничтожив восемь(!) таких отрядов, Джед-Амен, точнее его полевая разведка, ушедшая первой ночью глубоким крюком на юго-запад, наконец-то взяла двух «языков».
Кушиты, действительно, перед каждой атакой закидывали что-то в рот, и с диким воем бросались навстречу врагу. Через полчаса те, что не были  изрублены мечами и не исколоты копьями, падали внезапно и замертво. Воины Верхнего Египта в припадке ярости убивали каждого по второму, а некоторых - и по третьему разу.
- Чернозадые ублюдки южных гиен!  Чего они предпринимают? Желают быстро миновать героическую фазу мужественного сопротивления, чтобы не прослыть полным бегемотовым говном перед лицом собственного народа? – мрачно думал Джед-Амен, следуя за Орестом, - Нет, здесь определенно, что-то не так.
Пленники действительно были совсем голы, связаны и побиты.
- Надо немного давать настойка, ты командир, у тебя есть, мой знает, - заявил Орест.
- Здесь я принимаю решения, Орест, не забывай, а шкуру сдирать и на шнурки резать после меня будешь. Приведите мне того, который помельче.
Маленький действительно выглядел много лучше – подбитый правый глаз и ссадина во всю левую сторону спины казалась сущим пустяком по сравнению с его соратником по несчастью. С пустыми деснами за развороченные губами, с заплывшими веками, скрывающими глаза, красные от разорванных капилляров, с висящей, как плеть, правой рукой и отрубленной по голень правой ногой, уже начинающей загнивать. Да, первый пленник по сравнению с ним был просто красавчик.
Джед-Амен усадил маленького перед собой и подверг гипнозу. Сопротивлялся он недолго, и через некоторое время заявил, что их войско уводили от крепости, чтобы оставить её в тылу наступающих. Однако не смог объяснить, где она находится, потом впал в ступор и замолчал. Джед-Амен вывел его из транса и приказал Оресту заняться ими обоими. Махнул рукой писцу и удалился в свой шатер. Через некоторое время вечер разорвал первый крик старательно обрабатываемого пленника.
*
Мерипах Нэджес и его тело-войско наконец-то вышло на оперативный простор. Сквозь проломы в стене штурмовые отряды, прикрываемые лучниками, проникли и уничтожили защитников линии обороны. Открыли путь основным силам. Взору Мерипаха Нэджеса открылся вид выстраивающегося черного войска.
- Ну, наконец! Два часа возились с этим…  забором!
Мерипах Нэджес чувствовал свое войско почти также хорошо, как и свое собственное тело. Вот и сейчас он был лишь разогрет, разгорячен разминкой перед настоящим боем, лишь детским воспоминанием слегка саднили локти.
Издалека уже приближались основные силы противника, Мерипах Нэджес отогнал от себя сомнения о коварном замысле врагов, заменив сомнения уверенностью в том, что войско кушитов просто не успело вовремя подойти, как и было задумано. Войско Мерипаха уже почти завершило перестроение к бою в пешем строю, когда черно-зеленая масса врага остановилась на расстоянии в пару стадий и начала расплываться полукругом. Рельеф местности позволял им выстроиться в более широкую цепь. Минуту назад Мерипах уже получил донесения от наблюдателей с  окрестных скал. Судя по глубине строя, противник превосходил ударную группировку Верхнего Царства в два, два с половиной раза. Вскоре Мерипах отдал распоряжения по номиатам, конным полкам и колесничим. Четкие и ясные приказы, не требующие двойного толкования, каждый делает свое дело.
«Каждая нога пинает по строго определенным яйцам», - вспомнил египтянин любимое выражение своего учителя и усмехнулся.
План Мерипаха был лаконичен – разорвать строй врага на две части, внести сумятицу, панику и завершить дело разгромом разделенных частей.
Солнце близилось к зениту, Великий Ра почти достиг верхнего предела, ликуя, смотрит он на своих сынов, готовых убивать и калечить себе подобных, умирать и уродоваться самим в жерновах мельницы, перемалывающей жизни и судьбы, города и крепости, троны и царства. Тяжкой вибрацией побежал по горячему воздуху бой больших барабанов, завыли залпы тяжелых луков, сомкнулись высокие щиты. 
Черно-зеленая масса ответила непривычно – вместо ответного залпа, загудела, зашумела, заверещала на все лады и тона, рванулась вперед. Достичь, добежать, а там уже резать, колоть, рубить, душить и забивать насмерть. Мерипах быстро смекнул, в чем дело – фланги врага ускорялись быстрее центральных полков – они стремятся окружить нас! Усилить стрельбу по центру! Подключить всех лучников! Падают, целыми отрядами падают черные враги, скошенные сплошным потоком стрел. С воем бегут вперед уцелевшие, сокращая расстояние до рукопашной. 
Отбой лучникам Мерипах сопроводил непроизвольным жестом разведенных рук, так, как привык, будучи ещё сотником лучников. Тот же жест многократно повторился, обстрел врага прекратился.
На мгновение, задержав руку у правого виска, Мерипах скомандовал наступление по центру. Под усиливающийся бой барабанчиков, побежали, ускоряясь, отборные пехотинцы. Полетели в обе стороны дротики, упали с обеих сторон убитые и раненые. Деревянный стук, металлический лязг, барабанный бой, басовитый вой живых и дикий фальцет умирающих, все смешалось, началась рукопашная схватка. Все это звучало музыкой, симфонией, в которой Мерипах Нэджес уверенно выделял отдельные партии, и теперь не только видел, но и слышал свое войско, он чувствовал свое войско почти так же, как чувствовал свое тело.
*
- Вот здесь, точно. Больше негде. Я уверен! – тыча пальцем в одну точку в грубом подобии карты, проскрипел своим противным голосом Кхенеметамен, прозванный Миу-Оа, гепардом. Джед-Амен и эллин Орест закивали головами. Обезображенные трупы, совсем недавно бывшие «языками», выброшены за пределы полевого лагеря, к отхожим местам. Им более нечего сказать.
Солнце близилось к зениту, Великий Ра почти достиг верхнего предела, ликуя, смотрит он на своих сынов, готовых убивать и калечить себе подобных, умирать и уродоваться самим в жерновах мельницы, перемалывающей жизни и судьбы, города и крепости, троны и царства. Джед-Амен скомандовал отдых, и выступление с началом ночи в заданном направлении.
- К утру должны быть на месте, - резюмировал совещание командиров Джед-Амен-иуф-анх. Командиры отрядов разошлись по своим палаткам и шатрам, выставив посты и караулы, они вскоре уснут глубоким, но чутким сном солдата - ведь никто не знает, когда ещё раз придется выспаться на этом свете.
*
Отборные египетские воины двух центральных полков крушили, резали и давили врага, ступая прямо по трупам. Но вскоре их движение стало замедляться, а потом и вовсе остановилось. Убийство кушитов продолжалось с той же скоростью, но напор их все возрастал и ускорялся. Вскоре центр египтян стал похож на скалу, о которую разбивается, продолжая заполнять окрестности, волна черного прилива. Но не прост, совсем не прост Мерипах Нэджес, хитер на выдумку и злые шутки для врагов. Чутко вслушиваясь и зорко всматриваясь в детали сражения, он приказал подать себе воды. Немного попил, чтобы успокоиться и не позволить себе поспешить с приказом. Наконец, обуянные жаждой крови кушиты, разделились на две части, и когда их командиры спохватились и отдали приказы восстановить строй, соединить войско в единое целое, было уже поздно.
Со стороны прибрежных скал, с подсолнечной, слепящей, режущей глаза, выскочили колесницы и ударили по правому крылу врага, огибающей фланговой атакой. Молодцы ремонтеры - сумели скрытно увести и собрать за скалами ударную группу.
Правый фланг врагов уже заразился бациллой беспокойства, болезнь вскоре перешла в фазу паники. Левый фланг, напротив, с удвоенной, утроенной энергией принялся пробиваться на воссоединение с правым, ряды двух центральных полков египтян быстро редели, но оставались на месте. Колесницы не стали замыкать круг, оставили коридор для отступления. И кушиты клюнули на приманку! Вслед за правым флангом, хаотично сдвигающимся назад, двинулся назад и левый фланг, более организованно, не обращая к египтянам своих уязвимых спин, они спешили отойти, чтобы воссоединиться и ударить снова.
Вот он, момент истины! Когда казалось, что врагам до слияния двух частей войска остался один шаг, в тыл их левого фланга с гиканьем и свистом ударили три из четырех конных полков Мерипаха. Дальше все было очень быстро: быстрая сумятица, быстрый бег, быстрая смерть, быстрая победа.
- Вот и все на сегодня, - подумал Мерипах Нэджес, развернулся и зашагал к своему шатру, на ходу бросив - пленных не брать!
*
Предрассветной серой дымкой покрылся горизонт от края до края. От невидимых ещё красновато-кровавых в жарком мареве дня верхушек скал. До нескончаемых холмов, усеянных камнями, покрытыми яркими пятнами недолгой зелени, кривыми белыми трупами редких в пустыне деревьев. В эту пору суток, когда Амон-Ра лишь протирает глаза и потягивается перед тем, как сесть в свою лодку и поплыть в ней над миром, даруя миру живительное тепло, в эту пору спят все, почти все. Не спит лишь мелкая пичуга, что незримым путником несет свое легкое тело, положив крылья на невидимые перекаты восходящих потоков воздуха. Не спит и войско прикрытия под началом Джеда-Амена, в ночном марш-броске преодолевшее расстояние до условленной точки, и теперь остановившееся.
Почти у стен.
Первым крепость заметил вездесущий Орест, и пока условный тайный сигнал дошел до войска, оно успело сделать еще несколько шагов. Крепость была построена в истинно кушитском стиле – почти квадратных форм, высотою в пять ростов человека, из необожженного кирпича, оштукатуренного смесью мела и глины. В сухом климате пустыни такие постройки почти вечны, тем более, что глина для ежегодного подновления штукатурки и стен – здесь же, у подножия крепости. Судя по глубине рва, служившего также источником глины, крепости было не более трех лет. С виду крепость рассчитана тысячи на две гарнизону, совсем небольшая крепость. Но все три года о ней не знала ни одна душа в подвалах, застенках, пыточных камерах и канцеляриях внешней разведки. Такую информацию были просто обязаны предоставить наступающим частям.
Крепость выглядела мертвой. Она не подавала никаких признаков жизни, но Джед-Амен не спешил с выводами. Он приказал войску отойти и стать лагерем с восточной стороны. Выслал отряд изворотливых, как ящерицы разведчиков, другим же велел готовиться к штурму: сооружать из припасенных жердей лестницы, собирать привезенную с собой в разобранном виде осадную башенку.
Разведчики возвратились быстро, по субординации доложили Оресту. Тот немедля направился к командиру. Орест шел и бранился, жутко бранился. Он перебрал все непристойные подробности интимной жизни кушитов: их самих, их богов, их царей, их жен, их наложниц, их рабов и  их домашних животных. Только что разведчики доложили, что крепость пуста. То есть совсем, окончательно.
Джед-Амен выслушал хмуро и приказал усиленному разведотряду прочесать всю, повторил ещё раз – всю крепость. Отряд перелез через крепостную стену и скрылся из виду на полтора часа. Через полтора часа вернулся с тем же результатом – пусто.
На импровизированном военном совете Джед-Амен сидел молча и хмуро. Молча согласился с предложением Миу-Оа открыть изнутри ворота, разместиться для отдыха в защищенном месте, доложить птичьей почтой обо всем и ждать дальнейших распоряжений. Ворота отрыли, войско Джеда-Амена, подбадривая себя, весело переругиваясь, организованно, и без спешки вошло в крепость. Джед-Амен сидел на своем воронoм чернее тучи и ждал, когда последний солдат переступит черту.
*
Предрассветной серой дымкой покрылся горизонт от края до края. От невидимых ещё красновато-кровавых в жарком мареве дня верхушек скал. До нескончаемых холмов, усеянных камнями, покрытыми яркими пятнами недолгой зелени, кривыми белыми трупами редких в пустыне деревьев.
Войско Мерипаха Нэджеса спало, спал и сам Мерипах. Последнего вражеского солдата закололи далеко за полночь. Через час были собраны свои раненые и убитые. К тому времени конные дозоры резервного полка огневыми знаками доложили об отсутствии противника. Выставив караул, измотавшиеся, но гордые воины Верхнего Царства уснули крепко, без снов. Лишь мелкая пичуга, невесомая любимица ветров, кружила над станом Мерипаха.
Когда стало настолько светло, чтобы обозреть окрестности, пичуга увидела то, от чего любой человек пришел бы в оторопь и ужас. Когда разбуженное выкриками часовых войско проснулось и огляделось, оно и вправду пришло в оторопь и ужас. По одну сторону вновь стояло войско кушитов, развернутое в тот же боевой порядок, по другую сторону, за частично разрушенным каменным забором стояли лучники линии обороны. Стояли молча. С торчащими из тел обломанными стрелами, пробитые копьями, разрубленные мечами и топорами, со страшными ранами, они стояли твердо и жутко. Поднятые дьявольской магической силой, стояли живые мертвецы, готовые снова ринуться в бой.
*
С высоты птичьего полета мелкая пташка увидела и услышала всё.
И как захрапел, попятился и упал, подвернув ногу, вороной Джеда-Амена, что до последнего стоял недалеко у ворот странной пустующей крепости. Как неловко спрыгнул с вороного сам Джед-Амен. Как закрылись сами собою ворота крепости-ловушки. Как удивленно обернулись воины. Как крик удивления нарастал, пока не оборвался внезапно, будто все разом, в одно мгновение захлопнули рты.
Никто не вернулся в мир из странной крепости, никто потом так и не нашел саму крепость. В живых остался лишь Джед-Амен-иуф-анх, четвертый и последний сын своего отца, единственный из детей мужского пола, что дожил до зрелых лет, ибо имя его означало: «Сказал Амон: он будет жить».
*
Мерипах Нэджес чувствовал свое войско почти также хорошо, как свое собственное тело, но на этот раз он чувствовал его плохо, то есть чувствовал, что его войску-телу совсем плохо.
Еще два раза он разбивал воинов-мертвецов, но с рассветом они поднимались снова: лишенные голов вставали безголовыми, лишенные ног ползли на руках. Врагов было слишком много. Когда в третьей отчаянной попытке вырваться из окружения с оставшимися в живых конниками резерва, ему  почти удалось освободиться, сразу две стрелы догнали его лошадь. Мерипах Нэджес кубарем скатился с захрипевшей, забившейся в агонии, белой в яблоках кобылы. Вскочил на ноги, по инерции пробежал четыре шага, споткнулся о камень, упал, ударившись головой об огромный, пыльный, красно-серый валун.
Мерипах взвыл от боли, выплюнул на жаркий песок выбитые зубы, вместе с наполнившей рот солоноватой кровью. «Я – Мерипах Нэджес!» - заорал он, выхватывая меч.
- А-а-а! Ме-е-е-п-а-а! Н-э-э-ж-э-э-э! – услышал черный воин с вырубленной правой частью черепа и остатками студенистого мозга внутри. Услышал и тяжко погрузил сзади свой топор, со скользким от крови лезвием, в левое плечо, прорубив ключицу и ребра до самого Мерипахова сердца.
*
Серая вуаль – штука хитрая. Под её действием люди не то, чтобы не видят происходящего, но лишь пропускают мимо внимания, отворачивая головы, заставляя себя забыть об увиденном, как о страшном нелепом сне. Конечно «серая вуаль» не может оболванить много народу враз, но для пары сотен – вполне действенная вещь. Навешенная магией, она не привязана к воздуху, но лишь к месту, потому не рассеивается ветром. И самое главное – она, по сути, не оказывает никакого воздействия на тех, кого укрывает. Они продолжают мыслить и чувствовать абсолютно нормально.
Вот под такою серою вуалью и прошло внутрь территории Верхнего Царства огромное войско, возглавляемое самим  нубийским царем – Пианхи. Несколько десятков тысяч проскочили под самым носом у гарнизона крепости Сунну. Рассчитывая на неприступность крепости, египтяне, по обычаю, выставили за её пределами лишь пару дозорных отрядов. Кушиты вырезали их, чуть ли не спящими.
Главным достоинством и ценностью тридцатипятитысячного войска царя Пианхи были слоны. Целый слоновий корпус в одну тысячу двести пять боевых африканских слонов.
Худой, длинный как жердь, с большой головой и огромными костлявыми руками эфиоп Нехеси командовал этим корпусом. И командовал, следует признать, неплохо. Операция разворачивалась втайне, а посему скрыть присутствие такого количества огромных животных было очень непросто.
Шли под покровом «серой вуали», минуя редкие в этих сухих местах поселения, неся с собой запас пищи для слонов.  Войско продвигалось втайне, поскольку в это же самое время со стороны Месопотамии по направлению на Уасет (по эллински - Фивы), с громом и шумом, шло другое войско. В его составе тоже был слоновий корпус, и возглавлял его тоже царь и тоже Пианхи. Только слонов в этом войске было чуть более трех сотен, да и общая численность этого воинства не достигала и пятнадцати тысяч. И самое главное царь-то был – ненастоящий.
*
Он был похож на Пианхи как брат-близнец, только чуть, самую малость, моложе и тоньше. Да и то, если смотреть на обоих одновременно. За судьбой этого парнишки, совсем тогда еще мальчика семнадцати лет пристально следили Черные Мудрецы.  С того момента, как им доложили о наличии молодого человека, необъяснимо похожего на Правителя. Такие совпадения, такие двойники всегда были особой ценностью. Во всех государствах, во все времена. Мальчишку тут же выторговали у семьи, якобы для нужд армии, заплатив смешную цену, чтобы не вызывать слухов. Но семья и этим деньгам была рада. В то же самое время подобные «закупки» молодежи для элитной армейской части были произведены в большинстве поселений страны Куш. Таким образом, был действительно сформирован отряд, действительно прошедший специальный курс подготовки и боевых операций на территориях других государств, после чего всех распределили по войсковым частям в качестве военных советников. И лишь за год до начала войны Удиму – так на самом деле звали двойника, посвятили в его тайну и предназначение, сопроводив магическим ритуалом тройного заклятия. С этого момента он утратил навсегда собственное имя и с каждым днем становился все более похожим на свое венценосный подлинник. С каждым часом, приближая момент исполнения главного долга, к этому живому отражению Пианхи добавлялась какая-то новая черточка, делающая его неотличимым от оригинала. Лишь одна черта не подвергалась исправлению – храбрость. Безупречная, чистая, незамутненная.
*
На утреннем заседании Святого Совета Верхнего Царства обсуждалось три вопроса: положение на границе с Нижним Царством, война с царством Куш и расходы казны на следующий год. Регент Антиох, по случаю наряженный в воинское облачение, состоящим из нагрудного панциря, поножей и налокотников, препоясанный мечом, чутко следил за реакцией членов Совета. Будучи опытнейшим дворцовым интриганом, хитрым дипломатом, Антиох к тому же был еще и квартероном – в его жилах текла кровь, на четверть состоящая из священной крови богини Изиды. Преуспев в математике, астрономии, иностранных языках, коих он знал двенадцать (на самом деле больше, но всякий раз афишировал это священное число), этот шестидесятилетний старик в военном деле был откровенно слаб. В военной среде его привлекали разве что стройные гибкие мальчики, только что отобранные для службы элитных военных школах. Его увядающее, дряблое тело буквально сотрясалось от похоти, а глаза, давно выцветшие, почти прозрачные, загорались огнем при виде их гладкой кожи и крепких круглых ягодиц.  Антиох не имел права на тайные знания, позволяющие оставлять тело свежим и молодым, им пользовались лишь члены царственной фамилии. Даже став регентом, он не получил к ним доступа. Вот и сейчас, слушая доклад Главного Военного советника, на которого он полагался во всем, что касается боевых действий, он представлял сегодняшнюю ночь с этим обаятельным юношей. Антиох сглотнул слюну, переложил на колени тяжелый короткий меч в роскошных, усыпанных изумрудами и бериллами ножнах, незаметно поправил панцирь на тяжелой золотой цепи, и пристально вгляделся в реакцию каждого из присутствующих.
Меж тем ситуация развивалась тревожная. С левого берега, из войска Джеда-Амена, призванного глубоким рейдом отвлечь силы кушитов и снюхавшихся с ними эфиопов от правобережной группировки Мерипаха Нэджеса, вести не поступали уже третьи сутки. Почтовики Мерипаха, более дисциплинированные, уже успели доложить о победе в первой крупной битве. Но и они молчали второй день. Самая же главная новость на сегодняшний день состояла в том, что номарх царства Куш -  Пианхи, самолично возглавляя операцию, вторгся на территорию Верхнего Египта со стороны Митанни, что на юге Месопотамии. Он разгромил встретивший его передовой отряд, сжег несколько деревень,  и даже послал гонца в Уасет, столицу Верхнего Египта, гонца с объявлением войны. Гонца схватили люди Тайной Канцелярии, и он отошел к предкам, не успев сообщить ничего интересного, кроме вызова Пианхи на главную, решающую битву.
- Старый, замшелый обычай, - подумал Антиох, - сейчас войны начинают без всяких условий.
Он краем глаза следил за начальником Тайной Канцелярии, чьи предки родом из Месопотамии. На лице Главного Вешателя и Душителя не дрогнул ни один мускул. Главный Военный советник предложил незамедлительно принять решение об организации структурной обороны столицы, со стороны всех возможных направлений удара врага. При этом пойти на беспрецедентный шаг – призвать на помощь единокровных братьев Нижнего Египта, применив все имеющиеся дипломатические средства и даже территориальные уступки. Совет заметно зароптал.
- Что он такое несет? – думал Антиох, - сам же мне толковал – стратегия, стратегия. Собрать лучшие войска, растереть в пыль этого Пианхи, а потом и все его царство. Хотя эфиопы – сильный козырь в руках врага. Но, да и мы, слава Амону, не голодранцы, текущего золотого запаса, не считая Жреческих фондов за пределами великой столицы, гигантского города Уасета, что греками так и зовется – Фивы – «Величайший», хватит, чтобы вести войну со всем миром лет этак двести… Если не тысячу... Впрочем, этот ласковый юноша подробно все объяснит вечером, за игрой индусских мудрецов, уверенно переставляя своими красивыми пальцами фигурки из слоновой кости, украшенные чернёным серебром.
- Войско Пианхи, по данным военной разведки, насчитывает тысяч десять бойцов, но усилено боевыми слонами, численностью в пару-тройку сотен. Точнее сведений не имеется. Но и они позволяют сделать вывод, что, располагая гораздо более серьезными людскими ресурсами, царство Куш, скорее всего, ударит сильнее с другой стороны, или двух сторон – предположительно либо по правому берегу Хапи, либо по обоим берегам сразу. Эти, гораздо более крупные соединения, вероятнее всего, сдерживаются Мерипахом Нэджесом, поскольку из форпоста на юге, крепости Сунну регулярно поступают сведения об отсутствии неприятеля на землях, подконтрольных крепости. Войсками, ведущими бои с Мерипахом, командуют, скорее всего, эфиопы, но и поход Пианхи нельзя считать самоубийством. Быстрый и решительный Пианхи ударил с фланга, из Митанни, а расстояние до Уасета здесь в три раза меньше, нежели от южных границ, и если воинское счастье будет на стороне Пианхи, то он прорвется к столице гораздо раньше, чем основные силы.
Антиох убрал с затекающих колен тяжеленный меч, снова поправил панцирь, обводя всех вкрадчивым скользящим взглядом. Меж тем поднялся, поклонившись в сторону символа власти – золотой кобры Урии, что олицетворяла отсутствующего по причине младенчества фараона Тутмоса V, приложив руку к сердцу, начальник Тайной Канцелярии.  Доклад его был более тревожным, а прогнозы – более мрачными.
- Начну с того, - возвестил Саамон тихим тенором, и продолжил в своей манере выдавать предложения короткими фразами, будто землемер, отмеряющий участок, - начну с того, - пауза, - что мы знаем, что в войске, вторгшееся со стороны Месопотамии, - пауза, - пятнадцать тысяч копий,- пауза, - и триста двадцать  боевых слонов.
Саамон, знакомым для всех членов Совета движением сложил руки ниже пояса. Опустил и снова поднял на регента свой взгляд. Близкорасположенные глаза придавали лицу его кроткое выражение. Но регент знал, что за этими серыми, никогда-и-ничего не выражающими глазами скрывается холодный и беспощадный разум, отправивший на мучения и смерть тысячи подозреваемых.
- Я уже говорил… Пауза… Что Тайная Канцелярия вот уже год как практикует использование собственных войсках…  Пауза… незаслуженно забытых во времена Тутмоса I… Пауза… Названных «Смерть шпионам»… Пауза… Особенно, когда речь идет о наемниках… Пауза… Подобный отряд тайно двигался за войском под командованием Джеда-Амена… Пауза… Отряд доложил, что потерял его на рассвете третьего дня… Пауза… Самого Джед-Амен-иуф-анх’а нашли сегодня с переломом ноги… Пауза… Он утверждает, что войско пало жертвой боевого колдовства… Пауза… Джед-Амен под арестом… Пауза… Но, так или иначе, по левому берегу наших войск больше нет.
Антиох оценил тонкий реверанс со стороны Тайной Канцелярии, ведь именно регент придумал это название – «Смерть шпионам». Регент мысленно похвалил себя за такой выбор основных помощников – Главного военного Советника и начальника Тайной Канцелярии.
- От Мерипаха Нэджеса  Тайная Канцелярия вестей не имеет… Пауза… Но есть свидетельства о нахождении крупного войска врага… Пауза… В нашем глубоком тылу… Пауза… Крепость Сунну и ближнее пространство… Пауза… Свободно от врагов, но может оказаться отрезанной от Верхнего Царства... Пауза… Я счел необходимым провести переговоры с Начальником Тайной Канцелярии Нижнего Египта… Пауза… Лица, близкие к Бокхорису, сообщили, что войско из Нижнего Царства уже выступило для проведения совместных действий.
Совет стал недоуменно переглядываться. Потом уставились на регента, в ожидании оценки доклада. Регент в душе был возмущен таким самоуправством, но вида не подал, успокоил собрание, высказав одобрение хорошим исполнением своего приказания. В конце концов, лучше присвоить самому себе пальму первенства в том, до чего сам не додумался вовремя.
- Ополчения собрать не успеем, а воины нам нужны, тем более, что это все-таки воины Тха Кемет, а не наемники, - заявил Антиох, поднимая левую руку, призывая к порядку и тишине.
Потом были вялые обвинения в несогласованности действий с Советом, ворчание о том, что лишь Верхнее Царство несет в своем правителе истинного фараона, что с Нижним Царством еще стоит разобраться и так далее.
- Эти старые мудозвоны, - думал Антиох, заглядывая из-под прикрытых век в глаза членам Совета, - и вправду думают, что я серьезно у них в долгу за то, что они помогли мне при разделе Великой Страны.
Потом все успокоились и перешли, как и положено в восьмой день третьего месяца сезона ахет, к обсуждению расходов казны на предстоящий год…
* 
Когда до величайшего города Верхнего Царства – Уасета остался один пеший переход, сохранять какие-либо меры предосторожности уже не имело смысла. Оставалось совсем немного, чтобы увидеть высокие стены неприступной столицы. Но сейчас перед взором антрацитово-черных глаз номарха государства Куш Пианхи,  разворачивались в клин, заполнив собою горизонт от края до края, египетские воины.
- А вот это – уже интересно, - злобно и мрачно думал Пианхи, -  полковые штандарты – трехцветные, бело-сине-красные. Нижний Египет. А, вот и желто-голубые флаги Верхнего Царства - показались с флангов. Пауки прекратили грызню и объединились. Тем хуже для них…
Не останавливаясь, вскоре перейдя на быстрый шаг и кое-где бег, войско Пианхи в стремительном темпе начало наступление. Развернулось в боевой порядок. Увеличивая скорость, понеслось лавиной, гигантской волной.  Огромные  воины цвета сандалового дерева, отполированного до коричневого блеска. Неукротимые как буйволы, ловкие, как леопарды, неутомимые, как зебры, многочисленные, как тропические муравьи. Совсем не похожие на злобных, угрюмых и бестолковых дикарей жарких и влажных лесов – этих ненужных богам полудиких тварей. Брошенных на убой против надменных белокожих Тха Кемет, что в приступе гордыни вознамерились победить Пианхи в его же стране!  А мелких дикарей не жаль – их души давно забрали Черные Мудрецы. Спесивые египтяне Мерипаха Нэджеса подохли в пустыне, так и не узрев истинной мощи Страны Куш. И не будет ни спасения, ни пощады. Вот они! Бегут, уже почти летят, перекатывая бугры мышц. Будто и не было недельного перехода с полной выкладкой.
Огромный костлявый эфиоп Нехеси разделил своих слонов на три полка, своей правой руке – Квакара Иби – полк правого фланга, Шаши – полк левого фланга. Протяжно и хрипло затрубили длинные, подвешенные к башенкам на спинах слонов, трубы. Затрубили низко и протяжно им в ответ слоны, понеслись вперед, раскачивая маятники хоботов, громыхая защитой, навешенной на бока и мощные лбы. Уже перешли они на дикий рев хлещущим, запредельным фальцетом, разрывая желтый папирус воздуха, вибрирующего от гула, скрежета и топота. Бронзовые клещи – по флангам, широкий крепкий наконечник – центральный полк – в самое сердце вражьего строя.
Сближение совершилось столь стремительно, что бело-сине-красные дрогнули, попятились, налетая на задних, сбивая их с ног. Тайно сосредоточенный за центральными полками египтян из Нижнего Царства, отряд «Смерть Шпионам», замаскированный под резервный полк, начал предупредительную стрельбу по отступающим. Смерть, прилетевшая с тыла, не помогла восстановить строй – никто не был предупрежден об этой напасти. Испуг и трепет обрушились паникой. Не взирая на сотни павших товарищей, несмышленыши-первогодки, недавно собранные в Нижнем Царстве, плохо экипированные и наспех обученные, в ярости смяли и изрубили весь заградотряд и бежали дальше, чтобы быть затоптанными слонами Нехеси.
Сердце Пианхи переполнилось сладостным вином ликования – Бокхорис так и не решился направить против него проверенные в бою части. Он поверил в черную ложь, что влил в его сердце Начальник Тайной Канцелярии, давно работающий на Царство Куш. Бокхорис бросил ветеранов на Удиму, на отблеск, на призрак, на храброе, яростное Ничто! А новобранцы не только не помогли Верхнему Египту, но погубили его вернее, чем копья и стрелы.
В правый фланг эфиопов, вздымая тучи пыли, врезался отряд боевых колесниц, численностью единиц в пятьсот. Правый фланг начал съеживаться, оставляя трупы. Но радость египтян была слишком коротка. Далеко оторвавшиеся от отрядов прикрытия и поддержки, колесницы, выкосив свою кровавую жатву, были отрезаны слонами Квакара Иби, заметались, пытаясь прорваться к запасам стрел и ремонтным бригадам.
Слоны сотнями затаптывали пеших, десятками – конных, запросто опрокидывали любую из колесниц. Сама Смерть хлопала крыльями и хохотала огромным тысячезубым ртом. Кровь не успевала впитываться в рыхлую и черную от нильского ила землю, пыль поднялась до небес, сделав лик Амона-Ра едва различимым.
Более двух тысяч египетских колесниц, не успевших к началу сражения, используя преимущество в скорости, бросив на произвол судьбы обоз, обслугу, ремонтеров и охранение, рванули под прикрытие высоченных городских стен гигантского города Уасет. Город успел впустить лишь колесницы, затворив ворота перед носом обреченных отступающих пеших и конных частей.
Битву под Уасетом Пианхи выиграл вчистую.
*
Боги благоволят храбрым, пестуя и ограждая от смерти свои игрушки. Несут на своем челе храбрецы печать избранности. И не режут их лезвия, не прошивают острые стрелы, не протыкают крепкие копья. Рыщет рядом с ними Смерть, обдавая смрадным ледяным дыханием, задевая перепончатыми крыльями, но отворачивается, не желает вцепиться в горячую плоть своими зубами, черными и острыми, как осколки обсидиана.
До поры.
До поры.
До той поры, пока не наскучит Богу очередная игрушка, пока не найдет себе новую.
Но верят храбрецы в свою звезду, верят до последнего мига. Верят и после. Верят, уже преступив черту. Верят и тогда, когда последняя песчинка начинает падать вниз. Верят, уже заглянув в глаза очередному ничтожеству, которому предначертано прервать славный путь очередного героя. Верят, уже соскальзывая в черную Пустоту, уже познав смертную тоску по оставляемому Миру. Верят, уже пролетая, раскинув руки, с благоговейным трепетом глядя в Свет, что приближается, искривляя своей немыслимой скоростью времена и пространства. Верят храбрецы…
Против Удиму бросили лучшее, что находилось в пределах времени, достаточного для сосредоточения в решающей битве, призванной не только уничтожить его войско, но, развернувшись на юго-запад, разгромить приближающихся к столице Верхнего Царства нубийцев с эфиопами. Среди египетских командиров не было безродных выскочек, подобных Мерипаху Нэджесу. Двенадцать  воевод, посланных Бокхорисом, двадцать воевод посланных Антиохом, все они, как один, были воинами не в первом десятке поколений. В их крови давно не осталось ни капли мягкости и глупости, что так свойственна гражданским лицам. Под их началом держали копья не молокососы, которых выдвинули к южным рубежам, дабы они, обильно проливая свою кровь, измотали противника, и умерли, оставив о себе славную память в песнях и стихах. Те молокососы должны были продержаться до подхода профессионалов, истинных демонов войны, завершающих дело привычной массовой резнёй, о которой потом никто не любит вспоминать. Такой план выбрали стратеги Обеих Царств. Плану этому суждено было провалиться.
Несмотря на то, что Удиму, от имени нубийского Номарха Пианхи, своего венценосного близнеца, объявил по древнему обычаю о решающей битве, дожидаться соединения войск врага он не стал. Ударил первым. Он избрал единственно правильную тактику: передвигаясь с предельной скоростью, атаковал превосходящие впятеро силы с тыла и флангов. Три дня и три ночи, словно лев, метался он меж врагов, оставляя трупы. Три дня и три ночи, словно беспощадная стая голодных гиен, решивших, во что бы-то не стало, загрызть своего вековечного противника, гонялись за ним египтяне, устилая землю телами. К исходу третьего дня ценою всего своего войска Удиму совершил почти невозможное - под  штандартами египтян осталось не более пятой части. Ни о каком дальнейшем наступлении без отдыха, пополнения, перегруппировки, не могло быть и речи. Истекающие кровью Тха Кемет отступили под защиту города Уасет.
Израненный, оборванный, грязный, с пылающими безумными глазами, совершенно не похожий на себя, явился Удиму в лагерь Номарха Пианхи за своей последней наградой. Связанный незримыми нитями колдовства со своим двойником, Пианхи чувствовал приближение Удиму, как загнанный зверь чует охотника. Пианхи сам вышел к нему, просочившемуся сквозь караулы и заставы  с обеих сторон. Пианхи шел к нему, преодолевая неприятную тошноту и металлический привкус во рту.
И все-таки Удиму появился перед ним как будто ниоткуда. Они несколько мгновений стояли напротив друг друга, окруженные прохладой южной ночи, окутавшей мир черным бархатом с бесконечным множеством ярких южных звезд. Пианхи велел проводить его в  шатер, сам пошел следом.
Когда они вошли, Пианхи глазами отдал приказ своему телохранителю, что незримо и неслышно протёк за спины вошедшим.
- Мой повелитель, - начал было Удиму хриплым голосом, и, вдруг дернулся вперед всем телом - из груди его, из-под левого соска, с хрустом выскочило лезвие.
Схватив правой рукой острие, резко сделал он выпад вперед, вырвал меч, мгновенно обернулся, поймал левой рукой горло убийцы, взглянул в его расширенные зрачки. Пианхи что есть сил лягнул Удиму в бок, телохранитель вырвался, бросился на упавшего Удиму с кинжалом, воткнул его в подреберье по самую рукоять и провернул два раза, разрезая внутренности. Пианхи брезгливо приблизился к копошащимся в углу шатра, и двумя точными ударами отсек головы обоим. Вышел, глубоко вдохнул прозрачного воздуху, повелел закопать шатер со всем содержимым, и, не оглядываясь, растворился в ночи.
Верят храбрецы в свою звезду, в звезду, что выше жизни, выше смерти, выше судеб, выше богов.
Потому что кроме веры этой у них ничего нет.
*
Гигантской каменной громадой возвышаются стены величественного египетского города Уасет, столицы Верхнего Царства, что эллинами так и зовется – Фивы, «Величайший».  В тревоге не спят защитники и жители города. От нетерпения и жажды крови не спят окружившие его враги.
В эту ночь, Номарх Пианхи решится на штурм, не дожидаясь момента, пока Верхнее Царство и его враг-союзник Нижнее Царство, придут в себя. Пока не вступит в игру Золото, что из века в век созидало и разрушало державы. Из века в век, из страны в страну перетекает Золото, словно ртуть. И над самыми большими озерами этого дьявольского металла возникают самые величественные империи. Но к этим самым озерам из века в век стремятся и хищники и падальщики, и не родился еще тот народ, что устоял бы под его властью. Не стал дожидаться Пианхи, когда засмердит Золото, сотнями тонн хранящееся в Египте, пока на арену войны не слетятся грифы и вороны, не сбегутся шакалы и лисы.
В эту ночь особый штурмовой отряд под командованием эфиопа Шабаки обеспечит основным силам взятие города. Черные псы из полка Шабаки летучими мышами, длиннохвостыми крысами, юркими ящерицами, через каналы, подводящие воду и отводящие нечистоты, проникнут в город.
Черные тени, воскурив траву Гош, вводящую в безумие, погонят толпу стариков, детей, женщин в сторону главных ворот. Толпа сомнет защитников города Уасет, повсюду в городе воцарится паника. В людской толчее черные псы откроют главные ворота. Людской поток выплеснется наружу,  где его встретят боевые слоны, дротики и камни. Благодаря составу Соа-Соа, что будет при каждом воине Пианхи, в горшочке из высушенной тыковки, штурмующие сохранят ясность разума, чтобы до конца жизни не забыть убийство многих и многих тысяч безумцев.
В одну ночь в Фивах будет вырезано свыше двадцати тысяч Тха Кемет. Регента Антиоха бойцы найдут в его покоях, где он совокуплялся с Главным военным советником. Найдут уже мертвым, в луже собственных испражнений. Его любовник в приступе безотчетного страха выпрыгнет из окна и разобьется о камни.  Из покоев малолетнего фараона восемь воинов в разное время принесут к шатру Пианхи тела знатных мальчиков от четырех до десяти лет, нанизанных на копья. Все восемь получат награду золотом по весу каждого истерзанного трупика. Как за юного фараона. Что на самом деле случилось с Венценосцем Верхнего Царства, не узнает уже никто.
*
Дальше всё пойдет совсем плохо. Развал и разброд. Лишенные полноценного командного состава оставшиеся части будут получать противоречивые приказы. Исполнение, либо неисполнение которых уже ничего не изменит.
Гарнизон крепости Сунну получит приказ выступить в тыл, на соединение с основными войсками, уже частью погибшими, частью - взятыми в плен, частью -рассеянными по тылам. Меджай Сиамун – беспросветный пьяница и безответственный человек -  погибнет как герой. Лысый Сенвосрет, прозванный «кудрявым», тоже погибнет в бою, и все восемь поколений его предков-воинов одобрительно закивают головами с небес. В живых останется лишь старый и хитрый старшина крепости  Херихор и начнет свою личную партизанскую войну.
*
После таких поражений боевой дух войск Тха Кемет пал, и более не поднимался.
Египетские военачальники из Нижнего Царства решили держаться за стенами городов, опрометчиво оставив плодородные поля и сады для питания и восполнения сил слонов – оружия мощного, но потребляющего очень много пищи.
*
Глаза птицы – не глаза человека. И видят они то, что недоступно человечьему зрению. Но нет дела птицам до дел человеков. И потому видят и знают они, но не поют об этом своих песен.


 

Глина и огонь

Я не знаю, как побеждать других;
 я знаю, как побеждать себя

Ямамото Цунэтомо «Хагакуре»

В полдень я совершил необходимую гигиеническую процедуру, сестра обработала место «оперативного вмешательства» каким-то дезинфицирующим составом, остро пахнущим, но совершенно не жгучим. Меня раздели донага, накрыли простыней, уложили на кушетку и повезли в операционный зал, на грузовом лифте – операционная была этажом ниже – рядом с реанимацией.
Мне не было страшно, не было холодно, даже когда меня расположили на блестящий, вогнутый пластиковый язык операционного стола. Наркоз мне назначили полный, то есть через вдыхание паров эфира. Надев на меня маску, Андрей Витальевич, руководитель бригады анестезиологов, попросил меня считать до ста. Я начал отсчет.
- Последний отсчет,  - подумал я и в голове зазвучал давно забытый мотив – патетическая тема моей юности, сочиненная рок-группой «Европа».
Меня это позабавило, и я начал улыбаться, не забывая при этом считать. Меня охватило какое-то детское желание поймать момент, когда усну. Никаких изменений в организме я не замечал. Всё – полнейшая ясность. Немного неудобно на столе. Потом мне запрокинули голову и ввели трубку аппарата принудительной вентиляции легких. Это тоже было не больно и не противно. Я продолжал считать.
Мир исчез сразу, вместе со светом, звуком, голосами, чувствами, памятью, самим осознанием того, что недавно казалось миром. Я находился в Пустоте. Пустота была Черна. Мир не казался мне чем-то, существующим вне меня. Казалось, я не заснул, а напротив, проснулся. Всё, что было до того, было неважным, мелочным и глупым. Оживали отдельные странички из моей жизни, но оживали как будто странички из альбома, который в свое время я сам  нарисовал. Исчезла память, жизненный опыт, язык, на котором я говорил, потому что я внезапно понял, что весь этот мир – придумал я. Это стало для меня яснее ясного, подобно пробуждению от сна, что прежде казался реальнее некуда. И в момент наивысшего счастья оттого, что я, наконец, понял истину, я очнулся.
Пробуждение было кошмарным: неверный черный свет исходил из непонятных мест, по совершенно диким траекториям он преломлялся в пространстве. Какие-то конструкции двигались по кругу сверх меня. Тошнота подступала к горлу. Ужасные утробные звуки доходили до моего слуха.
- Я попал в Ад, - подумал я, и эта мысль принесла мне облегчение. Я нашел точку опоры и мир перестал крутиться. Даже тошнота остановилась.
Жуткие, противные самой природе бытия, звуки сотрясают мое сознание, скачущее, словно Шар Ньрда в Вечном Сосуде, замыкающем Внешнее и Внутреннее пространство Асгарда самоё на себя. Молотом Тора бьют эти звуки во вновь обретаемом слизистом коконе человеческого мозга. Усилием воли останавливаю бешено прыгающий пузырек, и медленно двигаю его к точке, согласования с внешним миром. Через время, несколько раз вернув Движение Тверди, Воды и Светил к отправной точке и прокрутив его снова и снова, ловлю ускользающую Химеру местного Круга.
И тут случилось то, что окончательно возвратило меня на Землю – мое здешнее тело, оказывается, уже давным-давно выло от нестерпимой распирающей боли переполненного мочевого пузыря. К такой боли я не был готов, она мне ни разу не встречалась в жизни. Я запаниковал.
- Надо было перед операцией отлить, - подумал я.
- Не помогло бы, - наконец понял слова молодой женский голос, - мышцы сфинктера мочевого пузыря при общем наркозе расслабляются у каждого, придется потерпеть, милый, - это говорила мне молоденькая сестричка из реанимационной бригады. 
Резкая боль внизу живота заставила тело дернуться против воли, опрокинуться со стола. Падая вниз, как в пропасть, я успел услышать, как  вскрикнула медсестра, как подоспевший врач попытался безуспешно поймать покрытое холодным пoтом тело, выскальзывающее из-под простыни на гладкие голубоватые квадратики стерильного кафеля. Яркая вспышка, глухой удар – и меня поглотила Пустота.


 

Золотая дверь. Апрель

Когда станет страшно богам –
Им почудится шорох в углах.
Они вспомнят тогда о себе самих
И полюбят себя в зеркалах.

Эдмунд Шклярский

В мире всегда что-то меняется, а он приходит сюда, даже когда случается непоправимое. Каждый раз, когда он, задерживая дыхание, медленно переступает золотой порог, он силится вспомнить что-то очень, очень важное. Каждый день он силится, и никак не может вспомнить. Вот уже тринадцатый месяц как он стал Фараоном, верховным владыкой Нижнего Царства, что досталось ему в результате скоропалительных переговоров с Антиохом и его людьми. После скоропостижной смерти царственного брата.
Фараон Нижнего Египта Бокхорис в очередной раз стоял в Пентаграмме Общения – так называлась нижняя часть Храма Птаха. Сухая рука с крепкими жилами Верховного Лучника сжимала Золотой Жезл – один из символов Власти, покрытый святыми письменами. Одет фараон был подчеркнуто просто: на его ногах были сандалии из кожи белой нерпы, доставленной живой из-за двух Пределов, тело покрывал хитон из нежной шерсти новорожденных белых тигров-альбиносов. Хитон был украшен лишь скромным золотым орнаментом, означающим принадлежность владельца к царственному роду. Левая рука его была свободна. Перстень украшал лишь один палец, камень в нем был создан самим Птахом и прибыл в Мир сразу ограненным, поскольку нет на Свете материи, твердостью превосходящей Камень, что годился бы для его огранки. Простой золотой повседневный головной убор с золотою же коброй – Урией – символом верховной власти, венчал царственную голову. В общем, не считая Жезла и Камня, не имевших цены, все остальное на фараоне стоило не больше двухлетнего содержания номиата из пяти с половиной тысяч бойцов. Имея от роду шестьдесят восемь лет, фараон, как и положено, выглядел лет на двадцать – двадцать пять. Искусство Хранения тела давно прекратило в Египте свое развитие, поскольку дошло до своего предела -  вот уже третья Династия подряд восходила в Свет, имея «молодые» тела. На лице фараона сейчас почти не было косметики, и молодая, цветущая кожа резко отличалась от тоскливого, затравленного взгляда давно состарившихся глаз.
День за днем приходит сюда фараон нижнего царства. В мире всегда что-то меняется, а он приходит сюда, даже когда случается непоправимое. Он приходит сюда и на следующий день. Каждый раз, когда он, задерживая дыхание, медленно переступает золотой порог, он силится вспомнить что-то очень, очень важное. Так уже когда-то было, и  не раз. Как пролетающие и улетающие в сезон птицы, как разливы Хапи, как восходы и заходы испепеляющего летнего солнца, как в сезон дождей догоняющие друг друга капли. Каждый раз он силится, и каждый раз не может вспомнить.
Пол и потолок Священного Места облицован мидийским мрамором розового оттенка, стены инкрустированы желтой иранской яшмой, по углам Пентаграммы – колонны из зеленоватого китайского нефрита. Пентаграмма ярко освещена лампадами, во множестве горевшими здесь.
Фараон Нижнего Царства Бокхорис снова и снова читает историю своей страны, запечатленную на стенах пентаграммы, от полу до потолка. Никто не знает точно, как много здесь написано. Никто точно не знает, кто создает эти надписи. Никто точно не знает, кто стирает их. Никто точно не знает, кто пишет поверх стираемого.
Много-много лет назад Великий Египет был создан Великими Богами – Гермесом Трисмегистом, Тотом и Птахом. Они научили египтян земледелию. Они заставляли Великий Нил ежегодно разливаться, принося земле Египта немыслимое плодородие. Они научили египтян скотоводству, даровав возможность пользоваться животными, что прежде были дикими. Они научили египтян письменности, даровав распознавание значения символов. Они даровали искусство архитектуры, ирригации, знания хода звезд и влияния светил. Все это сыпалось как из рога изобилия.
Главный Дар Богов – Всеобщая Любовь правила миром Египта. Все, от мала до велика, от жрецов, до простых людей были преисполнены этим чувством, и никто не желал иной судьбы ни себе, ни другим. Стоило чего-либо захотеть объединенному в порыве всеобщей любви народу Тха Кемет – Черной Земли, оно тотчас же являлось.
И гигантские плиты из каменоломен мгновенно перемещались в нужное место – пирамиды - посмертные обиталища живущих. Египтяне вполне могли обойтись без всех дарованных искусств ремесел и умений, но народ, пожелавший получить частичку Богов, получал всё, чего хотел.
Египтяне общались с богами через Жрецов, в помещении, названном Пентаграммой Общения. Сначала она была одна,  появившись сразу и ниоткуда. Все последующие были построены уже руками человеков, что обратились к богам, и те указали, где находятся исходные материалы, как их доставить и обработать. Сами Боги появлялись только жрецам и только в Священных Пентаграммах. Боги разрешили себя изображать в виде людей с головами животных, хотя на самом деле являлись взорам жрецов в формах, не имеющих ничего общего с действительностью: Тот виделся как длинное трубчатое создание, по которому мчались мириады звезд-крупинок, Птах представлялся в виде пульсирующего потока полупрозрачной жидкости. Гермес Трисмегист был светом, волшебным светом. Поэтому их официальные изображения соответствовали Длинноносому Ибису, Орлу, с телами человеческими, а Гермес изображался в виде открытой книги с сияющим глазом посередине. Все люди знали о том, что эти изображения не соответствуют тому, как Боги отражаются в мире людей, но все равно, сердца переполняла любовь и благость от сознания причастности к Создателям. В начале времен жрецы часто обращались к Богам с мольбами предстать перед ними в истинных образах, и всякий раз получали один и тот же ответ – «мы действительно таковы, какими вы нас видите».
Вместе со своими Богами Египет достиг небывалого богатства и могущества и по праву носил имя Прародителя Всех Цивилизаций. Потом Боги начали исчезать – сначала исчез Сверкающий ветер -  Тот. Потом исчез пульсирующий поток – Птах. Потом погас Свет – Гермес Трисмегист. Вместе с ними перестали появляться новые знания, которые нёс Тот, умения и ремесла, что нес Птах, и всеобщая Любовь, которую источал Гермес.
Великий Маг и Отшельник, единственный из всех царей Египта, ненавидимым всей Жреческой Кастой – фараон Эхнатон (названный сыном Атона) пять месяцев провел в Пентаграмме в отшельничестве, запертый, без воды и питья. Он пришел к выводу, что Боги умерли, и что нужно искать и найти новый источник Света. Выйдя из добровольной темницы, он увидел свет Солнца, и провозгласил новую религию, Нового Бога, Новый Светоч. С отчаянием обреченного, Эхнатон стал насаждать новую религию, призванную вновь сплотить потерявший единство народ.
Бокхорис опустил взор и грустно думал: «Все знания, умения, искусства, ремесла, на столетия опередившие другие цивилизации, еще долго позволяли Египту быть первым во всем Мире. Однако главное – непосредственное воплощение любой Мечты, стоило только народу этого страстно захотеть, было утрачено навсегда. Уже не возводились волшебным путем пирамиды – усыпальницы просто вырубались в гигантских скалах. Будучи внешне не менее величественными, они уже не несли магической сущности, а были плодами рук человеческих. А люди уже не довольствовались своей ролью в обществе. В стране рос разлад. Словно подросшие дети, после кончины родителей, они стремились захватить как можно больше ничего уже не значащих государственных постов и символов  верховной власти. Положив на дело реформы остаток жизни, Эхнатон признал ложность своего пути и отбыл в море на своей царской лодке к своему ложному богу, чтобы уже не вернуться»
Вот и теперь, стоя в Пентаграмме, перед штурмом города неприятелем, в последней попытке обреченного, стоял фараон Нижнего Царства Бокхорис, в последний раз вслушиваясь – не возвратились ли чудесным образом Боги. Боги всегда приходили сами, либо не приходили совсем. Призвать их было нельзя. Спустя три часа обреченного ожидания сердце Бокхориса наполнилось отчаянием – это значит, что и сегодня Боги так и не появятся.
Вдруг фараон боковым зрением увидел трепещущий силуэт, промелькнувший под сводом. Невероятно – это была летучая мышь. Это действительно было что-то новое. Летучие мыши никогда не пробирались сюда. Потом случилось и вовсе удивительное – мышь ринулась на одну из ярко горевших лампад, долго и яростно верещала, и упала обгоревшим трупиком. Бокхорис с отвращением отбросил горелую плоть, и вышел из помещения, заполнившегося запахом горелого мяса. Смущению в его душе не было предела.
*
С другой стороны крепостной стены другой человек был не менее смущён и напуган. Что-то с самого начала пошло не так, Шабака чувствовал это всем своим существом. Кто-то очень могущественный, несомненно поймал его душу в сети Заклинания Четырех Лун.  После этого остается только один шаг для того, чтобы дотянуться и до тела. Египет в лице Верховных Жрецов не владел этим искусством, а от Великих Мудрецов Шабаку сейчас отделял Великий Нил – непреодолимое  препятствие для Владеющих Тьмой.  Это Шабака знал совершенной точно, совершенно точно он знал и о то, что никого из Владеющих Тьмой по эту сторону Непреодолимой Преграды нет.
Потому как настоящее Имя Шабаки было Онока-Оло-Твамба-Приам-Зулу-Кого-Кве. И этого не знал никто из ныне живущих на этом свете. Кроме самого Шабаки. 
Выглянув из шатра, Шабака велел ординарцу позвать Нилууку – воина, раненого в предыдущем бою, а потому, не участвующего в подготовке к вторжению. Никого из готовящихся к ночному бою трогать нельзя – все они -  части одного механизма, действующего согласованно только тогда, когда совершенны все его части.
Нилуука через несколько томительных минут был в шатре со своим воинским начальником и его штатным колдуном, прикомандированным к Черному Отряду Теми, Кто Знает Путь. Медлить было нельзя, и Шабака, велел немедля раздеться Нилууке, а Лимбе – играть Песнопения Петуха и Жабы. Лимба немного удивился, но, посмотрев в суровые глаза боевого командира, вдруг осунулся и часто-часто забил в свои барабанчики. На этот раз в экстатический транс вошел и Нилуука и Лимба. Личность Шабаки растворилась в эманациях двух трансов. Сидя между двумя  Оставившими Первую Сторону Мира, сам Шабака обратился в ничто для Видящих. Он вытащил всегда имеющиеся у него длинные иглы таранги – лианы, убивающей даже баобаб.  Иглы использовались для духовой трубки – попадая в тела людей, эти метательные снаряды застревали в них, и вырвать их можно было, но только с кусками плоти, благодаря раскрывающимся в противоход острым и длинным зубцам на конце острия.
Шабака проворно проткнул иглами лоснящиеся черные тела в области солнечного сплетения, ощутив, как они пронзают трепещущие сердечные мышцы.  Покрытые прозрачными бисеринками пота мощные тела Обреченных вздрогнули в предсмертной тоске в тот момент, когда к ним прикоснулись розовые подушечки пальцев «Мболо» - того, кто пытался уйти от Внимания. Вздрогнули и тут же расслабились, покорившись неизбежному.
После нескольких скользких минут пространство внутри шатра сделалось зыбким, а свет непрочным, а ещё через минуту, Шабака увидел то, что хотел - источник опасности для своей жизненной силы. Это был нубийский царь Пианхи. Странствующий дух Шабаки нисколько не удивился ни тому, что почувствовал Врага так скоро, ни тому, кто именно решил убить его. Номарх Пианхи не принадлежал к Владеющим Тьмой, но был ими инициирован. Ему достало искусства поймать душу Шабаки в сеть, но он не в силах был уберечь свои тайные мысли от Странствующего в Духе. Война близка к развязке, и после взятия Мемфиса Шабака нубийскому царю был не нужен, более того – опасен. Эта истина была простой и очевидной, она лежала на поверхности сознания нубийца, и Шабака не стал далее влезать в глубины его души. Ему было достаточно.
Шабака деловито вырвал иглы за торчащие из тел хвостовики. Острые шипы в одно мгновение разорвали пульсирующие сердца Обреченных, и они повалились на пол, натужно дергаясь в конвульсиях. Шабака перевернул тело Лимбы на живот, серповидным кинжалом рассек кожу головы, содрал скальп, прорезав по сочленению затылочную кость, раскрыл череп, выдрал длинными черными пальцами с белыми ногтями узел равновесия мозга и проглотил его. Теперь на долгие девять дней его дух не распознают даже Великие Мудрецы. Уходя, он насухо вытер кровь с пальцев мелким, хранящим тепло песком.


 

Час собаки

В давние дни
доблестный старый
ас многомудрый,
храбрый и сильный,
странствовал Риг
по дорогам зеленым

Старшая Эдда. Песнь о Риге.


Усилием воли я открыв глаза и увидел её.
- Ваше Величество, прошу следовать за мной, - я не стал вытягиваться в струнку, как полагается человеку войны, а, напротив, склонив голову набок, пристально вгляделся в её глаза.
Глаза её были холодны и высокомерны. Несмотря на то, что все остальные были выше ее ростом, она все равно смотрела как бы с некоторого возвышения. Но было в её глазах еще что-то. Что-то вроде страха, или растерянности. Для нее это было почти одно и то же. Она впервые не знала, что ей делать. Вечно молодая, вечно прекрасная, всезнающая, всемилостивая. Та, пред которой благоговели закутанные в шафрановые покрывала сморщенные лысые монахи, живущие средь отвесных гор в десятки ри высотой. Та, что нагоняла страх даже на лохматых повелителей ледяных фьордов, из-под которых выплескивается горячее дыхание черепахи Ама, что держит на своем панцире весь мир.  Та, пред кем сгибали колени суровые шкиперы нижнего, водного мира. Та, которой нельзя было коснуться никому от Ривы до Аманакавы, от Сеглора до Мункоса.
- Ваше Величество, - повторил я.
- Нет! – она вскинула голову, будто пытаясь стряхнуть свой страх и сомнения.
Однако сейчас пора исцеления, пора очищения от грязи. Я сделал шаг вперед. Она закричала, закричала громко, безумно. Несколько человек повалились замертво. Я не повернул в их сторону даже взгляд. Несколько смертей после Истока Времени столь же мало имеют смысл, сколь иллюзия продолжения жизни оставшихся на ногах.
- Не-е-е-е-е, не подходи- те ко мне, - словно Черный Великан что есть силы саданул языком по ободу Драконьего Колокола. Колокола, молчавшего столько оборотов, некогда синего, а теперь едва краснеющего светила, сколько собирают в сезон жатвы маленьких зерен ситт во всей солнечной Амарии.
- Нет! – Не-е-е-е-е-ет!!! -  упруго задергался воздух, размывая очертания приближающихся вод.
Когда прошли все сроки, сбылись все пророчества, тогда были названы все Имена. Когда после всего этого ничего сверхъестественного не случилось, весь Мир замер в недоумении. Через неделю люди стали потихоньку возвращаться к обыденным делам. Но как бы из-под палки, затравленно и растерянно поглядывая наружу из-под нахмуренных бровей. Из них будто вынули стержень. Лишь дикари из страны Тадж, темноликие, черноглазые, широкоскулые и кривоногие, продолжали, как ни в чем ни бывало, свои дела. Они продолжали копать котлованы под фундаменты, месить глину, сеять песок и растирать алебастр для ремонта. До недавнего времени так моден был стиль страны Еэс. В ту ночь, в ту памятную для всех ночь, когда зловещая двойная звезда Иральта поднялась до верхней точки созвездия Сбруи, все дикари умерли. Умерли разом, все, до единого.
Местные, оставшиеся в живых, впали в ступор. Кого-то постигла паника. Кто-то метался из одного состояния в другое. Тогда старый хромой дервиш Суус по прозвищу «Гуляй-По-Воде», когда-то очень модный дервиш, четырнадцать раз умиравший на столбе на потеху публике, исцеливший, по слухам, четырех умалишенных в Приюте Зеленого Патрика. Так вот этот самый дервиш, что потерял всех своих учеников, от истинности которого отказались даже его собственные конфессионаторы, сопровождаемый только своей древней подружкой, старой каргой Удой, направился к престолу Императрицы. Он сказал ей то, о чем думали все.
Сказал Он: «Это ли то, о Чем Сказано? Это ли то, Чему Пророчествовали? Это ли Исток, К Которому Мы Все Должны Вернуться?»
Императрица, знающая все от Конца Времен и до сего мгновения, повелевавшая не повелевая, раскрывавшая не раскрывая, ведущая, но не зовущая за собой. Не она часть нас, но мы лишь часть её. Часть её сна, в котором она пребывала, бодрствуя каждое мгновение. Та, Что Ни Разу Не Произнесла Ни Слова, та, к которой никто не думал обращаться с вопросом, подняла глаза на старого Дервиша и сказала:
- Будет по слову вашему.
И в тот же миг небо рухнуло на землю, треснули горы и реки потекли вспять, и моря восстали стеною. И был мор, и глад, и стенания, и мучения великие, и погибель страшная…
Её уже держали Черные Стражи, заломив за спину руки. С пересохшей глоткой и странно пустой головой я подошел к Ней. Я подошел к ней, сжимая левою рукою меч, за ножны, у самой гарды. Затем я отпустил меч, достал из сапога походный нож с вороненым клинком. Посмотрел на её стройную фигуру, на копну непослушных, густых, рыжих волос. Глянул в зеленые глаза. И перерезал ей горло.

Когда меня везли в интенсивку, голова моя болела страшно, но сил сказать об этом у меня не было.

 

Глина и огонь
Я помню, что тогда же меня спросили,
какъ я смотрю на переходъ в наступленiе
революцiонными войсками, с комитетами во главђ.
Я ответилъ, что, какъ русскiй человђк, я очень хотђлъ бы,
чтобы оно завершилось побђдою, но, какъ человеку военному,
сорокъ летъ вђрившему въ незыблемость
принциповъ военной науки, мнђ будетъ
слишком больно сознавать,
что я сорок лђтъ ошибался.

П.Н. Красновъ «На внутреннем фронте»

И было их семеро вестников: и Рафаил, и Уриил, и Салафиил, и Иегудиил, и Варахиил, и Гавриил. И был среди них Тот, кто как Бог. И предводительствовал он воинством небесным, и звался он Михаил.
Когда я очнулся в палате, первое, что я услышал, было: «Доставил ты нам хлопот, братец! Голову разбил, как упал. Ну, да ничего, до свадьбы заживёт»
Очнулся я просто, как-то даже буднично, катетер беспокоил уже не сильно. Позже я научился обходиться без него. Обрывки воспоминаний и вызывали ощущение тошноты. Нога ныла и дергала, но лежать следовало неподвижно. Я решил отвлечь себя разговором с обитателями палаты.
Повернув голову налево, я увидел Андрея, читающего книгу.
- Об чём книга? – спросил я и удивился своему голосу, глухому и тусклому.
- Это Ян, «К последнему морю», про Чингисхана, - ответил Андрюха и улыбнулся мне, - как самочувствие?
- Зацепись, - скривился я, -  Интересная книга?
- Увлекательная. Дать почитать?
- Пока нет, голова кружится, давай просто поговорим. Я собственно на истфаке учился, дошел до третьего курса. Но меня больше интересовал Древний Рим и гражданская война. Наша гражданская война.
- А что, и в древнем Риме гражданские войны были?
- Да. Например, Юлий воевал с республиканцами, побил их, и стал Цезарем, императором.
-  А почему  именно древний Рим?
- Во-первых, источников много, а потом, после падения Римской империи, когда её гунны разрушили, мало чего интересного – Тёмное Средневековье, унылые века. А ты-то, отчего Чингисханом заинтересовался?
- Ну, как же, мы ж заслонили Европу от разрушения татаро-монголами. А вот у Яна - Чингисхан, оказывается, чуть ли не до Испании дошел, огнем и мечом.
На этих словах Андрюха  приостановился, поскольку вошел Семеныч:  «Привет прибывшим с того света!» - я кисло улыбнулся.
- Про чё разговор? Про татар с монголами? Ну и что вы про них знаете?
- Да вот, тут у Андрюхи книга, ну… обсуждаем…
- Вон оно как. По романам историю. По Яну, - посмотрел на обложку, - Иго монгольское, по Пикулю – русско-японскую войну.
- По Толстому – «Войну и Мир», - вставил я,  все засмеялись.
- Ну а если всерьез, кто-нибудь историю помимо школы изучал?
- Вообще есть тут у нас  историк один, - махнул подбородком в мою сторону Андрюха.
Мне было лестно оказаться в чем-то более образованным, чем другие, но, заулыбавшись, я скромно заметил: «Как бы не совсем историк - учился на истфаке».
- Да ну. Надо же, надо же, - потер руками дядя Валера, как называл его Андрей, - и что думает уважаемый историк по поводу татаро-монгольского ига?
Нога заныла сильнее, я поморщился, но усилием воли заставил себя думать над заданным вопросом.
- Насколько я помню курс отечественной истории, - начал я, с натугой преодолевая боль, - настоящее, то есть первое имя Чингисхана было Удегей, произошел он из Монголии, а потом завоевал Китай, Индию, Среднюю Азию, заставил Россию платить дань, основал Золотую Орду.
- А Россия, то бишь Русь, была самым передовым, то есть самым просвещенным государством Европы - когда вся Европа ходила немытая, у нас в каждом дворе баня была. И вообще, - продолжал  Андрей, размахивая руками, изображая, видимо, баню, - Русь называли страной тысячи городов. А Ярослав Мудрый свою дочь выдал замуж за французского короля.
- В каком году это случилось? – вдруг перебил его Валерий Семенович.
- В тыща … э-э-э. Ну, при Ярославе, вобщем.
- Ну, а все-таки, - не унимался Семеныч.
- Ну, не помню я, - лучезарно улыбаясь, парировал Андрюха.
Все засмеялись. А Семеныч, вдруг, наклонившись ко мне, очень тихо сказал: «Похоже, ты восстанавливаешься – когда вчера тебя в реанимации с пола дежурный врач поднять решил, ты его опрокинул и руку сломал, а он хирург, и вес  - сто восемь кэгэ» С этими словами Семеныч мне подмигнул, от этого жеста мне стало жутко, я покрылся холодным потом. «Это что же, мля, не сон, что ли был, про этих монстров-оберстов? Нет, стоп, крыша уедет, хватит». С этими словами гадко заныло, заболело, задергало в прооперированной ноге, я прикусил нижнюю губу, скривился. Когда боль стала совсем мерзкой, вошла вся сияющая медсестра.
- А вот и промедольчик, - и вкатила  мне укол в бедро, откинув простыню, с явным интересом разглядывая мою наготу.
Через минуту стало легко и беззаботно, жар волною прорвался к голове, я улыбнулся и уснул. Проснулся я  быстро. В палате уже вовсю обсуждались исторические темы. Меня всё ещё немного тащило, было легко и просто. И не больно.
- Дети мои, - ласково говорил Семёныч, - существуют в истории загадки намного более серьезные, хотя сами историки предпочитают о них помалкивать; эти загадки расположены не на окраинах научного знания, не на горизонте, за которым начинается неизвестность, а в самой сердцевине той истории, которая считается прекрасно изученной, которая в школьных учебниках подробно расчислена по годам и событиям, прослежена вдоль и поперек, - то есть той самой истории, которую мы, как нам представляется, знаем превосходно.
Начнем с того, что вы все считаете, что Орда пришла с далекого Востока, из Монголии, захватила много стран, включая Китай, завоевала Русь, прокатилась на Запад и даже дошла до Египта и посадила там династию мамелюков. При этом существует версия о том, что Русь была завоевана крестоносцами. Однако, с какой бы стороны не происходило вторжение, завоеватели должны были столкнуться с казаками. Свидетельств тому нет. Не подтверждается первоисточниками. Или вот еще пример: родиной Чингиз-Хана  считается Каракорум, однако на том месте, где его ищут историки, никакого Каракорума нет, зато на Дону есть до сих пор город Семикаракорум. Еще пример. Если вас спросят, где находилась знаменитая Троя, то все ответят – в Малой Азии, где её якобы раскопал Шлиман, меж тем город Троя был и в Италии, и есть до сих пор. Была Троя и во Франции, Труа сейчас называется, до сих пор живет и здравствует. Или вот еще. Средневековые источники много и со вкусом упоминают о больших войнах и малых столкновениях монголов с Польшей и Венгрией. Ничего вроде странного нет, Татаро-Монголия действительно воевала и с поляками и с венграми. В одной из крупнейших битв Батый, как утверждают источники, нанес поражение войскам венгерского короля. Однако! Описание этой битвы в точности, повторяю, в точности, соответствует описанию битвы при реке Калке, между монголами и русскими. Или вот еще, на закусочку: был у нас такой замечательный хан – Тохтамыш, когда он был маленький, всем заправлял его темник – Мамай, и творил он, что хотел, помните, «нашествие Мамая». Затем Тохтамыш подрос и Мамая-то разбил и законную свою власть восстановил. Разбил, кстати, при помощи русского князя Димитрия Донского. Однако! За сто лет до того был еще более замечательный хан – Тахта! И когда  Тахта был маленький, всем заправлял его тёмник Ногай, которого Тахта потом разбил. А при Тахте, тем временем был русский князь Дмитрий Переяславский. И все события – один в  один. Мало того! При хане Чанибеке, в 1341 году был такой русский князь Симеон Гордый. И энтот самый Симеон с войском псковским воевал немца в Ливонии, разбил немца и всю южную Ливонию на разор пустил. Потом с Псковом поссорился, а на Новгород уже почти собирался войною идти, да народ Новгородский вовремя бояр своих поубивал и насилия не допустил. Известно, что Симеон тот бо-о-о-льшим влиянием в Орде пользовался, часто туда ездил за поддержкой и ясаками – разрешениями на власть. После смерти Симеона Гордого в 1359 году была смута велика между его сыновьями, и за 22 года сменилось 25 князей. Однако! С 1255 года, всё то же самое происходило с Александром Ярославичем, по прозвищу «Невский»: и с немцем война, и в Ливонии разор, и ссора с Псковом и Новгородом, и частые поездки в Орду, и смерть, и смута меж сынами…
Таких примеров Семеныч приводил еще множество. Потом пришла очередь второй дозы промедола, как всегда вовремя. Я уже начинал скрипеть зубами. И вот, когда жаркая волна смела все ощущения тела, мерзкую, выматывающую боль, принесла облегчение, к моей кровати подсел Семеныч. Выражение лица сменилось с ироничного на озабоченно-сосредоточенное.
- Короче, продолжим.
Я вздрогнул, заозирался вокруг. Какой-то кошмар.
- Не волнуйся, нет никого, курить ушли.
- Семеныч, ты это… - мой собеседник жестом остановил меня.
- Соберитесь, юноша, Вы слишком вошли в роль, - прищурив глаза, злобно прошипел Семеныч, - Ваша первичная личность, и это видно без сканирования, рвется наружу, а Вы никак не найдете в себе мужества и решимости не прятаться за ширму сознания донорского тела! Достаточно одного волевого усилия. Нужно просто прыгнуть, как при десантировании. В конце концов, Вы – офицер, а не курсистка Смольного института!
Я молчал – все это было как в фантастических романах, но шутить по поводу больного воображения почему-то не хотелось. Семеныч, раздраженно выдохнув, откинулся на спинку стула.

- Ну, ничего не вспоминается? Я только что, почти дословно повторил то, в чем Вы после дали подписку о неразглашении.
- Спать хочется, аж жуть, - ответил я, закрывая глаза, и через секунду провалился в небытие.

 

Золотая дверь. Май

Когда Альом, клирик, увидел, что никто не осмеливается туда войти,
он вышел вперед и сказал, что войдет туда… Когда же он был
уже внутри… а те, кто стояли на стенах, встречали его,
сбрасывая огромные камни… он выхватил нож,
кинулся на них и заставил обратиться в бегство…
И тогда он крикнул…:Сеньоры, идите смело!
Я вижу, что они отступают в полном
расстройстве и бегут!»

Рыцарь Робер де Клари, вассал мессира Пьера Амьенского.

Время шло, наши спутники – Аи и Тиу - продолжали по ночам пробираться к городу Тину. Он находился почти на границе Верхнего и Нижнего Царств, хотя сейчас говорить о двух Египетских Царствах, было поздно.
-  Зачем нам в Тин? -  растерянно спросил Тиу, будто человек, что зашел в лавку портного, и забыл о предмете покупки…
-  Мы должны найти Пелея и Фетиду, они живы -  у них девять лет назад родился сын. Мы заберем его и вернемся на Север.
Примостившись у маленького костерка, приготовляя немудреную пищу из пойманных здесь же крыс, и непонятно откуда взявшегося луку. Наши герои сейчас почти не отличались от тысяч и тысяч оборванцев. Нубийских воинов явно не хватало для того, чтобы полностью контролировать внезапно доставшиеся им территории, а эфиопы, особенно по ночам, были слишком заняты местными женщинами.
Город Тин представлял собой весьма жалкое зрелище – наполовину разрушенный, в проплешинах пепелищ. Ветер то и дело поднимал маленькие смерчи из белесого пепла. Во многих местах на навесах внутренних двориков болтались трупы повешенных противников нового режима. Частью - высушенные палящим солнцем, частью продолжающим гнить, распространяя зловоние. Черные и страшные, с высунутыми языками и скрюченными конечностями, тела привлекали великое множество мух. Падальщики, черви, скарабеи, уже не одну неделю праздновали свой пир. В их памяти на многие и многие поколения останутся большие черные люди – великие боги изобилия.
Величественные здания и храмы, разграбленные, частью сожженные, хмуро возвышались над стенами и жилыми кварталами. Огонь не смог серьезно разрушить мраморные постройки, и спутники, поспешили укрыться в небольшом храме Артемиды-Охотницы (поклонение Эллинским богам в Египте не преследовалось, правда и не особо приветствовалось). Аи ловко забил несколько крыс – другой пищи не осталось. Выбрал уголок поукромнее и изжарил потолстевшие за время войны тушки.
- Как мы найдем этих самых Пелея с Фетидою?
- Будем смотреть и видеть. Но найти – не самое главное, нам нужен их старший сын, а мне – твоя помощь, без которой ничего не получиться. Мне нет хода к реке Харона.
Упоминание перевозчика душ мертвых заставило Тиу поежиться. После всего виденного, он уже не очень боялся смерти, но перспектива личного знакомства с Хароном, будучи еще живым, насторожила Тиу. В Египте культ мертвых был куда понятнее и не такой страшный – ну кошки, ну воскурения…
На это Аи ответил Тиу, что сейчас в Египте всё смешалось, в том числе и входы в подземные царства, и что духи могут встретиться в совершенно не положенных для них местах, Потом ободряюще похлопал его по плечу, и протянул замечательно прожаренную молодую крысу. Засыпая после еды, Тиу подумал о том, что, несмотря на тяжелый пеший переход, силы их только укрепились, а уж Аи и следа не имел от недавней раны.
- Ты поспи, пока, а я огляжусь, - сказал Аи, и Тиу проворно зажмурил глаза - он до сих пор он не мог привыкнуть жутким манипуляциям жреца с силой всеведения. Волосы встали дыбом, руки и ноги похолодели, заныли зубы, страшное беспокойство от невозможности укрыть даже самые потаённые мысли, но Тиу не спешил открывать глаза – он знал, что если он их откроет, будет ещё хуже.
- Нам пора, через час будет поздно! 
Солнце золотило краешек неба, спина Аи серым пятном маячила впереди, Тиу едва поспевал за ним, даже переходя на бег. Они стремились к Красным Воротам города. Никто не остановил, не окликнул.
Возле самого подхода к воротам, поворачивая с очередной темной улицы, двое загулявших нубийских солдата, вдруг преградили им дорогу. Вопреки ожиданию, Аи не стал притормаживать, а, растопырив руки, приблизился, взял за головы заметно более низких солдатиков и с немалой силой свел их вместе, после чего заколол одного из них своим посохом, а другого – выхваченным у него же мечом. Один нубиец, захрипев, умер сразу. Другой еще долго пытался лежа на боку, перебирая ногами, унести с собой свою смерть. Отерев меч об одежду убитого, Аи бросил оружие Тиу, и знаком показал к выходу из города.
С семьей Пелея они столкнулись внезапно. Гибкий блондин выхватил меч, явно греческой работы, прикрывая небольшое семейство, состоящее из жены и двух маленьких детей.
- Пелид! - бросил ему по-эллински Жрец, - Ахиллес с тобой?
Мальчик лет восьми-десяти прижался к руке матери.
- Твой сын нужен Элладе, ты ведь знаешь предсказание.
- Он еще очень мал, - вмешался, было, отец мальчика.
- Самое время – светила благоволят. Где тут у вас старый грот, называемый «Черным громом»?
- По этой дороге почти полдня пути, - показал рукой Пелей в сторону занимающейся зари.
- Бегом в Панополь, к кравчему, Систерцию, что на круглой площади.  Вот золотой знак, передай его. А эти  - деньги на путь. Нам нужен лишь Ахилл.
Слегка всхлипнув, мать наскоро прижала мальчика к себе, и на удивление легко и быстро отдала его Аи. Он молча подхватил мальчонку на руки, посадил на плечи и помчался на восток. Тиу еле поспевал за ним. Огромной неслышной серой тенью впереди мчался Пес Гарм, выискивая безопасные тропы и указывая путь.
Грот под названием «Черный Гром» нашелся к тому моменту, когда солнце всходило в зенит. Как ни странно, но в этих равнинных местах действительно оказался грот, и войти в него можно было со стороны вод Нила. Добежав до входа, Аи остановился, сказал, что ему далее нельзя, передал мальчика из рук в руки. Мальчик, находившийся до поры в каком-то трансе, вдруг проснулся, спокойно слез с протянутых рук, и сказал, вдруг, обращаясь непонятно к кому – «нам туда, мне показывали».
Аи снабдил Тиу подробными инструкциями: Спускаться следовало долго, более светового дня, соблюдая осторожность в темноте. Затем отдал последний запас пищи, но посоветовал съесть его гораздо раньше, чем они достигнут середины пути. В конце пути, когда они достигнут Стикса, следует раздеться. Ничего непредвиденного быть не может.  Стикс – единственная подземная река в этом месте, а Харон хорошо знает предсказание об Ахилле, правда может не помнить о спутнике, может потребовать дань – или глаза, или память. Аи ненадолго задумался и забрал у юноши меч.
- Почему ты не полезешь, сам, Жрец?
- Если полезу я, то Харон заберет жизнь у всех нас.
- Мальчонку искупаешь, только не утопи. А насчет своих возможных потерь, то не особо беспокойся – Боги сторицей возместят все то, что ты потеряешь, верь мне.
- А назад как? Также?
- Вы, юноша стоите на пороге судеб цивилизаций, а торгуетесь как на базаре. Назад – все просто, даже не беспокойся. Весь Олимп следит за процессом. Вытащат, слово даю. Выражаюсь понятно?
Тиу, вдруг все стало ясно, будто прежде он часто слышат подобные речевые построения. После чего начался спуск вниз, который отнюдь не был ознакомительной прогулкой. В ссадинах, синяках от бесчисленных падений  на мокрых камнях, с потерей половины из запасов еды (благо, хоть вода осталась). Со встречей с выводком змей, от которых пришлось уходить мучительно медленно. Время потеряло счет, когда сбитые в кровь ноги Тиу вступили в какую-то жидкость, без запаха, но неприятную и совершенно непрозрачную – глаза, привыкшие  к свету неведомых светящихся созданий, смогли оценить её непрозрачность. Тиу, как мог, оберегал Ахиллеса, правда, пару раз не удержал, но тот держался молотком.
- Это хорошо, что вы не стали тратить время на болтовню с живым светом, и не пытались соблазнить пещерных нимф, - Харон сидел в своей Ладье, опершись на правую руку, и говорил хорошо поставленным голосом человека, привыкшего общаться с большой аудиторией.
- Там были только змеи, а свет – от мотыльков. И голос у Вас красивый, - пробормотал Тиу, обрадованный близким концом пути.
- Бабы, знаешь, они все… Что до мотыльков, то здесь не только с насекомыми заговоришь, когда нет никого. А  голос у меня такой, как положено, юноша, здесь порой такая толпа собирается… Нужно, чтоб до каждого дошло.
Тем временем Ахиллес впал в состояние какой-то отрешенности. Он стоял, закатив глаза, не видя и не слыша происходящего.
- Итак, мальца раздеть, и искупать. Только не утопи, он хотя и герой, но маленькой. Голову постарайся подольше подержать – она ему ох как пригодится. Вот так, так… и руки, так, хорошенько. Да за ногу, за ногу, да хоть за пятку, как его еще держать.… Вытаскивай.
Вытащенный Ахиллес заметно дрожал, и с благодарностью принял те лохмотья, в каких спустился. Но тут не удержался, оступился и упал в реку сам Тиу.
- А! Ты посмотри на него, Харон! Каков, каналья! Сам додумался! – совсем другой голос, более молодой и задорный, сказал и рассмеялся. Рядом с Ахиллесом, который на вид вдруг стал годов на четырнадцать, стоял бородатый здоровяк.
- Ну, да ладно! Ни обычаев, ни предсказаний нарушать не будем. Ты, Харон, каковую плату берешь? Зрение, либо память? Быть посему. Зрение заберешь лет через тридцать, чтоб он у нас тут мог все сам увидеть, а вот память придется забрать у потомков, чтоб до конца дней своих так и не смогли вспомнить кто он и откуда.
- Ну, как тебе Зевсово решение? А!  Инок по имени Хомер?
Тиу онемел от удивления: Лишь второй раз за восемь лет лягушонка-Тиу назвали храмовым именем. И назвал его сам Великий Зевс-Громовержец. Тиу узнал его по многочисленным изображениям эллинских художников.
- Пора наверх, - резюмировал Зевс и испарился, исчез, словно утренний туман.
Как ни странно, ни Харона, ни реки мертвых позади Тиу уже не было, однако Ахилл, лукаво улыбаясь, протянул ему свою руку, и Тиу ухватился за широкую, сильную ладонь с длинными, цепкими пальцами. Путь наверх занял гораздо меньше времени, поскольку Ахиллес, ставший невообразимо ловким и сильным, нёс Тиу, взяв его под мышку, словно бурдюк с вином. Тиу нашел, что в сложившихся обстоятельствах быть бурдюком гораздо приятнее, нежели нянькой, спускающейся в Аид. 
На выходе, как ни странно, их никто не ждал. Совсем никто. Запаниковавший Тиу был немедля остановлен Ахиллесом, который за время подъема стал выглядеть лет на двадцать восемь - тридцать. Он был высок ростом, но не огромен, чрезвычайно мускулист, гибок и подвижен, красивое, слегка надменное лицо его выражало сосредоточенность. Изредка бросая пристальный взгляд на Тиу, он немедленно возвращался к точке где-то за горизонтом.
- Спокойно, спокойно, молодой! Чего ты бьешься, как рыба об лед? – заявил  Ахиллес и, вдруг, залепил Хомеру увесистую оплеуху. Тиу после оплеухи несколько пришел в себя от резкой смены ролей, оттого, что маленький мальчик превратился во взрослого командира.
- Сейчас, курсант, - продолжил Ахилл назидательным голосом, - самое время стать более мобильными, другими словами - овладеть средствами передвижения. Учитывая сложившуюся диспозицию, это должны быть лошади. Предпочтительно арабские. Арьергард Гаунга - там сотни две сабель из Палестины, и они сейчас где-то в километрах двадцати отсюда по направлению северо-запад.  Побежали, курсант, научу конокрадству.
С этими словами, смысл которых едва-едва доходил до сознания Хомера, Ахиллес действительно бодро, но экономно вскочил, махнул рукой за собою и побежал в сторону клонившегося к горизонту Солнца-Ра.
Через час довольно интенсивного бега, Ахилл скомандовал: «Шагом!», и перешел на быстрый шаг.
Через небольшой период спорой ходьбы, Ахиллес повел носом по ветру, будто принюхиваясь, остановился сам и остановил Хомера.
- Чую нехорошее, - заявил он, - курс практической магии на втором этапе пришлось-таки пройти.
Ахиллес быстро палочкой нарисовал круг с птичьей лапкой вписанной внутрь круга, поставил Хомера посередине и той же палочкой накарябал на спине и груди какие-то знаки. Это было болезненно и неприятно -  Хомер заметно морщился. Потом Ахилл пытливо разглядел Хомера, удовлетворительно хмыкнул, и снова махнув рукой, побежал.
- Раз, два, три! Раз, два, три, четыре! Не ленись, пехота, не в кевларе бежим, и ДБРД с полным боекомплектом с собой не волочем. Считай, что в Крыму фитнессом занимаемся! – бодро заявил Ахилл.
- Что такое Дэ-бэ-эр-дэ? – спросил слегка ошарашенный Хомер.
- Деструктор базовый ручной десантный. Но здесь таких нет.
Хомер запутался ещё больше, но вопросов, на всякий случай, решил больше не задавать.
Горизонт вдруг стал заволакиваться тучами, что было очень странно для этого времени года. Однако Ахиллес обрадовался и заявил Хомеру: «О! Уже и арабов для нас начали отсекать!»
Не более чем через сорок минут Ахиллес и Хомер настигли полосу удивительной сухой грозы и заметили конный отряд, который с трудом удерживался седоками от рассеивания по полю испуганными громами и молниями запасными лошадьми.
Отряд состоял из одной, а не из двух сотен сабель, но зато в обилии были запасные лошади. Хомер впервые видел арабских лошадей, и отметил про себя, что они помельче и посуше, нежели местные.
- Chto-to, blyad’, ih vsyo  men’she i  men’she  s  kagdym  razom, - зло выругался на незнакомом языке Ахиллес, и, повернувшись к Тиу, добавил, но уже по-эллински:
- Стой здесь, подойдешь, когда позову, – скомандовал Ахилл и стремительно побежал прямо к конному отряду.
Никакого конокрадства, которого ждал Хомер, не случилось. Однако случилось что-то совсем странное. Ахиллес вдруг возник в самой гуще воинов пустыни, и в это место тотчас  начали с остервенением бить молнии. Несколько конников упали в страшных посмертных судорогах. В самого Ахиллеса, Хомер мог поклясться, что видел это, попало не менее восьми молний кряду, после чего всё прекратилось. Ахиллес в платье зеленого шелка, с бородой, завязанной косичками, спокойно стоял на выжженной в  камень земле и что-то непонятное кричал разбегающимся арабам.
- Это племя отаров, - сказал Ахиллес Хомеру, после того как подозвал к себе, - у них есть персональный военный бог Джабраил и я принял его облик...
- Но это же обман! – удивился Хомер.
- Не обман, молодой, а военная хитрость. Конечно же, я не бог, - потом, на секунду вскинув брови и поджав нижнюю губу, добавил, как бы размышляя вслух:  Хотя, в каком-то смысле, я - и есть он.
Тем временем отряд, в полном составе выживших после грозы, собрался вокруг Ахиллеса. Кто-то упал на одно колено, кто-то на оба, кто-то стоял, однако все спешились. Все хором, они довольно складно выкрикивали нечто воинственное и призывное. Ахиллес ответил им на незнакомом языке  сурово и явно утвердительно.
- Всё! Резюмировал Ахиллес -  теперь, когда они обрели Бога, им сам черт не брат - пойдут и в огонь и в воду, и головы сложат с радостью.
Поднял руки, грозно прорычал какую-то команду. Ахиллесу и Хомеру подвели коней.


System error…

- Аллё! Привет! Это Ник. Ты куда пропал?
- Привет! У меня комп завис. Похоже, надо систему переустанавливать.
- Ты хоть сохраниться-то успел? А то возвращаться на этап не хочется.
- Я «save» запустил, только не знаю, что из этого получилось. Я тебе завтра перезвоню.
- Завтра я с предками на дачу. Остальных я уже предупредил. Они сказали, что могут нас с тобой вообще на эмуляцию поставить.
- Ну и ладно, за один день далеко не продвинутся, пойму, что к чему.
- Меня зовут уже, давай, не пропадай.
- Не пропаду, пока…

 

Промедление смерти

…как тот у него подбородок рукою дрожащей
Тронув, хотел умолять, Диомед замахнул и по вые
Острым ножом поразил и рассек её крепкие жилы;
Быстро, еще с говорящего, в прах голова соскочила.
Шлем хоревый они с головы соглядатая сняли,
Волчью кожу, разрывчатый лук и огромную пику.
Все же то вместе Афине, добычи дарующей, в жертву

Гомер «Одиссея»

И тут корова Земун пошла в поля синие и начала есть траву ту и давать молоко. И потекло то молоко по хлябям небесным, и звездами засветилось над нами в ночи. И мы видим, как то молоко сияет нам, и это путь правый, и по иному мы идти не должны.
Всю свою сознательную жизнь он знал, что станет военным. В детстве в мечтах и играх он примерял на себя то камзол Бисмарка, то кирасу Карла Великого, а то и доспехи Фридриха Барбароссы.
Он хорошо помнил своего отца, полковника имперской армии. Командира панцегренадерной дивизии «Ниузикаа» группы армий «Юг». Он хорошо помнил его крепкое тело с длинными жилистыми руками, с перекатывающимися буграми бицепсов, с широкой ладонью, увенчанной длинными, породистыми, аристократическими пальцами. Он хорошо помнил тяжеленную цепь из красного скифского золота и овальную икону из белого золота нордлингов, изображающего скорбный лик крылатого небесного архистратига – символ Союза Михаила Архангела. Он хорошо помнил парадный мундир отца – черный, с золотыми погонами и разноцветными наградными планками и нашивками за ранения.
И было так – потомок, чувствуя славу свою, держал в сердце своем Русь, которая будет и есть землей нашей. И её мы обороняли от врагов, и умирали за нее, как день умирает без Солнца, не выпив Сурьи. И тогда становилось темно, и приходил вечер, и вечер умирал, и наступала ночь. А в ночи Велес шел в Сварге по молоку небесному, и шел в чертоги свои, и к заре приводил нас до врат Ирия.
Конечно же, он стал военным. Кем же ещё мог стать Рудольф Мария Франкенхаймер, сын Отто Франкенхаймера, полковника панцерваффе, погибшего во время неудачного покушения на Императора в Вильно. Сохранилась омноскопическая запись того памятного выступления Императора в Вильно по случаю юбилея Союза. Несмотря на грандиозность торжеств и немалые успехи, все понимали, что для юнионитов настали трудные времена. Официальное признание Союза со стороны Мирового правительства омрачалось целым рядом непонятных и жутких смертей руководителей люфтваффе. Самыми близкими императору по духу стали панцгренадеры. Вот и сейчас, среди особ, приближенных к Императору, восьмым слева, стоял высокий, красивый, едва начинающий лысеть, полковник танковых войск. Перед тем как прозвучал взрыв «вакуумки», этот самый полковник заметно нервничал, озирался, поджимал губы и морщил лоб. Потом внезапно развернулся, покинул строй, рванулся к императору, стоявшему отрешенно, будто и не касалось его ничто из происходящего вокруг.
От этого взрыва погибло на месте двадцать четыре человека, девятеро скончалось в больнице. Отто Франкенхаймер, разорванный пополам, жил еще тридцать пять минут и сорок две секунды. Все это время он пытался сосредоточиться на определенной мысли достаточно четко, чтобы она стала доступной для записи омнотехникой. Император не пострадал. Чудом. Или не чудом. На следующий день, бледный и сосредоточенный, Император обратился к нации. На словах он был более, чем краток, никого не обвинил.
- Я принял решение приоткрыть вам, живущим под этим небом свои мысли, чтобы вы поняли, что я жив.
Потом в течении десяти минут по всем государственным каналам транслировали полные и подлинные мысли и чувства императора. Это был действительно император, действительно живой и подлинный, живущий в настоящем со всеми времени.
Каждый школьник знает, что даже простой пехотный шлем позволяет улавливать омнопередачи, да так четко, что, при некоторой тренировке, можно проникнуть в личность координатора боя… В душе императора не было страха, не было скорби, не было сомнений. Там было только мужество и решимость. Личность поразительной цельности и прямоты. Мудрость императора не затмевали человеческие сомнения в том, что такой мудрости возможно достичь. Тех сомнений, что вызывали смертную скорбь великих мудрецов и пророков прошлого.
Миллионы людей стыдливо отводили глаза друг от друга, скорбя о своем несовершенстве. Миллионы плакали и не стирали слез. Миллионы  глубоко вдохнули полной грудью чистый воздух, наполняя им тело подобно тому, как душу наполнила чистота просветления.
Вот прилетела к нам птица, и села на древо, и стала петь, и всякое перо её иное, и сияет цветами разными. И стало в ночи, как днем, и поет она песни о Битвах и междоусобицах. 
- Курсант Франкенхаймер!
- Я!
- Выйти из строя!
- К начальнику училища! С докладом о состоянии дел во вверенном отделении!
- Чего стоим?! Бегом!
- Есть! – рука к козырьку, плавно и быстро. От козырька - резко и четко.
Всего на одну секунду он задержался перед матовой дверью в конце коридора на третьем этаже, вздохнул поглубже и сделал движение вперед. Дверь скользнула влево, молодой курсант шагнул внутрь, навстречу своей судьбе.
- Курсант Франкенхаймер прибыл по Вашему приказу! Во вверенном мне… - сидящий во главе стола начальник училища прервал докладчика.
В высоком старинном резном кресле сидел седой человек с крупными чертами лица, с плотно сжатой полоской узких губ, волевым квадратным подбородком, широкоплечий, коренастый, с небольшим брюшком. На плечах красовались погоны генерал-аншефа.
- Присаживайтесь, курсант Франкенхаймер – генерал-аншеф указал на стул с правой стороны длинного дубового стола, настоящего, не имитационного дерева. Напротив него, глядя, казалось в никуда, сидел тщедушный лысый человек с длинным горбатым носом в полевой форме офицера пехотных войск, «серых ваффе», без знаков различия, нашивок и нагрудных знаков. – Это – господин летнаб, третье отделение, - коротко представил маленького человека начальник училища.
- Сегодня, в шестнадцать восемнадцать, то есть почти два часа назад, - приятным баритоном начал тщедушный, - совершено покушение на Императора Союза. Император не пострадал, но погибло двадцать четыре человека, в том числе и Ваш отец.
Рудольф Франкенхаймер даже не заметил, как человек без знаков различия перевел на него испытывающий взгляд. Сердце колотилось все быстрее:  вот и свершилось то, чего всегда так боялась и ждала его мать.
- Вам известен принцип действия биовакуумной бомбы, господин курсант? – все тем же ровным том продолжил тщедушный.
Рудольф Мария сглотнул слюну и севшим голосом ответил, выкатывая из горла слова, словно листы горячего металла:
- Да. Взрыв продуцирует генетически измененный человек-генератор в любой точке, в радиусе до пяти метров от себя.
- Мы сейчас продемонстрируем Вам не вполне ещё дешифрованную копию омнозаписи этого события, - так же ровно продолжил господин летнаб, протягивая серебристый приемник, прикрепляющийся к мочке уха.
Да, это был отец. Рудольф узнал его. Узнал, распознал, почувствовал яснее, чем наяву. И сердце сжалось от осознания смерти самого близкого и самого уважаемого человека на Земле. Рудольф так и просидел весь сеанс омнозаписи с комком в горле, едва-едва понимая происходящее, но где-то в подкорке осталось чувство, что отец не причастен, он каким-то образом узнал, догадался, пытался защитить.
Потом, крепко сжав зубы, Рудольф выслушал генерал-аншефа. Выслушал стоя, вытянувшись по стойке смирно, попеременно то, опуская глаза, то, поднимая их на начальника училища, затем глаза застыли на царапине, едва различимой на дубовой створке большого окна. Он выслушал, что факты – упрямая вещь, что, хотя сын за отца не отвечает, но положение обязывает, как гражданина,  и как военного, пройти полную нейропроверку. Ему было приказано поступить в распоряжение человека с длинным горбатым носом в форме «серых ваффе» и сейчас же выехать в расположение третьего отделения – военной разведки. Наскоро собрав положенный ему, как будущему офицеру, «тревожный чемоданчик», точнее, просто дополнив его скудным содержимым тумбочки и пакетом документов, выданных в спецчасти, курсант выбежал во двор и сел в гражданский «Опель-капитан-эс-эль» цвета «лагуна»
Весь путь, до третьего отделения, около часа, в машине все молчали, а, так называемый «господин Летнаб» вообще превратился статую Будды, превзойдя, как казалось Рудольфу, по степени спокойствия, все реинкарнабулы этого самого Будды.
- Выходите, курсант! – это были первые слова «Будды», он произнес их после того, как машина остановилась. Господин Летнаб потянулся отрывать свою дверь. Рудольф Франкенхаймер, хотя и вздрогнул от голоса Летнаба, всё же справился с собой: хмуро и решительно он нажал на старомодную сенсорную кнопку, дверь подалась вбок и вверх, и он также хмуро и решительно вышел из «Опеля».  Рудольф шел за спиной Летнаба, опустив голову, однако, когда они подошли к КПП, и, поравнявшись, встали рядом, Франкенхаймер резко вскинул голову вверх и уже не опускал её.
После того, как были улажены все формальности, дверь мягко отошла в сторону и они вошли в святая святых Дальневосточного округа – здание штаба военной разведки. Они шли по хорошо освещенному коридору дикого сочетания цветов – зелени коврового покрытия пола и розовой миланской штукатурки стен. По пути им попался лишь один неприметный человек в погонах прапорщика, который, впрочем, тут же исчез за матовой дверью. Летнаб, чуть обогнав Рудольфа, остановился, и бесстрастно указал на одну из дверей. Вошел сначала Рудольф, затем Летнаб.
Навстречу им от прозрачного стола с объемным монитором поднялся огромный полковник с накинутым поверх мундира белым халатом. Едва заметно прихрамывая, совсем не по-военному, приблизился он к вошедшим, неуклюже щелкнул каблуками. Рудольф вытянулся струной, отдал честь. Летнаб отдал честь, ни в малейшей степени не изменив положения тела с чуть сутулыми плечами. Летнаб вообще всегда так двигался – туловище его, казалось, плыло над широко шагающими кривоватыми ногами, а руки никогда не описывали уставной траектории «вперед – до пряжки, назад – до упора».
Полковник медицинской службы представился как Андрей Александрович, протянул руку для рукопожатия. Летнаб без эмоций, по-деловому пожал её. Затем и ладонь Рудольфа Марии утонула в огромной и мягкой лапище доктора. Курсант снизу вверх посмотрел в усталые серые глаза, окинул взором темно-русые, седеющие по вискам, волосы, крупные черты лица, обтянутые смуглой матовой кожей. Полковник Сафронов напоминал огромного медведя-гризли, с самого рождения сознающего свою силу, и ни в ком не видящего серьезной опасности.
- Ну-с, молодой человек, - совсем не по уставу пробасил полковник, - глубокая  нейропроверка, процедура достаточно долгая, и, не скрою, тяжелая. Она не является обязательной даже по Закону Военного Времени. В настоящее время существуют более простые и эффективные способы точечного воздействия с целью получения информации. Но Вы у нас – случай нетипичный. У Вас, практически нет выбора. Я, конечно, обязан ознакомить с содержанием Вашего рапорта о проведении нейропроверки, а также возможность получасового общения с любым из имеющихся у Вас близких родственников. Однако, если выяснится, что Вас используют юнионисты даже втемную, помимо Вашей воли, это будет означать только одно, что мы откроем Вам глаза на Ваше положение. Лицам гражданским в таких случаях предоставляется возможность эвтаназии. Ну а Вы принесли присягу. Тем более, что теперешнее состояние военной медицины не в состоянии помочь Вам, если подспудное использование врагом будет доказано, - с этими словами доктор Сафронов нажал на клавишу, из принтера выскочил прозрачный листок с текстом рапорта.
Рудольф последовал приглашавшему жесту и присел в одно из черных кожаных кресел, закинул нога на ногу и углубился в чтение. По всему выходило, что он сам, своею рукой просил военно-медицинскую комиссию третьего отделения Дальневосточного округа открыть ему правду о самом себе. И всю полноту ответственности за полученные результаты он принимает на себя. Принимает на себя, полностью и добровольно, все возможные негативные последствия для жизни и здоровья. В рапорте было свободное место, куда следовало собственноручно записать имя человека, с кем он хотел бы посоветоваться перед процедурой.
Подняв глаза, Рудольф Мария увидел, что доктор занят какими-то бумажными делами, а Летнаб не моргая, смотрит на рапорт. Рудольф вдруг подумал, что почему-то не почувствовал его взгляда, словно Летнаба и не было рядом.
- У меня двое братьев, один погиб пять лет назад, второй после ранения, находится в госпитале Киевского военного округа, в коме, вот уже три месяца. Жива-здорова только мать. Я бы хотел поговорить с ней.
Курсант крепко сжал губы и стилосом убористым почерком вписал в рапорт полное имя матери, а внизу листа – свою подпись и дату.
- Вот и ладушки, -  не глядя на курсанта, сказал доктор, принял листок, положил себе на стол, - господин Летнаб Вас проводит, - махнул рукой в сторону двери и углубился в чтение. Как будто в тексте стандартного рапорта смог бы обнаружить что-нибудь новое.
Рудольф понял, что ему пора удалиться, встал, щелкнул каблуками, отдал честь и пошел вслед за Летнабом, который уже стоял у двери.
Суровое, громоздкое здание старинной постройки, аскетичный интерьер,  начищено все, что можно начистить. Только это отличало третье отделение от штатских контор. Да, еще бюрократы - все в военной форме. Конечно, Рудольф знал, что все здесь напичкано датчиками слежения и прочей мудреной техникой. Но его не оставляло чувство, что здесь всем абсолютно наплевать на его личную трагедию и на его личную судьбу. Снующие взад-вперед штабисты не просто клерки – это маленькие серые клеточки мозга военной разведки. Но есть еще и суровые командиры боевых групп, отчаянные ребята из оперативных работников, хитрые и изворотливые, но смертельно опасные внедренные агенты. И от мысли о возможной причастности к этому крепкому механизму, Рудольфу стало легче на душе, и боль утраты понемногу стихла, и сердце выровнялось, под стать строевому шагу.
Лифтовый сектор расположен здесь внутри здания, а не снаружи, как в столичных многоэтажках. И сами лифты – образец армейской лаконичности – большие матовые кубы, а не пижонские, прозрачные каплевидные сферы, что неугомонно снуют в управлениях банков, страховых обществ, управлений промышленных и торговых корпораций. Здесь лифт движется древним медленным и бесшумным способом, без модной озвучки и неоновой подсветки, превращающей любую белую нить одежды в светящуюся полоску. В самой столице, в Санкт-Петербурхе, Рудольф был от силы раз пять. Она ему не особо нравилась. Точнее сказать, первые три дня она приносила успокоение, но потом, потом начинался сплин, обычный русский сплин, Рудольфу хотелось беспричинно грустить и пить водку.
Войдя в лифт, вместе с рыжеволосой женщиной лет сорока, в форме капитана, Рудольф и Летнаб поднялись до четвертого этажа. Конопатая фройлян поехала выше. По четвертому этажу, как, впрочем, и по всему зданию, Летнаб перемещался свободно, как у себя на кухне. С попавшимися на пути тремя штабистами Летнаб поздоровался за руку, совсем не по-уставному, не поворотив головы, и не произнеся ни слова.
Последний кабинет с правой стороны длинного коридора отделялся от  основного пространства странной двойной дверью. За той дверью располагалась высокая стойка, разделенная на секции со старомодными видеофонами, что еще можно встретить в глубинке, где-нибудь в лесах Карелии, или отрогах Верхнего Урала, в старинных имперских почтовых отделениях.
- Право на звонок, - вскинул левую руку к стойке Летнаб.
Рудольф Мария, кивнув головой, проследовал к первой ячейке, набрал домашний номер, выслушал робота-автоответчика, отключился и на минуту задумался. Помедлив, написал старинным светопером двадцатизначный личный идентификатор матери, и стал ждать, пока древняя машина произведет поиск абонента в сетях операторов связи.
- Что там? – спросил Летнаб.
- Дома нет никого.
- По личному попробуй.
- Уже.
- Тогда жди.
Минут через пятнадцать проиграла незатейливая мелодия и приятный девичий голос произнес: «Абонент недоступен, или находится вне действия сети». Рудольф вскинул взгляд на Летнаба.
- Набери еще раз, но не нажимай на вызов, - отвернувшись в сторону, сказал Летнаб.
Рудольф накарябал идентификатор еще раз, и почувствовал на своем плече ладонь Летнаба. Слегка отодвинув курсанта от стойки, большеносый Будда в форме «серых ваффе» набрал какую-то длинную комбинацию цифр и пальцем показал на монитор.
- Сейчас будет информация.
За несколько минут ожидания настроение Рудольфа сменилось три раза: от нетерпения к беспокойству, а затем, и к тяжелой тревоге. Через четыре минуты пятьдесят восемь секунд протренькала озвучка – треск механической пишущей машинки. На мониторе высветилась одна и та же фраза на трех языках: на русском, немецком и инфра: «Абонент мертв. Обстоятельства выясняются».
Франкенхаймер вздрогнул от прикосновения руки Летнаба, как от укуса пчелы, но не оторвал глаз от монитора, все сильнее стискивая зубы.
- Мужайся, такое сообщение не может быть ошибкой.
Через пару минут, смятенный и хмурый, курсант Франкенхаймер шел за Летнабом в офицерское кафе. Через безупречно чистый плац, окруженный аккуратно постриженным можжевельником, а далее - далеко тянущимися рядами высоченных сосен. Ни с кем из других родственников разговаривать, а тем более, советоваться, Рудольф не пожелал. В кафе, выпив две двойных порции водки «Смирнов», Франкенхаймер выдавил из себя:
- Я голос матери услышал… как будто. Она сказала: «Руди, мальчик мой». Вот. Какие будут указания?
- Обедать. К приему пищи – приступить.
После того, как горячий харчо, шашлык и тоник-коктейль безвкусным грузом упали в утробу Руди, пришло странное успокоение и решимость. Вот теперь точно всё равно: хоть нейропроверка, хоть на передовую, хоть к стенке.
То, что происходило в течение следующих семи дней, показалось Руди семью месяцами. Бесконечная нарезка из прожитых лет, месяцев, дней, часов, минут, секунд, и уже совсем неподдающихся описанию единиц времени…
Рудольф-Мария Франкенхаймер оказался чист. Чист, как слеза младенца. О чем его официально уведомили в порядке совершенной секретности, и он сделал собственноручную подпись в зеленой папке с соответствующим грифом.
Лишь спустя неделю произошел тот памятный разговор. Рудольф, все еще бледный и слабый, и Летнаб, все такой же бесстрастный, как Будда, гуляли по залитой солнцем аллее.
- Ty nikogda ne zadumyvalsya, - почему-то по-русски спросил Летнаб,- pochemu my razgovarivaem na Infra?
Руди хмуро повернулся в его сторону и выдохнул: «Упрощение коммуникаций. Исторически сложилось»
- Не только, юноша. Не только. Существуют причины, - начал Летнаб, -  более серьезные.
- Издалека заходит, - подумал Франкенхаймер, - неспроста.
Летнаб минут на сорок закатил лекцию о совершенно необъяснимых фактах и версиях исторических событий. Некоторые из них были общеизвестны и давно превратились в тему для анекдотов. Хотя, собственно историей, Руди интересовался крайне мало, за исключением архивных данных по военным действиям, что изучались в офицерском училище. Он все ждал какого-то подвоха, но остановить и спросить прямо, не было никакого желания. Вдруг, остановившись, Летнаб повернулся в сторону Рудольфа и несколько секунд неотрывно смотрел в его глаза.
- Ну, мы пришли, входите, оберст-лейтенант.
Они были уже у массивных кованых дверей объекта «CH-45». Так назывался медицинский, или почти медицинский центр, расположенный в полутораста километрах от Химмервалле. Пяток зданий за живописной, литого чугуна, оградой, да пяток гектаров с полями, лесом и маленькой речкой. По прихоти архитектора этот новодел был точной копией усадьбы некоего дворянина Скобелева. Усадьба была воспроизведена с удивительной точностью, с садом, прудом и домашней часовенкой. Домашняя утварь также была точной копией «тех» вещей. Здесь каждая деталь, каждый винтик был выполнен с любовью и старанием. Даже маникюрные ножницы и лезвия старомодных бритв несли подлинное «золингеровское» клеймо. Фотографии – настоящий дагерротип, обрамленный в дубовые багеты. Впрочем, это было почти все, что успел рассмотреть Руди в барском доме, точнее в той его части, что была отведена ему. А до этого была настоящая русская баня с березовыми вениками, пихтовым ароматом, с выскобленными до янтарной прозрачности лавками. С обливанием студеной водой, с поздним ужином под наливочку с грибочками и дымящимся молочным поросёночком. А потом Руди, одетый лишь в хрусткое белоснежное исподнее, накинув на плечи офицерскую шинель без знаков отличия, добрался до постели и уснул богатырским сном до вечера следующего дня. Отужинав чаем со сливками и гречишным медом, поглазев при свете угасающего солнца на фотографии, в обилии имевшиеся на стенах, Руди нашел в верхнем ящике стола шестизарядный револьвер. Проверил наличие патронов, высыпав их на зеленое сукно массивного дубового стола, вставил обратно в барабан, отхлебнул остывшего чаю из граненого стакана в бронзовом подстаканнике и лег спать снова. На всякий случай, сунув револьвер под подушку.
- Входите, юноша, - Летнаб распахнул перед Руди тяжелую дверь.
Искусственные материалы, электроника и средства связи были только в одном здании на заднем дворе, стилизованном под домик для гостей. Он и был домиком для гостей, и его обитатели, точнее работники, действительно выглядели гостями в этом отрезанном от времён месте.
- Ну-с, стало быть, Вы тут столоначальник? – не дожидаясь приветствия, выдохнул Руди, окинув глазами залу, заставленную не ко двору, не к месту и не ко времени пластмассой. И её владельца – крупного, лет пятидесяти, мужчины с впалыми глазами, мясистыми чертами лица. И большими пальцами на широких ладонях, с выделяющимися, сферической формы, крепкими ногтями.
- Меня зовут Александр Яковлевич Ксенофонтов, - представился крупный, покуда Руди устраивался поудобнее на стуле с высокой спинкой, положивши ногу на ногу.
Руди промолчал.
- Звание мое – генерал-лейтенант, я - заместитель начальника внешней разведки имперских вооруженных сил. То, что я Вам сейчас скажу, представляет собой совершенно секретные сведения. Вам необходимо дать подписку о неразглашении, - сказал крупный и подвинул в сторону Руди листок с текстом.
Текст был предельно казенным и кратким. Руди обмакнул перо в чернильницу и уверенно вывел свою подпись на прекрасной вощеной бумаге с государственным гербом и водяными знаками.
- Я весь внимание, - слегка улыбнулся Руди, возвратив перо на письменный прибор.
- Несмотря на мирный договор, заключенный в Лиллехаммере, Империя до сих пор находится в состоянии войны. Войны не явной, но скрытой, точнее сдвинутой во времени. Господин Летнаб, - крупный кивнул в сторону Летнаба, который, выудив из кармана кителя золотой портсигар, уже курил в открытую форточку, - напомнил Вам некоторые исторические факты. Мы и наши противники, вот уже третий год, как используем изменение прошедших событий. Я предлагаю Вам службу под моим руководством в АГВ – агентстве глубинного влияния.
-  Я согласен. Что для этого необходимо?
-  Служить во славу Империи, возможно, отдать жизнь, но при этом никогда не стать героем. Во всяком случае, не в этом времени.
-  Когда прикажете приступить?
- Разумеется, темпоральное перемещение не может быть осуществлено непосредственно в Вашем физическом теле, однако, оно должны быть подвергнуто серьезной трансформации. Для этого нужно некоторое время, около месяца. После этого Вы будете зачислены в штат группы под кодовым названием «Люцифер».



 

Час коня
Каждое племя спешит со своим оружием в битву,
Римлянин – каждому цель: там стрелы летят отовсюду,
Факелы, камни летят и от воздуха жаркие ядра,
Что расплавляются в нем, разогретые грозным полетом.
Тьмы итурейцев, мидян и вольные шайки арабов,
Грозные луки у всех и стрелы пускают не целясь;
Мечут их в небо они, что над полем раскинулось битвы.

Марк Анней Лукан «Фарсалия»

В десятый день пятой луны третьего года Тэнсё жара стояла просто нестерпимая. Солнце грело совсем уже по-летнему, хотя накануне прошел дождь, и довольно сильный. Наши войска отступали. Серые от налипшей грязи, бурые от засохшей крови, они то и дело падали, настигаемые пулями врага. Разбрызгивая алую кровь поверх грязи, пыли и сукровицы. Клан Такэда погибал.
Однако, все по порядку.
Когда Такэда Кацуёри пошел тридцать первый год, и он правил провинцией Каи третий год, приняв некое важное решение, он решил заручиться поддержкой августейшего покровителя. Он отправил монахов в храм бога Хатимана, приказал им в течение семи дней читать перед алтарём от начала и до конца всю Великую сутру Высшей Мудрости. И вот в самый разгар молений с Горы Мужей, Отокояма, слетели три голубя, затеяли драку на ветвях большого померанцевого дерева, растущего перед храмом, и вскоре заклевали друг друга насмерть. Голуби - первые слуги великого бодхисатвы Хатимана. Никогда ещё не случалось столь странного происшествия, и потому преподобный Кёсэй, служивший в то время келарем в храме, доложил о драке голубей. Но Такэда Кацуёри не придал этому значения. На седьмой день обета он прилег отдохнуть, и во сне ему привиделось, что он отворил двери, ведущие во внутреннее святилище, и вдруг звучный, красивый голос торжественно провозгласил:
Вешних вишен цветы!
На ветер с реки Камогава
не таите обид –
ибо вашему увяданью
уж ничто помешать не в силах.
Но и это обстоятельство не смутило сына великого Такэды Сингэна.
Он еще не успел переодеться, как к нему зашел его приближенный Атобэ Оиноскэ.
- Мой господин, прочтите, пожалуйста, это письмо, дело не терпит отлагательства.
- Ага… Из Окадзаки, - пробежав глазами сказал даймё, - напиши ответ: я немедленно выступаю с войском. Нельзя упускать такую возможность. Но имей в виду, передать послание нужно с надежным человеком.
- Не беспокойтесь, мой господин, я все сделаю как надо.
Не успел Оиноскэ выйти из храма, как Кацуёри призвал самураев к оружию. Едва забрезжил рассвет, на поле перед крепостными воротами собралось уже четырнадцать тысяч человек.  С первыми лучами солнца над мирно спящим Кофу пропела сигнальная раковина, возвещающая о выступлении войска в поход.
Несмотря на мощь войска Каи, несмотря на то, что горная провинция была окружена непроходимыми горами и быстрыми реками, клан Такэда не знал покоя. Соседние кланы Ода и Токугава, связанные договором, были постоянной угрозой.
Войско уже было готово выступить, как слуга доложил:
- Мой господин, военачальники Баба и Ямагата просят аудиенции.
- А к выступлению они готовы? – нахмурившись, спросил он.
- Да, мой господин.
- Что ж. Тогда проси.
Баба Нобуфуса и Ямагата Масакагэ, бывшие при даймё Такэда Сингэне самыми влиятельными вассалами, через минуту стояли перед князем.
- Мой господин, мы, не мешкая, поспешили в крепость, услышав об общем сборе. Но вот, что странно: сбор войска объявлен, а военного совета перед этим не провели. По нынешним временам рискованно пускаться в авантюры.
- Не думайте, что я бросаюсь в поход очертя голову. Готов поручится, что на этот раз мы возьмем крепость Окадзаки, уничтожим клан Токугава и присоединим провинцию Микава к своим владениям. Подробности изложит Оиноскэ. Да и отступать поздно. Сегодня я принес клятву на Михате Татэнаси.
Михата Татэнаси – священные реликвии клана Такэда, поклявшийся на них обязан был сдержать слово, во что бы то ни стало. А это означало, что возражения бессмысленны.
Удрученные военачальники дождались Оиноскэ и выслушали план этого молодого выскочки.
План состоял в следующем: в главной крепости клана Токугава – Окадзаки служит казначеем некий Ога Ясиро, который вступил в сговор с кланом Такэда, он пообещал поднять бунт, затеять пожар, открыть ворота и впустить войско Каи. Вчера вечером от него поступило послание о готовности.
Раздосадованные военачальники поспешили к своим воинам. По пути Баба Нобуфуса смиренно произнес:
- Конец наш близок. Нам остается лишь достойно умереть. А, последовав к нашему покойному князю Сингэну, мы покаемся перед ним, в том, что оказались негодными соратниками.
Беспрепятственно войдя в пределы провинции Микава, войско Такэды Кацуёри стало лагерем у реки. С противоположного берега вплавь к ним перебрались два самурая, изгнанных из клана Токугава. Они попросили отвести их к даймё. Но уже и сам Такэда Кацуёри догадался: Ога Ясиро разоблачен. Замысел разрушился, как песочный замок. Но солдаты уже на вражеской территории, и клятва произнесена. И войско клана Токугава, численностью восемь тысяч человек начало выступление к оборонительным рубежам главного города провинции.
После бесцельного маневрирования, Такэда Кацуёри принял решение атаковать крепость Нагасино, и сделать из нее опорный пункт и с боями пробиться к Окадзаки, разгромив врага в честном бою. Уповая лишь на то, что врагу не придет на помощь клан Ода.
Мы не знаем, как все было в точности, говорят, на военном совете клана Ода решающую роль сыграл Хидэёси, а может Нобумори, но так или иначе, Ода Нобунага решил не просто поддержать союзника. Он отозвал из похода на монахов-воинов всех своих самураев и выступил с войском в тридцать тысяч человек. К тому времени, как войско Такэда заняло и крепость Нагасино, и крепость Тобигасу, участь Кацуёри была предрешена.
Войско Ода на треть состояло из снайперов, к тому же, они несли с собой жерди с веревками. Расположившись у подножия горы Мацу, в течение ночи, воины соорудили из принесенных жердей и веревок нечто похожее на гигантскую сороконожку. К утру, ловушка была готова принять свою жертву.
Развитие истории стремительно, как бег скакуна. Южные варвары -  португальцы,  изобретя огнестрельное оружие, повергли в прах все былые воинские традиции. У Такэды Сингэна не хватило мудрости предвидеть подобный поворот событий. Провинция Каи, защищенная горами и реками, оказалась отгороженной и от чужеземного влияния. Самураи Каи привыкли полагаться исключительно на собственное несгибаемое мужество и упорство, свойственное горным жителям.
Когда обходным маневром в тыл войску Такэда ударил отряд в пятьсот человек с целью внести смятение в ряды, Кацуёри отдал приказ наступать, воскликнув:
- Медлить больше нельзя!
Князь знал, что со времен Такэды Сингэна воины подчинятся беспрекословно, полагаясь на интуицию полководца и собственный боевой дух.
Левый фланг войска Каи, численностью в две тысячи, под началом Ямагаты Масакагэ, получил приказ не штурмовать непонятное сооружение и обойти его стороной, но угодил в непролазную трясину. Даже опытный Ямагата, лично изучивший поле сражения, не учел, что ночной ливень так размоет ручей. Многие пешие воины провалились по пояс, конные и вовсе не смогли двигаться вперед.
Тем временем снайперы клана Ода принялись расстреливать их с фланга.
- Отступаем, - приказал Ямагата.
Увязающее в грязи войско неуклюже развернулось в сторону стрелков. Ружейный огонь ряд за рядом косил самураев Такэда, но вот войска сошлись. Превосходно обученные воины Такэды врезались в ряды кланов Токугава и Ода. Стрелков Окубо вырезали едва ли не до последнего человека. Стрелки должны были лишь заманить неприятеля в ловушку, но, воспылав яростью перед близким лицом врага, встретили здесь свою геройскую смерть.
Увидев успех левого фланга, Такэда Кацуёри решил, что настало время решительного наступления. С его точки зрения забор не представлял серьезной угрозы: его воины пройдут сквозь него, как нож сквозь масло, и обрушатся на врага, не снижая темпа. Добравшись до забора, воины Каи валили жерди дубинками, рубили мечами, пытались перелезть через него.
- Пора!
Нобунага взмахнул своим золотым веером. «Огонь, огонь…» понеслось по цепочке. Земля содрогнулась, низким облаком поплыл пороховой дым, воины Каи заметались среди груды человеческих тел.
- Не отступать! Вперед! – кричали командиры.
Воины Каи отчаянно пытались преодолеть огороженное пространство, карабкаясь по грудам товарищей. Оно не утратило боевой дух.
- Вперед, навстречу смерти!
Страшная тактика щита из человеческих тел считалась старинным и доблестным обычаем. Воины, идущие первыми, приносили себя в жертву, прокладывая дорогу идущим следом.
Огнестрельное оружие долго перезаряжается, однако Нобунага разделил снайперов на три линии, и огонь не прекращался ни на минуту. Одна линия, произведя залп, уступала место следующей.
Отваги воинам Каи было не занимать, но их ожесточенный натиск порождал лишь новые жертвы, ни на шаг не приближая к победе. Бой, начался еще до рассвета, и к полудню воины Каи, смертельно уставшие были с ног до головы покрыты засохшей кровью, а вокруг, куда ни глянь, лилась свежая.
Вот уже Ямагата Масакагэ, пал смертью храбрых, лишь отряд Бабы Нобуфусы, не дал себя заманить в ловушку и сохранил боеспособность. К тому времени, как противник пошел в атаку, когда было еще не поздно сохранить значительную часть войска, в глубоком тылу неистовствовал Кацуёри, который бросил в бой даже запасный полк.
Уцелевшие военачальники едва уговорили Кацуёри покинуть ловушку, сопроводили до ближайшего моста через горную речку, развернувшись, дали бой и почти все погибли.
Вместе с остальными, Баба Нобуфуса развернул коня и поскакал на запад.
«Я прожил долгую жизнь, хотя ее можно назвать и короткой, - горестно думал он. – Но коротка жизнь или длинна, мгновение смерти – вечность. Даже вечная жизнь не сравниться с ним».
Послав коня вперед, он поклялся себе: «В следующей жизни обязательно покаюсь перед Сингэном. Я оказался плохим советником его сыну. Прощайте горы и реки родной Каи!»
Вылетая из седла убитой подо мной лошади, я не увидел, как пал смертью Баба Нобуфуса, но, подняв голову из грязи, успел заметить, как опала маленькая фигурка даймё Такэды Кацуёри, сраженная метким стрелком. И после того, как сверкнул над мой головой меч воина Оды, увидел, что звездная механика не сделала поворота. Всё также взошла звезда сегуна Токугавы, всё та же революция Мэйдзи, победоносная война с русскими, и страшное поражение во Второй Мировой, и ядерные грибы над японскими городами, и отречение Хирохито от божественного происхождения.
Game Over.

 

Золотая дверь. Июнь

Впрочем, и то сказать, какие времена тогда были!
Времена железных людей, орлов,  великанов!
Земной шар служил у них шариком в садовой игре,
именуемой  бильбоке...
Умели тогда повелевать и умирать.
Красивые годы были и... кровавые.

Н. И. Греч  «Воспоминания о генерал-аншефе И.Н. Скобелеве»

- Здравия желаю, господин Летнаб! Оберст-лейтенант Франкенхаймер прибыл в Ваше распоряжение!
Летнаб аж присел от неожиданности. Однако моментально оправился, лицо его, красивое, слегка надменное, украшенное яркими голубыми глазами, обрамленное длинной белокурой шевелюрой, жирной от пота, свисающей прядями до плеч, приобрело знакомое каменное выражение Будды. После чего он бесстрастно, но четко и внятно произнес:
- Задержались Вы, юноша! Как ощущения?
- Как на учениях, - рука к воображаемому козырьку, затем, чуть смутившись, поправляет накидку.
- Тяжело в учении, легко в перемещении, - резкий выдох через нос, чуть скривленные губы - усмешка над нелепым жестом.
Во всеобщей суете подготовки к боевым действиям никто так и не заметил, ни этого странного жеста, ни на каком языке разговаривали эти двое, стоящие у колоннады верхней усадьбы Филона, аргосского купца, возвышающейся над протоком Нила. Буйная дикая растительная жизнь в этом благодатнейшем крае была укрощена в угоду человеку: поля, дающие три урожая в год, сады, полные всевозможных фруктов, виноградники, плантации, пальмовые рощи, из века в век переполняли закрома египтян, да и не только египтян. Одуряющий аромат цветов так плотен, что, казалось, его нужно раздвигать руками.
- Так! Общаться только по-эллински. И по агентурным именам. Забыл уже?
- Никак нет, - хмуро ответил отрок, критически оглядывая свои руки и ноги, - не забыл, уважаемый… Ахиллес.
- То-то и оно, Хомер, за мной.
Пройдя через мощеный плитами песчаника, окруженный портиком из мощных мраморных плит, дворик, наши собеседники прошли во внутренние покои, окруженные толстенными стенами. После жары здесь было прохладно и комфортно. Путь их то и дело прерывается многочисленными бассейнами. Вода в них совершенно, ну просто совершенно прозрачна, в отличие от нильской, больше похожей на кисель. Благодатный кисель, в котором водилось и размножалось великое множество рыбы.
- Вонь здесь, конечно…
- Ты еще в самом городе не был.
- Угу, а еще в Европе…
Взглянув на стены, сплошь занятые египетскими письменами, Ахиллес едва заметно хмыкнул. Хомер, разведя руки, не замедлил прокомментировать: «плоды поголовной грамотности». Ахилл только чуть вскинул брови и вместо ответа спросил: «Хозяин чьих будет?»
- Купец Филон, эллин из Аргоса, зерном торгует. А еще маслинами, но, видимо, только для таможенных льгот. Имеет жену, четырех детей и двенадцать наложниц. Три из Сирии, две – эллинки, две эфиопки, остальные – местные. По именам перечислить?
- Нет. Не надо. Однако без тактического координационного центра будет нелегко. Теперь ты – теперь мой базовый сервер. Справишься?
- У меня по курсу гипермнезии одиннадцать баллов на выпуске.
- Я помню.
За этим неспешным разговором путники вышли в сад, и направились к мраморной беседке, что возвышалась над берегом Нила. Там их уже ждали несколько человек. Агамемнон, Аякс (генерал Ксенофонтов выбрал отчего-то такую нелепую аббревиатуру вместо нормального имени), Брахос и еще двое из аналитического отдела Агентства глубинного влияния. Эти двое книжных червей специализировались по части национального премастеринга,  говоря казенным языком, «по созданию культуро-генетического преобладания стержневых наций». То есть, занимались примерно тем же самым, что и так называемые «Черные Мудрецы». Агамемнон, как старший по званию, сразу, без предисловий приступил к изложению. Он подал мне знак, и я спроецировал сносную двухмерку, причем на горизонтальную, а не вертикальную поверхность. Он коротко изложил диспозицию эллинских и вражеских войск и зачитал директиву по военным действиям текущего сезона. Сразу был назван и главный противник – нубийцы и эти самые пресловутые «мудрецы». Египтяне же были названы не более, чем «этническо-культурологическим слоем».
- Противостоящие нам силы не имеют никакой связи с позиционистами, это практически доказано. Не исключено, что это – местные автогены, но не очень похоже. Это и предстоит выяснить, - он бросил взгляд вправо, - Ахиллу. Аякс отвечает за непосредственные войсковые операции. Хомер – за анализ и верификацию текущих данных. А господа Эйхман и Вернер, то бишь, прошу прощения, Кастор и Поллукс – за конечную результативность.
Генеральный штаб решено было разместить в Гераклеополе, впрочем, это предполагалось заранее. Короче, несмотря на то, что первое заседание Генерального штаба прошло в хитонах и под кипарисами, оно очень сильно напомнило наши постоянные репетиции в Усадьбе.
Тем временем, кушиты, огнем и мечом прошедшие весь Тха Кемет, теперь в срочном порядке подтягивали обозы, расквартировывая тыловые части по населенным пунктам. Следовало признать, что города и селения не подвергались безумному разрушению, напротив, мародерство пресекалось. Местное население было переселено в бедные кварталы и пригороды. Видимо их готовили к роли рабов, но сейчас берегли до подхода новых хозяев. Но большая часть жителей Верхнего Египта бежала в Нижний, и теперь сосредоточилось в дельта Нила. Они готовились к отражению последнего натиска и были полны решимости.
А к кушитам тянулись уже и жены, и дети, словно песок в песочных часах, преодолевали они район нижних порогов и наполняли собой Египет.
Мы же вышли из городов, оставив за собой лишь Гераклеополь, распределившись по плацдарму походными лагерями. И вельсиняне, и эбейцы, и аркадианцы, и фессалийцы, и македонцы, и спартанцы, и афиняне…
Мы начали с отсекания обоза противника. Этим занялся Ахиллес со своей мощной диверсионной группировкой мермедонян. Да так преуспел, что,  в течение недели, снабжение нубийцев с юга практически прекратилось. Не забывал он и про своих непревзойденных лазутчиков – отаров. Гонцов от кушитов, прибывших на третий день люди Брахоса вздернули на колья. Аякс со своим объединенным флотом блокировал дельту с моря – ни одна галера, ни один драккар ни избежали захвата или потопления. Мы вели себя как раубриттеры, но скоро все узнали, кто в доме настоящий хозяин. Обратившихся к нам с просьбой о вооружении ополченцев, численностью тысяч в пятьдесят, мы отвели в пустыню. Якобы для формирования армии, и уничтожили… за одну ночь. Этим уже занимались Кастор и Поллукс. Практиковались.
Мемфис сопротивлялся нубийцам как-то нелепо и судорожно. К полудню кто-то отрыл главные ворота. К вечеру открыл ворота и Тефнахт, на следующий день – Саис. Они уже более всего боялись нас и искали спасения в покорении Пианхи. Пленных вывели из городов, для острастки зарезали каждого двадцатого, затем, возвратив оружие и переподчинив своим командирам, решили направить их против нас. Агамемнон послал номарху Пианхи послание, в котором приказал ему и всем нубийцам и египтянам покончить с войной путем поголовного самоубийства. Послание до него не дошло – встающее солнце на главном алтаре храма Амона встречал горящий труп Пианхи. Объявивший себя номархом Нубии и Египта Шабака собственноручно обезглавил посла, доставившего приказ Агамемнона.
Час пробил и началась истинная Троянская война – война за Три Города.
Три долгих месяца шла «африканская компания». Три месяца напряженного ратного труда, три месяца скрупулезной ликвидации афроидов. Носители африканской цивилизации остались в истории как тупиковая ветвь эволюции. Из всего этого времени мне более всего запомнились слоны, разрываемые в клочья выстрелами из пушек.

LOADING…

Огромное спасибо тебе, что нашла время в своем напряженном графике посещения. Однако, после разговора у меня осталось чувство, что я присутствовал на каком-то производственном совещании. Будто отчитывался в проделанной работе. И совсем мало слушал тебя. И совсем-совсем забыл сказать тебе о том, с такими серьезными неприятностями, как у тебя следовало бы столкнуться, дабы стать сильнее. Когда все-все идет хорошо - вот это-то и должно настораживать, поскольку если в начале  по - маслу, то потом – серпом по ... (ну, понимаешь). Я не могу - не имею права говорить от собственного имени вне собственного опыта, поскольку иного у меня нет, и не будет. Такой опыт (опыт мужества и стойкости в преодолении)  необходим, прежде всего, в качестве мерила добра и зла, достаточного и излишнего, суетливого беспокойства и достойного спокойствия. Я не призываю, нет, ни в коем случае, снижать планку - это пораженчество. Истина даже не в достижении, а в степени достоинства в победе и поражении. Смысл жизни находится вне неё. Может статься - как раз в этом.
Из частного Email-письма автора.

System error…

- Зачем ты вызвал меня?
- Мне казалось, что я сплю, и ты мне снишься.
- Странно все это.
- А мне странно, что я говорю сейчас с самым старым воином на свете.
- Скорее уж, ранее всех родившимся.
- А когда ты родился?
- Вначале.
- Я не это имел в виду.
- А ты хотел бы услышать что-то вроде: двадцать девятого августа одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года до Рождества Христова?
- Ну, где-то.
- Вот еще вариант: примерно за десять дней до весеннего равноденствия в лето семь тысяч тридцать первое от Сотворения Мира.
- Ты издеваешься.
- А ты остаешься махровым детерминистом.
- Не понял.
- В исторических процессах время не играет определяющей роли, как бы парадоксально это ни звучало. Время входит в процесс, однако входит не как независимая переменная, а как параметр. Если бы можно было построить график какого-либо исторического процесса, на нем были бы точки, определяемые значениями координат графика. Но хотя эти координаты и  зависят от времени, как важного параметра, - самого времени на графике нет.
- Ну и что эта фигня значит?
- Тебе пора спать, поймешь на следующем этапе. Хотя понимание не всегда ведет к правде.

 

Глина и огонь


В сияющих хрусталем и бронзой люстр, бриллиантами
обнаженных женских плеч и рук великосветских салонах,
пронизанных кокаиновым туманом, сотрясаемых
сумасшедшими спорами и безумными виршами богемных
сборищах, грязных вонючих трактирах темных рабочих окраин
 - всюду веселились одинаково, поправ все правила, нормы,
 мораль, так, словно нынешняя ночь, окаянная и последняя
не только в жизни, но и на всей планете, а далее - темень,
хаос и небытие окутают мир и в нем ничего, ни вечной жизни,
ни расплаты, ни Страшного Суда и нет над ними более
Великого Судии и ничего нет, коме темных холодных,
пронизанных страхом и пороком ночей.

Марина Юденич «Сент Женевьев де Буа»
 
Помещение – семь на пять метров, высота – три с половиной. Этаж – невысокий, скорее третий. Помещение – больничное, конца двадцатого, начала двадцать первого века, по всем признакам. Я - рост – сто шестьдесят восемь, вес – семьдесят пять. Следы перелома на лучевой кости левой руки, в детстве, лет, видимо, лет в десять. Плохо дело с суставами. Но уже поставлены хорошие импланты, еще не активированы. Заходит медсестра, зовут её Верочка, точно Верочка – она сама себя так называет. Откидывает привычным движением простыню, улыбается светлому чувству принесения облегчения страждущему. Добрый человек.
Стоп. Мне этого не нужно – отвлекает мозг. Незаметно перехватываю ладонь со шприцем и вгоняю весь промедол в больничный матрац, улыбаясь, мысленно приказываю Верочке забыть об этом.
Но кто-то по коридору, как железом по стеклу -  вот этим ребяткам так просто, в лоб, не внушить. Холод, холод, лед, смертный лед, знакомое ощущение. Защита, сразу и глухо – не пробьют – просто очень сильные бойцы, однако же - это не нейровосстановители.
Ага, здрасте! Принарядились! Прям, как по погоде! От настоящих врачей – нипочем не отличишь. Вот придурки! Вижу вас, сук, насквозь, но улыбаюсь. Как бы не переусердствовать. Нагоняю мутную пелену синтетического наркотика на глаза – глупость, конечно, но раз игра, так, игра.
- Я – Олег Петрович, а он – Евгений Сигизмундович, мы пришли с Вами поговорить (ага - Лейба Абрамович и Абрам Моисеевич -  самые врачебные имена при самой, что ни на есть дальневосточной внешности). Мы по поводу вчерашнего инцидента в реанимации. Вас хотел приподнять на кушетку наш коллега.
(Сука! Доктор Менгеле – вот кто ваш коллега! А сам - плыву в улыбке, как дебил, набивший рот манной кашей!)
- Дак вот, наш коллега, Иван Денисович, он случайно упал, сломал в запястье руку и потерял сознание. Пришел в сознание совсем недавно, и рассказал преудивительную историю – будто Вы, находясь в коме, вдруг схватили его за руку и весьма этак ловко его опрокинули. Вы только не волнуйтесь, такие случаи описаны в медицине, м-м-м-м-м, прошлого века, и нам было бы очень интересно снять энцефалограмму Вашего мозга. Это очень, повторяю, очень поможет развитию современной нейропсихографии.
(Опять путаетесь, пидоры - нет пока здесь такой науки. Однако ж, как вы резво восстановили этого «Денисовича», я ж его не просто приложил, а с открытым переломом руки в четырех местах и обширной гематомой левого легкого и лобной доли головы. Вполне мог и хвостануть – однако, живучий попался. Да! Однако! Внешность моя впечатляет - опять несет на волнах вселенской радости, аж сопли по щекам)
- Ну, хорошо, хорошо, мы зайдем поближе к вечеру, – недоуменно переглянувшись, видя и сканируя невменяемость, мои эскулапы поспешили завершить разговор, - и Вам, как говориться, легче, да и нам, тоже.
(А вот здесь, вы, членоголовые, просчитались, хотя, конечно, охрану свою поставят! Как пить дать!)
Пару раз, кивнув, словно китайские болванчики, мои горе-эскулапы удалились. Пока я ментально следил, как они спустились на этаж ниже, в кабинет заведующего кафедрой, не сразу понял, что со мной говорит Семеныч (якобы усыпленный вместе со всеми)
Какой в жопу Семёныч! Шепотом, в колпаке восприятия, однако по всей строгости и по форме отвечаю:
- Здравия желаю, господин Летнаб! Оберст-лейтенант Франкенхаймер прибыл в Ваше распоряжение!
- Поздравляю с прибытием! – с привычным непроницаемым выражением лица, не глядя на собеседника, тихо сказал Летнаб, - Память о себе я стер здесь у всех. Тебя хотят забрать часа через два, а мы Федюшу нашего вместо тебя… Я на него пока полог твоего образа накину.
Семёныч (****ь, никак не отвыкну!) деловито подсунул мне под голову руку и произвел весьма болезненную манипуляцию. Произнес личный мой код.
- Перекантуешься у Верочки в интесивке – глаза я им отведу. Не позднее, чем через час – рви отсюда. Бабу не смущай руками, там, ногами, прочим чем. Пусть в вуали посидит. Убивай только по необходимости – главное скорость.
- Так точно, господин Летнаб!
- Рад за тебя, отроче! – мы коротко обнялись.
Дальше – как по писаному. Через пятьдесят две минуты процесс восстановления был завершен полностью. Тело само рвалось в бой. Закрыл глаза, огляделся сквозь неэкранированные стены. Даже датчиков по этажу не натыкали.
Только у Верки, когда полуголый (в одних Фединых штанах) выходить начал, зашла её сменщица - Люська, да так и остолбенела от вида Верки в состоянии резиновой перчатки, полузабытой надеть. Короче, поцеловал я покрепче Люську – и не вспомнить ей того поцелуя ни в жизнь. Через пару минут будут с товаркой размер пенисов и зарплат руководства обсуждать.
Серегу - штатного охраняльщика и милующуюся с ним Наташку в кубрике охраны, я само собой, убивать не стал. Стукнул только малёк – «пусть солдаты немного поспят». 
Первый этаж – одна обезьяна маячит. Два датчика продольного движения. Щелк-щелк, вот и окошко сейчас откроется, а на своих, ****ь, не реагирует, добре, сынку, добре. Восемь и двенадцать сотых секунд у тебя!
Успел, успел! Как учили! И переоделся, и датчик дальнего распознавания из-под третьего позвонка вырезал. Аккуратно -  у Верки скальпель спёр. Потом подумал, и на всякий пожарный и глазик правый и кожицу с ладоней – чисто-чисто, как в той долбанной Уганде – все в стерильный пакетик. Ай да я! Ай да Доктор-Айболит!
А вот теперь – к Семенычу. Здесь как раз тот случай, когда последствия должны быть минимальными. К максимально сокрушительным  -  перейдем позже.
В туалет, господа, в женский, увы. Безо всякого интимного интересу. За третьей кабиной -  никого-и-никогда не интересующий закуток. Точно не поспешили! Хотя нет! Чую, чую, где ночую! Летят уже родимые на машинешке такой специальной, чтобы ты всё тут кверху жопами, до тройного скана!
Крепкая рука шефа уже втянула меня в помещение хроносдвига, которого, по сути-то и нет в этом времени. Вышли за неделю вперед – «шалашке» больше не продержаться. Нормально вышли. Прямо из женского туалета, в больничном белье, шлепнув по попке, для верности восприятия, молоденькую санитарочку на подработке, наклонившеюся над ведром. Та с испуга, нас не то, чтобы разглядеть, минуты три разогнуться боялась. Молодец Летнаб – махом такие ситуации просчитывает. Комплексную силовую хроносдвигающую установку «Шит» (по-домашнему «Шалашка») господин Летнаб отключил, не отнимая второй руки от аппетитной попки.
Вот и все. Пусть теперь ломают головы позиционистсткие аналитики и оперативники - мы на месте предполагаемых событий. Разворачиваемся в боевой строй – и вперед, как говориться и с песней.
Лестница, сбитые ступени, за отвратительного качества дверью еще одна – металлическая. Быстро, быстро. Маршрут? Так, понял, вижу. Что за дорожное покрытие гадкое? Тяжелые углеводороды. Ага, публичный транспорт, общественная остановка. Людей много. Поток сумбурных мыслей, обрывки фраз, ругательства через слово, или даже чаще. Никаких попыток сканировать. Поворачиваюсь к Летнабу.
- Как они нас просчитали?
- Не думаю, больше допустимо, что сеют мелким ситом, распредели сектора, и квадратно-гнездовым методом. В противном случае мы, отроче, уж хладными трупами лежали бы. Но если я ошибаюсь, то лучше уж трупами.
- Транспорт.
- Побольше физической агрессии. Час пик.
- Уже понял.
Жестко, но не навязчиво расталкиваю желающих попасть во внутренности грязного транспорта на электрической тяге. Летнаб – за мной. Четыре межостановочных промежутка, потом метров двести – пешком. Завыли, засвистели под ржавым днищем маленькие геликоптеры. Движок свистит электрический. Поехали. Женщина в униформовском жилете, сумка с жетоном на ручке. А! Плата за проезд - киваю в сторону Летнаба.
Когда весь состав Агентства в спешном порядке грузился в эту ретроспекцию, а, если быть точным, судорожно убегал, меня не покидала мысль, что случилось что-то непоправимое. Однако, масштаб изменений тогда не казался мне столь чудовищным. Я сотню раз повторял себе, что первопричиной могли быть не только наши действия, но и наших противников, или же их совокупность, тогда результаты и предсказать было невозможно. Но что-то внутри меня вновь и вновь убеждало в том, что это сделали именно мы. Сломав, переиначив и саму Войну За Три Города, и её результаты.
Двигаясь на ощупь, путем проб и ошибок, получая раз за разом побочные эффекты, мы почти уверовали в так называемую инерционную устойчивость процесса. Мы тыкали лопатами наобум, углубляясь, все глубже, пока, наконец, не подрубили корни. И дерево событий выросло в другую сторону. Совершенно диким и невозможным образом. Две Мировых Войны, положившие начало величайшему расцвету арийской культуры, и последующему Великому Противостоянию, между ариями и не не-ариями, именно они… Тяжело, просто невыносимо говорить об этом. Они прогремели между единокровными братьями. Между русскими и немцами.
Я стоял, впитывая в себя потоки сознания окружающих людей, и меня захватывала горечь и бессильная злоба от того, чем стали два величайших народа, обескровив друг друга и пустив Реку Времени по иному руслу.
Агентству все-таки удалось сдвинуть колесо истории. 

LOADING…


Начну как в старой сказке: Давным-давно, в далекой-предалекой стране жили Управители Игры. Управители Игры имели свой Мир, называемой ими «Игрой». Они управляли Миром. Другие жители этой страны были в лучшем случае Игроками, либо просто Пользующимися, а то и вовсе Смотрящими Извне.
Управители делали Стратегию, Игроки пробавлялись частными задачами. Чего уж говорить о Пользующихся. Смотрящие Извне, хотя и составляли, как было принято считать, с Момента Основания Мира, подавляющее большинство, обитали на периферии Мирового Сообщества, и было не понятно существуют ли они вообще.
Игра множество раз переигрывалась, с полным, частичным сохранением текущих параметров, либо вовсе без оных. Управители Игры часто присваивали себе разные имена. Игра много раз возвращалась к событием более ранним, посему на систематизацию протоколов все давным-давно наплевали.
Ну вот, и все, хороший мой, что могу тебе пока сообщить.
Из частного Email-письма автору.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭПИЛОГ
«Ты всегда волен передумать и выбрать
себе какое-нибудь другое будущее
или какое-нибудь другое прошлое»

Ричард Бах («Иллюзии»)



Иллюзии! Всего лишь обман чувств, вызванный искаженным восприятием действительности… Всего лишь несбыточная мечта больного воображения. Ложная истина, которая не имеет ни прошлого, ни будущего. Это есть, и хочется верить, что научиться летать - возможно. Я не хочу быть солнцем - это слишком холодно: ты даришь всем тепло, а тебя никто не согреет. Быть словно больным с высокой температурой. И вот ты уже не желанное тепло, а нечто инфекционное. Превосходное чувство ненужности. Желанное ощущение одиночества. И хочется летать… Я не хочу быть просто водой – это слишком унизительно: удовлетворяешь жажду всего мира, ублажаешь их тела своей прохладной влагой. И лишь пустая бутылка убаюкивающе покачивается в твоих волнах. Какое приятное ощущение головокружения: в ней оставалось немного пива. И уверенность растет, что облака не так далеко, а звезды можно черпнуть ладошкой. Я не хочу быть плодом. Не хочу быть съеденной, чтобы меня кусали, отрывали дольки. От укуса образуется дырявая пустота, которую нельзя ничем заполнить... И если тебя начали есть, значит сейчас съедят всю. И если ты окажешься немножко гнилой и червивой с одного боку, то тебя просто выкинут, не подумав, что с другого ты можешь оказаться свежей, сладкой и сочной. Это такой закон! Природа ему следует. Строг этот мир. Никогда тебе не летать. Следуй своим задачам. Но я хочу быть шипучей газировкой, колючей и фруктовой. Я буду едко шипеть в бутылке, словно разбуженная змея и зловредно бить по носу. Буду будить похотливое желание попробовать меня, кокетливо щекоча губы, нёбо, язык. Я – газировка. Я словно джинн в бутылке. Я могу исполнить желание. Что пожелаете? Радость? Прохладу в жару? Пожалуйста. Спасибо за ваше благодарное дыхание. Нет ничего более возбуждающего, чем слушать дыхание, обладатель которого получил желаемое, удовлетворение жажды. Быть газировкой, состоять из миллиона маленьких пузырьков, стремящихся к поверхности горлышка. Так просто выплыть на поверхность… Неужели так трудно научиться летать? Лопаются. Лопаются все, что приближаются к поверхности. И что-то шепчет каждый пузырек и взрывается, но вам ведь все равно. Какая нелепая смерть. Возможно, этот кокетливый шепот всего лишь их последнее «прощай» этому миру. Я не хочу быть газировкой. Меня ждет воздух, ветер, высота. И так хочется жить. И я все еще верю, что научиться летать можно. Я буду птицей. Я буду маленькой, но сильной птицей. Буду летать по всему миру. Стану птицей-счастье, и весь мир узнает, как великолепна жизнь. Я буду нести позитив на своих крыльях и невидимым дождем осыпать запуганных, отрешенных и потерянных. Зачем ты прыгаешь из высокого окна? Зачем ты режешь свои вены? Зачем ты плачешь и рвешь на себе волосы? Поверь иллюзиям. Не стоит бояться и отмахиваться от них. Не стоит бежать из придуманного в детстве мира. Поверь, он тебе еще пригодится. Он всегда тебя примет, если станет невыносимо по ту сторону иллюзий. Я раскину широкие крылья и полечу вверх. Так хорошо никогда больше не будет. Но я не заплачу о том, что это пройдет, а улыбнусь, потому что это было. И чем выше я лечу, тем я становлюсь сильнее и больше. И вот я уже Вселенная во Вселенной. И буду делать все, что захочу. Захочу и закрою солнце. Буду закрывать его медленно, ликуя и наслаждаясь этим моментом. А снизу прибегут люди и, смотря через темную призму стекол, будут восхищенно кричать, и заворожено шептать "затмение..." Глупцы! Чему вы радуетесь? Я лишаю вас тепла, света и добра. Глухие и слепые, вы, бедный людишки, лишенные понимания жизни, окружившие себя неживым благополучием. Я сложу свои крылья и камнем упаду вниз. Рожденный ползать - летать не может. Иллюзии! Придуманный мир. А может он лишний в этом вычурном галактическом пространстве? А я - это просто 33 буква алфавита. Все вокруг "я". И я такая же, как все они. Такая же буква в этом алфавите. Я хочу быть туманом, чтобы обнять весь этот неспокойный мир. Обнять сонного нежно-нежно, чтобы он не проснулся. Нашептать что-то ласковое, от чего должно в сердце защемить, и вырасти крылья. Говорят, что у людей есть способность неосознанно во сне записывать в ПЗУ своего мозга информацию. И я уже не туман. Я программная машина с двоичными и десятичными кодами, которая форматирует ваш жесткий диск. Нет, я великий хакер, который взломает ваш сервер и пустит вирус "иллюзии». Я заражу им весь мир! Ведь я все еще верю, что летать – это все-таки возможно…


Михаил Садыков

Город Новотроицк, Оренбургская область.
Начато 12 августа 2004года. Окончено 12 декабря 2005года.