Кое-что о Еве и не только о ней

Анна Поршнева
***
Когда Ева открыла глаза и потянулась всем телом навстречу тому, чего она не знала, она сразу поняла, что ничего не знает. Первым делом она осмотрела себя, где смогла увидеть, и ощупала лицо, чтоб понять, какое оно; потом провела руками по телу, по волосам... Просто потому, что ей нравилось чувствовать и чувствовать дважды: кончиками пальцев и кожей тела. Потом осмотрелась и ничего не узнала: она была твёрдо уверена, что должна знать, где находится и почему, и это незнание возмутило её.

- Где я? - спросила она требовательно. Ответа не было.

- Кто я? - спросила она удивлённо, потому что как раз в этот момент до неё дошло, что она не слишком-то осознаёт свою сущность. Ответа опять-таки не было.

Тут она увидела озеро и кувшинки, сказала себе: "Хочу это!" и полезла в воду. Плавать она, конечно, не умела, но поняла это не раньше, чем сорвала (с большим трудом, надсадив мягкие детские незрелые ладошки почти без линий судьбы) огромный цветок, а вслед за тем пошла ко дну. Тонет и чувствует: водой дышать, оказывается, не только невозможно, а ещё и неприятно - в ушах всё звенит, в носу колет, и тут кто-то схватил её за волосы и вытянул на поверхность.

- Эй, - сказала она, отфыркиваясь, откашливаясь и чувствуя первую в своей жизни боль. - Ты зачем это сделал? Мне больно.

- Я тебя спас, - сказал Адам.

- А кто я такая? - спросила Ева подозрительно, расправляя волосы (главным образом, потому, что одежды на ней не было, и расправлять больше было нечего).

- Я не знаю, - честно сказал Адам. Яблока он ещё не ел, так что, естественно, был честным. Насчёт Евы, кстати, я не уверена: тут ни в чём нельзя быть уверенным.

- Тогда, - сказала Ева, тщательно закрепляя кувшинку на шее, - как ты можешь утверждать, что спас меня? По-моему, ты просто хвастаешь, - повернулась и пошла смотреть, что там поблёскивает такое интересное, манящее, в глубине райского сада.

***
Ева лежала под деревом, задрав ноги и упираясь пятками в гладкую кору. Она изучала свои ноги и жалела, что когда она стоит, ноги совсем другие: короче, толще и с некрасивыми ямочками над коленями. Вот если бы можно было ходить на руках! Тогда бы и грудь смотрелась красивее. Да, но тогда сама Ева ничего бы не видела. А она и так не слишком много видела. Она опоздала родиться, и теперь все животные, растения, горы и реки носят те имена, которые им дал Адам.

А у Адама очень мало воображения. Вот, например, он назвал зайца зайцем. И что это слово значит? Просто ничего. Ева бы назвала зайца дрожащимм среднеухим быстроскоком в куст. Длинно, зато правдиво, и сразу понятно, что это такое. А Адам взял веточку и нарисовал на земле один неровный кружок побольше, один почти ровный поменьше, две ленты по бокам и четыре маленьких полукруга под неровным кругом. И сказал, что это изображение. Потом нарисовал кривобокую разноногую фигуру с корявыми ветками вместо рук и несколькими прутьями, торчащими из головы и сказал, что это её, Евино, изображение. Она схватила горсть песку и швырнула ему прямо в глаза, чтоб лучше видел. И ушла гордой походкой независимой женщины.

Кстати, о глазах. Почему они не фиолетового цвета? Или на ярко-синего? И могли бы быть побольше раза в два, а ресницы надо бы было  сделать длиннее, гуще и чернее. Нос покороче. Губы пухлее. А ногти такими, чтоб под них не залезала земля, ветки и колкие иголки, даже когда ловишь белку между корней. А волосы… Тут Ева задохнулась от желаний и почувствовала себя такой несчастной, что заревела в голос. Плакала она в первый раз в жизни, поэтому не додумалась встать, а продолжала реветь, растирая грязными кулачками глаза, и чувствуя, как нос заполняется странной тягучей массой. Потом закашлялась, расчихалась, перемазалась соплями и слюнями и пошла глядеть на себя в озеро. Увидев красное распухшее лицо, глаза-щёлочки и кривой бесформенный рот, она сначала испугалась, потом вымылась, посидела, следя, как на красноте проступают бледные пятна, потом потрогала подушечки под глазами, стукнула ладонью о землю и пробормотала:
- Ну, я ему покажу!
***

Ева грызла персик, пятый уже персик, и потому её щёки, шея, а также грудь, живот и пальцы были покрыты застывшим сладким соком. Мелкие, покрытые  блестящими зелёно-чёрными или золотисто-красными панцирями жучки ползали по ней, собирая сок, и ей были приятны прикосновения множества лапок.

Ева не просто грызла персик: Ева рассматривала свои коленки, думала и напевала. Она гордилась своим умением делать одновременно несколько дел. Адам так не мог. Вчера и позавчера, и поза-позавчера он сидел у ручья, наблюдая, как бобры строят плотину. А сегодня принялся чертить прутиком на песке (чертить большим пальцем левой ноги, как это делает Ева, он тоже не может). Пять одинаковых картинок рядом нарисовал. А когда она спросила зачем так много одинаковых рисунков, обозвал её глупышкой и сказал что они все разные.

- Ну, посмотри! – говорил. – Ты видишь: тут другой угол наклона. А здесь вообще на две перемычки больше.

Но его дурацкие картинки все были одинаковые, и он сам дурак, так она ему и сказала, и ушла самой своей величественной походкой. И не обернулась, вот. А он, небось, вслед смотрел и сопел опять, как обычно. Он забавный, но глупый.

Ева лежала на спине, на какой-то колючей травке, но сдвинуться ей было лень, тем более, что пальцами одной ноги она так удобно притянула к себе нижнюю ветку персикового дерева.

- Вот, ноги у меня, - думала Ева, - почему они такие? Почему тут выемка, а здесь кругленько, а тут всё такое прямое и крепкое, а дальше, наоборот, мягкое и изгибающееся? И кожа на них такая гладкая зачем? Неудобно же – тут всё постоянно колется, кусается, царапает и щекочет. Или вот пальцы – они шевелятся и цеплючие. А пятки нет. Почему пятки не цеплючие? Ведь как удобно бы было: зацепилась обеими ступнями за ветку и всем телом раскачиваешься! Красота! Правда, волосы бы тогда точно запутались в сучках… Вот если бы волосы тоже были цеплючие… Я бы так опутала Адама, что он бы ни рукой, ни ногой пошевельнуть не смог, и делала бы с ним, чего хотела.

Тут Ева запнулась: мысль о том, то она хочет сделать с Адамом очень её досаждала. Она ясно понимала, что очень хочет Адама, что что-то есть у него такое, что ей надобно до жути. Но что - этого она понять не могла. И интуиция тут не помогала: Адам был ей нужен, нужнее всего, нужнее даже озера, в которое она смотрелась при каждом удобном случае. Но почему и зачем, она понятия не имела.

Ева сморщила нос, нахмурила брови и побежала к озеру – смыть с себя липкий сок и заодно убедится, что она всё ещё самая красивая женщина в раю.

***

Адам чертил уже девятый чертёж, когда почувствовал, что кто-то за ним следит. Он обернулся и Увидел Лилит, которая сидела в тени прибрежных ив, прижавшись грудью к бёдрам и обхватив  ноги под коленками руками. Она смотрела на него сквозь длинные пряди, спадавшие на лицо. «Вечно у неё волосы не в порядке», - подумал недовольно Адам и вдруг понял: это из-за неё у него ничего не получается, это она смущает его своими нечеловеческими зелёными глазами.

- Эй ты, что вылупилась? Давно следишь за мной?

- Не знаю…

- И что ты всё ходишь за мной, как овца? И зачем ты подглядываешь? Тебе что, места в раю мало? У тебя что, дел других нет?

Лилит вздохнула, бросила на него быстрый взгляд исподлобья и убежала.
Он посмотрел вслед, вернулся к чертежу, сразу увидел свою ошибку, нет, даже две, и бросился их с увлечением исправлять.

***
Перед тем как войти в офис, Адам припомнил своё решение: быть убедительным, напористым и добиться своего. Бог стоял за конторкой и сражался с туго притёртой мраморной крышкой песочницы. Гусиное перо с обломанным изгрызенным кончиком лежало поперёк плотного веленевого листа, и под ним расплывалось жирное чёрное пятно.

- Что-то случилось? – спросил Бог, раздумчиво глядя на Адамовы колени. Ему вдруг показалось на минуту, что эти части тела получились совершенно уродливыми. «Зато функционально», -  утешил себя Бог и поднял на Адама взгляд № 6: исполненный долготерпения и предназначенный для посетителей, явившихся не кстати.

- Ева. Она… Она… Она… - Все заготовленные слова покинули голову Адама.

- Она… - задумчиво протянул Бог, словно продолжил когда-то прерванную песню.

- Она вносит сумятицу! – выдохнул Адам. – Нарушает порядок. У неё в голове чёрти что творится. Она втыкает в гладкие стволы роз терновые шипы, и говорит, что так гораздо естественней. Но ведь это твоя воля, что на розах шипы не растут.

- Ну и?

- Ну, я её так и сказал. А она говорит: ошибки Бога надо исправлять. Нет, ты представляешь, сегодня она говорит, что ошибся ты, а завтра?

- Что завтра?

- Да так, ничего. А ежи? Два дня назад я застал её за дрессировкой ежей: она научила их сворачиваться клубком, и теперь учит растопыривать иглы. «Зачем?» - спрашиваю. «чувствую, им ещё это пригодится». «Зачем?» - «Ну, что ты всё заладил зачем да зачем. Не знаю зачем, но знаю когда».

Потом эти, лопоухие с красными глазами, похожи на зайцев, но жирнее, которым я ещё имени не придумал. Она их норы копать учит. «Чтобы, - говорит, - было куда прятаться». «От кого?» - «Да хоть от лиса». А лис рядом с ними клевер щиплет! Ну не дура ли?

- Ещё что? – спросил Бог, присыпавший уже кляксу песком, и теперь изучавший нос Адама в лорнет. Нос был жутким. Прямо скажем, кошмарным был нос. «Придётся ввести ещё одну специализацию для врачей» - вздохнул про себя Бог.

- Она оттаскивает ягнят от львов. Те блеют, ножками упираются, жмутся к тёплому боку, а она их гонит и кричит: «Спасайтесь, бяшки! Учитесь бегать!» Я ей: «Да зачем?». А она: «Пригодится». Я: «Да почём ты знаешь?» Она: «Интуитивно чувствую». А сама только ягнят разогнала, тут же под бок ко льву привалилась, руками его наглаживает и приговаривает: «Ах ты, мой мурлыка, бархатная шёрстка, какой ты у меня нежный…». Да мало ли ещё что!

Она хочет, чтоб земляника весь год родилась. Чтоб волосы у неё сегодня рыжие, завтра чёрные, а потом – тьфу, пакость какая! – совсем белые, как пух одуванчика. Чтоб у кошек не было хвостов или чтоб, по крайней мере, уши загнулись вперёд ровными треугольничками. Чтоб лилии были чёрными. Чтоб залезть на дерево и достать до луны рукой! А тут ещё та, вторая.

- Но с Лилит-то что не в порядке? Она же тихая.

- Смотрит. Вроде бы и не ходит за мной, но когда ни оглянусь – стоит и смотрит или сидит и смотрит, и в глазах у неё что-то такое пугающее…

- Ох, Адам, - сказал Бог, применив взгляд № 3: отеческий поощряющий,  и серьёзно записал на листе: «Ох, Адам, ты болван», - ну, что там такого страшного в её глазах? Подойди да посмотри.

- Ты думаешь?

- Конечно. И к Еве подойди и посмотри, что у неё в глазах. Господе Боже ты мой, - удовлетворённо обратил он сам к себе молитву, - ну что ж ты создал их таких неумелых себе на поругание!

Адам, удовлетворённый, возвращался домой, а Бог думал, глядя ему вслед. В этом мире вышла у него осечка. Флуктуация случайная произошла. Как, впрочем, в каждом из миров. Всегда что-нибудь новенькое выскочит, что-то, не предусмотренное в проекте. Вот и тут вместо одной женщины появились две. Бог удивился, но стал наблюдать и не вмешиваться. Лилит первая проснулась, увидела Адама и убежала от него. Теперь бегает по саду, в основном, растениями и водой интересуется. А Ева ещё долго спала среди цветов и грезила волшебными снами. Но теперь и она проснулась. Вот сумятица-то!

Которую же он выберет? Или сумеет обеих удержать рядом? Навряд ли: хороший он парень, но болван. Пугает его что-то в его глазах!  А она просто любит. Так любит, что от этой любви уже дети рождаться начали, внося ещё большую сумятицу в божественные планы. Ну вот что он будет делать с девочками-женщинами, такими разными с такими одинаковыми светлыми глазами, которые что ни день то выклёвываются из сердцевины лотоса, то выпархивают из тумана, то вырастают прямо из сырой земли?

Да и вторая тоже любит. Хоть в этом-то всё в порядке в его вновь основанном, почти ещё стерильном, и следовательно, пока ещё лучшем из миров.

***
Ева с удивлением вошла в офис: её туда прежде никогда не звали. Бог сидел за огромным столом и играл в ножички; шоколадную с розоватыми прожилками столешницу покрывал рунический узор случайных меток. Бог поднял глаза на Еву, применяя при этом порицающий отеческий взор № 7, но тут же смягчился: она с детским любопытством рассматривала механическую пишущую машинку, содрав с неё чехол, и испортив замочек, потому что она так и не поняла, как его открывать. Не слишком чистые пальцы прошлись по клавиатуре… Раздалось тихое клик-клик-клик. Ева задумалась. Потом подняла высоко указательный палец и с силой ткнула в центр третьего ряда. Клац – каретка сдвинулась на один шаг. Клац-клац-клац. БУМ -  и Ева стоит на коленях, рассматривая несколько сцепившихся рычажков. «Она заметила, что кожух можно снять», - подумал Бог, - «Сейчас сломает прототип». Но Ева не сломала. Она точно сдвинула кожух к себе на нужное расстояние и подняла его. Потом пальцами расцепила литеры и принялась изучать механизм лентопровода. Через две минуты она научилась перематывать ленту. «Вот ведь чёрт, а я-то думал, что машинопись – мужское занятие».

- Ева! Ева, возлюбленная дочь моя, прекраснейшая из женщин, обрати на минутку светлый свой лик ко мне! – Ева повернула к Богу лицо, перемазанное чёрной краской, машинным маслом и ещё какой-то зеленоватой пыльцой. – Садись, поговорим.

Ева села в кресло и закинула ногу на ногу. Потом подумала и перекинула длинные золотистые волосы через спинку кресла. Подумала ещё, отделила локон и принялась навивать на палец.

- Ты зачем его мучаешь, а? – спросил Бог мягко, но строго.
- Кого «его»? – распахнула глаза Ева.
- Есть только один «он», моя Ева, в райском саду, и это Адам.
- А ты? А ангелы, что вечно крутятся вокруг и не дают шагу ступить без опеки?
- Ну, мы не в счёт.
- Почему-у-у-у… - протянула обиженно Ева и надула губы. – Вот ты бы мне подошёл гораздо больше, чем Адам. Ты такой умный. – Ева скосила хитрые глаза на Бога.
- Ева, душа моя, я – твой отец.
- Ну и что?
- Так нельзя, Ева. Это неправильно. Это преступление.
- Тогда давай переступим, и всё. А он пусть всё знает и плачет, вот.
- Кто он, Ева?
- Адам.
- Значит, «он» это всё-таки Адам? – сказал Бог почти нежно, с размаху воткнул нож в столешницу и прогрохотал. – Так что ж ты мне глазки тут строишь и притворяешься дурочкой? Почему ты его мучаешь, отвечай немедленно!
Ева сжалась было от внезапного крика, но уже пришла в себя и, пальцами правой ноги лаская голень левой, сказала:
- Это забавно.
- Что забавно?
- Он забавно смущается. Он смешно злится. Мне нравится, когда он делает свои важные дела и как-будто бы не обращает на меня внимания. А сам всё думает обо мне.
- Ты так уверена?
- А то. О чём ему ещё думать? Это ж всё неживые глупые игрушки. А я вон какая: тёплая, мягкая и гладкая.
- Но почему ты, Ева, думаешь, что это ты, а не Лилит, занимаешь его мысли?
- Она тощая.
- Она стройная.
- У неё безумные глаза.
- У неё прекрасные вдохновенные глаза.
- У неё волосы вечно растрёпаны.
- А у тебя, Ева, всегда грязь под ногтями.

- С этим я управлюсь. Вот только найду палочку потоньше и потвёрже. И немного оливок и мыльного корня, думаю, не помешает. И ещё песка. Только ты его слишком грубым сделал. Вот если б смягчить!

- Возможно. Но всё же задумайся, Ева, ты не единственная женщина в раю, чтоб так обижать Адама.

- А! – сказала Ева самым беспечным своим тоном. – Куда он денется! Он же на меня смотрит такими глазами…. И когда он глядит на меня достаточно долго, у него начинает торчать эта штучка. Кстати, Бог, а ты зачем ему хвост спереди привесил? Да ещё такой смешной, с курдючком, как у овцы?

- Ох, Ева! – Бог в тайне гордился тем, как ловко сконструировал мужчину, достигнув совершенства пропорций и единства средства и целей. – Ну куда ты всё смотришь по сторонам! Ты в глаза ему посмотреть пробовала?
- А чего я там не видела?
- Да ты ничего там не видела, потому что не смотрела. Впрочем, как хочешь. Я тебе не указ.
- Так я могу бежать?
- Беги, что уж тут.
И Ева побежала объяснять белкам, как правильно закладывать орехи на зиму, хотя сама толком не знала, что такое зима и зачем закладывать. Бежала и думала: «Интересно, чего он там прячет, в своих глазах?».
Минут через пять в офис робкой тенью скользнула Лилит. Бог к тому времени убрал все колюще-режущие предметы, в том числе, папки и бумагу, подальше и задумчиво катал по столу теннисный мячик.
- Лилит, душа моя, - начал он и осёкся. – Лилит, ты же первая пришла, зачем Еву вперёд пропустила?
- Ей нужнее. Я могу подождать.
- Лилит, что ты всё ждёшь? Ну будь же смелей, полно тебе убегать и прятаться.
- Я боюсь, что ему не нужна.
- Да не бойся ты.
- Мне кажется, я всё должна сделать сама.
- Это только кажется.
- Я устала, что за мной всё время следят. Мне надоело повсюду натыкаться на ангелов. Я хочу сама! Я умею!
- Ты хрупкая, тебе нужна помощь. Тебе и твоим дочерям.
- Вчера ещё одна появилась. Прямо из воды. Сижу,  листья из ствола выпеваю, смотрю – сидит у реки, вся мокрая, дрожит от холода. Такая задумчивая… По-моему, эта последняя.
- Ты так говорила про всех предыдущих, если я не ошибаюсь. Да не о них речь, ещё не пришло их время. Я о тебе. ТЫ вот всё бегаешь от Адама, бегаешь…
- Он меня обидит.
- Ох ты, Господи Боже мой, Арамазд, Шива, Нюйва , Кецалькоатль и все три тысячи прочих! Ты будешь несчастна во всех своих ипостасях, дочь моя, если станешь и дальше игнорировать слова своего отца!
- Я слушаю тебя.
- Просто посмотри ему в глаза, Лилит. Просто посмотри.
- И что я там увижу?
- Не знаю. Может быть, себя.
- Всё может быть. А может и не быть, - вздохнула Лилит.
- Ступай уж, - махнул рукой Бог и долго ещё молчал недвижно после того, как она неслышно притворила за собой дверь.

***
Вот тут бы мне, конечно, следовало развернуть авторскую фантазию во всю ширь, подстегнуть Пегаса, чтоб он летел самым быстрым аллюром и описать вам, как Адам искал Еву по всему саду, а она от него убегала, хохоча. Как он настиг её возле отягощённой лилово-алыми перезревшими плодами смоковницы. Как она отбивалась, смеясь, и сбивчивым полушёпотом повторяла: «Адам, ну, Адам, ну, не надо, я не хочу». Как ему, наконец, удалось взять её лицо в руки и, стараясь не повредить нежную кожу, поднять его. Как она зажмурила глаза и мотала головой, а потом вдруг обмякла и бросила на него томный, но насмешливый взгляд.

Да, я не преминула бы вам рассказать, как тем же вечером недоумевающий и потрясённый Адам нашёл сидящую у ручья Лилит, встал перед ней на колени и заглянул в её светлые, словно бы ничего не выражающие, а лишь отражающие весь мир, очи.

Я бы всё это сделала, если б могла. Но я не могу. Я не знаю, что случается, когда мужчина и женщина встречаются взглядами и понимают, что они созданы друг для друга. А рассказывать о том, что случается, когда они понимают (или только один из них понимает), что между ними нет ничего общего, что все предыдущие разговоры и встречи были напрасны, мне слишком грустно. Так что я помолчу. А вы уж вообразите всё сами или, ещё лучше, вспомните… Вспомнили? Ну, я продолжаю.

***
Серафимы привели в порядок конструкторскую документацию, и Бог лично поставил визу на титульном листе. Новый мир был готов, и проект вступал в фазу запуска.

- Адам, Адам, Адам… Тебе нужно выбрать. Каждой твари по паре – таков мой девиз, и я не намерен от него отступать.
- Я не знаю. Я не могу выбрать.
- Но ты же взглянул им в глаза. Обеим взглянул?
- Да.
- Досыта нагляделся?
- ещё как.
- И что скажешь?
- У Лилит такие глаза, будто она всё знает и всё понимает, будто она может всё сделать явным. А у Евы такие глаза, будто у неё всё есть, и она может дать всё. Я не знаю. Они обе влекут меня, Господи. Помоги!
- Я-то что. Я только Создатель. Тут надо обратится к эксперту.
- А что это такое?
- Эксперт, сын мой Адам, это такая тварь, которая уже может даже и не думать, просто тыкать пальцем или что там у неё есть и называть вещи своими именами.
- А они ошибаются?

- Нет, Адам, они никогда не ошибаются. Они просто недостаточно верно оценивают фактор неожиданности. Но потом они вносят правки. Или не вносят, а подчищают результаты под прогноз. Впрочем, к нашему эксперту это не относится: он всё сделает на совесть. Оглянуться не успеешь, а выбор уже сделан. И что самое главное, - важно сказал Бог, свято чтивший принцип свободы воли, - абсолютно свободно.
Адам вышел из офиса, довольно насвистывая.

***
«Он сделает правильный выбор» - подумал Бог, - «Но теперь, отныне и навсегда, которую бы он ни выбрал, он всегда будет пытаться найти другую. Просто потому, что будет знать: есть и другая».

***
Змей свил себе гнездо в основании громадного дуба и как раз грелся на солнце, переплетая своё коричнево-жёлтое блестящее тело с коричневыми шершавыми корнями, когда Бог явился ему.
- Доброе утро! – вежливо сказал Бог, - позволишь присоединиться?
- Всегда рад гостям, - ответствовал змей, собираясь кольцами и почтительно склоняя голову.
- Не мог бы ты мне помочь? – спросил Бог, всегда тщательно соблюдавший принцип свободы воли даже в обращении с гадами (ну, прихоть такая была у старика, куда денешься). – И твой знаменитый сладкий голос, - и пошептал ему несколько фраз на ушное отверстие.
- Сделаем! – Сказал змей уверенно, потому что знал, что у него и в правду самый сладкий голос в саду. – Можем! – потом подумал и хитро прищурил третье веко. - А мне за это ничего не будет? В смысле там кары Господней?
- Ну… Ты будешь сугубо проклят, - замялся Бог.
- Это, позволь поинтересоваться, как же?
- Ты и твои потомки будете всю жизнь пресмыкаться.
- А поточнее?
Господь напрягся и воспроизвёл точную формулу:
- Ты будешь проклят пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоём и будешь есть прах во все дни жизни твоей; и вражду положу между тобою и между женою…
- Достаточно, - сказал змей, оглядывая своё крепкое, но уже давненько безногое тело и припоминая прелести отношений с женой. – Согласен, но требую компенсации.
- Зато тебя евреи есть не будут, - не совсем уверенно сказал Бог.
- А кто зато будет?
- Китайцы точно будут, - вздохнул честный Бог.
- Лучше б наоборот.
- Не выйдет. Я тут прикинул: ну туда-сюда, евреев я ещё в узде держать могу. Тысячи две лет точно, за дальше не ручаюсь. Но китайцев…
- Вот всегда у тебя так. Космогонию надо было лучше в школе учить, - обнаглел змей. – Значит так: китайцы пускай едят. А за то, пускай я у них буду вроде как драконом.
- А это что? – спросил озадаченный Бог.
- В моём представлении это змей, вроде меня, но раз в десять больше и с лапами. Весь красный и золотой.  С гребнем, как у игуаны, только больше. С крыльями, чтобы летать и с плавниками, чтобы плавать.
- А с копалками, чтобы знал, как зарываться? – грозно спросил Бог.
- Копалок не надо. А надо жемчужину.
- Куда? У тебя и места такого нет, - задумчиво сказал Бог.
- В пасть, - отсёк змей. – В пасть. Такую большую, гладкую и белую.
- А розовую? Или чёрную?
- Можно и розовую. А  чёрных не бывает.
- Много ты знаешь, - проворчал Бог и спросил на всякий случай, - Иных каких самоцветов не желаешь ли?
- Да ну их, они колючие. Так, это была компенсация № 1 – за китайцев. Теперь за всё остальное. Во-первых, желаю, что меня вспоминали не реже, чем тебя.
- В любом контексте? – спросил Бог.
- Пускай в любом, слава дурной не бывает. Во-вторых, чтоб меня красавицы любили и позволяли возле их ножек лежать.
- В любом виде? – спросил Бог.
- Да хоть в освежёванном, - осклабился змей.
«Уж скорее наоборот»- подумал мстительно Бог.
- В третьих,  так как мне теперь всю жизнь поруганье и срам на всю фамилию, желаю во всей этой истории выступать под псевдонимом.
- Под каким?
- Змий, - скромно сказал змей.
- Мне ж из-за тебя, гада, придётся алфавит менять! – всплеснул руками Бог.
- Меняй, ещё не поздно, сколь я вижу.
- Гимназисты меня за «ять» недобрым словом поминать будут.
- Зато я к тебе всегда буду относиться почтительно и даже благоговейно, - смиренно потупив глаза, сказал змей.
Бог сокрушенно кивнул головой и перед змеем возник контракт.
 - Вот. Ознакомься и подпишись.
- Всё на доверии, - подобострастно змей и сделал пару росчерков хвостом.
- Прикажете исполнять?
- Как хочешь, - махнул рукой Бог, свято чтивший принцип… Ах да, я уже говорила.
Змей заклубился по дороге, поспешая к тому месту, которое условно можно было считать центром райского сада, ядовито бормоча под нос:
- Продешевил, эх, продешевил! Мне на стол к китайцам, а я… Надо было пуленепробиваемую чешую требовать, место проживания исключительно в субтропиках и тропиках, а также гарантии сохранения вида на случай всемирного потопа и… - затихало вдали.
Бог вернулся в офис, раскрыл проект мироздания, вынул папку «Языки и наречия животного мира» и приготовился испепелить. Крупная белая птица печально подползла к его руке по ножке стула, тихо наклонила голову и потёрлась нежным хохолком о натруженную руку.
- Один ты меня понимаешь, молчун мой славный, - прослезился Бог и вынул один из листочков. Всё прочее немедленно уничтожил и отправился проверять состояние огненных мечей Архангельских (БОСТ АА306/172-480С), необходимых для финальной стадии проекта.
Белая птица проследила за ним грустным внимательным взглядом, задумчиво почистила клювом перья под правым крылом, поклонилась и сказала с тихим торжеством:
- Вот вам и дур-р-р-р-р-рак!



***
(в этой части согласно заключённому контракту используется выбранный персонажем псевдоним – прим. Автора)
Змий с сомнением оглядел бурый неаппетитный плод со следами червоточин и сказал себе:

- Да, трудная работа. Поди-ка сбудь с рук такой. Да в условиях, когда до рыночной экономики и агрессивного маркетинга как до альфы Центавра. Им ещё шкуры долбить и долбить, бедолагам, - вздохнул змий, который, как и все прочие небогоподобные райские обитатели обладал ограниченным даром предвиденья последствий каждого из своих решений примерно на три миллиона лет вперёд. Он обвился вокруг дерева, предусмотрительно прикрыл кончиком хвоста пару царапин на кожице и раздвинул листья так, чтоб блики солнца придавали плоду сочности.

Лилит появилась первой, как, впрочем, всегда. Она шла через поляну, тщательно обдумывая необходимое и достаточное количество цветков и пестиков на одно соцветие пиона. Число было нечётное, и её смутно казалось, что тем нарушается принцип божественной гармонии.
- Лилит, - самым мягким и бархатным своим голосом сказал змий, - не хочешь яблочка?
- Это не яблоня, - Лилит прищурилась против солнца и отчеканила, - Это плод с древа познания добра и зла, на котором ты, собственно говоря, и расположился. Цветёт один раз в тридцать лет, завязь возникает с вероятностью 0,08%. Плодоносит впервые. Вкус и аромат не известны, фармакологические свойства не определены, съедобность не проверена. В общем, что-то не хочется.
- Лилит, - с сомнением в голосе начал змий новую атаку, - что мы всё о науке да о науке. Давай о вечном. Ведь в тебе же жив дух авантюризма?
- Дух чего?
- Ну, первооткрывательства, разгул фантазии, творческое нетерпение. Жажда знаний, наконец.
- Я спрошу у Бога. Он расскажет, - пожала плечами Лилит.
- А если нет?
- То есть как «нет»? Он всё рассказывает.
- До поры до времени, мон шер, - вздохнул змий.
- К тому же, - сказала Лилит, - припоминаю, что сегодня с утра два архангела что-то орали про то дерево. То ли не трогать, то ли не рубить, то ли не поливать. Я не расслышала. Меня сейчас травы больше интересуют. Деревья, они большие, сами о себе позаботятся.
- Лилит, ты же женщина! – безнадёжно начал снова змий. – Тебе же хочется попробовать, несмотря на запреты…
Лилит оглядела себя и сказала, вздохнув:
- Вообще-то нет, не больно-то я и женщина. А оно к тому же и червивое.
- Так экологически чистое же!
- Что тут у нас грязное, кроме Адама? – рассмеялась Лилит, - разве что ногти Евы, - и скоро пошла прочь.
Змий повесил хвост, но решил не сдаваться и произвести последнюю попытку:
- Лилит, подумай сама, ты же умница: ведь различать добро и зло – это значит стать подобной Богу. Ты ведь хочешь сама творить, а не подчищать его ошибки?
Лилит остановилась:
- Как сама?
- Вот так – сама. И только доброе, только хорошее, только светлое…
- А что это такое – доброе?
- То, что приносит тебе счастье, Лилит, самое большое и жаркое. – Лилит задумалась, но по губам её змий прочитал «Адам?».
- А что же такое тогда зло?
- То, что приносит тебе боль, страдания, от чего ты бежишь и хочешь всё поломать и разбить, - и в глазах её змий снова увидел «Адам?».
- Так и знала, что это одно и то же. И зачем разделять, - усмехнулась невесело Лилит и пошла прочь.

Змий задумался, потом высунул как можно дальше жало и тщательно облизал плод. Оказалось, он поработал не зря: под слоем бурой пыли таилось нечто мерцающее-красное, прозрачно-манящее, душистое и соблазнительное Змий отплевался и пробурчал себе под хвост:
- Вот тебе и есть прах всю жизнь свою. Тьфу! И пожевать чего не отлучишься: вдруг пропущу эту вторую корову. Что тогда делать буду? Лаптем щи хлебать? – змий прищурил глаза и увидел пророческим взглядом грядущие через многие тысячелетия лапоть, щи (квас хлебный белый шипучий, а не суп с капустой, впрочем, суп он тоже мельком увидел), а также, как бьёт в нос кислая острая струя. Змий чихнул, не удержался на ветке и шлёпнулся прямо под ноги Еве, которая сосредоточенно изучала невзрачную букашку, ползущую по её запястью.
- Привет тебе, о прекраснейшая из женщин! – смело начал змий, который придерживался того мнения, что эффектный выход стоит половины действия.
- А мне всегда казалось, что я умнейшая, - сказала Ева, ковыряя большим пальцем ноги красную глину, - вот у Лилит такие красивые серые глаза и ноги длинные.
- У тебя прекрасные тёплые голубые глаза, моя радость. И чудные ноги, и ты везде кругленькая, как и должна быть женщина, совсем не то, что эта долговязая тощая Лилит! Как жаль, что такая красавица не видит своей красоты! – в вопросах лести, считал змий, лучше больше, чем меньше.
- Правда, жаль, - кивнула Ева, - я уже думала: вот если бы озеро можно было поставить вертикально, а с двух сторон к нему вот так – она показала ладошками – ещё пару озёр поменьше, то я бы смогла себя разглядеть со всех сторон.
- И мудра к тому же! – воскликнул змий, весь восторг от кончика носа до кончика хвоста. – Но ведь я не о том, Ева. Я о недостатке опытности, столь прискорбно принижающем твои неоспоримые достоинства.
- Опытность? Опыты пускай Лилит делает: наука – это по её части. У меня интуиция очень развита. Ужасно. Вот сейчас, например, шла и чувствовала: быть беде, - и впрямь под тебя чуть не попала.
- Ева, радость моя, удели мне немного твоего внимания. Видишь – яблоко…
- Но…
- Да, Ева это не совсем яблоко, я бы даже сказал это вовсе не яблоко. Ты слышала, что сегодня утром возвестили архангелы?
- Они так горланили, что я ничего не разобрала.
- Действительно, - поморщился змий, - эти их трубы… Но они сказали, Ева, что тот, кто вкусит от этого плода, станет различать добро и зло, как Бог. Ева, как Бог. Ты будешь всё видеть, всё понимать, а значит, - и всем управлять.
- А Адам? Что он скажет? Он не решит, что меня снова надо спасать?
- Он будет только рад. Смотри: вот он носится по саду и не в силах выбрать из вас двоих. Чтоб он делал, дуралей, если б вас было десятка полтора?
- Изобрёл бы теорию какую-нибудь, - махнула рукой Ева, - например, теорию выбора.
- Вполне вероятно, - змий покосился на Еву и не увидев в её простодушном взгляде ничего опасного, успокоился. – Ева, умница ты моя, вот ты станешь различать добро и зло, и тогда Лилит, глупышка, тебе не будет страшна: она уже отказалась есть плод.
- А как это – добро? – захлопала ресницами Ева.
- Это то, Ева, чего ты хочешь больше всего. То, в чём для тебя суть жизни. То, о чём ты думаешь день и ночь.
- Адам! – закричала Ева. – А зло тогда что?
- А это то, что причиняет тебе боль. То, от чего ты не спишь ночами и мучаешься. То, что тревожит страхами твои мечты и приправляет неизвестностью будни.
- Адам… - прошептала Ева. – Значит, когда я съем плод, я стану понимать Адама, и мы больше не будем ругаться, а станем как одно целое навсегда?
Змию очень не хотелось обманывать Еву (в тайне он симпатизировал именно ей), но он подписал контракт…
- Вполне возможно, - сказал он самым мягким из своих голосов. – Так попробуешь или нет? А то смотри, срок годности у него – дня полтора, не больше. А уже закат, вдруг испортится? Станет горьким и бесполезным.
Но Ева уже карабкалась по дереву наверх, царапая безжалостно нежное тело и, как всегда, не замечая этого. Она спрыгнула на землю, обтёрла плод волосами и откусила.

***
Бог сидел в пустом офисе у подоконника на табуретке и заполнял карту проекта. Он честно исполнил обязанности заказчика, проектировщика и застройщика и теперь честно выполнял обязанности контролёра. В графе «Общая оценка» он поставил себе 86 баллов из 100 возможных: его смущала форма Адамовых коленок, и вообще ног, его не устраивало неожиданное самозарождение морских ежей, и он с трудом смирился с противными свойствами плавиковой кислоты. Кроме того, его беспокоила высокая вероятность появления (при условии, конечно, если они пойдут по пути машинной цивилизации) скульпторов-монументалистов, режиссёров-авангардистов, и, конечно же, блоггеров. Так что Бог был честен сам с собой и присвоил миру общий статус «Не вполне хорош».
Над графой «Заметки для будущего» он задумался. Обычно он ставил в ней длинный прочерк и не ожидал от сотворённого каких-либо неожиданных открытий. И обычно он не ошибался. Но в этот раз с улыбкой подумал « А интересно, всё-таки, если эти две сумеют соединиться в одной. И вообще, треугольник гораздо более многообещающая фигура, чем отрезок». И он нарисовал в графе равносторонний треугольник, а внутри его открытый глаз, что означало примерно «Вернуться посмотреть».
Один из серафимов, почтительно кашлянув, привлёк его внимание.
- Съел? – спросил Бог, даже не сомневаясь.
- Так точно. Долго уговаривать не пришлось. Она только и сказала «Попробуй!»,а  он уж и заглотил целиком, только косточку сплюнул. Прикажете начинать?
- Приступайте. И скажи там херувимам на выходе, чтоб со скрижалями поаккуратней, а то разобьют ещё.
Бог оглядел меркнущий офис, вздохнул, принял свою изначальную форму, и всё ещё преображаясь, шагнул из времени в вечность, которая, собственно, и есть его исконное место пребывания.

***
Первым изменения почувствовал змей. И почувствовал весьма неудобным способом: Ева смотрела на него холодным изучающим взглядом.
- Адам! – необычно требовательным, и, как показалось Адаму, противным голосом, - почему у меня нет такой красивой шкуры как у него? Я хочу!
- Дорогая, не будь ребёнком, - сказал Адам, сам не понимая, с чего он говорит такие странные слова, - ты не змея, чтоб носить змеиную кожу. Ко-жу, а не шкуру, кстати.
- А я хочу! – капризно сказала Ева, - я хо-чу. Дай мне её!
- Да как я тебе её дам? Разве что со змеёй? – Змей хотел было возмутиться на то, что его обозвали женским полом, но издал только ничего не выражающий, самому ему неприятный свист.
- Да ну её. Она противная, скользкая, она – зло! Вот, теперь я точно вижу и различаю, что она – зло. Сдери с неё кожу и отдай мне.
- Но ведь она же живая.
-Ты меня не любишь… - Ева визгливо захныкала, старательно натирая кулачками области, расположенные несколько выше тех, где могли остаться красные пятна.
- Ева, я люблю тебя больше жизни! – воскликнул Адам, и то была правда, потому что плод ещё не до конца улёгся в его желудке.

Ева была второй, кто почувствовал изменения: в её беспорядочном смущённом разуме разом появились образы босоножек, лодочек, поясов, сумок, ремней, затем шубок, шёлковых платьев в пол, драгоценностей, спа-салонов, тронных залов и даже, кажется, целая речь, начинающаяся словами: «O my God! I can’t believe it!»». И тут же Ева, наконец, поняла, что нужно сделать, чтобы исправить несовершенства Адама: надо просто родить себе пару-тройку маленьких Адамов и воспитать, как надо.

Третьим изменения почувствовал Адам, вернее, увидел: лев с окровавленной мордой доедал ягнёнка и бросал недвусмысленные голодные взгляды на людей. Адам поднял с земли сук поувесистей и приготовился защищаться, когда наступило это: огромная огненная стена гнала зверей, птиц и гадов на юг, прочь из райского сада. Растения мгновенно покрывались белыми, жёлтыми и алыми языками, мгновенно обугливались и обращались в серые тени. Трава обращалась в белый пепел, а кусты осыпались мерцающими искрами, пар вставал над рекой и озером, и рыбы выпрыгивали из воды, влекомые странным потоком, который не давал им умереть, но и жить в котором они не могли. Мужчина и женщина бросились прочь, в новый мир, отверзшийся перед ними.

Они уже не видели, как вслед за горячей волной пришла холодная, и пепел стал землёй, земля проросла травой, над травой поднялись кусты и деревья, как осел пар, и успокоились потоки, и снова гладко засияло озеро, полное весёлых беспечных рыб. Как поднялись разорванный ягнёнок и лев, затоптанный в бегстве буйволами, и как они легли рядом, и шершавый язык царя зверей, который в этом мире был просто равным среди равных, заскользил по курчавой шёрстке.

***
(Не для печати)

Последнее примечание автора
Если бы мы могли добраться до файлов Бога, то почти на каждой карте мы увидели бы тонкий серебристый росчерк чуть в стороне от завершающей резолюции автора: «Исправлено и дополнено. С.»