Жил-был в християнском царстве-государстве царь Патрикей и было у него три сына: старший Василий, средний Михаил и младший Иван. Младший был дурак - не дурак, но упрямец знатный. Впрочем, дальше сами увидите. И вот приболел царь. А как был он мудр, не стал дожидаться, пока отравят втихомолку, а созвал сыновей и сказал им:
- Вот что, сыны мои рОдные! Болен я, и, видно, уж боле не способен управлять государством. Хочу на спокое в монастыре свои дни окончить. Надоть наследника выбирать. Да вот беда, всех я вас люблю одинако. И решил я, по старому обычаю испытать вас. Есть в дальней земле, в бусурманском королевстве короля Еремея молодильные яблоки. Кто их съест, с того любая хворь сойдёт. Так вот: тому из вас, сынки, кто первым добудет для меня эти яблоки, я корону и отпишу. - вздохнул и смирённо к стеночке повернулся - о благе народа размышлять почал.
Собрались сыновья, взяли кольчуги самолучшие, шлемы, мечей и луков сколько надо, коней выносливых подобрали и поскакали в сторону басурманских земель. А поскольку и в те годы дороги в России, чем дальше на восток, тем больше в одну нитку тянулись, все в результате в одно место попали. Но в разное время.
Василий вперёд вырвался - хорошо дороги знал и опытный наездник был. Однако и он доскакался до одного-единственного, давно не ремонтированного тракта в степи, который кончался, естественно камнем. А на камне, естественно, было написано:
Налево пойдешь - женату быть.
Направо пойдешь - коня потеряешь.
Прямо пойдешь - убиту быть.
Василий так рассудил (видно, после долгой одинокой скачки), что налево разок сходить с него не убудет, туда и свернул. И к закату видит - стоит терем, ставенки резные, окошки слюдяные, наличники расписные, а из ворот выбегает Марья Моревна, дева красоты неописанной и весьма фигурой богатая и восклицает сладким голосом:
- Так вот ты каков, мой суженный-ряженый! - Берёт его за руки белые, целует в уста сахарные и ведёт в терем. Там, как водится, с дороги банька, ужин с зеленым вином, потом постель пышная. Ну, как лёг он на постель, та и перевернулась и упал он в глубокий погреб, в котором таких как он полным-полно сидит, разную нужную домашнюю работу справляет. Спустила ему Марья Моревна прялку, льна чесанного пуд и велела прясть за три лепёшки в день.
Чтоб долго не болтать, та же история и с Михаилом случилась. Только ему ткацкий станок спустили - ткать.
***
Ну а Иван-царевич, по моолодости своей не торопился: он сначала по всем подорожным деревням добрых девок перещупал, да по всем встречным кабакам качество зелена вина бесплатно проверил на основании того, что лицензию государство выдаёт, а он его полномочный представитель. Поэтому прибыл к камню с большим запозданием. Там он тоже долго не размышлял. Помереть ему не хотелось, жениться - что он, дурак, что ли? покуда девок хватало, взглянул на своего коня, а того ветром шатает: поистрепался в дороге- и решительно свернул направо. Проехал сколько-то и попал в тёмный лес, а оттуда волк выскочил. "Ну, - как потом рассказывал Иван-царевич, - обычного-то волка я б враз мечом на две части разнёс пли калёной стрелой наскрозь прошил. Но этот же был - Бурый волк! Размером, чтоб не соврать, с телёнка будет, шерсть - наполовину золотая, наполовину - серебряная, зубы - кинжалы, глаза - яхонты. А главное, говорит он мне человеческим голосом".
Тут позвольте мне речи очевидца прервать, а то до марта буду вам сказку сказывать, и своими словами продолжить:
- Иван-царевич, стало быть? - осведомился Бурый волк.
- Он самый.
- Что-то конь у тебя лядащий, на ужин не хватит.
- Какой есть. Другого нет, как видишь.
- Да уж вижу. Придётся и тебя заодно съесть, уж не знаю, на десерт или всё-таки как основное блюдо...
- Не имеешь права, - а надо сказать, Иван-царевич, особо на престол не надеясь, в немецких землях латинское право изучал, и даже, кажется, изучил-таки. - На камне чётко прописано: только конь. Я следовал указаниям законной власти и нахожусь под её защитой.
- Законная власть здесь лет сто не бывала, - зевнул волк. - Но я чту предписания, особенно которые на скрижалях. Так и быть, съем коня, а с тебя возьму только руку и ногу. И заметь, левые.
Тут он раскрыл и вправду немеленькую пасть и в миг заглотил конягу, пожевал тридцать раз левой стороной, тридцать правой, сглотнул и выплюнул шкуру да кости. Видя такое дело, Иван-царевич решил не артачится, снял амуницию, чтоб не замаралась, и подставил левый бок. Бурый волк враз отхватил и ногу и руку, вновь всё пережевал по науке, потом срыгнул ногу и руку обратно, приставил к оравшему исконно русские слова царевичу, плюнул три раза, и всё приросло лучше прежнего.
- Вижу, не дурак ты, не трус, да и не жадина. Поэтому сослужу тебе я службу. Достану для тебя яблоки молодильные.
- А откуда...
- Оттуда, оттуда. Вы тут уж полгода по округе шаритесь, пока ваш отец от острого колита загибается. Эх мОлодежь-подрОстки, - вздохнул Волк, собрал кости конские, завернулся в шкуру, три раза перекувырнулся и обратился в такого рысака - любо-дорого посмотреть. - Садись, что ли. Да оденься сперва, куда голыми мудями! А ещё царский сын. - Хотел было Волк вздохнуть, но получилось только всхрапнуть. Тряхнул гривой и поскакал.
***
Иван-царевич быстро оценил достоинства волшебного скакуна: тот леса одним махом перепрыгивает, озёра одним шагом перешагивает, слева месяц обгоняет, справа солнце позади оставляет, ясны звёздочки хвостом сметает. Короче, к ночи были у ворот царя Еремея. Иван-царевич спешился и хотел было верительные грамоты подавать, хотя и были они замызганы чрезвычайно, а в одном из углов даже было нацарапано "Еванушко друк сердешнай отпишы ишчо 555224897", но волк встряхнулся, с радостью принял свои нормальный бурый вид и сказал:
- Нет, тут мы, брат, дипломатией ничего не возьмём. Восток, в последнее время, разочаровался в России и снизил свои ожидания практически до "Не фига не надо было, не фига и не нужно. Нефть и газ свои". А поступим вот как. Сигнализацию на воротах я отключу - плёвое дело. Только в сад не полезу - там, чую, такие сучки: боюсь, оскоромлюсь, а я своей обещал ни-ни. Она же у меня... одно слово, волчица. Но как действовать, научу. Пойдёшь в сад: там слева деревья с серебряными листьями, на них яблоки топазовые, справа с золотыми, на них яблоки рубиновые, а ты их не трогай. Ни листика не оборви, понял! На третьей аллее слева в юго-западной части стоит одна нормальная с виду яблоня. С обычными яблоками. Которые сверху - не рви, ну их, ещё тянуться; которые снизу - не рви: они уж понадкусаны. Возьми из центра, штуки три-четыре, больше и не требуется.
Подошёл Волк к воротам, волосинку из хвоста выдернул, в замке поковырял, ворота и отворились. Вздохнул Бурый, воздух с вожделением носом повёл, потом проплешину какую-то на животе языком лизнул и лёг смирённо Ивана ждать.
Но царевич как в сад зашёл, совсем ум потерял от красоты и богатства, ни на какие аллеи не стал сворачивать, а давай золотые да серебряные листья за пазуху совать, рубиновыми яблочками карманы набивать. Тут налетела стража, схватила его, связала, доставила к царю Еремею. Но тут Иван не сплоховал, ибо был, как истинно русский царевич, задним умом крепок:
- Вот, - доставая из укромного места мятые грамотки, важно сказал он, - Шёл с официальным визитом, свернул не туда, в темноте налетел на дерево, чем-то завалило, собрал всё с земли, хотел возместить ущерб, да не удалось. Ваши подданные, не разобравшись, помешали. - И прибавил решительно. - А если что, у меня дружок по общаге ныне в Гааге подвизается.
- Эх, - вздохнул Еремей, поправляя не то тюбетейку, не то ермолку. - Что Гаага? Далеко Гаага. А палач тут. И доказательства тут. Налетел, говоришь? Что ж у тебя, царского сына, и золото, и серебро вперемешку напихано? Деревья, чай, далеконько друг от друга стоят. Ну, давай грамотки: почитаю на досуге. Как у отца здоровье-то?
- Плохо. - Сказал Иван, и вдруг понял, что отца всё-таки любит,- Дяденька Еремей, (поскольку все цари-короли друг другу братья, то царевичам они, естественно, дядья - прим. автора) дай пару-тройку яблочек молодильных, что тебе, жалко, что ли? Сиротой не оставь!
- Жалко. - Честно признался Еремей. - Но сменять могу. Есть у меня, понимаешь, мечта. Я ж лошадей страсть люблю, а у соседа моего, султана Пантелея, есть конь, ох и конь же! - и даже зажмурился от представления. - Приведёшь мне коня, хоть пуд яблок забирай, тогда не жалко.
Вернулся Иван-царевич к волку, голову ниже плеч свесил.
- Дорвался? - беззлобно спросил Бурый, потому что, по правде говоря, на разум молодого оболтуса не рассчитывал, - ну садись. Только я в шкуру больше не полезу. Эй, ты там в шерсть особо не вцепляйся, линька у меня. - И поскакал в сулатанат Пантелея.
Султан Пантелей, любезные мои читатели, был правитель разносторонних, и я бы даже сказала просвещённых, взглядов. Поэтому его конюшни были выстроены в стиле позднего итальянского барокко и украшены многочисленными дородными атлантами, державшими на поводу коней с такими крупами, что их бы и Гоголь описать не постыдился. Замков на дверях конюшни не было, ибо слева и справа вход был оформлен двумя аккуратными гильотинами, корзины возле которых были полны отнюдь не кочнов капусты.
- Значит так, - деловито сказал Волк, - тут, брат, плетьми, как у Еремея, не отделаешься. Тут на кол сажают. А молодых да смазливых – даже и на личный царский кол посадить могут.
- Ась? - рассеянно отозвался царевич, занятый размышлениями о том, что вот если бы этот детина был одного с ним роста, то у кого из них был бы длиннее...
- Двась!, - щёлкнул зубами перед самым его носом Волк. - Дома меряться будешь. Вкусы у султана разнообразные, говорю. И чему вас только в Германиях учат, Господи!
- А! - сообразил Иван, - так он из этих...
- И из этих и из тех, и кто его знает, может, ещё и не только конями, но и прочими животинками интересуется. Так что я в конюшню, тем паче во дворец - ни ногой. А ты слушай. Войдёшь в конюшню, иди всё прямо, прямо и увидишь скакуна: тело у него серебряное, грива золотая, копыта жемчугом подбиты, из ноздрей пар алмазный идёт. Будет там рядом висеть сбруя вся в яхонтах, да седло лежать, изумрудами отделанное, да стремена гишпанской работы с лалами и сапфирами. Ты ничего не трогай. Вот, на тебе верёвочку конопляную, накинешь на шею коню, он сам за тобой пойдёт. А я покуда здесь твои тылы прикрою, - и лёг в позе сфинкса об ужине раздумывать.
А Иван-царевич, как и следовало ожидать, мимо сбруи, седла да стремян пройти не сумел. Только стал всё это добро на коня прилаживать - налетела стража, скрутила, связала, пред светлые очи султана Пантелея поставила. Это так по науке говорится, что пред светлые, глаза у султана были чёрные и блестящие, как маслины, и по всему было ясно - тот ещё жук этот султан. Окинув взглядом знатока дородную фигуру Ивана, симпатией он к царевичу не проникся и мысленно уж хотел пустить его в расход, как тот пал султану в ноги и заголосил (видимо, вспомнился 28 час защиты диплома, когда оппонент, потирая плешь, сказал: "Ну, что ж, а теперь давайте рассмотрим Ваши постулаты по существу"):
- Не вели казнить, вели слово молвить!
Султан был падок до зрелищ и милостиво махнул шёлковым белым платочком.
- Отец мой, царь Патрикей, помирает смертью лютою, преждевременной. Я и два мои брата собрались в путь, лекарства ему искать, а то ведь осиротеем мы, горемычные, рОдная-то матерь нас, почитай, годков десять, как оставила. - (Патрикей сослал её в отдалённый монастырь, а сам завёл себе придворный балет - прим. автора). Султан прослезился, ибо был сентиментален. - И вот король Еремей согласился своих яблочков молодильных мне дать, но в обмен на твоего коня. Я за коня-то любую цену дам, какую хошь, потому осмотрел его и вижу, только такой знаток мог выбрать и вырастить...
- Ладно, ладно, без лести, - сказал польщённый султан Пантелей. - Можно и сменяться. Тем более, я от него уже восемнадцать жеребят получил, и пора бы другого производителя завести в хозяйстве. А вот жены у меня нет. - Добавил он печально. - Соседи эмиры и падишахи с целыми гаремами съезжаются, а мне некого с собой рядом за стол посадить. У Шахрияра, вон, жена кажную ночь представление в картинах устраивает, а со мной кто бы поговорил. У Рашида-аль-Гаруна сто семнадцать сыновей и дочерей без счёта, а у меня завалящего наследника не предвидится... Короче, есть тут в некотором царстве, в тридесятом государстве царь Кащей, который распускает про себя слухи, что бессмертный. Смертный он или нет, нас то не касается, знаю только, что в Гааге у него такие связи, что сам я на такое дело не решусь.
Есть у него воспитанница - Василиса Прекрасная. Дева красы неземной, образованная, и с немалым приданным. Только царь Кащей сватов обратно в малых сундуках присылает, да ещё, гад, туда яйца с иголкой внутри вкладывает, с намёком, вишь, чертяка остроумный. Выкрадешь мне девицу, будет тебе конь, да и седло, сбруя и стремена впридачу. Потому я не скряга Еремей, так ему и передашь, если, конечно, жив вернёшься.
И милостиво отпустил Ивана-царевича, набежавшую слезу шёлковым платочком отирая.
***
- Значит, к Кащею? - спросил обманчиво добрым голосом Волк.
- А что, слабо? - заикнулся было царевич и тут же огрёб когтистой лапой по затылку. А потом ещё пару раз по тыльной части тела.
- Да ты знаешь, какие у него связи! Он до самого Льва дойти может. И что я буду делать? Ссылаться на прецедент с Сивкой-Буркой на том основании, что конь тоже наполовину бурый был? Ну садись, чувырла.
Нам ещё три дня скакать, а я уже так проголодался.
- Так, всё понял? – в сотый раз повторив инструкции, допрашивал волк Ивана-царевича.
- Все… - уныло отвечал тот
- Ничего не брать, ничего не трогать, чтоб ни одной девке ни в какое место ни-ни! Если что – у Кащея суд скорый: сначала голову с плеч, а потом разбирается: хотела девка или сам пришёл. И в Гааге у него такая лапа… - Волк с сомненьем посмотрел на могучие чресла царевича. – Знаешь что, брат, я тебя одного туда не отпущу. Я хоть и хищник, а чувства имею. Оттопыривай кольчугу, - перевернулся разок, обратился в блоху и заскочил Ивану за пазуху.
И стал Иван-царевич, держа плотно в памяти волчьи советы, в терем к Василисе пробираться. Сначала железные ворота заскрипели, а он их маслицем подмазал; потом цепные псы налетели, он их сахарными косточками да мясцом угостил; потом ещё слуги верные Кащеевы, от них он полусотней целковых откупился. По правде сказать, самое тяжёлое было по винтовой лестнице из тысячи ступеней без одной к Василисе в покои пробраться, но запыхавшийся молодец и это испытание преодолел. И вот идёт он через комнату сенных девок, а там вповалку десяток красавиц спит всех форм и обличий, рубашки живописно задраны, одеяла небрежно откинуты. "Я только посмотрю вон на ту, рыженькую" - подумал было Иван, да тут блоха за пазухой как куснёт его, он дальше и пошёл. А дальше - баня Василисина. И там с десяток подружек её купается и без всякого стыда в царевича мыльной пеной дует, и хохочут, стервы, так, что ум за разум заходит. Тут волку пришлось жвалами поработать от души, думал было обратно превратится да цапнуть по-хорошему, без баловства, да обошлось.
Василиса же в это время оживлённую переписку с котом Баяном вела (впоследствии из-за особенностей произношения в южных губерниях кота стали звать Баюном, да так это имя и прижилось среди собирателей фольклора). Уже были написаны ею бессмертные "Я - женщина, а значит Василиса", "Я бываю такая и этакая" и "Убей того, кто на тебя посмотрел, сразу, а то ещё влюбится, гад". Кот не оставался в накладе и лепил как пирожки философские трактаты на темы "Об особенной любви особ женского полу к золоту", "Об обратнопропорциональной зависимости размера интеллекта размеру груди особи женского полу" и "О некоторых особенностях логического мышления обладательниц волос светлого оттенка", а также анекдоты, у которых уже начинала пробиваться щетина. Василиса как раз работала над очередным шедевром любовной лирики, когда её вдохновение было прервано грубым "Кх-кх". Девица подняла глаза (самого чистого василькового цвета) и строго спросила:
- Царевич?
- Царевич, - оробел Иван, который отроду с умными девушками дела не имел, да и вообще предпочитал общаться с кухарками и трактирными служанками.
- Спасать прибыли? - осведомилась Василиса и потёрла висок белой ручкой, оставляя чернильные пятна у брови.
- Спасать! - выдохнул Иван, который понял, что его спасать уже поздно.
Василиса встала, открыла тайник за печкой, достала оттуда узелок с рукописями и наследными бумагами, уложила чернильницу, с десяток перьев, переписку с котом. Взглянула на сундуки с драгоценностями и нарядами, которые ей Кащей надарил. Потом на Ивана:
- Хоть и крепкий, а не донесёшь.
- Тебя согласен всю жизнь на руках носить, - неожиданно осмелел царевич.
- У меня свои ноги есть. - Василиса в доказательство приподняла подол и показала пару в меру стройных щиколоток и голеней.
- Ох, - сказал Иван
Василиса хотела было что-то съязвить и вдруг, уставившись куда-то за царевича, совсем по-бабски завизжала:
- Ой-ой-ой.
- Не визжи. - Сурово сказал Волк, выходя из тени. - На предмет сундуков я есть. Не царевичево это дело сундуки тягать. - Дунул, плюнул, и все сундуки уменьшились до размеров табакерок. - Рассовывай по карманам, или что там у тебя есть.
- Отвернитесь, - сурово приказала Василиса и уложила табакерки в разные тайные места, которые на женском теле предусмотрены.
- Ну вот что, - Волк перевернулся и принял облик Василисы. Ну почти такой же стал, только волосы лучше причёсаны и чернильных пятен нет, - кони ждут за рвом, надеюсь под её руководством доберёшься. А я здесь останусь. Кащея задерживать, - и вздохнул от недобрых предчувствий.
***
Кащей, как обычно, после пересчёта вновь поступивших податей зашёл пожелать воспитаннице спокойной ночи. "Взрослая совсем стала девка, - думал он, мерно вышагивая по ступеням, - Пора замуж. А за кого? Ни за козла же этого старого Пантелея? За одного из Рашид-аль-Гаруновских? Так нищета одна, голь перекатная, только арабские сказки сказывать и умеют. Да ещё себе пару-тройку жён завести могут. Жалко девку, ишь какая выросла, ладная да образованная. Все приличные царевичи далеконько отсюда живут. Вот у царя Еремея целых три сына, да пока к нему послов зашлёшь, пока от него сватов дождешься... глядишь, ещё от стражников в подоле чего принесёт. Эх, заботушка на мою старую седую голову!" Был Кащей абсолютно лыс, но не любил, чтоб ему об этом напоминали.
- Так, - сказал он, разглядывая томную красавицу, примеривавшую перед зеркалом парчовую шубку на собольем меху. - Ты, что ли, снова, гуляка пронырливый? А Василиса где?
Волк встряхнулся и принял свои истинный облик (но только вовсе не зверя о четырёх лапах с хвостом, вы то уж, любезные читатели, догадались давно, что и это только маска).
- Её Иван-царевич увез, сын Еремея.
- Старший?
- Третий. Пока. - Загадочно ответил волк. - Не бойся, старина, не прогадала девка.
- Всё голодаешь?
- Да уж где мне наесться. Сам знаешь, мне, чем больше дашь, тем больше хочется. Ладно, потом поболтаем, мне пора!
"Эх! - подумал Кащей, - Вот и вылетела птичка из гнезда" - и погрузился примерно в те же воспоминания, что и все добросовестные отцы невест.
А волк нагнал Ивана-царевича, вмиг отнёс его в государство султана Пантелея, там снова обернулся Василисой и пошёл с ним во дворец. Состоялся обмен и царевич отбыл с конём, сбруей, седлом и стременами, да ещё впридачу с бухарским ковром вместо потника.
Вечером султан пошёл в спальню к девице, которую весь день в ванне с жасминовым маслом служанки массажем ублажали. А там - волк на шёлковых простынях лежит, из гагачьей перины пух выпускает.
- Послушай, Пантелей, - говорит, - Я тебя давно спросить хотел, тебе чем местные девушки не угодили? Ты под паранджу-то хоть иногда заглядывай, глядишь, и найдёшь по вкусу. Ну а коли женишься на одной - двух -трёх, точно будет тебе счастье. И наследники в пропорции.
Собственно говоря, та же история случилась с Еремеем. Только ему Волк пообещал пару от той кобылицы, что поле пшеничное топтать любила (помните ещё?). И не соврал, что характерно. Правда... Нет, эта история и так уж затянулась.
Итак, Иван-царевич, верхом на Буром Волке, с Василисой, довольно изящно сидевшей на драгоценном коне, и с пудом яблок в мешке добрался до того самого камня.
- Ну, всё, - сказал Волк, - дальше сами, сами, сами. А мне пора. Меня подруга жизни заждалась, - и ускакал в орешник.
- Эй, ты куда, не попрощались по обычаю! - вскинулся было Иван, да того и след простыл. - Жалко, хотел спросить ещё, что там с братьями моими.
- Ну, Иванушка, не кручинься, - ласково сказала Василиса (надо заметить, что время в пути сближает даже случайных попутчиков) - Помогу твоему горю. - Достала из узелка блюдечко с наливным яблочком и стала яблочко по блюдечку катать. И, конечно, тут же увидели они, что братья по сю пору у Марьи Моревны рукоделием занимаются. Вспылил Иван и помчался к братьям на помощь.
И может быть, покрылись бы эти страницы кровью прелестной, хотя и коварной, девицы, если бы не Василиса.
- Погодь, любезный мой, меч из ножен тягать. Я сама. - Выволокла Марью из терема, по щекам отходила, постель разворотила, и всех пленных на волю выпустила. А Иван-царевич только в стороне глядел, диву дивовался и про себя давал зароки не гневить будущую супругу ничем и никогда.
Вышли из темницы Василий-царевич и Михаил-царевич, прослезились, обняли брата, взяли с собой сколько могли богатства, да и Марью Моревну впридачу.
Что, думаете, сейчас будет "И жили они долго и счастливо"? Вот ещё.
Иван-царевич, хоть и не дурак был, а простая душа, всё братьям выложил. Ну, тех, понятно, завидки взяли. Как так - младший, а их обскакал? Вот Василий и говорит Михаилу:
- Как ночь настанет, да он спать уляжется, заколем его, а все вещи себе возьмем. Я старший, мне по праву царство положено, так что я яблоки заберу. Ну а тебе - Василису, наследство её и коня с амуницией.
Михаилу как-то и не хотелось злым делом заниматься, да и Василиса ему не глянулась, он больше девиц в теле любил, но он привык с детства брату подчиняться и согласился. Как ночь пришла, разбили они привал в чистом поле (вот не спрашивайте меня, почему не на постоялом дворе, не я сказку сочиняла, я только сказываю), положил Иван-царевич голову Василисе на колени и заснул сном богатырским. Тут подкрался Михаил, схватил девицу, связал, чтоб не мешалась, а Константин заколол брата в самое сердце. По утру снялись они с лагеря, труп бросили не оплаканный, не погребённый.
***
Только пыль из-под копыт осесть не успела, как из кустов орешника, которого, видимо, в русской земле полным-полно, выскочил Волк, оглядел следы преступления, почесал задней лапой за ухом и сказал:
- Столько сил положил, чтоб этот олух так свои дни окончил! Не бывать же этому! - и в три прыжка донесся до края мира.
А на краю мира, то всем известно, бьют два ключа - один с живой водой, другой с мёртвой. И единственные сосуды, которые ту воду выдержать могут, сторожит трёхголовая псица размером со льва. Учуяла она Волка, вспрыгнула, шерсть дыбом подняла, подскочила к нему, как лапой по морде даст, потом второй раз, потом левой головой в загривок укусила, а двумя прочими враз пролаяла:
- Ты где шлялси? Ты где носился, пёс безродный? Я все глаза выплакала, тебя поджидая. Дети воют: "Где папка?" И что я им скажу, что он опять сторожевых шавок в саду царя Еремея обхаживал?
Волк дал себя немножко покусать, отскочил в сторону, отряхнулся и крайне нежным голосом начал:
- Дорогая моя, я так по тебе соскучился. По тебе, да по деткам нашим каждую ночь с тоски на луну вою. Но ты же знаешь, у меня серьёзная работа. Вот сейчас по заказу Ивана-царевича прошу тебя выдать по кувшинчику из каждого родника.
- И что, этот заказ такой срочный, что и полчасика не подождёт? - сварливо, но в то же время нежно, проворчала псица, - пойдём, что ли, поздороваемся, как следует.
В общем, через часок - другой Волк стоял над телом Ивана, окропил его мертвой водой - рана и закрылась, окропил живой - грудь богатырская стала вздыматься, глаза раскрылись. Поднялся царевич лучше прежнего, и даже будто в глазах интеллект засветился, и душа запосверкивала (с ней такое случается, пробуждается она у некоторых только в смертный час, когда тело покидать приходится). Вскочил на Волка, даже не спрашиваясь, и в погоню.
Конечно, догнали в полпрыжка, учинили суд скорый, Константин с Михаилом повинились, а Иван, который хоть и поумнел, а доброты не утратил, всех простил. Только взял Василису и спрашивает:
- А велико ли твое наследство?
- Остров Буян, - отвечает, - с городами, деревнями, церквями и флотами, торговым и военным, удобной гаванью и правом установления портовых сборов. А стоит тот остров прямо на пути ганзейских купцов в Индию.
- Так нафига ж нам домой-то возвращаться? - вопросил Иван и отбыл с разлюбезной своей и немалым её состоянием восвояси.
А Константина-царевича опять зависть обуяла на то, какой ладный да умный стал брат. Подошёл он к Михаилу и говорит:
- Давай и мы молодцами заделаемся! Ты, Волк, давай сюда воду, не то! - и Волк воду отдал, только плечами пожал, насколько ему удалось.
- Держи, Марья, воду, лить будешь, а ты, Михайло, тычь в меня мечом, да следи за ней, она баба хитрая.
Не хотел Михаил-царевич, да как-то само ткнулось. Взял он у Марьи Моревны мёртвую воду, рану полил, она и закрылась, потянулся было живой воды взять, смотрит - а флакончик пустой: всё коварная на землю вылила.
Хотел было Михаил-царевич голову с плеч изменщице снести, а та к нему кинулась, грудью пышной прижалась, руками белыми обняла и шепчет жарко на ухо:
- Ну что ты серчаешь, Мишенька, для тебя ведь старалась. Царём теперь станешь, а я при тебе хоть ключницей буду. Люблю ведь тебя, друг сердешный, вспомни, я тебе завсегда в подвал самые толстые и свежие лепёшки спускала, - И льнёт к нему всем телом. Тут он и сам вспомнил, что вроде, вправду, его лепёшки побольше, чем у других, были. Ну и растаял.
Вернулись они к царю Патрикею, правду там они ему или неправду сказывали, не знаю, но того колит так припёк, что он от чудесного излечения вмиг просветлел, отрёкся от престола и подался в монастырь. Правда, почему-то буддийский.
А Бурый Волк вернулся в свой языческий лес, обернулся там тем, кем и был на самом деле - скандинавским богом-насмешником Локи, вечно ненасытным пламенем, и помчался куда-то: не то дразнить великого змея, опоясавшего мировой океан, не то с Вакхом на спор вино пить - кто кого перепьёт, не то очередным героям помогать или каверзы строить.
Дотошный читатель, конечно, скажет мне, что настоящий богатырь Иван-царевич, пошёл бы прямо, туда где "Убиту быть". На что могу ответить только, что тогда сразу и был бы
СКАЗКЕ КОНЕЦ