Способ существования белковых тел

Паша Никс
1

«Солнышко, зачем ты светишь мне в затылок?» – мысленно вопрошал он, любуясь в свою очередь аккуратно подстриженным затылком впереди стоящей девушки. Ее волосы были короткими и послушно повторяли линию правильного черепа, придавая ему объем и заканчиваясь чуть выше белого воротничка рубашки. Частые повороты головы, говорившие о нетерпении, а может быть волнении, давали насладиться гармоничным профилем красивой человеческой головы и заставляли чувствовать себя не в своей тарелке различные монеты, на которых были изображены длинноносые короли или щекастые императоры. А солнце все также нещадно жарило эту разноцветную змею, в которую выстроились люди перед зданием концертного зала.

– Я отойду на минутку, воды куплю только, – прошевелила сухими губами повернувшаяся девушка и быстро зашагала в сторону. Некоторое время глаза ее провожали, пока на их пути не встал серый металлический забор. К счастью для всего организма тут он наконец вспомнил, как дышать, и не стал откладывать это дело на потом. Ее возвращение было подпрыгивающим для его зрачков, которые, укрывшись в уголках глаз, следили за ее пружинистой, упругой походкой, и стеснительным для его шеи, которая всячески противилась повороту головы в ее сторону, боясь смущения щек. Девушка в белой приталенной рубашке, черных брюках и кроссовках на тонкой подошве заняла свое место в очереди и, запустив по проводам в свои уши звук, начал танцевать. Ее губы неслышно отсчитывали ритм, а тело двигалось под этот ритм. Музыка была такая громкая, что несмотря на шум толпы он слышал музыку, прорывавшуюся из ее наушников, и узнал мелодию своего телефона. Песня была популярная.

«Да что со мной такое, девушка и девушка!» – подумал он, как-то даже злясь на себя, и тут же почувствовал себя свободнее. Он стал присматриваться к ее танцу и невольно повторять некоторые движения. Песня закончилась, девушка нажала кнопку на плеере, и песня зазвучала сначала, и танец она начала тоже сначала. В этот раз он уже старался поймать ее счет и повторить за ней как можно точнее. Песня вновь закончилась и началась, он положил ей руку на плечо, она повернулась. «Dance with me» – сказал он громко, даже не сказал, а прокричал, чтобы она его услышала, и они стали танцевать, и было это похоже на зеркало, только на неправильное зеркало, в котором правое остается правым, а левое – левым.

– Откуда ты знаешь мой танец, – спросила она, когда они остановились.
– Сейчас увидел, мне понравилось, – сказал он улыбаясь.
– И так быстро запомнил? – она искренне удивилась.
– Ну да, а что такого. Хорошие танцы легко запоминаются. Когда движения в такт музыке оно как-то само танцуется, даже запоминать ничего не надо, – ответил он, чувствуя, что с каждым словом хочет, чтобы эта девушка слушала его все время, и видеть ее все время, такая она милая. «Похоже, втюрился», – констатировал он про себя.
– Ну да, в общем-то, – сказала она, поразмыслив, – хотя придумывала я его долго, два дня целых.
– Первый раз на кастинге? – спросил он.
– Нет, не первый. Я танцую в клубе, но не очень много платят, поэтому хотела попробоваться. Но если честно, надоело уже, думала домой пойти. А ты наверно очень опытный в этих делах, если танец выучил за десять минут? – спросила она и улыбнулась.
– Спасибо за комплимент, – сказал он, смущенно расплываясь в улыбке. – Не очень я опытный, даже совсем не опытный, я для себя танцую, профессионально даже нигде не занимался никогда, первый раз пришел попробовать. Вижу просто, что у меня не хуже чем у других получается.
– Самородок значит, – она снисходительно посмотрела на него и снова улыбнулась, даже не снова, она все время улыбалась, и все время уместно как-то выходило.
– Ну в некотором роде, – немного поколебавшись, он согласился на звание самородка, не очень благозвучное, но приятное. – А может ну его этот кастинг, жара такая! Пойдем, по мороженному?! Я угощаю.
– Ну… пойдем, – согласилась она, подумав немного и как будто решив что-то отбросить.

Эскимо в шоколаде быстро таяло на жаре, и нужно было успевать его есть и облизывать, и причудливо наклонять голову, чтобы поймать сладкую капельку шоколада, намеревающуюся скользнуть вниз. И ему было интересно наблюдать за ней, а ей за ним. И интересно было идти, и говорить, и слушать. И вообще, все вдруг стало интересно: афиши, машины, дома, облака, река, мосты, деревья, улицы, походка, одежда. И звезды вечером были на редкость яркие и завораживающие. И в самых детальных чертах вдруг представилась далекая инопланетная жизнь. И они даже поспорили на шоколадку: он говорил, что инопланетяне такие же, ну или почти такие же как мы, а она, что они совсем не похожи, живут по своим удивительным законам, которые мы даже представить себе не можем. И разговор плавно перешел к тому, что такое жизнь вообще, что такое жизнь для человека. Не обошли вниманием и вечный вопрос о смысле этой самой жизни. И так было все легко, будто не разговариваешь, а думаешь.
– Наверное, – проговорил он, сперва помедлив немного, будто бы раздумывая, и закончил дурачась: – Жизнь – это танец! Почувствуй ритм! – он взял ее за руку, и они стали танцевать.

2

«Музыка – это жизнь»

– Здравствуйте, сегодня мы берем интервью у заведующего онкологическим отделением первой областной поликлиники, кандидата медицинских наук Иванова Михаила Викторовича. Скажите, Михаил Викторович, как вам в голову пришла эта идея: включать в палатах на некоторое время классическую музыку, чтобы положительно влиять на состояние больных?
– Здравствуйте, рад вас видеть. Что касается идеи использования музыки для лечения, то не я ее придумал, еще Пифагор возвышал музыку над другими средствами лечения. К настоящему времени накоплен большой опыт использования музыки в лечебных целях. Во многих странах Европы музыкотерапия даже является самостоятельной дисциплиной. Да и в самой музыкотерапии существуют отдельные направления, например, рецептивная или пассивная, когда пациент слушает музыку. Именно этой методикой пользуемся мы. Также еще существует активная музыкотерапия, когда пациент музицирует сам, и интегративная, которая сочетает два упомянутых мною подхода. Я не буду вдаваться дальше в медицинские подробности. Скажу только, что, хотя музыкотерапия и имеет глубокие корни, но в России ее использование носит единичные случаи, чаще всего в экспериментальных целях, поэтому я решил использовать музыкотерапию в нашем отделении.

– Как к этой идее отнеслись ваши коллеги и начальство?
– Коллеги отнеслись нормально, в общем нормально. Был, конечно, и скепсис, и шуточки, и поддержка была, все было – так что, в общем, нормально. С начальством… не скажу, что были трудности, скорее было просто одно обстоятельство. Просто главный врач нашей поликлиники, Губачев Владимир Анатольевич, человек пожилой и взглядов придерживается консервативных, но стоит отдать ему должное, выслушав меня, дал-таки согласие на эксперимент в нашем отделении. Если будет видимый результат, то такая практика распространится на всю поликлинику.

– Тут же напрашивается вопрос: есть ли результат?
– Да, результат есть. Не скажу, что он какой-то фантастический, он вполне соотносится с другими результатами музыкотерапии, которые мне удалось найти. Примерно на тридцать процентов увеличилась скорость выздоровления больных и на десять процентов число выздоравливающих. Последнее обстоятельство, конечно, немного удивляет, по крайней мере, я не ожидал такого результата и, все-таки, как бы мне не хотелось видеть в такой прибавке выздоровевших заслугу музыкотерапии, я склонен полагать, что это случайная флуктуация. Но в любом случае подводить итоги еще рано, осталась неделя до конца эксперимента, тогда-то и будет решено распространить ли музыкотерапию на всю поликлинику, и я надеюсь, небезосновательно, что будет решено положительно.
– И еще один вопрос, Михаил Викторович, даже не вопрос, а скорее просьба: можно ли нам поговорить с вашим пациентом или пациенткой, чтобы узнать их мнение о музыкотерапии?
– Конечно, пожалуйста, пойдемте сейчас посмотрим, кто отдыхает и в состоянии поговорить с вами.

*****

– Здравствуйте, Маргарита Николаевна. Расскажите немного о себе, сколько вам лет, откуда вы?
– Я из города Мокора, живу уже шестьдесят восемь лет (улыбается).
– Я так думаю, вы на пенсии, да?
– Да, на пенсии.
– А чем вы занимались до пенсии.
– Я была учительницей младших классов в Мокорской средней школе.
– А скажите, пожалуйста, как вы относитесь к музыкальным процедурам? Нравятся?
– Да, знаешь, очень нравятся. Отдыхаешь просто как-то, когда слушаешь. Вроде и болит все, и ноет, а включат музыку вроде как-то и полегче становится. Хотя Танюшка, напротив ее кровать, она сейчас на процедурах, говорит, что это мы просто отвлекаемся от нашей боли и из-за этого легче. Но мне кажется, что все-таки это музыка помогает. И еще знаешь что, перед тем как включить музыку, говорят, что за произведение, а я записываю название и стараюсь мелодию запомнить, чтобы знать. Образованность расширяю, как Танюшка скажет.

– Очень хорошо. А как ваше самочувствие, идете на поправку? В этом помогает музыка?
– На счет поправки… может быть… медленно правда, очень медленно. Музыка помогает, наверное, зачем бы ее тогда включали, помогает, но я, если честно, не чувствую. Плоховато дела у меня после операции. Боли мучают, практически не сплю. Только обезболивающее когда сделают, тогда могу поспать несколько часов, а так не могу. Но музыка вообще мне нравится, хорошая идея считаю. Да и вообще всем нравится. Был, правда, у нас тут Борис Егорыч один, так вот он сначала ворчал, он сам из деревенских, мутатень какую-то, говорит, включают, а потом прислушался, стал даже к динамику поближе ходить слушать.
– Спасибо, Маргарита Николаевна, за ваши ответы. Еще один вопрос напоследок. Наша статья называется «Музыка – это жизнь». Как вы считаете, действительно это так?
– Будем надеяться, моя дорогая, будем надеяться. Но знаешь, мне кажется, что это так независимо от того, помогает она лечить болезни или нет. Я раньше никогда не увлекалась такой музыкой, а сейчас, бывает, играет что-нибудь такое, «Турецкий марш» например, и такая сила какая-то в тебе появляется, поднимается что-то, знаешь, так жить охота, что даже умирать не страшно.
– Спасибо большое вам, Маргарита Николаевна. Скорейшего вам выздоровления! Всего хорошего.

3

Смерть превращает жизнь в судьбу.
Андре Моруа.

– Нет, зря ты это, честное слово, зря. Наркотики – это не жизнь, – уверенно сказал молодой человек в светлой панамке и ощутил некое одиночество в этой уверенности.
– Да ладно, чего ты. Наркотики – это не жизнь. Правда. Жизнь – это наркотик. Понимаешь? То, что вы называете инстинктом самосохранения, – это на самом деле зависимость, это наркомания. Видишь, все мы наркоманы! Так что расслабься и слови кайф, дружище! – добродушно сказал второй парень с черными волосами, усаживаясь на бетонные перила бетонной лестницы, поднимающейся вдоль бетонной стены.
– Ладно, дело твое. Но, все-таки, я бы тебе советовал перейти с этого порошка на жизнь, раз уж жизнь – это наркотик. Это, по-моему, самый лучший наркотик, что ты, в самом деле, сидишь на какой-то второсортной фигне?! – с напускным упреком сказал парень в панамке и облокотился спиной на стену, но тут же отпрянул и стал отряхивать красную майку от бетонной крошки.
– Я вижу, чего ты хочешь. У тебя ничего не получится. А на жизнь меня посадили еще родители, и я до сих пор на ней сижу, – устало ответил второй и посмотрел куда-то вдаль поверх деревьев.
– И что же, вот этот порошок – твое средство соскочить с жизни?! – тот, что в панамке, начинал горячиться.
– Ну, понимаешь, Лёх, – примирительно начал парень с черными волосами, – как только я соскочу с жизни, я тут же соскочу и со всего остального. Это просто дополнение. Раз уж я наркоман от рождения, то почему бы мне не попробовать и что-нибудь еще, кроме того, что используют все.

Леха опустил в задумчивости голову и молчал: «Насколько же он сильнее меня, какая же у него голова, и такая голова пропадает. Почему всегда самые лучшие люди, ну не всегда конечно. Нет, вот так. Почему даже самые лучшие люди попадают в эту яму? Высоцкий – я помню. Вот теперь Мишка. Может быть это правильно, может так и надо? И говорит он еще так гладко, зараза. Может попробовать? Разочек. Тьфу! Нет и все. Ну а то, что он видит, чего я хочу и, что у меня ничего не выдет – это мы еще посмотрим. Я его знаю. Он всегда хочет быть первым, лучшим и иметь все самое лучшее. И что бы он ни говорил, а его это задело. Может быть и поможет».

– Ну а что хорошего в этом порошке? Как он там называется-то? Шмыжник… – спросил Леха.
– Я сам не знаю, как он называется по-настоящему. У нас его называют шпомп, шпомпык. Ну как тебе сказать, что в нем хорошего. Это не объяснить. Это как рассказывать о вкусе клубники человеку, который ее никогда не пробовал. Он будет у тебя спрашивать: «Как черника, как вишня, как малина?» Это ни как малина, ни как черника – это клубника. Надо просто попробовать. У каждого это свое, но нравится одинаково всем, – заключил Мишка.
– Всегда, с первого раза прям? – Леха недоверчиво посмотрел на него.
– Не всегда с первого, бывает, что после первого голова болит просто и подташнивает. Но зато потом обычно идет просто офигительно.
– Не понимаю, как это может нравиться?! Это просто медленная смерть какая-то, добровольная смерть, – не обращаясь непосредственно к своему собеседнику, проговорил в пространство перед собой молодой человек в панамке.
– Смерть – это стрела, пущенная в тебя, а жизнь – то мгновенье, что она до тебя летит – Аль-Хусри. Наша жизнь – это мгновенье, ничего не значащая мелочь в жизни человечества… – с философским безразличием говорил Мишка.
– Именно – это мгновенье, и нужно стараться распорядиться этим мгновеньем как можно лучше, правильнее. Не расходовать его по мелочам, и еще ладно по мелочам, но по глупостям-то уж точно не надо! – эмоционально доказывал Леха.
– Ты слишком большое значение придаешь жизни. В конце жизни есть смерть, неизбежная, неотвратимая. И всё умрет. Рано или поздно всё умрет, и все умрут, – объяснял мишка как на уроке.
– Поэтому-то и нужно жить! – не сдавался Леха.
– Послушай, это вечный спор. Находить ли смысл жизни в ее конечности, или же видеть в этом ее бессмысленность, или, как ты говоришь, жить «правильно», потому что есть смерть или жить «неправильно», потому что есть смерть – два вывода абсолютно равнозначных, и каждый решает сам, как ему жить и в чем находить смысл своей жизни, – в Мишкиных словах стало заметно раздражение.
– Ну не знаю. Я, конечно, не оратор, но мне кажется, что я, все-таки, ближе к истине, чем ты, – упрямо говорил Леха.
– Ты ближе к своей истине, а я к своей, – стараясь закончить разговор, ответил Мишка.
Леха ненадолго задумался, а потом сказал:
– Ну если так, то я думаю, что моя истина правильнее.
– Вон, Серый подъехал, пойдем, замучил меня своими разговорами. Все, закрыли тему, – отрезал Мишка и стал спускаться по лестнице. Леха пошел за ним.

*****

На небе были перистые облака, будто кто-то измазал подошвы ботинок облаками и исходил четверть неба маленькими шажками. И еще было одно облако в стороне похожее на остов гигантской рыбы. Мишка заметил это, когда сощурился на солнце, бившее лучами в его черную голову. Леха посмотрел наверх вслед за ним и полюбовался немного волосатой сигарой, именно такую фантазию вызвало у него облако, которое Мишка принял за рыбу.

Машина – черная, с черными стеклами, с белыми дисками, рычащая спортивным глушителем, выказывавшая каждой своей чертой дорожную агрессивность – стояла в конце неширокой дорожки, обсаженной стриженными кустами доходящими до пояса. Серый терпеливо и даже в какой-то степени равнодушно смотрел, как они идут к машине. Он вообще был человек спокойный во всем, что не касалось вождения автомобиля и футбола. Как только двери закрылись, он рванул с места, просвистев шинами, быстро переключался и вилял рулем, уклоняясь от летевших навстречу машин. Того, кто первый раз был в машине Серого, могло ввести в заблуждение его умиротворенное выражение лица, но так продолжалось только до того момента, пока на дороге не показывался какой-нибудь чайник, тогда Серый взрывался и изливал на него потоки ругани и брани.

Некоторое время ехали молча, мишка поглядывал на торчащие провода на месте бывшей магнитолы, потом спросил:
– А где музыка?
– Продал, новую буду брать, – ответил серый не глядя.
– Без музыки – это не жизнь, – сказал Мишка со вздохом.
Леха на заднем сидении держался за сиденья и упирался ногами в пол, чтобы не упасть в поворотах:
– Никак я не привыкну к твоей «манере вождения», это даже, я бы сказал, манера самоубийства, – с трудом выдавил он, напрягая шею, чтобы удержать вмиг потяжелевшую от перегрузки голову.
– Не нравится – не езди, – сказал Серый стараясь изобразить на лице раздражение, но внутри ему было приятно, он всегда считал для себя такие слова похвалой.
– Он боится прожить свою жизнь впустую. Меня уже замучил, пока тебя ждали, – сказал Мишка пренебрежительно.
– Ну а что такого? – спросил Леха, надувшись. – Да, я не хочу умереть зря и считаю, что это правильно.
– А я с тобой не спорю, – предвидя начинающийся разговор, Мишка принял превентивные меры.
– Да я вообще не с тобой разговариваю, – подчеркнуто обижаясь, сказал Леха, – я Серого спрашиваю, как ты, Серый, хочешь умереть?
– Я не хочу, – сказал Серый и засмеялся, и Мишка тоже закатился.
– Ну ладно, я тогда по-другому спрошу, тогда так, что для тебя жизнь? – упрямствовал Леха. Серый почесался, собираясь, видимо, пошутить, но не нашелся как и ответил как смог:
– Жизнь для меня – это моя машина, моя девчонка и футбол, – сказал он, хлопнув ладонью по пухлому ободу руля.
– Это все-таки лучше, чем у Михана, хотя, конечно, тоже… – начал Леха.
– А че у Михана? – спросил Серый с интересом.
– Он считает, что вся наша жизнь – это наркотик, и поэтому можно пробовать все другие наркотики.
– А разве машина, девчонка и футбол – это не наркотики? Да от этого всего народу больше зависит, чем от наркотиков! – влез в разговор Михан.
– А что, может и так, – начал Серый почесываясь. – У меня, например, от футбола и машины такая зависимость, что никакие наркотики рядом не стоят, а про девчонку я вообще молчу, – довольно заключил он.
– Я понимаю, это даже хорошо, что у вас с Юлькой все вот так, но неужели вам совсем не хочется сделать что-нибудь большое, чтобы о вас узнали разные люди, много людей…
– Честолюбие тоже наркотик, – вставил Мишка.
– Пусть это честолюбие, да, но это всего лишь следствие, главное, что я хочу, это сделать что-нибудь хорошее для людей, но не для малого их количества (для своих друзей или близких), а для большого, для всех, – спокойно говорил Леха, почти совсем без пафоса.
– А по-моему для тебя важно именно это следствие… – начал Михан, но Серый, глядя в правое зеркало, перебил его: – Да ладно, – сказал он пренебрежительно и уверенно. Машина вильнула вправо, раздался визг тормозов, все трое ощутили удар сзади, головы вдавились в подголовники, машину стало резко разворачивать носом на встречную полосу, Серый молниеносными движениями стал вращать руль в противоположную сторону, машина встала боком по ходу движения и тут же перевернулась, запрыгала по асфальту, переворачиваясь с колес на крышу, и ударилась боком о фонарный столб. На дороге валялись осколки стекла, покореженный бампер, куски железа и пластмассы. Несколько водителей остановились и вышли из машин, но находились они в нервном оцепенении, шоке и просто смотрели на остатки машины, глаза их были большими. Из машины начали доноситься стоны, кто-то спохватился, достал телефон и стал вызывать скорую.

4

Мамина рука лежала под ее головкой, мою руку она обняла своими двумя маленькими ручками. Все спали. Заиграла песня “Don’t worry, be happy” – безжалостный в своей пунктуальности будильник на мобильном телефоне будил спящих. Я перевернулся со спины на бок и натянул одеяло на голову, накрыв так же и двух теплых человечков рядом с собой. Не могу вставать сразу, мне надо еще немного полежать, минут пять, чтобы проснуться. Через минуту песня прекратилась, но сон уже покинул нашу постель. Маруська, поворочавшись, потормошила меня хмурого со сна и томную маму. Мы лежали в полудреме, по крайней мере, я. Маруська, лежавшая только что рядом, оказалась вдруг позади кровати, прошлепав босыми ногами по полу, она подошла ко мне и начала стаскивать папу с кровати одной рукой за большой, а второй за указательный пальцы:

– Вставай, папа, мама уже встала, мам, скажи ему, чтоб вставал, – звонко щебетала она.
Папа пробормотал что-то вроде: «У-у… фстаю, ищо две минуфки и фстаю». Ритка уже открыла глаза, и смотрела на нас, а Маруська не унималась, дергая меня за руку.
– Мария Александровна, – я был подчеркнуто официален, говоря в подушку и лежа в одних трусах, – Вы, мне кажется, ведете себя неподобающе.
Мама следила за этим действом с улыбкой, усевшись на кровати по-турецки, пряди волос закрывали часть ее веснушчатого, но красивого лица, хотя может и не красивого, но мне нравится даже утром.
– Вставай, соня, – сказала она, потрепав меня по щеке.
– Ага, вы за одно, у вас банда, – сказал я грозно, перевернулся, схватил Маруську, затащил ее на кровать и стал щекотать, пробегая пальцами с боку пижамы, и целовать в живот, от чего ей тоже всегда щекотно. Маруська визжала и смеялась, и Ритка смеялась. «А ты что думаешь, тебя не постигнет возмездие?» – я взглянул на нее, мою Ритку, потом играючи повалил на кровать и тоже стал целовать, Маруська забралась мне на спину и обхватила маленькими ручками:
– Беги, мама, я его держу.
Опять зазвонил неугомонный будильник. Я поднялся на кровати, Маруська висела у меня на спине:
–Ну все, пойдемте завтракать, слезай мартышка, – сказал я, придерживая ее сзади, чтобы не ударилась о деревянную грядушку, потом выключил телефон.
– Завтракать, печенья-медвежата, – Маруська плюхнулась на кровать, перелезла через грядушку и зашлепала вместе с мамой на кухню в своей ушастой миккимаусовой пижаме.
Я лег на спину, полежал так секунд двадцать, наслаждаясь пустотой мыслей и милыми голосами на кухне, потом резко встал, чтобы подавить в себе последнее желание сна, оделся в приятную хлопковую домашнюю одежду и пошел на кухню.

Ритка поставила пузатый пестрый чайник, который мы сами покрасили, когда делали ремонт, во все цвета, какие только нашли, и теперь он походил больше на груду разноцветных лоскутов, чем на чайник, такая нарядность, знаете, радует по утрам. Рядом с чайником в кружечке грелось молоко для Машки, а она уже сидела за столом на своей высокой табуретке, положив локотки на стол, и ждала молоко, поглядывая на своих любимых бисквитных медвежат, но без молока не начинала. «Сильная женщина растет», – я посмотрел на нее, на ее большие детские глаза и улыбнулся.
– Тебе как всегда, с маслом и медом? – спросила Ритка, стоя за столом и делая бутерброды, я ответил «угу» и уселся на табуретку рядом с Маруськой.
– Хорошее кино вчера смотрели, очень впечатлило, никак не отойду, все думаю, – она посмотрела на меня в поисках согласия, я кивнул. Фильм вообще-то был не шедевр, на мой взгляд, актеры играли еще ничего, но сюжет слишком какой-то про любовь что ли, слюнявый какой-то, не бывает так в жизни, а девчонкам моим понравился, особенно в конце, когда там главный герой умирает, с пафосом, Маруська даже заплакала.
– А ты бы смог вот так, отдать свою жизнь за свою любимую и своих детей? – спрашивала Ритка, не пытаясь даже никак завуалировать свою провокацию, и нахально улыбалась, я тоже улыбнулся ей, подумал и пожал плечами:
– Не знаю… некорректный вопрос, мне кажется.
– Почему?
– Ты и Маруська – вот моя жизнь. Я не художник, не писатель, не изобретатель, не суперфутболист, не лидер революционного движения какого-нибудь, вы – моя жизнь. И никуда и никому отдавать вас я не собираюсь, – Рита поставила на стол две кружки с дымящимся кофе и одну с молоком, мой ответ, видимо, немного смутил ее. – И это хорошо, – закончил я слегка дурашливым тоном, обнял ее, посадил к себе на колени и прижал покрепче. Маруська, нацепив молочные усы, уже уплетала своих медвежат и неотрывно следила за нами. Мы тоже взяли свои синие кружки с какими-то мордочками из мультиков, у Маруськи кружка была, естественно, с Микки, и стали пить горячий, бодрящий кофе с ломтиками хлеба, намазанными тонким слоем масла и политыми сверху медом.
И все хорошо.
Вроде бы.
Что-то, какая-то мысль… самая эта мысль. А что, если? Как же они будут, или как я буду? Всякое может произойти… Несчастный случай… Не могу даже представить…
Да и не надо ничего представлять, потому что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! Да, Маруська? Конечно Даа! Как там Пашка пьяный вывел в тот раз императив «все будет хорошо»: «должно быть «хорошо», это аксиома, следовательно, «хорошо», как субстанция добрая, пунктуальная и обязательная, будет непременно». Кажется так. Как по мне – все логично.

5

Эту историю о своем дедушке мне рассказала одна моя хорошая знакомая, которую я знаю с института. Мы сидели на лавочке перед ее домом, и она говорила своим спокойным, женственным голосом.

 Дедушка мой был художником, не очень известным, у него бывали иногда выставки в том маленьком городке, где он жил, и выставки эти, проходившие в местных музеях или библиотеках, конечно, не приносили особого дохода. На жизнь он зарабатывал преподаванием изобразительного искусства в школе.

Несколько лет подряд перед своей смертью в воскресение вечером, когда были летние каникулы, он ходил на берег реки, которая текла примерно в километре от его дома, на тот берег, который был покрыт молодым березняком, и смотрел на противоположный ровный берег с простирающимися за ним полями в ожидании захода солнца. Красный шар медленно опускался за горизонт, и он принимался рисовать, пытался передать краски и оттенки неба, все переходы цветов от фиолетового до красного, но никогда не был доволен собой. Спустя два таких сезона рисования, он мог передавать закат на холсте с потрясающей, филигранной точностью, от него не ускользала ни одна мелочь. Но он опять был недоволен, – его перестал устраивать закат. Он хотел другого, необычного солнца, особенных облаков, игривого ветра, колышущего пшеницу на том берегу. И он продолжал ходить летом, в воскресный вечер на берег маленькой чистой речушки в ожидании необычного, неординарного, того захода солнца, который происходил в его воображении.

За несколько дней до своей кончины, лежа в больнице, он рассказал об этом мне. И он сказал, что совершенно не огорчен тем, что так и не увидел нужного ему заката. Зачем бы он тогда совершал свои воскресные прогулки, усаживался на берегу и каждый раз наслаждался не тем… великолепным, чарующим, невероятно красочным закатом.