О чем с ней говорить?О раннем христианстве?О Бэконе?Она не из этих околоинтеллектуалок,которых он имел целыми общагами.Сразу поймет,что это он к ней яйца подкатывает.А пусть бы и поняла.
Черт знает почему он не хотел,чтоб она так думала.
Глаза цепкие,каждое замечание как булавочный укол.А сама не злая с виду.
Почему-то ему ужасно хотелось рассказать ей,как они на той неделе вчетвером трахали официантку. Распялили ее как паучка – один за руки,двое за ноги,и один в процессе.Так смешно было.Она сначала кричала.а потом притихла.Вроде даже понравилось.
Нет,однозначно,с такого не начинают светскую беседу.
Девушкам вообще такого лучше не рассказывать.Не поймут.У них вообще понималка по-другому устроена.
Вот с матерью тоже недавно…Спросила: «Миша,ты с кем-нибудь встречаешься?»
И у Миши ступор.Не скажешь же матери: «Да,встречаюсь с Ксюшей в подвале на ее плаще».
Покурить позвал бы,так не курит. И он не курит.
С этими никогда проблем не было: «Девченки!Форма одежды - номер один.» «У тебя есть выбор. Или ты сосешь,или я тебе ебну и ты сосешь.»
С остальными так можно,а эта–одноклассница-давно не общались–а она представляешь,теперь патологоанатом?
Из-за нее и пришел. Сидел бы дома.
Юля.
Имя вполне человеческое.
Уже через час стало понятно,что она здесь чужая.До чего же технично откланялась-попрощалась. Сейчас ведь уйдет и навсегда.
-Юля,позвольте я Вас провожу? – «Неужели это я сказал?»
-Спасибо,это совершенно ни к чему.Да и друзья Ваши обидятся.
«Как она это аккуратно отгородилась «Ваши друзья»».
Кроссовки,ветровка.Хотел подать ей куртку…ну и взгляд…отдернул руку…
У лифта попробовал еще раз:
-Юля,я просто молча буду идти рядом.Ладно?
«Как она чудесно улыбается.Это была улыбка по имени Снисхождение.»
С ней как по канату.
Совсем легкие сентябрьские сумерки.Оказывается она такая маленькая.Каблучки сердито цокают,как маленькие молоточки.
Меньше всего он ожидал этого:
-Мой отец был немцем. У нас дома был культ его личности.Я очень любила его,а мама и вовсе боготворила.В доме всегда был идеальный порядок,всюду салфеточки,занавесочки с кошечками,свежая выпечка.Вечерами.после семейного ужина,мама садилась за фортепиано и играла для папы. У нас все было для папы,вся наша любовь,а он просто позволял себя любить.Потом его не стало.Мне тогда было 14 лет.
Он молчал.И не только от того,что этот монолог был полной неожиданностью.Он молчал,потому что так много мог сказать и не знал с чего начать.
-Я просто услышала звуки фортепиано из какого-то окна. – объяснила она.
-А у нас в семье,если было восемь,а папа еще не пришел с работы,то… «кто не спрятался – я не виноват».
-Как это?
-А иногда если и спрятался,то не помогало.Мог вытащить мать за волосы из постели,называя ****ью, выволочь в коридор,и там продолжать ее бить.
-Как же она терпела?
-Не знаю,он был русский,она его любила.Он ей и голову пробивал,и душил,и травилась она из-за него,а потом как ни в чем не бывало – сидят,обнимаются.У нас был культ моей личности.Он меня обожал.Я в подъезде специально давал «Усталого» и отец нес меня на плечах до квартиры.На пятый этаж.Считал своей надеждой и воплощением всех амбиций.Читать в четыре года научил,в школу в пять засунул.
-Надо же!Я тоже пошла в школу в пять лет,только меня никто не засовывал,просто я уже умела и читать и считать к этому времени.Мне так хотелось ему угодить, я была круглой отличницей.
-А я до смерти боялся.Помню,когда писал букву «Х» и у меня ее половинки то не соприкасались,то пересекались,а папа стоял у меня за спиной и говорил,чтобы я старался.Мне казалось,что сейчас он меня убьет.Все мое детство – это страх.
-Извини,я не хотела сделать тебе больно. – И секунду помолчав тихо добавила:-Только себе.
Он рассказал ей о том,что ссался до десяти лет,что болел псориазом и был посмешищем всего класса по кличке «Зараза»,что рос дохлым и болезненным,сидел дома и читал,читал,читал,что гоняли его все кому не лень,что ему было тоже 14,когда умер его отец(да,еще одно совпадение).И,что когда гроб опускали в скользкую октябрьскую глину,когда он бросил на крышку ком земли,то почувствовал счастье и освобождение.Он почувствовал,что сейчас его страх закопают навсегда.
Потом, летом,он каждый день занимался на брусьях и на турнике,а по осени ответил большинству своих обидчиков.А потом,он стал таким,каким он стал:
«Привет,девченки,я дирижер симфонического оркестра.»
И про официантку…
И…
Он стоял перед ней,внутренне дрожа,снова чувствуя себя тем маленьким,испуганным мальчиком.Он все испортил.Сейчас он не хотел ее.Он не хотел даже спрашивать номер ее телефона,стыдясь своей,впервые за двадцать три года нахлынувшей, откровенности.Он почти ненавидел ее за то,что она теперь знает.