Глава 2 Право всегда право!
Бежать из Картагенской тюрьмы невозможно. Это общеизвестный и в некоторой степени научный факт. Круглая в основании, сложенная из чёрного базальта, она зиждилась на шилообразной скале, возносящейся к свинцовым небесам из мрачной пропасти.
Отыскав запрятанный в ботфорте полновесный серебряный Арг, я, стараясь не звенеть кандалами, добрался до стрельчатого окна. Оно находилось на уровне моей вытянутой вверх руки и перекрывалось железными прутьями толщиной в три пальца. Клочок неба, различимый в бойнице, был того же траурного цвета, что и в день моего приезда в Картагену. Совсем уж было погрузившись в плодотворные размышления о скудности здешней цветовой гамы, я совершенно не кстати вспомнил о цели проделанного в кандалах путешествия. Привитая прадедом любознательность побуждала меня измерить глубину пропасти. Тщательно прицелившись, дабы не попасть в переплёты решётки, я запустил монету по траектории вверх. Тяжёлый Арг, сверкнув в сизом проёме неба, скрылся из глаз, а я принялся считать. Надо заметить, что все мои братья были воинами. Я тоже хотел им стать, но отец был против, а прадед имел на меня особые виды. Он учил меня всему, что знал, а знал он намного больше, чем отец, братья, дядьки, деды и, пожалуй, что все жители удела вместе взятые. Так что считать я умел.
Ну и продемонстрировав это умение, в очередной раз убедился, что воинские умения несравненно полезнее.
Оставалось проделать обратное путешествие, что я и проделал не без успеха.
Устроившись на здоровенной гранитной плите, уже довольно длительное время используемой в качестве постели, я предался обычным своим занятиям. Их было не слишком много, что искупалось усердием, с которым я им предавался. Во-первых, я отчаянно дрожал от холода и сырости, а во- вторых, искал искру озарения. Несколько удивлял тот факт, что несмотря на равные усилия, первое получалось несравнимо лучше.
Помимо этих не одинаково плодотворных дел я старался ещё и кое-что не делать. Старался не вспоминать тот злополучный день. Но если озарение не приходило, то воспоминанания – напротив. Не самые отрадные воспоминания. Обидно было уже то, что я дважды упал наземь. Ещё тяжелее переносилась собственная глупость и не наблюдательность. Как можно было умудриться прошляпить эту недоразвитую ручонку? И это мне, чей самый старший брат Карл, имел точно такую же. Извиняло меня лишь то, что сам я её никогда не видел. Зато моя милая мамочка, бывшая седьмой женой отца и родившаяся в том же году, что и Карл, в юности дружила с ним. Она-то и поведала мне, что в детстве у братца Карла было, как и у всех представителей клана, четыре руки. Вторая левая, поражённая сухоткой, перестала развиваться и, проходя посвящение в воины, он начисто отмахнул её и преподнес в дар могучему покровителю бойцов бесноватому Ахину. Куда этому рыжему безносцу до моего брата, а мне, как выяснилось, до него.
Едва я пристыженный и мокрый уселся за столик, принимаясь за мясо сумчатого крола, как дубовая дверь распахнулась, и на верхней ступени показались меховые калиги стражника. Многие напряжённо уставились на них, а я напряжённо жевал. И правильно делал, ибо долго ещё вкус жаркого будет являться лишь в мечтах. Впрочем, возможно, надолго я рассчитываю зря. Из-за облачённых в чешуйчатые брони воинов высунулся оборванец и, тыча в меня пальцем, гнусно залепетал:
- Это он! Тот самый! Убийца из Вальдепьянеса!
Заведение забурлило: иные из посетителей повскакивали с мест, девчонка же у камина позабыла про вертела и в трактире, запахло жаренным. Местные жители прекрасно знали, что от пограничного селения Вальдепьянес бандитос оставили одни головешки. Все в ужасе взирали на меня, а я проворно ворочал мозгами и, должно быть предвидя последующее, ещё проворнее челюстями. Так и не подсказавшие мне ничего мозги можно смело обвинять в том, что я оказался в тюремной башне.
Поначалу было не так уж и плохо. В смысле не так плохо как сейчас. На каменных нарах лежала охапка соломы, да вдобавок мне выделили шкуру водяного оленя. Шкура правда с мерзкими насекомыми, но всё же лучше шкура с ними, чем они без шкуры.
Не берусь сказать точно, как долго длилась моя борьба с обитателями моего мехового прибежища. Впрочем и они вряд ли определят, сколько боролись со мной. Главное, что всё плохое когда-нибудь заканчивается. Так я подумал, когда нынешним утром за мной пришли.
Два подслеповатых ветерана свели меня по винтовой лестнице к фундаменту башни, где мы дружно проскучали, пока открылась наконец тяжелая дверь в арочном проёме тюрьмы. С противоположной стороны пропасти, поскрипывая и покачиваясь в жёстких порывах ветра, уже спускался подвесной мост. Как только мост с натугой улёгся в паз, пробитый в площадке перед башней, я добродушно простился с временным пристанищем и окружённый дворцовыми стражниками зашагал к средоточию власти Дориата Картагены.
Пройдя по плохо освещённым анфиладам, где уютно было лишь сквознякам, мы оказались в огромной зале. Слово огромная, я употребляю исключительно по причине бедности словарного запаса. Здесь смело можно было устраивать ристалища верхом на мамонтах.
Пол был выложен небольшим и хорошо отполированным булыжником. Я привык к горным ледникам, но здесь идти было потруднее. Пол стремился выскочить из-под ног, но сопровождавшие меня двигались по нему совершенно спокойно.
Наконец, мы остановились перед подиумом, представлявшим из себя покрытый мхом горный утёс с выровненной площадкой для трона. С двух сторон тронный утёс окружали четверорукие гвардейцы. Пара рук их была занята натянутыми тисовыми луками. Третья рука покоилась на шестифутовом бердыше, а четвёртая сжимала запасную стрелу. Не очень-то меня испугали эти мои соплеменники. Не испугали, несмотря на то что луки всех четверых были направлены в разные, но наиболее уязвимые участки моего юного тела. Что ж переживать, артикул везде один. Тот же факт, что подлинных гвардейцев было так мало, не повышал престижа владельца дворцовых палат. Прочие обычные солдаты стояли шпалерою по обе стороны от меня.
Стражники попытались опустить меня на колени. Я не поддался, и они не стали настаивать. Это окончательно подорвало моё уважение к здешним традициям. В наших краях представшего перед очами Великого Кагала Кланов не принуждали склонить выю. Но если бы захотели…
Трон, высившийся на подиуме, был пуст и напоминал длинное бревно, обтянутое волчьими шкурами.
Откуда-то из-за спин солдат выскользнул низенький человечек, обряжённый в суконную не подпоясанную рясу, подбитую по подолу и обшлагам широких рукавов барсучьим мехом. Шею его украшал широкий золотой ошейник, а украшением головы служили огромные заострённые кверху уши. Кромку каждого уха от самой мочки пронизывал золотой прутик, уходящий ввысь и покачивающийся над головой в такт шагов. Несмотря на некоторую комичность убора, обладатель роскошных ушей был не лишён величественности. Он остановился чуть впереди левого бока подиума и, грохнув в пол, резаной из цельного рога нарвала палкой, нараспев произнёс:
- Гуманная Гильдия Судей Великого Дора!
Тут же двустворчатые двери позади трона распахнулись, и в проёме появился пузатый карапуз годков пяти от роду. Он улыбнулся, начал было засовывать палец в рот, но, быстро одумавшись, огляделся и, лихо вскарабкавшись на подиум, важно уселся на бревно. Ушатый глашатай пропел:
- Тайный Советник Гуманной Гильдии Судей Великого Дора, Его Высочество наследный принц Великого Дора – Дор Старший!
Малыш важно кивнул и украдкой почесал лодыжку.
В дверях уже вырисовалась представительная дама в шерстяном платье с фижмами и льняном переднике. С её плеч спадала длинная мантия когда-то алая, но, должно быть, после стирки ставшая блекло розовой. Дама, подхватив мантию левой рукой, проворно забралась на трон и замерла.
Глашатай, треснув палкой, видимо, показавшийся ему недостаточно полированным булыжник, величественно проскандировал:
- Метресса Гуманной Гильдии Судей Великого Дора, Верховная Защитница прав человека, Оплот Милосердия, Её Величество Доротесса Великого Дора – Доротея Дорская!
Задумчивость, связанная со сравнением, предоставляемой мне милостью Дориата ячменной похлёбки и сытыми лицами судей, не позволила мне вовремя заметить того, кто, усевшись подле Метрессы, грозно взглянул на преступника. Я очнулся и услышал:
- Генеральный Обвинитель Гуманной Гильдии Судей Великого Дора, Апостол Возмездия, Вершитель Справедливости, Великий Дор Великого Дора – Дор 12, Грозный, но Добрый!
Это был полнокровный, немолодой уже человек с разметанными клочьями седых бровей из-под коих требовательно вглядывались в меня грозные, но добрые очи.
Догадавшись, что весь состав судей мне уже представили, и теперь требуется ответная вежливость, я молодцевато отчеканил:
- Носитель малой спаги самой гористой из всех Горных Галл. Хронист Великого Сенешаля гористейшей Галлы. Действительный граф Пиренской Марки – Улиссандр Двурукий из достойного клана Тюррен!
Заранее довольный предполагаемым эффектом, я скромно выпятил грудь, а Великий Дор удивлённо уставился на глашатая. Тот, мелодично позвякивая золотыми прутиками ушей, залез в разрез своей сутаны и, вытащив пергаментный свиток, углубился в чтение.
Прошло несколько минут, в течение которых, оплот милосердия непринуждённо обмахивалась веером из перепонок летучей крысы, тайный советник осторожно ёрзал на бревне, а Вершитель Справедливости испепелял меня взглядом. К счастью, златоухий справился с текстом:
- Сей лжеграф Пиренской марки, лже Улиссандр Двурукий, якобы из достойнейшего клана Тюр-рен – разбойник, участвовавший в набеге на верный Вашему Дорскому Величеству – Вальдепьянес. Имеются свидетели, видевшие, как этот лжеграф, а на самом деле коварный бандитос, отрезал голову у годовалого младенца, надругался над юной девицей и похитил шесть коз.
Дор 12 и Доротея Дорская возмущённо переглянулись, а Тайный Советник, перестав ёрзать, с интересом уставился на меня.
Гневный ропот слышался из толпы расположенных за стражниками придворных. Я же был настолько возмущён, что позабыл о своём остром уме и не нашёлся с достойным ответом. Наконец Великий Дор прервал паузу,
- Полагаю, обвинение достаточно обоснованным, ибо сам масштаб преступлений подтверждает их наличие. Недаром достойные дорцы говорят: нашёл дым, отыщешь и костёр. Дым налицо, следовательно, есть и преступление…
- Дым, конечно, на лицо, - совершенно неожиданно для себя встрял я, - но вопрос, в чьей голове этот дым?
Зал замер, а наконечники стрел на луках гвардейцев затрепетали, уподобляясь перепелам, готовым сорваться с насиженных мест в небеса. От вида трепещущих этих острокрылых птичек я на мгновение запнулся, но все молчали, кто-то же должен был говорить. И я заговорил. Вспомнив, правда, о присущих мне вежливости и смирении. В данный момент это были лучшие мои качества, о чём я ненароком едва не запамятовал.
Я обвёл всех спокойным взглядом, взглядом человека, которому нечего бояться, но который, однако уважает власти.
- О, апостол справедливости, величайший Дор, мудро правящий Великим Дором, столь же великим, как и солнце, никогда не заходящее в границах Дориата…
Тут, внезапно осознав, что аллегория с солнцем не слишком-то подходит для здешних мест, я смешался. Впрочем, разве же я солгал? Нет, клянусь Рогами Неба! Если солнце ни разу не взошло на здешнем горизонте, а я такого не припомню, значит, оно и не заходило. Успокоив таким образом совесть, я продолжил:
- Что солнце, сама Ура, могучая из богов, держащая своими рогами небо и луну, и звёзды – лишь младшая сестра ВеликогоДора. Велик и славен Дор. Велик и славен его правитель Дор 12, грозный, но добрый, суровый, но справедливый, мудрый, но… - пафос моей речи достиг апогея, - но есть, есть здесь недостойные слуги, возомнившие, что слова бедного скитальца о дыме в голове могут относиться…
Зал зашевелился. Смягчившийся было взгляд Вершителя Справедливости вновь посуровел.
- … Нет! Нет, скажу я злопыхателям, помыслившим в черноте души своей такое. Велик Великий Дор! И с высоты своего величия он видит каждого. Тайны сердца – не тайны для него. И он знает!.. Он-то знает…
- Короче! – сбил меня с самой интересной мысли Великий Дор, - отрицаешь ли ты презренный бандитос, изобличающие тебя обвинения?
Я развёл руками,
- Великий Дор в этих обвинения не всё ложь, но всё неправда. Выслушай меня и брось своё веское слово на чашу весов справедливости. Тюррен – мой прадед и Сенешаль Горной Галлы намеревался превратить меня в хрониста, а я, чувствуя боевой задор в сердце своём, мечтал о воинском поприще. По славе предков меня зачислили в Ватагу Правой Руки, где я считался носителем малой спаги, командиром отряда из шести воинов. Но на деле же я занимался лишь пергаментными свитками. Вот почему год назад я бежал из своего удела, решив поступить на службу к подлинному ценители воинской доблести Дору Великому. Остановив бег своего коня у вышеназванной несчастной деревни, я оказал почтение жаркому из козлёнка, принесённому мне девицей Охе, дочерью охотника ущелий. И надо же было такому случиться, что в тот самый момент, когда я предавался вкушению жаркого и созерцанию прелестей юной девы, налетели окаянные бандитос. Нет слов, чтобы описать ущерб, нанесённый ими достойному селению, а значит и Великому Дору. Не буду себя нахваливать, потому как это не скромно, но я бился как дюжина храбрецов. Это у меня от храбрости…
В этом месте, поймав взгляд защитницы прав человека, мне пришлось скромно потупиться.
- Но как говорится, дюжина волков справится и с полярным тигром. Презренные бандитос одолели меня и хотели уже зарезать в знак своей доблести. Однако вмешался Аббатос бандитос. Он сказал, что доблестный боец, зарубивший пятерых, или шестерых, - запамятовав, я едва не сбился, но взгляд оплота милосердия моментально освежил мою память, - семерых самых лучших его бойцов, должен возместить их потерю своей службой. Почти год я прожил среди этих отверженных, но ни разу не обращал меча своего против мирных охотников, их жён и детей. И вот несколько дней назад я бежал.
Замолчав и скрестив руки на груди, я принялся украдкой рассматривать зал из-под волной спадающих на левый глаз соломенных волос. Впечатление от рассказа казалось было благоприятным. Метресса часто махала веером и глубоко дышала, вздымая из тесноватого декольте трепещущие холмы прелестей. Тайный советник, встав на цыпочки и дотянувшись до уха отца, стал давать ему тайный совет. Дор 12 нахмурился, а советник, семеня и косолапя, скрылся за двойными дверьми, расшнуровывая на ходу завязки штанов. Маленький человечек с посохом прикрыл глаза и погрузился в пропасть мыслительной деятельности. Лишь уши его слегка подрагивали, отчего золотые усики мелко вибрировали над седой головой.
Пауза малость затянулась, и я уже пару раз сменил затёкшую ногу, когда Великий Дор медленно поднялся,
- Мы, Дор 12 Грозный, но Добрый, исследовав сие дело и посовещавшись с премудрыми членами Гуманной Гильдии Судей Великого Дора, считаем, что услышанное нами от презренного бандитоса, именующего себя действительным графом Пиренской Марки Улиссандром Двуруким, заслуживает тщательного разбора.
Ушастый глашатай, бухнув палкой по булыжникам, гордо воскликнул:
- Тщательный разбор!
- Итак, - продолжил Дор 12, - вышепоименованный заявил, что он якобы отважно вступил в схватку с бандитос и даже поразил семерых из них. Здравый смысл вопиёт от этой бессовестной лжи, ибо всем добрым жителям славной Картагены известно, что третьего дня вышеозначенный хвастливый бандитос имел столкновение в трактире «Тёплое прибежище» с фигляром из проезжей цирковой труппы и потерпел постыдное поражение. Спрашивается, как человек, павший от рук жалкого фокусника, мог справиться с семью отважными бандитос? Глупый бандитос, желая скрыть лестью, нелепое неправдоподобие своего ничтожного вымысла, заверял, что мы читаем в сердцах, как в раскрытой книге. Заверял, но не верил в это! Не верил, ибо не осмелился бы тогда, так беззастенчиво лгать. Но пойманный в малой лжи, он обнажился тем самым и в большой.
Дор замолчал, а ушастый, долбанув посохом ни в чём не повинный пол, важно заявил:
- Тщательный разбор окончен! Приговор Гуманной Гильдии Судей Великого Дора!
Апостол Возмездия оправил складки багряной мантии и, веско выкладывая каждое слово, зарокотал:
- Ввиду того, что бандитос подложно рекущий себя Улиссандром Двуруким, изобличён во лжи собственной ложью, Мы, Гуманная Гильдия Судей Великого Дора, постановляем: признать обвиняемого виновным во всех совершённых им преступлениях, как то: первое – участие в набеге на верное Нам местечко Вальдепьянес. Второе – умервшление годовалого младенца через отрезание ему головы. Третье – надругательство над девицей юных лет. Четвёртое – хищение шести коз. Считая, что бесстыжая ложь в Верховном Судилище Великого Дора отягощает его и без того немалые преступления, приговариваем прожужжавшего Нам уши своими лжеименами бандитоса к урезанию языка, вырывании двух рёбер раскалёнными щипцами и растягиванию тела четырьмя лошадьми до полного отделения его частей. Казнь произвести завтра на рассвете перед дворцом Великого Дора. Деньги, буде таковые имеются, у изобличённого изъять в качестве компенсации на ведение процесса и приведения приговора в исполнение. Рыжие ботфорты галлской кожи, а также широкий пояс из шкуры летучей пантеры передать почтенному дорчанину, сообщившему о преступнике. Лосиные лосины и тонкого полотна рубашку оставить преступнику в качестве гуманного акта.
Власти несчастны от своей власти. Не бывает власти, коией бы власть, да не ударила бы в голову. Жалеть надо властителей. Как сирых, как убогих распоследних жалеть. И клянусь Рогами рогоносицы Девы Уры, я их жалел! Но не настолько же, Град и Глад, чтобы расставаясь с собственным языком, не поработать им всласть? И я поработал. То, что я изрекал в праведном гневе, было способно расплавить подножие трона и ниспровергнуть монархию. Своды залы содрогнулись, золотые пруты в ушах глашатая клонились долу, а веер Доротессы не способен был остудить горячую кровь, прилившую к ланитам.
Я бросал яростные обвинения в лицо тирану с пафосом истинной страсти.… Наконец, удовлетворившись достигнутым эффектом, я с достоинством покинул залу, оставив последнее слово за собой. Думаю, что даже если и заменить слово "покинул" на, "выволокли", суть не изменится.
Самым обидным во всей этой совершенно нелепой истории было то, что тиран, не способный тягаться со мной в открытую, решился на мелкую, а от того ещё более презренную, месть. Ноги мои заковали в кандалы, а одеяло и охапку соломы злостно похитили, оставив лишь значительно поскучневших от холода мерзких насекомых.
И вот я лежу на голой каменной скамье и, отстукивая зубами дробный гимн холоду, блуждаю в лабиринте воспоминаний без малейших проблесков искры озарения.