оканье

Жил в Москве скромный редактор-корректор; назовем его Б. Келлог. Коренной костромич, уроженец сдохшего села, он безбожно окал даже — представьте себе — в слове "молоко". Келлог, щуплый мужичок тридцати лет от роду уже с пролысью и сединками, носил тертую тройку и проживал в ясеневской однушке — та пахла мёртвой бабушкой и грязными носками. Корректируя пламенные, но безграмотные вирши оппозиционного молодняка, он находил забаву в перестановке букв и слов на экране монитора, словно играя во что-то, разве что вечно проигрывая. Главным своим противником (читать через "о") Келлог полагал мерцающий курсор на белом нуль-единичном листе — тот понукал. Еще наш скромный герой боялся тишины и мрака — ведь они снедают. В девять утра ровно Келлог, перешед с рыжей ветки метро, появился на перроне Новокузнецкой. Было людно, и его охватил панический ужас — неизбежно столкнут, смеясь, на рельсы. От этой дикой мысли его хрупкое тело стало пробиваться вглубь, подальше от края, однако его встретила непонимающая толпа. Чей-то голос ляпнул "дядя, куда прёшь", и локоть боднул с размаху в грудь. Покачнувшись, кукла упала назад. Шел поезд. Келлогу было страшно и немного холодно; неудобно. Он лишь тихо подумал, что оканье это ок.