Мимо этого человека мы, держась за руку, прошествовали, а точнее пробежали по подземному переходу на Тверской. Людей, на удивление, было мало, хоть и время катилось к шести. Яркие летние краски одежд размывались серыми полами, стенами и потолками — как это обычно бывает под землей. У ларечников с их гондонами, иконками и пивом даже и не ходили клиенты; было пусто, и расквадраченный пол скучал. Против торговли дикие шрифты рекламок неубедительно зазывали на классику и модерн в окрестные театры.
По диагонали — от афишек до коммерческих коробок — согнув голову, еле перебирая ногами, шел рабочий. Нерусский. Одеяние его было серее серого метро, и потому по памяти описать его не смогу, хоть режьте. В правой руке его была зажата почти метровая железка с вилкой на кончике — для мусора, наверное.
Но бумажек, фантиков, пивных банок, салфеток, презервативов, целлофана и даже семечек на полу не было. "Кочегар" шел подобно слепому у Брейгеля, не глядя и медленно переставляя поношенную обувь; при этом он водил в стороны перед собой железку. Та терлась о пол, немного скрипя.
Глаза его были пусты полностью. Шаг, хыр-хыр, шаг, шаг, хыр-хыр-хыр. Шаг. Он словно не существовал в этом оплеванном переходе, якобы перейдя на те уровни отторжения тела и телесного, сего бренного мира, попасть на которые даже надменным гностикам не удавалось.
Стало чуть страшно. Стайка детишек с диким гоготом бортанула "кочегара" и ломанулась в свой МакДак.
Шаг, хыр-хыр. Пустое тело, никчемные люди, дорога, земля. И мусор, которого нет.