Самый справедливый суд

Госпожа Говори 2
Опубликовано: альманах "Молодой Петербург", 2010 г.
Сборник рассказов "Запредельный градус", 2011 г.



Уже стоя на пороге осуществления своих желаний, Лина никак не могла ожидать, что планы  рухнут, подобно тщательно выстроенному, но чувствительному к любому чиху судьбы карточному домику.
В тот день, проснувшись без четверти восемь, Лина собрала и отвела в садик Андрюшку. Затем вернулась домой и начала готовить завтрак для деда Васи. Поставила вариться кашу, нарезала его любимой колбасы, включила кофеварку, поскольку её день не начинался без кофе, и прикурила первую утреннюю сигарету.
И вот тут-то всё и покатилось в тартарары.
В дверь позвонили. Лина посмотрела в глазок. На лестничной площадке стояли двое: женщина среднего возраста и молодая девушка. 
Посетители выглядели вполне безобидно, и Лина открыла дверь.
Первое, что ей бросилось в глаза – чрезмерно накрашенное лицо женщины. Девушку она поначалу не разглядела.
– Здравствуйте, – заговорила женщина, развязно растягивая слова. – Мы – родственники Василия Петровича. Можно войти?
– Как… родственники? –  еле выдавила из себя Лиина. – У него же никого нет…
– Я… э-э… племянница Василия Петровича, Ангелина Владимировна, – женщина сделала шаг в сторону Лины, но та продолжала стоять в дверях, хмуря брови и не пуская незваных гостей дальше порога. – А это – моя дочь. А вы кто такая?
– Я его друг, ухаживаю за ним, – сухо произнесла Лина.
– Что ж, спасибо за заботу о Василии Петровиче, с вашей стороны это очень любезно. 
– Не стоит благодарности, – голос Лины прозвучал холодно. – У нас с Василием Петровичем есть соглашение, что он завещает квартиру мне. А кто такие вы, я   понятия не имею. Знаю только с ваших слов, что вы – якобы родственники.
– Девушка, – проговорила женщина, делая шаг вперёд, – мы здесь именно затем, чтобы напомнить Василию Петровичу о родственном долге.
Лина отметила, что от женщины попахивает перегаром и дешёвым парфюмом.
– Ишь, ты, какая ушлая, – насмешливо подала голос молчавшая до сих пор девица, и тут только Лина обратила на неё внимание.
Девице на вид было лет двадцать. У неё были тонкие, миловидные  черты лица, нос с горбинкой, длинные прямые волосы,  осветлённые прядями, и хрипловатый голос. Большие круглые очки придавали ей вид не от мира сего, но впечатление «ботанички» рассеялось сразу же, как только девица открыла рот.
– Дина, – одернула женщина, толкнув её локтем в бок, но девица отстранилась  от матери и продолжала язвительно:
 – Думаешь, нашла дураков? Ага, так он и завещает тебе квартиру. У него есть, кому завещать. Мне, может, замуж скоро, жить негде. Я сама перееду к Василию Петровичу и буду ухаживать за ним.
– Вот как? А где ты раньше была, когда он подыхал, и, кроме меня, никого не оказалось рядом? Кто его выхаживал, таскал по врачам, мыл, кормил? – Лина, упершись руками в бока,  пошла в наступление. Не так-то просто было отказаться от мечты о собственной квартире, вызревавшей долго и готовой уже воплотиться в реальность.
– Мы… э-э… компен-сируем ваш труд, – с усилием выговорила Ангелина Владимировна, неуклюже попытавшись вернуть беседу в мирное русло.
Тут заскрипели колёсики инвалидного кресла, распахнулась дверь в комнату деда, и Лина гневно обернулась. 
– Здравствуй, дедуля! Привет, Василий Петрович, – хором заговорили гостьи, излучая  улыбки.
Дед был маленький, сухонький, с красным лицом. Голова его, как всегда, мелко тряслась. По щекам текли слёзы.
– Лина, – проговорил он, испуганно заикаясь, – боже ж ты мой, вот кого сёдни Бог послал… Лина, познакомься, это мои родственники… Диночка, внученька моя, как выросла-то… внученька, племяшка внучатая…
– Внученька – это здорово, дед. Ну, а я тебе кто? Никто?? А мне, значит, фига с маслом, да? – Лина, как фурия, выросла над ним,  потрясла деда за плечо, и он испуганно заморгал слезящимися глазёнками. – А где они раньше были, когда я тебя с того света вытаскивала? Может, скажешь мне, старая развалина?
– Линочка, – плаксиво забормотал дед, – Линочка, когда я умру, может, поделитесь по-християнски? А? Всё же родственники…
– Нам  с дочкой – две трети стоимости квартиры, – раздался резкий голос Ангелины Владимировны. 
– Две трети?? А я, значит, чтобы за треть квартиры продолжала ходить за ним, старым маразматиком? А что, если он ещё лет десять проживёт? – заорала Лина.
Дед заплакал, визгливо всхлипывая.
Лину кольнула жалость.
– Ну, давайте мы вам будем помогать, – предложила Ангелина Владимировна и  подтолкнула дочку, но Дина угрюмо молчала, глядя в пол.
– Спасибо, – язвительно поблагодарила Лина.
– Мы ещё придём, – предупредила Ангелина Владимировна.
– Естественно. Помогать же будете, – голос Лины прозвучал ещё язвительнее. – Ладно, а теперь, пожалуйста, валите отсюда, а то мне на работу пора собираться.
Женщина с девушкой повернулись и вышли из квартиры.
Как только их шаги затихли на лестнице, дед тут же выбрался из своего кресла, грохнулся на пол и пополз к Лине.
– Доченька, – заскулил он, обнимая её колени, – не оставляй старика, ангел мой! Умоляю! Не много мне уж жить осталось-то…
– Дед, ну что ты творишь, – возмутилась Лина, – ну давай, вставай, хорош комедию ломать. Сейчас я тебя покормлю и на работу побегу… Блин, у меня из-за этих «уродственников», кажется, каша сгорела! – она усадила деда обратно в кресло и бросилась на кухню, уже наполненную клубами дыма. 
Пожар удалось предотвратить.

Лина с маленьким сыном въехала в этот дом два года назад. После развода с мужем она оформила Андрюшку в ясли, устроилась поваром на рынок Юнона и уборщицей в коммерческую фирму, и, не без поддержки бывшего супруга, сняла квартиру в тихом месте. Собственного жилья у неё теперь не было, и рассчитывать не приходилось.
В первый же день после переезда Лина отправилась гулять с сынишкой в коляске. На обратном пути крепкий парень помог ей поднять коляску к лифту.
– А вы, значит, на четвертом живёте, в однокомнатной? Так я – ваш сосед. У старикана из шестьдесят седьмой комнату снимаю, – сообщил он приветливо. – Обращайтесь, если что.
Той же ночью её разбудил жуткий стук, крики и выстрелы. После того, как стих топот ног на лестнице, и уже после приезда милиции Лина рискнула высунуться на лестничную площадку. Молодого парня выносили на носилках, накрытого окровавленной простынёй. Ветхая дверь валялась на полу. В прихожей в своём инвалидном кресле сидел дед и скулил, обхватив голову. Лине стало его жалко.
– Пойдёмте к нам, – предложила она. – Я вам давление померяю.
На следующий день Лина ходила по подъезду с подписным листом, вымогая  у жильцов деньги,  деду на новую дверь. К вечеру дверь была установлена. Большую часть её стоимости оплатила Лина, потратив свои последние сбережения.
– Не могу я видеть этого несчастного деда, – оправдывалась она подругам, – жалко мне его. Пустил жильца – в криминальную историю вляпался. Сам на ладан дышит…
– Ты же от него теперь не отвяжешься, так и будешь с ним возиться, – предрекли подруги. И оказались правы.
На следующий день раздался звонок в дверь. Лина выглянула в глазок и увидела деда, который, сидя в своём кресле, ожесточённо давил на дверной звонок черенком швабры. Лина открыла.
– Доченька, ангел мой, покорми меня, – попросил дед Вася, шмыгая носом.
– Конечно, дед, заезжай. – Лина гостеприимным жестом широко распахнула дверь. 
Так она взвалила на себя дополнительные обязательства. Отскребла просторную грязную хату до блеска операционной,  бесцеремонно выгнала местных «синяков» и жутковатых опустившихся баб, которые навещали инвалида, и стала выхаживать деда Васю, как родного. 
А у того после убийства жильца вроде как «съехала крыша». Дед Вася по ночам просыпался, выл на весь дом, скрёбся в её дверь и голосил, что «за ним пришли». Просил Лину достать топор, который валялся у него на антресолях. Дед хотел держать топор у себя под подушкой. Лина изъяла у него все колющие и режущие инструменты, включая кухонные ножи, и унесла к себе.
– Линочка, не уходи, ночуй здесь, они меня под окнами караулят, – заговаривался дед. – Грозят убить старика и забрать все мои сбережения.
– Да какие у тебя там сбережения, – отмахивалась Лина. – Людей не смеши.
Но всё же через месяц Лина с ребёнком  переехала жить в квартиру деда. Теперь и у неё, и у сынишки были отдельные комнаты, платить за съём квартиры не требовалось, так что алименты супруга она стала тратить на себя. Пенсию деда Лина также прибрала к рукам и складывала в кубышку, рассудив, что хоронить его за свой счёт будет слишком жирно. Впрочем, на кормежку и уход дед с той поры не жаловался. Был он по характеру кроток и не привередлив, так что они легко ужились. Вот только сына оставлять с дедом Лина остерегалась, хотя интуитивно чувствовала: дед для ребёнка не опасен. 
Лина, в жилах которой текла половина гостеприимной армянской крови, сначала помогала деду из жалости. Ей, конечно, приходило в голову, что неплохо бы обзавестись собственным жильём… Соблазнительные картинки,  прописавшись в сознании, постепенно трансформировались в далеко идущие планы. Но подругам, советовавшим поскорее «взять всё в свои руки», Лина отвечала: дед – хозяин, ему и решать.
И дед, действительно, первым предложил взять его под опеку. Правда, с оформлением завещания на имя Лины  тянул, видать, по стариковской забывчивости.  Через два года, устав ждать, пока дед выполнит обещание, Лина собралась вызвать нотариуса на дом, но всё откладывала, потому что дед вдруг совсем сдвинулся разумом. Он стал прятать в карманы и в постель объедки со стола, всё чаще путал Лину со своей покойной женой, называя её Марусей, а однажды всю ночь ползал по полу и скулил, стряхивая со своего стариковского тела невидимых пришельцев.
И Лина не выдержала. На следующий день она вызвала такси и повезла деда на консультацию в ПНД.
– Параноидальная шизофрения, – участковый психиатр Александр Борисович, обаятельный весельчак  внушительных габаритов, смотрел на девушку с сочувствием. –  Что, задаёт вам жару дед?  И давно?
– Полгода как началось, доктор. Раньше вроде всё было нормально, – неуверенно ответила Лина. 
– А с алкоголем у него как обстоят дела?
– Раньше пил, но я запретила.
– Это вы правильно сделали.
Голос у Александра Борисовича был низкий, раскатистый – с таким голосом бы полком командовать, подумала Лина. Вообще, он сразу вызвал у неё симпатию. И она, чуть поколебавшись, рассказала ему всё: и про свои тяготы житейские, и про деда, поделившись опасениями за Андрюшку и планами на будущее, которые во многом зависят от старика. 
– Да… доброта ваша, – ещё больше посочувствовал Александр Борисович. – Хорошо, если всё решится, как задумано, это будет большим везением для вас. Но смотрите, если мы поставим его на учёт, завещание психически больного человека суд может признать недействительным.
Об этом Лина как-то не подумала.
– А с кем судиться-то? – удивилась она.
– Ну, как знать… может, родственники у него объявятся.
– Тогда не ставьте его на учёт, – попросила Лина. – Я с ним справляюсь, он безобиден. Выпишите  нам какое-нибудь лекарство. 
Александр Борисович выписал Лине рецепт на галоперидол и посоветовал не ждать обострения ситуации, а решать с дедом вопрос да оформлять завещание на квартиру, а то, кто знает, вдруг дед станет совсем плох.   
Но на лекарствах деду вроде полегчало.
И вот теперь…
Накормив деда, Лина села напротив него и решительно произнесла:
– Вот что, дед, когда мы, наконец, будем оформлять завещание? Сколько ты ещё будешь меня «завтраками» кормить?
Дед молчал, опустив голову.
– Что такое, дед? – Лина потрясла его за плечи. – Кто они такие, эти твои родственники? Сколько лет ты их не видел? Да не молчи ты, горе моё!
Дед всхлипнул.
– Оформим, Линочка, всё как ты скажешь, – пробормотал он. – Займись, дочка, займись. Только не гневайся.
– Значит, на следующей неделе к нотариусу, да?
– Да.
Лина вздохнула облегчённо:  процесс пошёл...
Однако звезды уже выстроились в невыигрышную для неё конфигурацию. Потому что через несколько дней  пришли счета за коммунальные  услуги. На чужую фамилию.
Лина недолго находилась в шоке. Видимо, в ней был заложен механизм, который автоматически включался в критической ситуации. Лина позвонила знакомому оперуполномоченному и вместе с ним отправилась в паспортный стол.
Вечером она ворвалась в комнату деда, как разгневанная фурия.
– Ах, ты ж, старая скотина, ты кому продал квартиру? Я тебя спрашиваю? Продал квартиру непонятно кому, а Линке, значит, дырку от бублика? Ну, гад, будут тебе теперь и массажи, и пироги с черникой… вот гад такой…
Дед за спиной хныкал в своём кресле и протягивал к ней руки, бормоча: «Линочка… ангел мой…», но она,  оттолкнув его, вылетела из комнаты, хлопнув дверью.
Квартира деда уже два месяца находилась в собственности некоего Тарлана Мамедали оглы Алиева, гражданина Азербайджана…

Следующие несколько дней Лина с дедом не разговаривала. Хотя, как всегда, кормила его, вывозила во двор погреться на солнышке,  но всё молча, не реагируя на его заискивающие попытки завязать разговор.   
 Поначалу она пыталась добиться от деда признания, трясла за грудки, но дед сразу пошел в отказ, бормоча, что не участвовал ни в каких сделках. А то вдруг начинал опять  заговариваться, путать Лину со своей покойной женой и вспоминать про какие-то облигации трёхпроцентного займа. 
Наконец, Лина плюнула и прекратила попусту тратить усилия.
Лина, армянка наполовину, бежала из родного Баку в лихие девяностые, когда азербайджанцы выгнали из дома их семью. Мама умерла, брат где-то сгинул, а Лину приютил у себя сосед, дядя Таюб, мужчина богатый, неглупый, да и довольно бодрый для своих семидесяти лет. Он пообещал ей безбедную жизнь и предложил оформить законный брак, по шариату. Измученная неопределённостью, восемнадцатилетняя девушка почти решилась на страшный шаг, но её спас предприимчивый будущий муж,  который увёз Лину в Питер.   
И вот теперь «земляки»  снова выгоняют её из дома, который женщина уже считала своим! От такой неприятности запьёшь, пожалуй, угрюмо думала она, распечатывая бутылку бальзама.
Подруги сказали в один голос, что ей нужно искать себе съёмное жилье и прекращать тратить время и деньги на такого подлого деда, пусть он хоть загнётся. Лина  частично соглашалась, но жалость грызла. Дед лепетал, что он не совершал никаких сделок. Лина не знала, верить ему, или нет. 
Однажды она вернулась из магазина, и, едва успев открыть входную дверь, почувствовала, что дед не один.  И точно, пара женских туфель примерно её размера валялась у порога. Лина пренебрежительно поддела их ногой, отнесла на кухню и распаковала сумки, и только потом, неспешной походкой жены, застукавшей загулявшего муженька «с поличным», вошла в дедову комнату.
За круглым столом, в центре которого красовался пирог на просторном блюде, сидели и пили чай дед Вася и Дина. На девушке было синее платье в белый горох и с красным поясом, блестящие мелированные волосы, перехваченные красным ободком, падали на плечи упругой волной. Выглядела она школьницей.
– Здрассьте, – поздоровалась Лина насмешливо.
Дина промолчала, глядя исподлобья.
Дед скорчил жалостливую мину.
Лина подошла к столу, отщипнула кусочек пирога и отправила в рот.
– Подгорел он у тебя, – заметила она, по-прежнему не сводя с Дины ироничного взгляда.
– Ну и ладно, а тебе какое дело? – буркнула Дина. –  Я что, не могу навестить своего любимого двоюродного дедушку?
– Линочка, – загундосил было дед, всхлипывая, но Лина не обратила на него никакого внимания.
– Навещай, навещай, девочка моя, таскай свои подгорелые пирожки, а впоследствии можешь и памперсы ему менять, если захочешь. Меня от этого Господь избави. Но имей в виду, что эта хитрож*пая развалина уже продала нашу с тобой квартиру какому-то азербайджанцу.
Дина подвытаращила глаза.
– Деда, это правда? – спросила она.
Дед скуксился.
– Не продавал я, – забормотал он. – Нет греха на мне, Господь свидетель…
– Правда, правда, – ответила за деда Лина. – Я своими  глазами видела, кто собственник. Дед квартиру продал какому-то Мамедали Тарланову. Правда, он божится, что ничего не знает, то есть, якобы, сделка была проведена незаконно, но я уверена:  врёт. Да какая разница, если и тебе, и мне тут ничего не светит.
Дина помолчала, уставившись в скатерть. А потом подняла голову, задорно  блеснув глазами, и многозначительно произнесла:
– Ну, это мы ещё поглядим! Ну-ка, пошли на кухню, покурим. У тебя выпить есть?
– Бальзам остался вроде...
– Сойдёт.
И гостья двинулась на кухню, шаря в сумочке в поисках сигарет, уверенной походкой человека, который не признаёт безвыходных ситуаций. Лина заторможено последовала за ней. 
– Значит, так, – говорила раскрасневшаяся Дина спустя полчаса, – я думаю, что сделка была совершена незаконно. Дед ведь это подтверждает? Подтверждает.  Ну, сама подумай, как он мог, будучи ещё живым, продать свою квартиру, лишиться прав на неё – он что, псих? Тем более, что есть ты, а он от тебя зависит.
– Да псих он, псих самый настоящий. У него и справка есть. Что, не веришь? 
– Охотно верю, но насчёт продажи квартиры – вот нюхом чую, что он её не продавал. Разве ты не знаешь, как это делается? Азеры привели к «чёрному» нотариусу похожего старикашку, подделали дедову подпись и оставили его бомжом. Это означает, что в любой момент и его, и тебя с сыном могут выкинуть на улицу. Поэтому давай-ка для начала выбьем из  деда заявление в милицию, что он стал жертвой мошенников. Затем найдём следователя и…
– …Ага, и заплатим ему тысяч пять баксов, – перебила Лина. – Только за то, что он соизволит «взяться за дело», то есть побеседовать с новыми владельцами квартиры. Без какой-либо гарантии, что её нам вернёт. У тебя есть такие деньги?
– Займём у кого-нибудь, возьмем кредит, – безапелляционно заявила Дина. – А ты уверена заранее, что дело проигрышное? И, по-твоему, квартира в Питере не стоит таких затрат? Ну,  даёшь! Мы с мамашкой в Гатчине торчим, как сироты казанские, а какой-то Мамед Асланов собирается жить в нашей квартире! Он, что ли, нашего старика купал и ублажал, или это ты всё делала, добрая душа? И что, все твои труды пропали даром?
Она была такая нахальная и беззащитная в своем «знании жизни», эта двадцатилетняя Дина, что вызвала  у Лины почти родственную симпатию.
Девушки приговорили бутылку бальзама, и Дина сбегала за добавкой, а Лина сходила в садик за сынишкой, и вечер продолжился. Когда дед, скрипя колесами, уныло появлялся в дверях кухни, девушки шиканием загоняли его обратно в комнату.
До полуночи они успели рассказать друг другу всю свою жизнь. Лина узнала, что её новая подруга, безотцовщина, не избалованная жизнью, своими силами поступила в университет и учится на третьем курсе психологического факультета. Что в неё влюбляются солидные профессора,  забывая статус, пузо, седину и всё, чем напичканы учёные головы, устраивают витиеватые словесные дуэли и зарубают друг другу диссертации на учёных советах. Что у Дины, помимо изучения человеческих комплексов и завихрений, «одна, но пламенная страсть» – фотография, и она создала собственную фирму по изготовлению художественных фотографий из трёх человек и имеет собственный сайт.
И Дина тоже узнала о Лине всё, что составляло Линину жизнь, включая бегство из Баку, замужество и развод; а также обстоятельства знакомства с дедом, его сумасшествие и многое другое. 
Когда «добавка» кончилась, начались съёмки.
– Какая ты красивая, – говорила Дина, щёлкая фотоаппаратом. – Подожди, повернись левым полупрофилем… настоящая восточная красавица, царица Тамара! Я на своём сайте открыла тему – «Лики Эпохи». Твой портрет  украсит и сайт, и обложку какого-нибудь глянцевого журнала. А на меня посыплются заказы…
– Да ладно тебе, – отмахивалась Лина, смущённая, размякшая. – Я даже не накрашена, погоди, хоть себя в порядок приведу…
– Тебе это не нужно. Твоя красота – она вечная. А у меня – профиль, как у Ахматовой… так однокурсники говорят.
– Зато ты – образованная женщина, а мой удел – администрацию рынка кормить горячими обедами.
– Нет, тебе в кино сниматься нужно! А хочешь, я это организую? – хорохорилась Дина, щёлкая фотоаппаратом.
Среди армянок попадаются настоящие красавицы. Лина была именно такой армянкой.  Никто и не предположил бы, что ей уже за тридцать. Это о ней писал   Чехов в рассказе «Красавицы», где герой, оказавшись в горном селении, переживает настоящее потрясение от встречи с армянской девочкой. Из-за Лины  горячие бакинские парни резали друг друга в подворотнях. И даже голод, нищета, материнство и развод не погубили эту красоту.
Фотошоп закончился тем, что Лина оставила новую подругу ночевать,  уложив её рядом с собой на диване.
Ночью Дина, как более живучая особь,  растолкала Лину, придавленную к подушке тяжким пьяным сном. Дед в своей комнате громко хрипел и задыхался. Девушки бросились к нему. Глаза деда вылезли из орбит, скрюченные пальцы шарили по одеялу, пока не нашли руку Лины.
Деда хватил инсульт. Они успели вызвать «Скорую» и отправить его в больницу, и до утра так больше и не заснули, приговаривая на кухне пачку сигарет, бледные, расстроенные.
– Помрёт ведь, помрёт, с него станется, – бормотала Дина, резко утратившая всю свою самоуверенность. – И что делать будем? Отдадим хату Рамзану Мамедову? Нет уж, хрен.
– А я ему последнее, что сказала – «черт бы забрал тебя, обманщика», – всхлипывала Лина. – Бедный дед Вася, такой безобидный, и как только у меня язык повернулся? Слышишь, Динка, завтра садик закрыт, посиди с моим Андрюшкой, а? Я навещу деда, с врачом поговорю, узнаю, что и как.
– Посижу, конечно, – машинально отвечала Дина, думая о своём.
Внезапно бледное, унылое лицо её изменилось и похорошело, как будто в Дине засветилась лампочка.
– Линка! Ты, кажется, говорила, что возила его к психиатру, и он у нас – с диагнозом? – воскликнула она, хватая Дину за руку, – Так что ж мы дурака-то валяем? Сделка ведь недействительна! Значит, единственной наследницей по закону являюсь я, а тебе уж отстегну твою долю, не сомневайся. Только давай, не откладывая, съездим к тому врачу!
– А мамаша твоя? Она ведь тоже наследница.
– Моя мамаша – никакая не наследница, она просто жадная донельзя. Единственным племянником деда Васи был мой покойный отец. Ближе родственников у него не осталось. Так что вся хата – наша с тобой, Линка, и больше ничья!
– Дед ещё не умер, а ты уже квартиру делишь, – проворчала Лина и тут же резко притушила окурок в пепельнице. – Ага, обязательно съездим к Александру Борисычу в ПНД, ну у тебя и мозги, моя ты умница!
Что ж, пусть не вся трёхкомнатная квартира достанется ей, но и половина – это что-то, а что-то  –  лучше, чем совсем ничего!

Дед повалялся  в реанимации три дня, да и отдал Богу душу.
На похоронах Лина рыдала так, как будто хоронила родного отца. Дина тоже всхлипывала, но как-то озабоченно, угрюмо. А горе Лины казалось (и было в действительности) непритворным.
– У меня больше никого на всём свете не осталось из родных, – всхлипывала она, – только Андрюшка, да этот дед.
Похороны влетели в копеечку. На церемонию в крематорий, помимо Лины, двух её подруг, Дины, да Дининой мамаши Ангелины Владимировны, которая, по случаю, изрядно наклюкалась, прибрело ещё несколько увечных стариков и пропитых тёток, а также – странная группа, состоявшая из четверых крепких мужчин восточной наружности. Они почтительно встали в углу зала и  простояли там до самой минуты прощания, после чего, обойдя гроб по периметру, положили к ногам деда Васи неуместно роскошные букеты. И венок, привезённый ими, аутентично смотрелся бы на могиле какого-нибудь олигарха, но у сиротского надгробья сумасшедшего старого паралитика он выглядел откровенно нелепо.
Лина вспомнила, что они иногда мелькали в доме раньше, до того, как она разогнала дедовых приятелей, пьяную шушеру. Впрочем, эти четверо имели вполне презентабельный вид. Она внутренне напряглась, когда мужчины сразу после окончания церемонии направились к ним с Диной, держащимся за руки, как осиротевшие дочери. 
– Я скорблю вместе с вами, красавицы, – заговорил старший по возрасту. Он подошёл почти вплотную, в то время как прочие почтительно замерли на некотором отдалении. Конечно, это был Тарлан Алиев. Седеющий, полноватый азербайджанец в дорогом костюме, по-своему красивый, держался властным, полноправным хозяином.  Лина отметила это и разозлилась.
Алиев приторно улыбнулся, и пронзительные змеиные глаза его заметались, перебегая с одной девушки на другую. Однако вскоре взгляд остановился на Лине, словно он определил в ней «главную», с которой и следовало вести переговоры.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила Лина, метнув пару молний в азербайджанца, на что он ответил приторной улыбкой. Краем глаза она отметила, что трое спутников Алиева, как и он, безотрывно смотрят на неё.
– А вы кто, собственно, такой? – не удержалась Дина, хотя это было очевидно им обеим.
– Я – хозяин квартиры, но я понимаю ваше бедственное положение… как вас? Лиана-джан? Я не выгоняю вас прямо сегодня, завтра. Моему сыну, для которого квартиру купил, сейчас есть, где жить. А вы можете найти жильё в течение месяца.
– Я не знаю никаких других хозяев квартиры, кроме меня, – выскочила вперёд Дина.
Её трясло от негодования, которое усугублялось тем, что Алиев по-прежнему не сводил глаз с Лины, игнорируя её.
– Я – хозяйка квартиры, – продолжала Дина, – и я докажу в суде, что мой дед был сумасшедшим. И это будет наилучший исход для вас. Молитесь, чтобы мы не зашли с другого бока, и не доказали, что вся сделка вообще «левая», а это, знаете ли, попахивает тюрьмой!
Алиев перевёл глаза на Дину, и после пары секунд под его взглядом ей стало очень не по себе.
– Ай-ай, какие строптивые девушки, – произнёс он, после чего змеиные глазки опять переместились на бледное Линино лицо, и он, резко повернувшись, покинул зал крематория. Трое сопровождающих молча последовали за ним.
– Ну, ты умна, мать, я поражаюсь! – саркастически произнесла Лина, сверля подругу негодующим взглядом.
– А что я не так сказала? – вскинулась Дина.
– Да всё так, только лучше б ты помалкивала. Предупреждён – значит, вооружён. У нас были преимущества, теперь их нет.
Однако психиатр Александр Борисович, который согласился участвовать в судебном процессе, считал иначе.
– Ваш покойный, царство ему небесное, не имел юридического права совершать подобные сделки. Он был сумасшедшим. Так что не паникуйте, девочки, победа будет за нами.
Дина подала исковое заявление в гражданский суд. Адвоката, циничного и обаятельного  Владимира Генриховича,  пригласили по совету знакомых. Деньги взяли в долг. Андрюшка на всё лето отправился к матери бывшего мужа в Тверь, так что руки у Лины были развязаны.

– Слышь, Линка, как ты думаешь, кто вон тот импозантный мужчина? – Дина  возбуждённо крутила головой и дёргала Лину за рукав, невзирая на шикание и недовольные гримасы подруги. – И сколько, по-твоему, ему лет?
– Сороковник, или около того. Не твой контингент, не дорос ещё.
– У меня такое чувство, что я его где-то видела, – Дина наморщила лоб, припоминая, но безуспешно, – такое характерное лицо…
– А по мне, лицо довольно заурядное.
Лина критично окинула взглядом того, кого Дина назвала «импозантным», и пожала плечами. Субъект как субъект, малорослый, коренастый, не особо симпатичный. Бородёнка, затравленный взгляд… Но Динка-то, Динка! Даже в суде эта легкомысленная особа остаётся верна себе. Её нисколько не пришибла серьёзность происходящего, а вот Лину с самого утра потряхивало, не помогло даже успокоительное, которое заставил её выпить Александр Борисович.
– А кто здесь ЕЩЁ импозантный мужчина? – притворно возмутился Владимир Генрихович, смотревшийся в затрапезном зале суда, как кинозвезда в собесе. Он ещё не решил, какую из девушек «взять в оборот», и откровенно флиртовал с обеими, не вызывая, впрочем, раздражения, настолько элегантно и смешно это у него выходило.
– Да вон тот субъект с бородкой, с умным взглядом, как у лошади.
Лина не удержалась  и фыркнула.
– Кто, кто… конь в пальто. Профессор, видать, очередной, – насмешливо произнесла она.
– Не профессор, а доцент, – тихо произнёс Александр Борисович, всматриваясь в мужчину, с которого Дина не сводила выразительного взгляда.
– А кто он такой?
– Скоро узнаете, – отозвался Александр Борисович и как будто помрачнел. – Я  так понимаю, наши противники неплохо вооружились.
Лина и Дина переглянулись, как зэки-беглецы, услышавшие лай остервенелых псов и матерок преследователей. Потом Дина бегло сжала руку Лины, повернула голову и стала смотреть прямо перед собой, нацепив «взрослое» выражение лица. Она, как истица, сидела рядом с адвокатом. Лина и Александр Борисович – позади.
Суд начался, и очень скоро стало понятно, что опасения Александра Борисовича отнюдь не были  безосновательными.
Лекарство подействовало быстро. Теперь Лина воспринимала происходящее, будто через пелену тумана, в размытых  звуках-красках. 
– Гражданский иск номер…
– Истица Судакова Дина Владиславовна заявляет, что её покойный родственник,   Судаков Василий Петрович, страдал психическим заболеванием, в результате чего подписанный им акт купли-продажи, как и сама сделка, является недействительным…  По данному делу свидетельствует Климов Александр Борисович, проводивший психиатрическую экспертизу  восемнадцатого февраля…
Взгляд Лины пробежал по залу, остановился на лице бородатого субъекта, который с некоторым замешательством смотрел в их сторону, на мощную фигуру Александра Борисовича, поднявшегося с места.
Успокоительное, полностью растворившись в крови, между тем продолжало своё действие. Лина постучала ладонями по ушам, но шум в голове не замолк. Она слушала раскатистый голос доктора, но мало что оседало в затуманенном сознании. К тому же слишком много незнакомых терминов. Ладно, Динка после объяснит.
– Параноидальная шизофрения… психопродукция в виде галлюцинаций, бреда навязчивых состояний… Жаловался, что в последнее время его осаждали невидимые для окружающих существа. В моём присутствии общался с покойной женой… Привозила на консультацию… э… родственница, Дина Владиславовна Судакова, ей было рекомендовано дальнейшее обследование и лечение в стационаре… есть соответствующие записи…
Дина повернулась к Лине, и девушки обменялись взглядом, в котором читалось: молодец, правильно всё говорит.
– Можно задать вопрос свидетелю? Скажите, Александр Борисович, почему Судаков В.П. не был поставлен на учёт в психоневрологический диспансер?
Чёрт, дотошный какой адвокат у этого Алиева… туман и неразберха в голове – не успела выпить кофе, нужно в перерыве, если таковой объявят, непременно выпить кофе… просто выпить…
– Ответчик, Тарлан Мамедали оглы Алиев, заявляет, что, по просьбе покойного Василия Петровича Судакова, его друга, была проведена психиатрическая экспертиза. По данному делу свидетельствует кандидат медицинских наук  Пилютин Андрей Михайлович, проводивший психиатрическую экспертизу третьего марта…
Бородатый субъект поднялся с места и вышел вперёд.
Лина хлопнула себя по ушам, поморгала глазами, подалась вперёд.
– …жаловался на бессонницы, утомляемость… разговорчив, слезлив... после инсульта понятное состояние, знаете ли… прописан випоцетин… психически здоров… помимо нарушений опорно-двигательного аппарата… сознание ясное, без психопродукции…
– Разрешите задать вопрос свидетелю? Вот вы опираетесь на данные единичного собеседования, а стационарное обследование вами не проводилось?
– Нет, в нём не было необходимости.
– У меня больше нет вопросов к свидетелю.
Владимир Генрихович утомлённо сел на место, повернулся сначала к Дине, потом – к Лине, картинно развёл руками: а что тут поделаешь?
– Судебное заседание будет продолжено тринадцатого июня…
Вот чёрт! Чёрт, чёрт…

После заседания девушки и Александр Борисович случайно слегка прижали бедолагу Пилютина в дверях. 
– Здравствуйте, уважаемый коллега, – с деланным благодушием прогремел Александр Борисович и поклонился. Приветствие получилось настолько гротескным, что девушки не удержались, фыркнули.
– И вы будьте здоровы, – сухо отвечал Пилютин, намереваясь прошмыгнуть мимо. На какое-то мгновение его взгляд задержался на Лине, потом  перебежал опять на широкую добродушную физиономию доктора.
– Вот и опять наши дороги пересеклись, – продолжал Александр Борисович, придерживая косяк двери и не давая возможности Пилютину просочиться в коридор. – А годы-то вас не щадят, я вижу…
– На себя бы посмотрели, – высокомерно произнёс Пилютин. – Позвольте пройти, я тороплюсь…
– Понимаю… как эксперт, вы теперь просто нарасхват, – уже не скрывая насмешки, проговорил Александр Борисович.
Тут к ним подошёл Алиев, и Пилютин, воспользовавшись замешательством, выскользнул за дверь, как верткий угорь, с той поспешностью, которую трудно было в нём предположить.
– А вы времени не теряете, я вижу, – сказала Лина, обращаясь к Алиеву, стараясь метнуть в него побольше молний своими выразительными глазами.
Азербайджанец, впрочем, остался нечувствителен к этим ухищрениям.
– Мы ещё увидим, чья возьмет, – произнёс он, жёстко прищурившись (трусит, поняла Лина, но вслух ничего не сказала). – Так что готовьтесь оплакивать жертвы.
И удалился в сопровождении троих спутников.
– Красиво сказано, – отметил Александр Борисович, а девушки, внутренне содрогнувшись, обменялись испуганными взглядами.
– Давайте пообедаем где-нибудь, – проговорил, подходя к ним, Владимир Генрихович. Он вытирал лоб манерным платочком. – Судья вынесла мне все мозги. А вот вы, красавицы, сразу допустили большую ошибку, что не добились возбуждения  уголовного дела и не попытались признать сделку незаконной. Боюсь, в этом деле наши шансы невелики.
Александр Борисович посмотрел вслед Пилютину и бодро произнёс:
– Ну, там будет видно. И правда, пойдёмте пообедаем, нам есть что обсудить.
За обедом Дина не унималась, задавая в пространство один и тот же вопрос:
– Нет, скажите, ну где же я могла его видеть, этого Пилютина?
– Во сне, – фыркнула Лина. – Слушай, Динка, где бы ты его ни видала, это явно было малоприятное место. Зачем терзаться такими воспоминаниями.
– Александр Борисович,  – принялась вдруг выпытывать  Дина, – а откуда вы его знаете? Работали  вместе, да?
– Это долгая история, – уклончиво отозвался психиатр, расправляясь со своей отбивной.
– Диночка, вы просто прелестны, может, сходим вечером на выставку? Вы любите выставки картин современных художников? – томно вплетал свою побочную партию Владимир Генрихович, не отрывая глаз от Дининого декольте. Лина прыснула, отчего по  её тарелке разошлись брызги. Генрихович с шутливой свирепостью на нёё покосился.
– Люблю выставки, обязательно сходим, ну, подождите. Нет, скажите, скажите, где вы познакомились с Пилютиным, – продолжала привязываться  Дина, отмахиваясь ладошкой от Генриховича.
– Да уж, доктор, рассказывайте без утайки, – присоединилась и Лина. – Это наверняка какая-нибудь необычная история, правда?
– Эк вы меня к стене прижали. Ну, да Бог с вами, расскажу, – улыбнулся Александр Борисович, и вдруг предложил: – А не выпить ли нам коньяку?
Идею тут же подержали, и на столе появилось два полулитровых графинчика. После того, как все выпили, две пары вопросительных глаз уставились на доктора.
– Ну, и?
– Пилютина я знаю лет десять, – заговорил Александр Борисович, закуривая и уходя в воспоминания. – Мы были сотрудниками одной кафедры. Пять лет назад, в ходе одной психиатрической экспертизы, разошлись мнениями…
Он словно помрачнел и на время замолк. Девушки ждали, внимательно слушая паузу,  не перебивая. Даже на смазливом лице Генриховича промелькнул интерес.
– Это была женщина, офицер милиции. Особа неординарная. На экспертизу её направило руководство. Кому-то перешла дорогу со своей наивностью и прямотой. Полезла на рожон, в ответ на карательные меры начальства – выдала нервный срыв. Попала в клинику неврозов. В общем, сыграла им всем на руку. И тогда её решили признать психически больной, чтобы комиссовать по здоровью и уволить.
Девушки слушали, затаив дыхание. Даже Генрихович перестал есть и внимательно смотрел на доктора, подперев голову руками.
– Я сразу понял, в чём её проблема. Мы беседовали накануне экспертизы, председателем которой назначили Пилютина. Я собирал первичные данные.  Намекал ей, да что там, говорил прямо, что нельзя быть такой… такой бескомпромиссной, у нас не то общество, особенно структура, в которой служила она (а я ведь сам «старый солдат»,  в Афганистане был начальником госпиталя, потом в Питере – начальником военно-врачебной комиссии, знаю строевую систему насквозь). Но механизм уже был запущен.  Отправив её к формалисту Пилютину, военно-врачебная комиссия не оставила ей ни одного шанса.
– И что с ней стало потом? – спросила Дина, покрасневшая от напряжения.
– День экспертизы я хорошо помню. Она сидела перед нами за столом, спокойно отвечала на вопросы Пилютина, иногда усмехаясь про себя, и всё рисовала что-то в своём блокноте. Потом положила блокнот на стол и ушла. Там были… шаржи на нас, на всех. Талантливые довольно-таки. Я свой даже выдрал потихоньку из блокнота, и он долго висел над моим столом. Особенно хорошо ей удалось уловить сущность Пилютина. Когда он взял блокнот и полистал, у него было такое лицо – я думал, сейчас удар хватит.
– А дальше, что потом было?? – не выдержала и Лина.
– Пилютин вынес решение: психически больна. Второй наш коллега, никогда не включавший голову, просто поставил свою подпись. Молодая девушка, психолог, сначала пыталась спорить, потом, под давлением, тоже подписала.
– А вы???
Доктор выдержал паузу.
– Ну, в общем…  мне пришлось уйти с кафедры.
– Какая дура, – резюмировал Генрихович, обгладывая куриную косточку. – Впрочем, мне всегда нравились строптивые женщины. С ними, знаете ли, интереснее иметь дело.
– И её комиссовали? – девушки не скрывали своего волнения. – И что же с ней стало потом?
Александр Борисович загадочно улыбнулся.
– Она стала известной художницей. Вы наверняка слышали это имя, Дина Владиславовна, если интересуетесь современным искусством.
– Да? И как её зовут? Я знакома со всеми питерскими художниками…
– Ну, пусть это останется моей профессиональной тайной, – коварно отвечал доктор, улыбаясь, как Чеширский кот.
Вдруг Дина ахнула, и глаза её округлились.
– Я вспомнила! – вскричала она, хлопая ладонью по столу и едва не переворачивая стакан с соком. – Вспомнила, где видела Пилютина. На выставке в Манеже полгода назад. Я видела его.
– Среди посетителей выставки? Пилютина? – удивилась Лина.
– Нет. На стене. На холсте. В образе палача. Его руки сжимали топор, глаза жестоко щурились, а борода в закатных лучах отливала красным, как будто была обагрена кровью.  Он был очень, очень похож. Так что, дорогой наш «старый солдат», я теперь знаю, что это за художница. И пусть это будет нашей общей тайной, да?
– А меня вы там не видели? – заинтересовался Александр Борисович.
– Нет, но я вообще плохо помню ту выставку, – оправдательно произнесла Дина. – Запомнила только самую яркую картину. Я перед выставкой обдолбалась первый раз в своей жизни.
– Так, может быть, Пилютин тебе примерещился? Или спутала? – предположила Лина.
– Нет, что ты, у меня профессиональная память на лица.
– Интересная история, – заметил Генрихович, – такая, я бы сказал, поучительная.
– Обидеть художника – всё равно, что послать на три буквы волшебника, – изрекла Дина, назидательно подняв палец. – Никому не проходит даром.
– Это я в книжечку запишу, – сказал доктор, опрокидывая в себя стопку.
– А она хоть красивая была, та женщина? – спросил Генрихович и осклабился.
Доктор задумался.
– Не знаю, – произнёс он, наконец. – Красота имеет чёткие критерии, а она им не подчинялась.

Голова Лины  раскалывалась после выпитого коньяка. Дины не было до следующего полудня. В конце вечера она по-английски исчезла с Владимиром Генриховичем. 
Появившись назавтра, Дина, как ни в чём не бывало, слопала двойную порцию обеда, влезла в компьютер – и снова пропала. Лина занималась хозяйством, не навязывая  подруге своё общество.
Дина рассталась с компьютером только поздно ночью, вошла в Линину комнату и присела на краешек дивана.
– Слушай, – проговорила она раздосадовано, – про этого Пилютина в Интернете – вообще ноль информации.
Лина подскочила, разбуженная, включила ночник. В её сонных глазах подруга прочла непонимание и досаду.
– Господи, я думала, что ты занимаешься своим сайтом, а ты там Пилютина ищешь. На кой он тебе?
– Нет, ты представляешь, у человека – диплом, учёная степень, врачебная практика, он уже умудрился стать героем художественного произведения, а в Интернете на него никаких данных. Как будто он вчера с луны упал. Фантомный мужчина…
– Ты же его сама видела, – Лина зевнула и потянулась к ночнику. – Динка, давай спать, а то у меня уже мозг отключается. Завтра опять на службу, к плите и грязным сковородкам.
– Да… А мне – в универ, на занятия. Семинар по невропатологии. Ладно, спокойной ночи.
И она ещё что-то говорила, посмеиваясь, о том, что надо бы навести справедливость и запустить в Интернет досье на беднягу Пилютина,  но Лина уже её не слышала. Как только  свет погас, она поплыла по темному коридору в царство беззаботного сна. 
– У меня есть план, – сказала неугомонная Дина на следующее утро. – Ты будешь свободна вечером? Хочу, чтобы мы съездили в одно место.
– Куда это? – поинтересовалась Лина, заваривая кофе.
– Там узнаешь. Всё будет хорошо, ты только верь мне, верь, – выспренно произнесла Дина, щелкнула зажигалкой, закурила и закинула ногу за ногу, устремив взгляд, в котором сверкали молнии и брезжили идеи, в пространство, скрытое за стеной. Лина, посмотрев на подругу, не смогла сдержать улыбку.
– Хорошо, как скажешь, – ответила она, разливая кофе в чашечки.
Вечером, после пяти, подруги встретились у станции метро «Технологический институт». Дина схватила Лину за руку и поволокла за собой. На шее у неё болталась профессиональная камера в красном чехле. Лина  ни о чём не спрашивала. Они перебежали через  перекрёсток, пронеслись вдоль многолюдного проспекта, миновали Троицкий собор, после чего, по знаку Дины, затаились, спрятались за углом дома.
– Вон то здание облезлое, жёлтое, с забором – проговорила Дина, выглядывая из укрытия и тыча пальцем. Лина тоже вытянула шею, увидела, куда показывала подруга, кивнула, приготовившись ждать.
– Это самая отстойная психиатрическая больница в городе, – прошипела Дина, дергая Лину за руку. – Мрак, запах тлена и безумия, за решётками сидят психопаты, людоеды, лысые старухи, потерявшие человеческий облик. Я там практику проходила, у светила одного нереального...
Лина кивнула и приготовилась слушать историю подруги, по-видимому, про очередного  профессора, но тут… Из будочки пропускного пункта психиатрической больницы вышел не кто иной, как Пилютин. На лице его, задрапированном окладистой бородой,  законсервировалось неприязненное и недоверчивое выражение. Он был одет в бежевые брюки и летнюю рубашку с коротким рукавом, через плечо болталась  сумка «Beskin» («ацтой», как называла Дина аксессуары подобного рода).
Среднестатистический невзрачный субъект, встретив коего в толпе, уже через полминуты и не вспомнишь, как он выглядел.
– Тише, вот он. Если, конечно, мы ради твоего Пилютина сюда припёрлись, – Лина почти слилась с кирпичной кладкой стены, стук собственного сердца отдавался у неё в висках гулко, как в детстве, когда она играла с бакинской детворой в военные игры. А вдруг он повернёт голову и заметит двух великовозрастных дур?
Лина не задавалась вопросом, что она, собственно, здесь делает, вместе со своей эксцентричной подругой. В её характере присутствовали сугубо восточные черты – доверие и преданность. Поэтому она не задавала лишних вопросов Дине, которую принимала безоговорочно и в их тандеме считала интеллектуальным лидером. Если Дина привела её сюда, значит, знает, чего хочет. А она, Лина, всегда поддержит подругу.
Пилютин тем временем сел в машину, припаркованную в нескольких шагах от здания, и тронулся с места. Дина, махнув Лине, выбежала почти на проезжую часть улицы и властно подняла руку.
Лина подумала, что, когда она сама голосует, машины чаще проносятся мимо, невзирая на её прелести – наверное, оттого, что она голосует так, как будто делает всем  водителям одолжение, или сама ещё не решила, нужно ли ей ехать.
Рука же Дины взмыла вверх резко, как сабля командующего расстрельным взводом, и ровно через секунду остановилась серебристая «Kia».
– Вон за той синей тачкой, да побыстрей, – велела Дина водителю, плюхаясь рядом с ним. Тот усмехнулся, покосился на обеих женщин – Дину с «профилем воина» и Лину, притихшую на заднем сидении, и выжал газ.
– За сколько договоримся? – лениво поинтересовался он.
– Иди ты, знаешь куда. Что мы, нищие – торговаться будем? Линка, держи мешок. Там всё, что тебе потребуется.
Лина недоумённо приняла полиэтиленовый пакет, вытащила из него две пластиковых бутылочки, повертела в руках. Было понятно, что это такое, но не понятно – дл чего оно. Вопрос вертелся на языке, но  она так и не спросила.
Пилютин ехал впереди на невысокой скорости, аккуратно проезжая перекрёстки и перестраиваясь, при необходимости, из ряда в ряд. Лина, бывший муж которой был отмороженным ездоком и её приучил лихо водить машину (доставшуюся при разводе ему), отметила, что Пилютин ни разу не забыл включить поворотник, ни разу, останавливаясь на светофоре, не затормозил секундой позже, чем следовало. От него за версту несло щепетильностью и чистоплюйством, поэтому Лине было непонятно, как он мог ввязаться в такое рискованное мероприятие, как лжесвидетельство.
Они следовали за ним незаметным эскортом, и, наконец, минут через двадцать, прибыли к месту назначения. Пилютин въехал во двор пятиэтажного дома.
– Стоп, мы выйдем здесь, – скомандовала Дина водителю. – Вылезай и присмотри за ним, – это уже Лине, – Я сама расплачусь.
Лина выбралась из салона и вошла во двор, где Пилютин припарковал свою машину.
– Грабёж, сущий грабёж! – возмущенно бубнила Дина за спиной, догоняя её, щёлкая задвижкой сумочки. – Вот сукин сын, такси и то дешевле бы обошлось. Ну, что?
– Он вылез из машины, идёт к подъезду, то есть к нам.
– Отлично, сделай каменную рожу. – Дина настраивала камеру. – Теперь идём, слушай мои команды и не дрейфь.
– Динка, а что…
Тут язык Лины прирос с гортани. Пилютин, тоже потерявший дар речи от изумления, застыл  прямо перед ними.
Пауза была недолгой.
– Андрей Михалыч, – без всяких предисловий заговорила Дина голосом  судьи, оглашающего смертный приговор, – мы выражаем вам своё возмущение. По меньшей мере, дважды в своей жизни вы поступали низко, но не наше дело – давать вам моральные оценки. Пусть потомки всех рассудят.
Стройная, с разметавшимися волосами и сведёнными над переносицей бровями, Дина в этот момент была великолепна. Лина, никогда в своей жизни не выступавшая на публику, от изумления даже приоткрыла рот.
– Простите, я вас недопонял, – заговорил Пилютин, нервно пощипывая свою бороду и запинаясь, причём глаза его моргали, как у жулика, пойманного с поличным. – Что вы хотите сказать, нет, это какой-то бред, и вообще я сейчас занят, знаете ли. У меня на кафедре есть приемные часы, да, и если вы по делу, то позвольте…
– Наше дело не терпит отлагательств, – перебила Дина, повысив голос. – Нам нужно ваше эксклюзивное фото для моего авторского сайта «Величайшие негодяи эпохи». Там уже есть приватные снимки: Геббельс, запечатлённый моим дедом-разведчиком, и Чикатило, снятый моим дядей-следователем по особо важным делам, и я обязана, так сказать, продолжить семейную традицию, так что… Линка-а, – прошипела вдруг Дина, вскидывая камеру, – давай, ну что ж ты стоишь!
И Лина вдруг со всей ясностью поняла, что ей следует делать. Она уверено извлекла из пакета обе бутылки и распечатала их. Это заняло долю секунды, Пилютин не успел ничего сообразить.
Две разноцветные струи – горчицы и кетчупа – ударили одновременно, в грудь и в физиономию. Человек инстинктивно зажмурился и вскинул перед собой руки, закрывая лицо, но Дина успела молниеносно отщёлкать добрый десяток снимков, в том числе – с испуганно выпученными глазами, с открытым ртом, с плаксивой гримасой обделавшегося сосунка. 
–  Валим отсюда! – проорала Дина, и дробный стук каблуков подруги по асфальту оповестил Лину, что, действительно, пора удирать.
Они бросились в разные стороны, причём Лина сразу выронила обе бутылки со своими отпечатками пальцев. Ах, какая небрежность  –  обронить улику, с досадой подумала она. Теперь, с лёгкой руки Пилютина, им предъявят обвинение в мелком, а то и злобном, циничном хулиганстве. Но эта мысль тут же улетучилась, вытесненная животным страхом за свою шкуру. Судя по шуму за спиной, Пилютин бросился за ней в погоню.
– Стоооой! – вопил он, и этот дикий крик подстёгивал девушку, заставляя бежать на предельной скорости, быстрее страуса, легче ветра.
Когда-то, ещё в бакинской школе, Лина слыла непревзойдённым бегуном. Коротконогий Пилютин вряд ли мог быть ей достойным противником.
Она пулей пронеслась через два двора, оказавшись в тупике, где разъярённый маленький психиатр, доковыляв и отдышавшись, наверняка расправился бы с ней самым жестоким образом. Однако стена, отделяющая её от двора какого-то предприятия, по высоте была ниже человеческого роста. Лина перемахнула её в два приёма, на зависть любому десантнику, который мог забрести сюда справить нужду.
При приземлении её резко ударило в пятки, так что, если бы оное было произведено не в полный мусорный бак, всё могло закончиться переломами ног. Она потеряла туфлю, как Золушка, и стучала зубами, как воскресшая утопленница. Но, несмотря на всё это, Лину пробивало на истерический смех.
Она набрала телефонный номер.
– Ты где?
– Я в сквере каком-то сижу, – отозвалась Дина дрожащим, замогильным голосом.
– А я – в какой-то заднице, в закрытом дворе, только что выбралась из мусорного бачка. Пилютин снаружи меня пасёт. Туфлю вот потеряла…
– Пилютин скоро свалит, не боись. Он же не хочет к себе внимание привлечь таким видком. Так что выжди минут пятнадцать и двигай домой, хорошо? Встретимся там. Мне надо фотки в целости и сохранности донести, обработать и поставить на сайт.  А вообще, Линка, ты – герой! Я тобой горжусь, слышишь?
– Я тоже, Динусик, тобой го-горжусь, – проговорила Лина, лязгая зубами от холода и нервной дрожи. – Знаешь, всё у нас будет хорошо. Пилютин вряд ли  заявит на нас в милицию. Для такого, как он, самое страшное – выглядеть смешным. А может, и выйдет из дела.
– А может, и нет.
– Слушай, давай предложим ему сделку: он выходит из игры, а мы убираем фотки с сайта.
– Блин, как было бы просто…  Слушай, если проиграем, ты с Андрюхой ко мне поедешь, лады? У меня в Гатчине домик свой. Или – знаешь что? Давай уедем куда-нибудь в Австралию. Начнём новую жизнь, чьёрт пабьери!
– Динка, об этом мы можем и дома поговорить. Пока.
– Пока-пока, май дарлинг.
Раздались короткие гудки. Лина подождала какое-то время, потом порылась палкой в мусорном бачке, но туфли своей не там обнаружила. Она подошла к забору, подтянулась на руках, напряжённая, в ожидании удара по голове, но было тихо, никто не караулил её по ту сторону. Лина перелезла через забор. Туфли поблизости не валялось. Наверное, Пилютин, как сказочный принц, забрал на память.
Лина поковыляла, стараясь ступать на носок, по холодному асфальту. Бутылки из-под кетчупа и горчицы лежали в первом дворе, там же, где она их бросила, удирая. Лина подняла их, положила в пакет и двинулась дальше. Её подташнивало, и она чувствовала себя  опустошённой, как бывает после большой победы.
Да, но что они выиграли, и кого победили? Алиев так просто не сдастся. Детской выходкой с кетчупом проблемы не решить. И, может быть, вернутся они с Динкой домой, а их пожитки аккуратно составлены на лестничной площадке, в квартире – новые жильцы и сменены замки…
Однако, несмотря на то, что для тревоги имелись серьёзные основания, на душе у девушки было легко. Правда, перед внутренним взором стоял, укоризненно глядя и прикрываясь дрожащими руками,  Пилютин, облитый кетчупом, но ей все равно было весело.
 Пусть потомки всех рассудят, подумала она Динкиным голосом. Тех, кто разжигают войны по национальному признаку, судятся из-за жилья, лгут под присягой,  обливают друг друга грязью и кетчупом.  Просмотрят сайты и программы новостей, перешерстят подшивки старых газет, материалы древних психиатрических экспертиз. Наденут судейские мантии, сядут вдоль длинного стола, и начнут вызывать поочерёдно, в алфавитном порядке, всех нас, ставших дымом и прахом, но не рассуженных…
И тебя вылечат. И меня вылечат.
И девушка в одной туфле решительно подняла руку, останавливая машину.