Историческая повесть "Врач из Вифинии", часть вторая "Сын весталки".
предыдущая глава http://proza.ru/2009/04/21/1135
Начало повести - http://proza.ru/2009/07/04/912
9. О ЛАТИНСКОМ ЯЗЫКЕ И КИФАРЕ.
- Бабушка! Он не умер, он живой, просто у него обморок!
- Финарета, помолчи же, наконец! Александр, очнись, дитя мое!
- Кесарий! Ты меня слышишь? Кесарий, открой глаза!
- Что же он так на полу и лежит – перенесите его на постель! Агап! Верна!
- Не надо, Верна, я помогу.
- Феоктист, что с ним?
- Ой, бабушка, это кровь!
- Молодой хозяин, вестимо, об таз ударились.
- Александр, открой глаза! Ты меня слышишь?
- Барин, извольте матушке вашей ответить.
- Он совсем замерз, бабушка, у него руки и ноги как лед!
- Анфуса!
- Анфуса!
- Анфуса!!! Наконец-то. Нагрей пару кирпичей в плите, заверни в полотенце и принеси сюда. Поживее.
- Поняла, хозяйка. А что это с молодым хозяином приключилось?
- Анфуса, поторопись же!
- Вот, я губку и шерсть принесла, бабушка.
- Святые мученики, кровь не останавливается, что ж это такое, как же это так…
- Верна, лучше бы ты откупорил масло.
- Бабушка, он хотел встать, упал и сильно расшибся, бедный…
- Александр!
- Кесарий!
Бывший главный архиатр Нового Рима, распростертый на груде одеял, глубоко втянул в себя воздух и пробормотал:
- Итак, император Юлиан, к следующему дню Меркурия я представлю сенату свое описание ксенодохия.
- Дитя мое, Александр, открой глаза.
Рассеянным взглядом только что проснувшегося человека Кесарий посмотрел на Леэну, потом на растрепанную Финарету, потом на Каллиста.
- Где я? – с тревогой хрипло спросил он, проводя по лицу тылом ладони, и проговорил удивленно и растерянно: - Кровь…Откуда?
- Нос расшиб – вот откуда! – воскликнул в ярости Каллист, не отпуская его запястье. – Встал, пошел, упал в умывальник! Хорошо, там воды не было – а то утонул бы в придачу!
- Не ругайте его, Каллист врач, пожалуйста, - попросила Финарета.
- Зачем ты так поступил, дитя мое? – строго спросила Леэна, смачивая клочки белоснежной овечьей шерсти в розовом масле и уверенно всовывая их в ноздри Кесария. – Теперь – прижать и подержать.
С этими словами она крепко стиснула ему нос. Кесарий повиновался и начал дышать ртом.
- Если ты не понимаешь слов, придется тебя привязывать! – бушевал Каллист.
Кесарий встрепенулся, схватился перепачканной в крови рукой за простыню.
- Не волнуйтесь так, Александр врач, - Финарета быстро протерла его ладони влажной губкой. – А вы не кричите на него, Каллист врач! Он же болен.
- Было раба не позвать, да? – продолжал Каллист.
Леэна укоризненно покачала головой, глядя в синие глаза названного сына.
- Ты мне это брось! – взмахнул Каллист рукой, словно ритор-обвинитель в суде. - Брось упрямство это! Иначе привяжем – и дело с концом! Хорошенькое дело – мы утром заходим в комнату, больного проведать, а он на полу валяется, холодный, как… как… Да мы, клянусь Гераклом, знаешь что подумали?!
- Не клянитесь Гераклом, барин, - сказал укоризненно Верна.
Кесарий тяжело дышал полуоткрытым ртом. В его глазах появилось отчаяние.
- Вот, кажется, кровь остановилась, - произнесла спокойно Леэна. - Да, так и есть. Овечья шерсть – лучшее средство. Подай-ка мне губку, Финарета. У тебя за спиной.
Леэна умыла Кесария и он жадно слизнул капли воды, потекшие по его лицу.
- Дитя мое, сейчас я дам тебе напиться.
- Я принесу воды, бабушка.
- Анфуса, клади кирпичи к ступням…да не так – ты, право, безрукая! Ну же! Одеяло большое из фригийской шерсти где? Я же велела принести. Оно в медном кованом сундуке, что справа, в таблине.
- Пейте, Кес…Александр врач.
Он неловко сделал несколько глубоких глотков - вода потекла по его подбородку и шее – и бессильно откинулся на подушки, глядя на Леэну широко раскрытыми умоляющими глазами.
- Не надо… - прошептал он, - не надо меня привязывать…
Финарета шмыгнула носом и, опустив покрывало по самые брови, поспешно начала укутывать нареченного брата ворсистым фригийским одеялом.
- Пока не будем, - сказала Леэна строго. – Но ты обещай нам с Каллистом, что и ты не будешь пытаться вставать без посторонней помощи.
Кесарий сделал неуверенное движение головой, которое должно было изображать кивок, и вцепился в одеяло. Леэна заботливо отерла воду с его лица, положила свою широкую ладонь на его лоб.
- Я схожу, принесу вина? – предложила Финарета и уже повернулась, чтобы бежать в погреб, как вдруг ее пронзительный крик разнесся по всем уголкам дома.
Леэна, Верна и Анфуса дружно перекрестились.
- Я, кажется, перепугала твою внучку, Леэна? – вкрадчиво улыбалась женщина в темном шелковом покрывале, стоявшая, как оказалось, за спиной девушки. – Она меня увидела – и как закричит… Напугалась, лапушка?
- Я… вы… нет, что вы, Харитина диаконисса…просто вы так незаметно подошли…и встали сзади… - задыхаясь не то от пережитого испуга, не то от нахлынувшего негодования, заговорила Финарета. – Я…
- Финарета, помолчи, - резко сказала Леэна. – Здравствуй, Харитина.
- Здравствуй, здравствуй, соседка милая, радоваться тебе о Господе, - закивала женщина, незаметно вклиниваясь и отодвигая Каллиста, чтобы наклониться над Кесарием. Финарета и Каллист, не сговариваясь, каждый со своей стороны, прижали толстое овечье одеяло, укрывавшее больного. Леэна выпрямилась, став над изголовьем так, что ее локоть больно уперся в грудь Харитины. Та поморщилась и сделала полшага назад.
- Так это и есть твой сын? – нарочитым шепотом произнесла она. – Да он совсем… так он же большой уже!
- Видишь ли, я не вчера его родила, Харитина, - спокойно ответила хозяйка дома.
- Да? Вот как, значит! Лапушки вы мои! Голубушки! – заквохтала женщина в шелковом покрывале. – Это откуда он к тебе-то пожаловал?
- Из Рима, - невозмутимо ответила Леэна, глядя прямо в глаза собеседнице.
- Из…из Ри-има?! Мамочку проведать, да…голуби вы мои…тоже надо, да…
Она потянулась, чтобы потрепать Кесария по щеке, но осеклась от взгляда спартанки и отдернула руку, словно от огня.
- А мы ничего и не знали, Леэна… ничего и не знали… Его в Риме-то отец воспитывал, видно? А по-нашему он хоть говорит-то?
- Нет, - ответила Леэна.
- Нет? Ах вы, голуби мои! А как же вы с ним разговариваете-то?
- На латинском.
- На латинском?!
Кесарий слегка приподнялся на локте и приветливо, но сдержанно обратился к помощнице пресвитера Гераклеона:
- Дура лекс!
- Батюшки мои, это он так со мной поздоровался! Из Рима, говоришь?
- Пойдем-ка, Харитина, поговорим в беседке. Анфуса, подай нам фрукты и отвар шиповника в беседку, что у бассейна.
Когда обе диакониссы ушли, Кесарий слабо улыбнулся Финарете и проговорил:
- Salve, mi soror!
- Salve, mi frater! – ответила она, чуть не плача, и тоже улыбаясь.
- Salve, mi amice! - обратился Кесарий к Каллисту, нарочито гортанно – по-каппадокийски – произнося звуки. Финарета прыснула от смеха, но Каллист даже не улыбнулся.
- Как вы смешно говорите, в вашей Каппадокии! – прощебетала девушка по-латински.
- Что же в моей речи такого смешного? – ответил Кесарий, и его латинско-каппадокийский выговор снова до слез рассмешил Финарету. Каллист продолжал стоять молча, скрестив руки на груди.
- Как хорошо, что бабушка придумала про Рим! – воскликнула Финарета по-латински, беря Кесария за руку. – Если бы вы говорили по-гречески, в вас было бы очень легко узнать каппадокийца. Вы с бабушкой заранее договорились?
- Нет, - покачал головой бывший архиатр.
- У нас теперь каждый день – гости от Гераклеона. Что это за старая сплетница явилась? – спросил по-гречески Каллист, сминая в пальцах лист магнолии.
- Это? Это – Харитина диаконисса, я ее терпеть не могу. Она раньше все бабушке выговаривала, зачем я майевтике учусь, зачем книжки читаю, зачем верхом езжу, зачем то, зачем это! – весело ответила Финарета и добавила: - Как хорошо, что бабушка заставила меня выучить латинский язык! А я думала – зачем он нужен, с кем тут разговаривать. Теперь, наверное, мы всегда будем дома по-латински говорить. Как интересно! Нет, конечно, мы, когда в Рим ездили, там по-латински только и говорили…Рим – совсем языческий город, больше даже, чем наша Никомедия и Пергам. А вы были в Риме, Александр врач?
- Нет, - снова ответил Кесарий. Каллист видел, что его синие глаза, обращенные к Финарете, сияли.
- А вы, Каллист врач?
Каллист с трудом понимал беглую латинскую болтовню Финареты и боялся сказать что-то невпопад.
- Нет, - вымолвил он. – Я…не есть…бывает..в Рим.
Финарета рассмеялась снова, захлопала в ладоши.
- Вы так смешно говорите!
Каллист понял, что сделал какую-то грубую ошибку, отбросил смятый и пустивший сок лист магнолии и, чувствуя, как краска предательски заливает его шею и щеки, деланно небрежно произнес по-гречески:
- Пойду-ка, велю рабам накрыть нам завтрак. Они там все как уснули.
Он метнулся из комнаты, не услышав, как Финарета прошептала:
- Он обиделся, да, Александр врач?
…Каллист выскочил во дворик, яростно рванул плащ, зацепившийся за что-то. Старый кованый гвоздь, невесть как вылезший из стены, оставил в ткани уродливую дыру. Тяжело дыша – как будто он пробежал несколько стадий – Каллист склонился над бассейном, опершись руками на мраморные плиты, и опустил голову в воду. Золотые и голубые рыбешки искрами брызнули в разные стороны. Он сделал несколько глотков, закашлялся. Это хорошо, что мокрые волосы распрямляются и перестают на какое-то время виться по-бараньи. Надо сказать Верне – пусть острижет его – коротко, как стригутся римляне.
Каллист выпрямился, ища взглядом какого-нибудь раба, чтобы отдать приказание о завтраке. Но жизнь словно замерла. Предполуденный воздух, полный жара солнца и ароматов цветов, был недвижим. Лишь далеко, на поле, у виноградников, виднелись полуголые фигуры рабов с обмотанными белыми лоскутами головами. Во дворике не было ни Анфусы, ни Верны, даже никакого бездельника-мальчишки. Каллист решил пройти к кухне – Анфуса, наверняка, должна хлопотать там.
Он пересек дворик и вышел в сад. От мальв и роз неподвижный воздух был настолько сладок, что у Каллиста перехватило дыхание. Борясь с нахлынувшими воспоминаниями, он остановился. Согревшиеся струйки воды бежали с его волос за ворот хитона и вниз по спине.
Каллист поднял голову и вздрогнул от неожиданности – перед ним по тропинке среди роз вышагивала Анфуса, неся на серебряном подносе фрукты и сладости. За ней семенила девочка лет десяти с большим кувшином и полотенцем.
Анфуса не сразу остановилась, услышав его оклик, и повернулась, поджав губы. Конопатая девочка поставила кувшин на землю и, раскрыв рот, уставилась на Каллиста.
- Анфуса, принеси что-нибудь поесть Александру, уже почти полдень, - сказал Каллист.
Анфуса, вздохнув, терпеливо принялась ему разъяснять:
- Видите, барин, молодому хозяину нехорошо с утра было, так вот я и не знаю, можно ли ему есть или нет. Это уж как хозяйка велит, так и приготовлю. А она сейчас с Харитиной диаконисой разговаривают. Занята, значит. А уж как она решит, кормить сегодня молодого хозяина, или нет, так и будет.
С этими словами она деловито вскинула поднос и поплыла в сторону беседки. Конопатая девчонка, путаясь в длинном, на вырост сшитом хитоне, потащилась вслед за ней, то и дело оглядываясь на Каллиста.
Тот, придя в себя от изумления, решительными шагами направился к беседке. Он хотел уже заглянуть под тень виноградных листьев, как что-то его остановило.
Из беседки слышался звон посуды, плеск льющейся воды. Через живую изгородь просвечивала круглая спина Анфусы, виднелись босые ноги конопатой девчонки.
Вдруг раздался звонкий, почти детский, голос Харитины:
- Надо же! Радость-то какая! А мы и не знали! Вчера как отец Гераклеон сказал-то, я и подумала, надо пойти, посмотреть на твоего ребеночка! А это, оказывается, давно уже было! Это когда ты в Старый Рим ездила? У него, поди, отец из больших начальников там?
- Да, не из маленьких, - ответила Леэна. Каллисту показалось, что она с трудом сдерживает смех.
- Надо же, молодец какой, при себе оставил, в рабство не продал. Да… Воспитал. И видно, что из благородных. Но на тебя тоже похож – глаза твои. Сразу скажешь, что твой сын. Что ж ты его не научишь по-нашему разговаривать? Ах, да ты ведь умеешь по-латински-то говорить, тебе проще варварским всяким языкам научиться – ты ж не чистая гречанка.
- Ну, если Спарта – не Греция, то не гречанка, - отрезала Леэна.
- Ну да, ну да, твой отец ведь из Спарты был. Ой, у вас там, говорят, нравы другие совсем. Чудно! Говорят, девушки там хитоны с разрезом до бедра носят, с юношами, стыдно сказать, в мяч играют, плавают…Господи прости. Или сейчас уже не так?
Леэна не ответила, и Харитина продолжала свою визгливую уверенную скороговорку:
- А Финареточка уж как рада, что Александрион приехал! Она у тебя же не помолвлена?
Сердце Каллиста прыгнуло в груди.
- Нет, - более чем прохладно ответила Леэна.
Каллист так шумно выдохнул, что его вполне могли услышать в беседке.
- Тоже в диакониссы, наверное, собирается? Лапушка наша! Ничего, что она там с Александром, и этим… вторым…это врача ты к Александриону пригласила?
- Я не вижу ничего неприличного, в том, что Финарета проводит время в обществе своего брата, - прозвучал ответ Леэны и кубок стукнул о поднос. Воцарилась странная тишина.
Ее разорвал полу-вскрик, полушепот Харитины:
- Бра-ата?!
Раздался какой-то звук, похожий на глухой шлепок – Каллист догадался, что Харитина слишком поспешно прижала ко рту ладонь.
- А что тебя так удивляет, Харитина?
- Я думала, Финарета дочка Протолеона, - с деланной недалекостью простой и честной женщины проговорила та.
- Она и есть дочка Протолеона.
- Да ты что?! Правда?! – взвизгнула Харитина. – Так он же… так Протолеон же…он же был твой брат!
- Да, по отцу.
- Ох, Леэна…- ликующе простонала Харитина.
- Они двоюродные брат и сестра, Харитина, неужели непонятно? – раздался голос Леэны.
- Дво-ю-род-ны-е! Да, конечно! – забормотала, радостно хихикая, ее собеседница. Голос ее был теперь не детским, а странно надтреснутым – как у пожилого евнуха. – Дво-ю-род-ные! Конечно! Спаси вас всех Господь!
Каллист плюнул и зашагал прочь.
…Не зная, зачем, Каллист вернулся в дом, почти пробежав через перистиль в таблин. «Надо уезжать», - подумал он вдруг. Но тут же оборвал себя – уезжать? Одному? Оставить Кесария?! Что за глупость…
В таблине было прохладно. Мраморные плиты пола перед очагом блестели от влаги – еще не высохли после утренней уборки Анфусы. Он рассеянно посмотрел на очаг – в нем, конечно, никогда не зажигался огонь, как и везде, он всего лишь – дань старой традиции. У дяди, в их старом доме, тоже был такой.
Каллист вздрогнул. На очаге, на голубом, с прожилками-венами, фригийском мраморе стояла кифара его дяди.
- Не может быть! – громко сказал он пастуху с собакой. Тот – молодой, со светлыми, вьющимися, как баранье руно, волосами смотрел, немного улыбаясь, на Каллиста с мозаики над очагом, опираясь на свой посох. Черный мохнатый пес внимательно следил за тем, как Каллист осторожно берет кифару от ног пастуха.
Она – это она! Вот надпись: «Феоктист, сын Феофраста, потомок Махаона» Вот царапина, умело покрытая дорогим египетским лаком – не заметишь, если не знаешь. Ни пылинки! За ней ухаживали, держали на почетном месте. Каллист тронул струны – раздался тихий гептахорд. Она настроена!
Не понимая, зачем, он бережно завернул кифару в свой порванный плащ и вышел за ворота. Полуденная дорога была пустынна.
Он пересек ее, утопая по щиколотку в сухой пыли. Он знал куда идти – он с детства знал эти места.
Там, за лугом, где пасутся стреноженные кони, на обрыве, с которого далеко внизу, у Сангария видны поля и виноградники, Каллист сел на землю. Вот там она – масличная роща, где они с Диомидом играли, где они гуляли с дядей Феоктистом и он рассказывал Каллисту о философии и риторике, а когда видел, что тот уставал, брал из рук раба кифару и пел.
Гестия, Крона могучего Дщерь, пресвятая Царица,
Ты охраняешь домашний очаг, и огонь твой - бессмертен.
Ты же и мистам диктуешь обряды торжественных таинств
И воскурений бессмертным богам, что даруют усладу.
Ты - и обитель блаженных богов, и опора для смертных.
Юная Дева, желанная, вечная, с дивной улыбкой,
Я умоляю тебя, Многоликая, - вновь посвященным
Теплый прием окажи, прояви Свою добрую волю.
Ибо ты счастье даешь и здоровье, чья длань всеблагая
Успокоенье приносит и душу от бед исцеляет!
…Каллист не помнил мать, но он знал, что где-то в глубине его сердца живет воспоминание о ее образе. Он знал, что видел, какая она, он грустил, что не запомнил ее. Она была не как Гестия – как Исида, а он – как младенец Гор Пакрат на ее руках. Так он думал, когда был совсем маленьким и, устав от игр и беготни, прибегал посидеть в маленькое святилище в масличной роще, которое дядя устроил для привезенной из самого Египта по его заказу статуи Исиды. Лицо ее было неотмирно прекрасным и неимоверно печальным.
…Словно яркая вспышка молнии – это воспоминание, ни времени, ни места которого он не ведает. Они плывут с дядей на корабле. Дядя Феоктист сидит в легком кресле, и вслух читает.
Как выдержать глаза,
Не знаю я, то зрелище сумели?
Мгновенно страх объемлет кобылиц...
Тут опытный возничий, своему
Искусству верный - вожжи намотавши,
Всем корпусом откинулся - гребец
Заносит так весло. Но кобылицы,
Сталь закусив зубами, понесли...
И ни рука возничего, ни дышло
И ни ярмо их бешеных скачков
Остановить уж не могли. Попытку
Последнюю он сделал на песок
Прибрежный их направить. Вдруг у самой
Чудовище явилось колесницы,
И четверня шарахнулась в смятенье
Назад, на скалы. Скачка началась
Безумная. Куда метнутся кони,
Туда и зверь - он больше не ревел,
Лишь надвигался он все ближе, ближе...
Вот наконец отвесная стена...
Прижата колесница. Колесо
Трещит, - и вдребезги... и опрокинут
Царь вместе с колесницей. Это был
Какой-то взрыв. Смешались, закружились
Осей обломки и колес, а царь
Несчастный в узах повлачился тесных
Своих вожжей, - о камни головой
Он бился, и от тела оставались
На остриях камней куски живые.
Каллисту надоедает играть с глиняной птичкой, он подходит к дяде и тянет его за хитон. Дядя не сердится.Он грустно улыбается и гладит Каллиста по голове.
- Кудрявый ты, как Дионис Загрей, дитя мое.
- Где мама? – спрашивает его Каллист.
- Она уже счастлива, - отвечает Феоктист и отчего-то замолкает, отворачивается.
- Я хочу к ней, - заявляет Каллист и снова тянет дядю за хитон. Дядя подхватывает его на руки и сажает к себе на колени, начинает рассказывать про то, как душа вырывается из темницы тела. Каллист не понимает и плачет, прижимаясь к дядиной груди. Он смотрит и видит, что дядя тоже плачет.
- Няня сказала, что кони взбесились и повозка сорвалась в море, - Каллист старается говорить как говорят взрослые. – А что, дядя, значит – «взбесились»?
Дядя лишь гладит его по голове и крепко прижимает к себе.
- Они теперь в море с папой? Они – как дельфины? Спасают тех, кто тонет? – спрашивает и спрашивает Каллист, уже засыпая.
Будь милосердна, Судьба, я в молитвах тебя призываю!
Путникам даришь ночлег, о достатке печешься для смертных,
Как Артемида, улов приносящая ловчим в охоте.
Ты, Многоликая, кровь Эвбулея оплакала горько.
О погребальная, нрав твой изменчив, темны побужденья.
Смертные чтут тебя, ты - вечный ключ к человеческим жизням:
Радость приносишь одним и богатство; другим посылаешь
Жалкую бедность и смерть, если в гневе душа твоя, Тихе.
Но умоляю: войди в нашу жизнь и яви благосклонность
Тем, кто достоин ее; одари их достатком и счастьем!
Босоногая девчонка-рабыня прибежала и стоит в отдалении, у зарослей акаций, слушая, раскрыв рот, как поет Каллист. Выследила его! Не уходит, раскачиваясь в такт гимну – а вот уже и кружится в танце, раскинув руки, путаясь в своей на вырост сшитой тунике. Кто-то ее окликнул – и она убежала. Каллист чувствует легкие шаги позади себя. На высокую траву ложится длинная тень стройной девушки. Финарета! Он касается струн, поет и поет. Только – не оборачиваться, нет – иначе исчезнет она, пропадет навек. Финарета ли то или Эвфема , младшая сестра Феоктиста, сына Феофраста, махаонида – вырвалась из водяных глубин, слушает его кифару. Если он, Каллист, не обернется – она останется. Останется до тех пор, пока она не обернется. Он поет и плачет – и струны, и руки мокры от слез. Наконец, он не выдерживает. Последний аккорд вырывается из-под его пальцев и он бессильно склоняет голову на деку кифары.
- Каллист! – слышится ему тихий, ласковый голос сзади и теплая ладонь ложится на его плечо. – Каллистион, дитя мое!
Каллист обернулся – солнце ослепило его на миг и ему показалось, что он видит Финарету, но с белыми, как снег, волосами.
- Дитя мое, прости, что я потревожила тебя. Уже вечер. Мы потнряли тебя и очень волновались. Пантея сказала, что ты здесь.
- Вечер? – переспросил непонимающе Каллист.
- Ты нашел кифару Феоктиста… – сказала Леэна, то ли спрашивая, то ли утверждая. – Ты играешь на ней так же хорошо, как и он, а поешь еще лучше. Ты очень похож на него.
Каллист поднялся на ноги.
- Простите, - проговорил он в растерянности. – Мне не следовало брать ее, не сказав вам…
- Он твоя, дитя мое. Смешно – я не поняла, что ты и есть его племянник, а еще и удивлялась, как ты на него похож. Александр рассказал мне об этом сегодня.
- Как он? – взволнованно спросил Каллист, чувствуя упреки совести за то, что он оставил Кесария одного на весь день.
- Не тревожься – с ним все хорошо. Дитя мое, пойдем домой – ужин ждет.
Леэна весело смотрела на него, глаза ее светились синевой.
Продолжение - http://proza.ru/2009/08/23/1017