Кто между нами двумя
судьбой обречен на погибель,
тот да погибнет!
Гомер
Рабы шли, вернее – тащились, серым дрожащим стадом; одни тупо, другие с испугом озирались на бесконечные желтые ободранные бока бараков, на конвой автоматчиков, на тугие струны колючей проволоки – чудовищную арфу, где колками служили блестящие голубые изоляторы. Иногда чей-нибудь белый от ужаса взгляд останавливался на трубе крематория – на черном подвенечном шлейфе смерти.
Те, что называли себя викингами, стояли по другую сторону колючей проволоки и незлобиво глумились над пленными: они истово верили, что чем скорее мир избавится от этой бледной, копошащейся падали, тем будет лучше для мира. А злобы – злобы они не испытывали. Ненавидеть можно только подобного себе.
И все-таки... Все-таки сегодня было что-то не так, как всегда. Страшно сказать – в душах викингов пульсировала глухая, тщательно скрываемая злоба. Это раньше ее не было, да, именно раньше, а не сейчас. Что явилось причиной этому странному, скажем больше – непозволительному чувству? Грохот литавр и еще каких–то колотушек, который вот уже неделю сыпался на головы викингов из металлических глоток репродукторов? Шум и гам этот валил по поводу... По поводу?.. Надо бы поудачнее выразиться, но не получается. Дробный барабанный треск сыпался по поводу дивизии «Лезвие бритвы», находящейся на самом острие Восточной Дуги. Все бы ничего, но галдеж был какой-то беспредметный, как бы тарарам ради тарарама, как бы тарарам в себе. А вот полгода назад дунули, было, в фанфары, так весь личный состав блистательной дивизии вежливо и твердо воспротивился: заслужим – тогда и дуйте. Нельзя же, в самом деле, ставить в заслугу десятку викингов то, что они смели и рассеяли несколько тысячных толп неорганизованных рабов!
Сейчас «Лезвие бритвы», очевидно, обрело свои истинные заслуги, но о них радио пока не сообщало, но вот-вот должно было сообщить. А пока полагалось предаваться всеобщему ликованию. Предавались ликованию ночью и во внеслужебное время. Сегодня, например, сам начальник концлагеря забрел к офицерам в три часа ночи с полной до краев рюмкой спирта и включил во весь ор репродуктор, приглушенный видимо вследствие того, что господа служивые несколько утомились от непрерывного ликования и отдыхали в беспробудном... скажем так – веселье.
Но вернемся к проволоке, к колючей, на изоляторах. Толпа рабов вдруг тихо охнула и сжалась: один из толпы, невысокий и седоватый, вырвался из аморфной колонны и, раскинув руки, распял себя на колючей проволоке. Бледный его лоб и желтые худые ладони окрасились скупой кровью. Раб надеялся на мгновенную смерть, но, очевидно, радиотрансляция ликования по поводу «Лезвия бритвы» требовала много электроэнергии и колючая проволока оказалась в этот момент обесточенной. А может... она и не была никогда под током?.. Раб растерялся и в смятении даже не отпрянул назад от острых жал проволоки, хотя лицо его жалко искривилось от боли и разочарования. Автоматчик уже подбегал и заносил приклад, чтобы размозжить череп беглецу, возжелавшему легкой смерти, но властный окрик остановил его. Один из офицеров бесшумной легкой походкой пошел к рабу, висевшему по другую сторону обманувшей его проволоки.
Офицер остановился против раба, вынул пистолет и обернулся к сослуживцам.
–Никто не хочет пари?
В ответ – вежливый смешок, никто не хотел терять деньги. Викинг стрелял навскидку и всаживал пулю точно между глаз пленного, почти никогда не ошибаясь.
–Стреляй! – офицеры сгрудились за спиной викинга и жадно уставились в переносицу раба. Не так часто можно полюбоваться виртуозным выстрелом.
Викинг на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул, предельно расслабил тело. Пистолет еле держался в его, словно безжизненной руке. Встретил взгляд жертвы.
–Стреляй!
Викинг медлил.
–Стреляй!
Артистическую душу викинга что-то смутило. Он не приказывал рабу стать в наиболее удобном ракурсе, а тот уже изготовился: он явно понимал язык викингов. И лоб жертвы не покрылся потом в ожидании выстрела, и челюсть не тряслась. Не случилось и самого интересного, когда жертва изображает фальшивое пренебрежение к смерти, а опытный взгляд замечает эту фальшь. Тогда забава продлевалась, делалось несколько роскошных выстрелов, пули поглаживали волосы или пощипывали краешки ушей. Пленника, доводили до исступления, тогда и ставилась точка.
А этот ожидал выстрела. Можно было бы сказать – пребывал в блаженном ожидании, если бы слово «блаженный» было уместно перед стеной крематория.
–Стреляй же!
Но викинг не мог стрелять. Не мог угодить рабу. Вся его душа восставала.
–Стреляй!
–Я не буду стрелять, – сквозь зубы процедил он, – а этот… пусть идет в газовую камеру.
Раб стоял всего в нескольких шагах и викинг заметил по движению сухих губ, что он собирает скупую слюну, чтобы плюнуть.
–Не делайте этого, – на языке раба быстро сказал викинг. – Не надейтесь, что я вас пристрелю на месте. Вы будете умирать много дней, умирать страшно, врачи не дадут вам уйти от меня, пока я того не захочу.
Безукоризненное произношение, безукоризненная вежливость, безукоризненная ясность изложения. Испуганный раб проглотил слюну.
–И чем лучше электрический ток газовой камеры? – викинг в досаде прятал пистолет.
–Смерть и рождение – акты индивидуальные. Коллективная смерть, как коллективное совокупление, – мерзость, оскорбление души.
Раб отвечал на языке викингов. На чистейшем. Изощрённо чистейшем.
–Вот как? – надменно изумился викинг. – А на линии огня, на передовой, смерть разве не коллективная?
–Нет. Линия огня – это базар. Каждый стремится свою жизнь продать подороже, а жизнь врага купить подешевле. Сделка сугубо индивидуальная.
–Ну, из вас-то коммерсант никудышный.
–И вовсе нет. Триста процентов на свой капитал я нажил.
–Вы убили... трех наших солдат?
–Трех. Я тоже неплохо стреляю.
–Я все же думаю, что вы штабная крыса. Переводчик? Или разведчик и вас взяли на нашей территории?
–На вашей?
–На завоеванной нами. Значит – на нашей.
–Я рядовой. Попал в плен на Восточной Дуге. Дрались с дивизией «Лезвие бритвы». Крепкие, сволочи.
–Моя дивизия... – в тоске пробормотал викинг. Он даже пропустил мимо ушей «крепких сволочей». В пику пленнику он объяснялся на языке рабов, так они и разговаривали на разных языках. – Но... Вы – рядовой? Откуда у рядового такое звание языка? Что-то не верится…
–Я преподаватель. Преподаватель вашего языка и вашей литературы. Великого языка, великой литературы.
–Лесть вам не поможет.
–Лесть?!! – забывшись вскричал раб, но тут же опомнился и сжался.
–Вас понял. Язык – великий, а мы – бандиты.
Раб молчал.
–Смерть коллективная, смерть индивидуальная... Сдается, что все это россказни. А?
–Долго объяснять. Вы бы пристрелили меня.
–Успеется.
Викинг задумался. Офицеры, зевая от скуки и пьяной ночи, разошлись, колонна рабов скрылась, лишь автоматчик переминался за спиной раба, очевидно ожидая, когда прикажут убить его или увести.
–На Восточной Дуге? Как там идут дела?
–Чьи? – равнодушно спросил раб, а викинг почему–то не стал уточнять – чьи.
–Говорите, рядовой? Преподаватель?
–Преподаватель. «Кому я пел когда-то, вдохновенный, Тем песнь моя – увы! – уж больше не слышна...»
–Что это за дуристика? Кто сочинил?
–«Не знаю, что стало со мной, Печалью душа смущена, Мне все не дает покою Старинная сказка одна».
–Прекратите молоть чепуху. Вот вы сказали «долго объяснять». А я бы хотел выслушать.
Раб на глазах желтел от страха.
–Боитесь? Чего? Смерти все равно не избежать, а днём раньше, днём позже... Отведи его в мою канцелярию.
Пленного била крупная дрожь.
–Так вы действительно рядовой? Да, я уже спрашивал. Послушайте, я вам обещаю действительно легкую смерть, даже сладкую смерть. Как это называется?
–Эвтаназия
–Сильную дозу снотворного? Уснете и не проснетесь.
–За что такая милость?
–А вы мне расскажете, зачем так торопились умереть.
Раб недоверчиво молчал.
–Слово офицера. Примете душ, пообедаете. Хотите ветчины и кофе со сгущенным молоком?
Скулы раба свело судорогой.
–Вы давно голодаете? Давно в плену?
–Неделя...
–Семь дней баланды. Но ничего. Только без эксцессов. Не бросайтесь ни на проволоку, ни на автоматы охраны. Идет? Слово офицера, сказал же.
Раб мучительно трудно кивнул.
У кирпичного трехэтажного здания викинг приказал автоматчику отвести пленного в котельную, а денщику велел принести свой старый халат. Через час, не веря своим глазам, не веря волшебному ощущению чистоты тела, пленник робко взял с края тарелки прозрачный ломтик ветчины и крошечный кусочек хлеба.
–Ешьте, ешьте! – великодушно подвинул к нему мясо викинг. – Вся тарелочка ваша. Не получите снотворного, пока все не съедите. Откуда вы так хорошо знаете наш язык? Ах, да, вы преподаватель. Ешьте, ешьте, все ешьте.
Раб понемногу приходил в себя и, как это ни было противно его душе, проникался некоторой благодарностью к жестокому палачу.
–Ведь мое место не здесь, в этой зловонной дыре, у трубы крематория, в компании мерзавцев, спасающих в тылу шкуры, мое место там, на Восточной Дуге, в моей, в моей! дивизии! Весь наш офицерский выпуск сражается в ее рядах, один я...
Раб хотел было сообщить, что от «Лезвия бритвы» остались в основном одни зазубрины, но побоялся.
–За что же вас... наказали? Такого блестящего офицера?
–Не сдал последнего экзамена.
–Философию? Химию?
–Никогда не занимался подобной чепухой. Нет. За год до выпуска нашему курсу выдали по щенку овчарки. Мы их растили, холили, дрессировали, они жили с нами в комнатах. Собака должна была любить своего хозяина. Бить их не разрешалось. А на экзамене каждый из нас должен был приласкать своего пса и задушить куском веревки. Я не смог. Бросил веревку и убежал.
Раб перестал жевать.
–Да. Возникли сомнения, истинный ли я викинг. А в победном параде в вашей столице могли участвовать только истинные викинги! Меня засунули в эту дыру. Шесть месяцев я расстреливаю, режу, пытаю вашего брата, подаю рапорты, прилагаю фотографии – все впустую. Я недостоин служить в славной дивизии.
Викинг скрипнул зубами. Раб потупился и взял еще кусочек ветчины.
–Ладно, что теперь? Я не теряю надежды, но как тяжело прозябать в этой помойке, когда твои товарищи вершат великие дела! Так что вы там? Смерть индивидуальная, смерть коллективная...
–Если вам действительно интересно...
–Да, да.
–Человек... понимаете... речь идет о двойственной сущности человека. Некоторые считают, что поскольку он имеет разум, то его... как бы это... звериная сущность либо вовсе отменена, но это мнение безнадежных романтиков! либо представляет собой атавизм, нечто вроде, отвратительного чуда...
Раб замолчал, руки у него дрогнули.
–Продолжайте. Пока никакой связи с колючей проволокой я не улавливаю.
Раб вроде как всхлипнул и схватил еще один кусочек мяса.
–Простите... Но разум, душа, духовность, божественная позолота даны человеку не вместо его животной ипостаси, они ему даны сверх! А звериная наша суть... Нет, ее невозможно уничтожить, вытравить, но над нею можно властвовать. И чем сильнее в человеке эта власть, тем ближе он к божественному свету.
Викинг несколько даже добродушно развел руками, показывая, что все еще ничего не понимает.
–Экстремальная ситуация... Понимаете? Ужас в экстремальной ситуации. Горнило страданий, голода, отвращения способны сжечь позолоту и человек помимо воли и желания остается только зверем, наихудшим из зверей.
Раб взглянул на викинга.
–Дальше, – бесстрастно сказал тот.
–Был человек, в котором дух и воля окончательно победили зверя, и эта победа была разительна – он заслужил имя Сына Божия. Это Иисус Христос. «...лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». И он погиб за своих соплеменников, принял страшные муки. Жертва его была бы напрасной, превратись он на кресте в воющее животное, изрыгающее хулу или молящее униженно о пощаде. Он знал – этого не будет, потому и послал несчастного Иуду выдать его, потому и пошел на казнь.
–Ваши вожди не гладят по головке за такие проповеди, – холодно усмехнулся викинг.
–Да, не гладят. Но ведь мне теперь уже ничего не грозит? – почти с детской интонацией спросил раб.
–Конечно, – важно подтвердил викинг, – но я так и не понял, какое отношение имеет занудная проповедь к газовой камере.
–Газовая камера... – заторопился раб, – как бы сформулировать... Вот так: гениальность не знает резонанса, она абсолютно индивидуальна, но животная основа людей – одна и та же, поэтому чем больше толпа – тем сильнее резонанс, тем чудовищней амплитуда колебаний. А я... я не знаю границ, до которых простирается божественная позолота, мне дарованная. Я не смерти боюсь, то есть, боюсь, конечно, но больше боюсь увидеть, как бьет из меня фонтан черного зверства, я боюсь, что буду кусаться и выдавливать глаза такому же несчастному, как сам, что буду из трупов и живых тел товарищей громоздить пирамиду, чтобы дотянуться до вентиляционного отверстия, которое в итоге окажется заткнутым. Он – и в газовой камере умер бы молча, но я – я не дерзаю надеяться быть равным Ему...
Минуты на полторы наступило молчание. Раб терзался чувством, что разочаровал собеседника, чуть ли не обманул, болтая о вещах, по-видимому, глубоко ему безразличных. И в самом деле:
–Одним словом – вы желали бы умереть человеком, а не животным. Но что лично для вас меняют эти последние мгновения жизни? Так и эдак – все смерть. Никто не узнает, умерли вы с поднятой головой или стоя на четвереньках.
–Один человек, которого наши вож... которого многие не очень любят, говорил: «если Бога нет – то все позволено». Я – атеист, убежденный, но, как сейчас думаю, атеист разумом. Но душа... Видимо, она считает себя бессмертной, а значит – не все равно – на четвереньках. Я не знаю. Почему-то и разум считает – не все равно, хотя и знает – все равно. Не знаю. Мне самому плохо понятно.
–Интеллигентская дребедень.
Раб опустил голову.
–Но ведь вы же не убили собаку...
Викинг встал.
–Вы странный человек. Ваш язык... Вы говорите лучше меня, а я образованный. Неужели просто преподаватель? Хорошо, хорошо. Вы побледнели! Позови доктора.
Денщик вышел из кабинета.
Раб и викинг молчали. Раб старался не глядеть на последний оставшийся ломтик ветчины, викинг задумался.
–Доедайте, – спохватился он, – только полчашки кофе оставьте, снотворное запить. В моей власти сохранить вам жизнь...
–Я этого не прошу.
–...но я совершенно убежден, что ваша раса не имеет права на существование. Она должна исчезнуть и она исчезнет. Слабые уступают место сильным. Зачем вам жить? Не обессудьте.
Вошел врач, мельком взглянул на пленного. Раба прошиб ледяной пот. Жестокость викинга ужасала, но это была жестокость теплокровного зверя, млекопитающая жестокость, жестокость врача даже не равнялась жестокости анаконды или гадюки – сонная жестокость белёсой арктической рыбы, равнодушно глотающей собственных мальков.
Врач протянул викингу четыре облатки из папиросной бумаги с белым порошком.
–Ему и одной хватит, – скосился он на раба.
–Ничего, для верности! – улыбнулся викинг. – Прошу вас!
Раб быстро проглотил яд и запил его кофе.
–Перед смертью... как патриот... я должен был бы послать вам проклятье... но... но я все же благодарю вас. Да, благодарю...
Викинг и врач не отвечали и не сводили взгляда с лица пленника. У того уже затуманились глаза.
–Эвтаназия... Благодарю... буду падать – могу разбить чашечки для кофе... чашечки... не разбить бы...
Раб не упал, а как-то осторожно сполз на пол и неподвижно вытянулся у ножки стола. Викинг и врач молчали. Потом викинг спросил:
–Когда он придет в себя?
–Минут через сорок.
–Дежурные!
В дверях возникли два костолома.
–В подвал его.
Палачи поволокли тело раба, викинг и врач шли следом.
–Привинтите его.
Бездыханное тело распяли на горизонтальной платформе: под ступни ног укрепили упоры, а лоб, запястья, поясницу и лодыжки приковали стальными скобами. Заработала лебёдка, платформа встала вертикально.
Раб, однако же, долго не приходил в сознание и потерявшие терпение викинг и врач поднялись из подвала на голый каменный двор тюрьмы. Прошло около трех часов, пока дежурный не доложил:
–Очнулся.
Раб исступленно бился на своем кресте.
–Вы!.. Вы!.. Давали слово офицера!..
–Я – давал. Да ты-то кто такой? Перед кем я его держать должен?
Пленник обмяк.
–На войне, как на войне. Все способы хороши. Только идиоты и интеллигенты бесхребетные верят слову врага. Послушай, философ, ты такой же рядовой, как я... этот... как его... Иисус. Не боишься ты смерти, не боишься пыток, а боишься кое-чего выболтать под пыткой. Уважаю хитрость даже у врага, но только я тебя перехитрил. На этом стенде ты умрешь только тогда, когда я захочу этого. Мой врач не даст умереть. Не один фонтан черного зверства забьет из тебя: забьют родники, ключи, ручьи, реки! Потоки черного зверства! И ты все скажешь. Можешь не терзаться и не винить себя в предательстве – нет человека, который бы выдержал мои, мои пытки. Газовая камера? Тьфу! Это курорт!
Раб завыл от ужаса и вновь заизвивался в своих оковах, но скоро выдохся.
–Я все скажу, все, только не мучьте меня... Я боюсь боли!
–Вот и хорошо. Говорите. А я слушаю и записываю.
–Сейчас... сейчас... Дайте мне пятнадцать минут!
–Как это?
–Оставьте меня в одиночестве на пятнадцать минут. Я все скажу! Все!
Викинг подозрительно глянул на крепления, затем на дежурных костоломов.
–Носорог не вырвется! – вытянулись те во фрунт. Глянул на врача. Тот пожал плечами:
–А что он сможет? Укусить себя за язык? Ему же хуже будет.
–Ладно. А вообще-то – все это глупости. Но просто интересно, что вы еще можете придумать! Полдня я выполняю ваши капризы, выполню и этот. Но такая редкостная птица должна снести мне золотое яйцо. Я еще повоюю в рядах «Лезвия бритвы»!
Но когда через пятнадцать минут они вернулись в камеру, раб оказался мертв.
Викинг зарычал, врач позабыл свою натужную холодность и растерянно возился у трупа: осматривал грудь, заглядывал в уши, поднимал веки.
–Асфиксия! Примитивное удушье. Кровоизлияние в глазном яблоке, в ушной раковине – кровь...
–Удушье?! Кто?!
И хотя врач и два палача не отлучались от викинга ни на шаг, они съежились под его яростным взглядом. Но мысли викинга хлестнули в другую сторону:
–Ход! Потайной ход! Кто задушил?! Искать!!
Костоломы разинули рты и не двинулись с места: чудовищная бессмысленность приказа была налицо. Но викинг уже сам опомнился.
–Бросьте. Чушь. Откуда удушье? Руки прикованы, голова прикована!
–Э... версия... он... перестал дышать!!
Брякнув подобную глупость, врач прижал к губам кулак и даже попятился.
–Я не врач, но и я знаю, что это невозможно.
–Невозможно. Но... удушье налицо!
–Ах, дьявол, ушел! Такая рыба ушла! У него язык чище и богаче моего! Хоть бы тень акцента! Хоть бы тень тени! Доктор, проверьте еще, проверьте тщательно!
–Могу. Но только я повидал удушенных. Не считая сотен тех, кого сам удушил.
–А не могло ваше лекарство...
–Три дозы зубного порошка и мышиная доза снотворного?! Я его глотаю на ночь горстями, и хоть бы раз затруднился чихнуть.
–У него могла быть повышенная восприимчивость.
–Он бы тогда не пришел в себя. Но я проверю.
Врач и призванные на помощь двое его коллег возились несколько часов, раздобыли даже спектрограф. Первичный диагноз подтвердился однозначно: асфиксия. Организм, хотя и ослабленный, оказался практически здоров и смерть наступила в результате того, что жертва сама перестала дышать… Нонсенс, но другого объяснения не было.
Викинг взбесился. Три дня он пытал, жег живьем, убивал пленных, а на четвертый вызвал доктора.
–Будете меня спасать.
–Не понял.
–Я сяду в это кресло, вы – сюда. Я прекращаю дышать. Когда наступит асфиксия, вы мне сделаете искусственное дыхание. Кислородную подушку. Что еще? Не мне вас учить. Или вы разучились людей спасать, можете только убивать?
Врач-убийца промолчал. Принес кислородную подушку, наполнил несколько шприцев.
Не только драматического, но простого репортажного описания нескольких попыток самоудушения викинга не последует! К этому у него обнаружилась полная неспособность. Он начинал шумно и жадно дышать после двадцати-тридцати секунд задержки. Становилось просто смешно, врач жевал губами и смотрел в пол. Наконец, желая сгладить неловкость и предоставить викингу достойный выход, сказал:
–Ничего не выйдет. Между вами и тем... сморчком существенная разница. Он знал, что его ожидает мучительная смерть, пытка, а вы знаете, что вас приведут в чувство и напоят горячим молоком. Психологический фактор. Иногда он играет решающую роль.
–Психологический фактор? Психологический фактор... – викинг задумался.
Вечером горе-доктор пожалел о своих неосторожных словах. Викинг поставил в газовую камеру телефон и вызвал адъютанта, двух палачей и доктора.
–Письменный приказ. Мой. Лично каждому. Для снятия ответственности. Гербовая бумага, печать, подпись. Прочтите.
«Приказываю в девятнадцать ноль-ноль замкнуть снаружи двери камеры. Если в течение часа не последует по телефону моей личной команды «отбой», то ровно в двадцать ноль-ноль впустить в камеру газ, а в двадцать пятнадцать дегазировать камеру и открыть дверь».
–Я не хочу! – завизжал доктор. – Я не желаю погибать из-за ваших... дурацких прихотей!
–Вам ничего не грозит, – огрызнулся викинг. – Вот ваш противогаз. А я ни за что не дам «отбой», пока не потеряю сознания и не буду вами приведен в чувство. Теперь шансы равны.
Врачу хотелось сказать, что и на сей раз шансы не равны, ибо у викинга в любом случае оставалась возможность в последнюю минуту пойти на попятную, а у раба даже теоретически не имелось никаких возможностей, но он промолчал из боязни, что сошедшее с ума начальство придумает еще что-нибудь похуже. «Пусть подыхает, идиот», – думал врач, проверяя противогаз.
–Приступаем.
Адъютант и палачи молча, с разинутыми ртами и вытаращенными глазами покинули камеру. Щелкнули задвижки.
–Русская рулетка безопаснее! – скривил губы врач. Руками он бережно прижимал к животу противогаз.
Викинг не ответил. Плотно сжал губы, зажмурился, откинул голову и вцепился в подлокотники кресла. Измученное лицо покрылось горошинами пота.
–Сорвалось...
Девятнадцать десять.
–Сорвалось...
Девятнадцать пятнадцать.
–Еще раз...
Девятнадцать двадцать.
–Еще попытка...
В девятнадцать тридцать врач не выдержал:
–Дайте отбой! Бросьте дурацкие, игры! Мы не можем давать команды подсознанию! Это невозможно!
–Он – мог?! А я – не могу?! Не отвлекайте. Мы теряем время.
Девятнадцать пятьдесят. Трясущийся доктор собрался натянуть противогаз, но вдруг окаменел от ужаса. Понял, что погиб.
–Дайте отбой!!! – завизжал он. – Десять минут! Даже если сейчас удастся, я могу не успеть привести вас в чувство! Дайте отбой!!!
–Молчать. Я должен умереть. Какая-то гнида...
Двадцать ноль-ноль.
–А?!!
Послышалось тихое шипение газа.
–А!!!
Врач быстро натягивал противогаз. «Может, это не придет ему в голову... может, это не придет ему в голову...» А викинг переводил безумный взгляд с него на черную шипящую дыру в стене. «Может, это не придет ему в голову...» Пришло.
–Противогаз... Отдай!!! Р-р-р-р!..
Викинг вскочил и прыгнул к доктору. Тот засопротивлялся было, но викинг легонько ткнул его в солнечное сплетение и сорвал противогаз с мгновенно одрябшего тела.
–По... по... подлец... – всхлипывал обреченный, глядя на страшный резиновый хобот противогаза. – Подлец!
Шатаясь, подошел к дыре и резко хватил ртом газу. И вдруг захохотал:
–Кислород! Это чистейший кислород! Ха-ха!
Викинг слишком хорошо знал действие отравляющего газа, чтобы не поверить врачу, и сорвал с головы противогаз.
–Кислород! Ха-ха! Впрочем, кислородом тоже можно отравиться. Но если служивые догадались пустить кислород, то догадаются пустить его... в смертельной дозе! Ха-ха-ха-ха!!!
Викинг в бешенстве ударил в дверь.
–Ха-ха! Приказ! Через пятнадцать минут камеру дегазируют и только тогда откроют!
Да, пятнадцать минут унизительного ожидания. Тихо шипела дыра в стене – количество газа подавалось с явным расчетом не сжечь узникам легкие. Точно в двадцать пятнадцать – идиотизм «дегазации», доктор не гоготал исключительно из страха быть избитым или даже убитым, потерявшим человеческий облик викингом. Когда открылась дверь, он опрометью бросился вон, хотя его и корчило от боли в солнечном сплетении.
Перед викингом почтительно вытянулись фигуры адъютанта и двух палачей.
–Разрешите доложить! Приказ выполнен!
–Выполнен?!!
–В точности. В приказе не было указано, какой именно газ пустить в камеру. В наличии имелись баллоны с четырьмя отравляющими газами, баллон углекислого газа, два баллона ацетилена и пять баллонов кислорода. Мы пустили кислород.
–Мерзавцы! Какой газ указывает применять инструкция?!
–Отравляющий.
–А вы?!
–Простите, инструкция указывает применение отравляющих веществ по отношению к пленным и врагам отечества, но в инструкции ничего не указано на предмет присутствия в камере преданных родине офицеров!
Трагедия завершилась чудовищным фарсом. Доктор, чувствуя себя в безопасности, в смехе заходился до истерики.
–Молодцы, служивые! Заходите, выдам по литру спирта на нос!
–Рады стараться, господин доктор!
Ночь викинг не спал, а утром решительно направился в резиденцию командующего. Приняли его неожиданно быстро.
–Вот это оперативность! Десять минут назад отправил вам повестку явиться, а вы уже здесь!
–Простите, я не получил повестки, я пришел сам.
–Отлично. Вы неоднократно подавали рапорты о переводе вас в нашу славную дивизию «Лезвие бритвы».
–И сейчас прошу об этом.
–Да. Да. «Лезвие бритвы»... В целях упорядочения линий фронтов верховное командование несколько... э... спрямило Восточную Дугу. Дельные офицеры очень нужны на фронте, а вы блестящий офицер. А сейчас особенно... Но почему – сейчас? Не поймите меня превратно. Дельные офицеры нужны всегда. Всегда и везде. Вот приказ. Выезжайте немедленно. В район Восточной Дуги. Возглавите... э, гм... будете сражаться в рядах нашей прославленной дивизии.
Викинг катил на Восток и знал: дивизия «Лезвие бритвы» уничтожена, война проиграна. Потому что жалкий, полумертвый раб победил его – мощного, здорового, гордого викинга.
Ибо не силою крепок человек, но духом.