Котька Кондратенко и Славка Климов перелезли через забор лётного училища и затаились в высокой траве, рядом с символом училища – самолётиком на бетонном постаменте. По траве прогуливался ветерок. Мальчишки лежали на животах и смотрели в сторону поля.
Вон они, самолёты - смотри, сколько влезет. Детская мечта - всего в сотне шагов.
- Когда я вырасту, я буду летать на МИГ-21, как батя, - мечтательно произнёс Славка.
- А я – на новом МИГ-23, - сумрачно произнёс Котька.
- Если в наше лётное училище поступим, как собирались, то у нас - только МИГ-21, других нет, - сказал Славка, - Да они и лучше всех. Скольких фашистских гадов разбомбили.
- Знаю, - вяло отозвался Котька, - И всё-таки, пока мы вырастем, старые самолёты уже спишут, и новые построят.
- Слушай, - Славкины глаза задорно блеснули, - давай поближе подползём, к самому полю? Снизу поглядим, как взлетать будет, а?
- Нельзя, ты что, - в Котькиных ушах отчетливо послышался голос отца, повторявший: «Никогда не подходи близко к самолётам. Из сопла дунет – спалит заживо. Ты меня понял, Константин?»
- Нельзя, - повторил он угрюмо, думая о матери и холодея от воспоминаний об утреннем разговоре с ней.
Впервые за свою двенадцатилетнюю жизнь он сегодня увидел на глазах матери слёзы.
- Коть, давай всё-таки поближе, а? – заканючил Славка, но Котька только раздражённо мотнул головой.
На лётное поле выходили курсанты и их наставники.
- Смотри, Котька, твой отец! Точно, Василий Тимофеевич. Сейчас увидим, как батя твой взлетит, эге?
- Он мне не батя, - выдохнул Котька, - Неродной я им. Тётка Ульяна сказала.
- Иди ты! Брешет, поди.
- Нет, не брешет, - зло произнёс Котька, - Мать даже не отпиралась.
- Что делать будешь?
Котька промолчал. Слёзы матери тяжелили ему душу.
Взлетел МиГ-21П, и друзья умолкли, подались вперёд. По траве прошла жаркая рябь, ожгло лица.
- Видишь, а ты говорил: поближе подползём… Ладно, давай по домам, матери что-то сегодня нехорошо было.
- Ну, ладно, пошли.
Лидия Кондратенко, крупная сорокадвухлетняя женщина, сидела за столом, склоняясь над кипой выцветших бумаг.
Черно-белые фотографии. Алёшка, шесть лет, и Олюшка, три года. «Мама, я боялся, ты так долго не приходила, а Олюшка плакала и плакала, теперь больше не плачет…» Олины санки, неподвижное тельце на них, обледенелая дорога на Пискарёвку. Дежурства в госпитале. Бомбёжка, развороченный дом. Алёшка, сыночек, где ты… Оцепенение, теперь уже бессменные дежурства, только бы не сойти с ума, проклятая война закончится, только бы…
Маленький серый клочок бумаги. «Ваш муж, Прохоров Павел Викторович, пал смертью храбрых в боях за Мгу». Мне нужно на фронт. На передовую. Выжженная оболочка, суровая фронтовая медсестра, которая ещё недавно была милой, смешливой женщиной, ещё так недавно…
Молодой лётчик, почти мальчик, сразу после училища. Ранен, сильно обгорел. Только не умирай, милый, держись, ведь жизнь твоя вся впереди, это мне ничего не осталось, кроме чёрной затягивающей воронки. Фотография, письмо. Дорогая Лидочка, вам пишет Вася Кондратенко, я вас не забыл, война скоро закончится. Но…сколько уже было потерь, зачем ей очередная потеря?
Она не ответила на письмо, запрятала конверт подальше и загнала тоску поглубже. А он взял и приехал, как только закончилась война.
А вот ещё жёлтый листок, выписка из полевого госпиталя. Прохорова Лидия Матвеевна, тяжёлое ранение брюшной полости. Всё нутро было разворочено, чуть не погибла от заражения крови, еле спасли. Я же намного старше, я стара для тебя, и ещё - никогда не смогу быть матерью, понимаешь, Вася?
Ничего, Лидочка, родная, давай усыновим ребёнка.
И усыновили, правда, только через десять лет после окончания войны. У Васиного друга и сослуживца, Егора Климова, в том году родился третий сын. И у Кондратенко – сын. Выписка из роддома, медицинская карточка. Двойное обвитие пуповиной, асфиксия, пупочная и паховая грыжа, врождённый порок сердца, стафилококк… не много ли на одного малыша? Да, вот этого, Вася, самого болезненного, мы должны взять, слышишь?
Опять фотографии. Котька на руках у матери, Котька делает первые шаги, Котька пошёл в детский сад. Единственный сын, ставший смыслом жизни.
И вот теперь какая-то сволочь сказала парню, что он – приёмыш. А Котька крикнул ей утром, что они с отцом всю жизнь врали ему. Комок в горле.
Лидия смахнула слезу. И тут дверь хлопнула, на пороге появился сын.
- Мама, прости!
Худой, как щепка, все колени в ссадинах. Бросился к ней, обнял, прижался взлохмаченной головой к плечу.
- Я тебя люблю, ты у меня самая лучшая, самая… родная, прости меня…
- Что ж… Лучше горькая правда, - она через силу улыбнулась, украдкой вытирая глаза. Ещё не хватало расклеиться при сыне.
- Мне никто, кроме тебя, не нужен, никакая другая мать, пусть хоть самая распрекрасная. Мам, а я видел, как папа взлетел!
Да, эти учебные полёты - вот и всё, что ещё не отобрали у твоего папы, подумала Лидия, и резкая вертикальная складка обозначилась у неё над переносицей. А какой летчик был, несмотря на молодой возраст! Два ордена Славы заслужил, о его подвигах писали в газетах. А сейчас преподаёт в училище. И всё ещё капитан. Егор Климов уже до подполковника дослужился, а Вася...
- Это хорошо. Ну, садись за стол, а то обед остынет.
Кондратенко и Климов дружили с малолетства. Вместе поступили в лётное училище в самом начале войны, доучились, воевали, бомбили врага. В послевоенные годы встретились в одном военном городке, жили в одном четырёхэтажном доме. У обоих – семьи. Жены лётчиков подругами не стали – может, оттого, что Лида Кондратенко была старше почти на десять лет. Зато Котька Кондратенко и Славка Климов дружили, как их отцы, с самого раннего детства.
Мальчишки бредили небом и ещё в первом классе договорились, что станут лётчиками, как отцы. Котьку, правда, в лётное училище не приняли – с пороком сердца какая уж служба. А вот Славка поступил, и стал, действительно, лётчиком.
После окончания школы Константин, лучший ученик класса, «золотой» медалист, уехал в Ленинград, поступать в Военмех.
- Я буду конструировать самолёты, на которых ты будешь летать, - сказал он на прощание другу.
А потом жизнь растащила в разные стороны, и друзья с каждым годом виделись всё реже и реже, только в период студенческих каникул, когда Константин приезжал в город детства, навестить родителей.
- Я женюсь, - сказал Славка Котьке в очередной приезд, - Хочу, чтоб ты обязательно был на моей свадьбе.
- Поздравляю, - Котька похлопал друга по плечу, - ради такого дела и занятия не грех пропустить. Буду непременно, только, чур – свидетелем!
- Конечно, ты - свидетель. Кто же ещё?
День свадьбы назначили на седьмое декабря.
А пятого декабря в дом Кондратенко пришла беда.
Стандартный учебный полёт, всё как обычно. Вот только бензин, которым самолёт заправили накануне, оказался разбавлен водой. Во время полёта в бензопроводе образовался лёд, прекратилась подача горючего к моторам. Вынужденная посадка была совершена на скалы.
Василий Тимофеевич Кондратенко и курсант погибли.
Климовы, несмотря на непритворное, казалось бы, горе Егора Кузьмича, решили свадьбу не отменять. Столько приготовлений, хлопот, все сбережения ухнули, да ещё и занимать пришлось – и вдруг отменить? Да как такое возможно?
Разумеется, Константина Кондратенко на свадьбе не было.
Из соседнего подъезда выносили гроб, когда распахнулись двери, и подвыпившая свадебная процессия, с гармонистом и пляшущими девками, вывалилась на улицу.
Константин, почерневший, с запавшими глазами, посмотрел на друга – бывшего друга - усмехнулся жутковато и произнёс:
- Желаю счастья молодым.
А Лидия Матвеевна, поседевшая за ночь, страшная, как сама смерть, повернулась к Егору Кузьмичу, набрала в лёгкие побольше воздуха, да и прокляла лучшего друга покойного мужа. Чтобы, дескать, поплатиться ему за то, что в день похорон своего единственного друга он гулял и веселился, да пережить детей своих и внуков. И все гости, на свадьбу приглашённые, и все соседи, прильнувшие к окнам, похолодели, услышав её слова.
- Что ты, Лида, опомнись – залепетал Егор Кузьмич, махая руками, - Я покойнику лучшим другом был, и скорблю вместе с тобой, но… ведь свадьба у нас… сына женить – святое дело… Что ты мелешь, при чём здесь мои дети?
Гроб уже внесли в открытый кузов грузовика, Константин забрался внутрь и подал руку матери, помогая подняться. Она в последний раз обернулась к Егору, смерила его долгим взглядом, и Егор замолк, словно взглядом подавился.
- Это всего лишь слова, бредни несчастной вдовы, - бубнил он весь вечер себе под нос. А на следующий день, казалось, забыл о неприятном происшествии.
И на могилу к другу он съездил, в гордом одиночестве выпил стопку, всплакнул даже. Всё как положено.
Константин на следующий день вернулся в Ленинград. Отношений со Славой он с тех пор не поддерживал, хотя в городок к матери ездил часто. Невзирая на слабое здоровье, чувствовал он себя неплохо. И родственные узы не ослабли на расстоянии, и, как прежде, сын оставался для матери смыслом жизни, и, как в детстве, мать оставалась для сына лучшей на свете женщиной. Может быть, поэтому ему было так трудно выбрать себе жену, а когда это, наконец, произошло, для Лидии оказалось так непросто принять невестку.
А у Славы Климова подрастал сын Юрочка. Кудрявый, белоголовый мальчик, единственный ребёнок в семье, был любопытным, непоседливым сорванцом. Как и отец, и дед, Юрочка мечтал стать лётчиком. С малолетства играл возле лётного училища, заглядывая в щелочку и жадно высматривая вожделенные самолёты.
Старшие браться Славы, уехавшие в поисках лучшей доли в Москву, потомством так и не обзавелись. По несчастливому стечению обстоятельств, оба умерли молодыми: один заразился энцефалитом, второй утонул, пьяным купаясь в реке. Вспоминал ли Егор проклятие Лидии Кондратенко, когда хоронил сыновей, никому неведомо. Известно только, что над Юрочкой в семье тряслись.
Восьмидесятые набирали силу, отживали свой век в стране и в лётном училище городка МИГ- 23, за ним – МИГ-15УТИ, им на смену пришли более функционально удобные - ЯК-18Т. Святослав Егорович Климов преподавал в училище, куда в детстве украдкой, как в святилище, пробирался вместе с лучшим другом Котькой, перелезая через забор. Теперь уже Юрочка с дворовыми друзьями тайком вылёживал в высокой траве, наблюдая за прилётами и отлётами.
Больше всего Юрочку, как и его отца, донимало желание подобраться к самолётам поближе, понаблюдать их взлёт снизу. И однажды он это сделал.
Святослав Егорович начал свой учебно-тренировочный полёт. Его сын Юрочка подполз почти вплотную, вжимаясь в землю, зелёная рубашка и светло-русые кудри мальчика слились с травой. Дворовые друзья метрах в тридцати затаили дыхание.
Самолёт поднялся в воздух. Раскалённая струя, ударив из сопла, воспламенила траву, в считанные секунды огонь охватил ребёнка. Мальчишки повскакали на ноги и с пронзительными криками бросились прочь от живого факела.
Юрочку отвезли в морг, а невестку Егора Климова – в сумасшедший дом.
Поздно вечером Лидия Матвеевна пришла к бывшим друзьям. Она десять лет не переступала порога этого дома. Лицо грузной женщины опухло от слёз.
Дверь открыл Святослав, молча посторонился, пропуская женщину в квартиру. На кухне сидел Егор Кузьмич, пьяный, с трясущейся головой. Из комнаты доносились заливистые причитания его жены. Лидия остановилась на пороге. Губы её дрожали, язык заплетался. Она подошла к Егору и положила руку ему на плечо.
- Как же так, сосед, - произнесла, наконец, Лидия.
И тут заговорил Святослав.
- Тётка Лида, вы помните, что сказали в день моей свадьбы? – хрипло спросил он, - Вы пожелали моему отцу, чтобы он пережил детей своих и внуков, за то, что не отдал скорбную дань своему единственному другу. Так вот, потеряв семью и то, чем я дорожил больше всего на свете, я желаю вам, тетка Лида: пусть ваше проклятие обрушится на вашу же голову! Чтобы вы, как я, потеряли то, что вам дороже всего.
Лидия всплеснула руками, покривила губы, и, неуклюже повернувшись, молча вышла.
- Покрестился бы ты, Костя, - говорила Лидия Матвеевна сыну, приехавшему к ней в отпуск, в кои веки, с семьёй, - Я, вон, на старости лет верующей стала. Сейчас это не запрещается. Верь, во что хочешь. А без веры в душе человеку, маленькому и слабому, не выстоять.
- Знаешь, мама, что отвечал физик Нильс Бор, когда его спрашивали, верит ли он в Бога? «Я в такой гипотезе не нуждаюсь». И кто сказал, что человек – мал и слаб? Мы сейчас конструируем новый сверхскоростной самолёт, ты представить себе не можешь, ещё пятьдесят лет назад никто не поверил бы, что у человечества есть такие возможности. А мы сейчас не представляем, чего человечество добьётся через каких-нибудь лет двадцать. А ты говоришь…
- Ох, сыночек. Боюсь за тебя, с тех самых пор, как взяла на руки, маленького. Знаешь, как много у меня было потерь. И тебя потерять для меня – немыслимо…
- Я всегда буду у тебя, - её обняли сильные руки сына, - Не тревожься. Ты почитаешь внукам на ночь сказку?
- Конечно, сынок.
Она взяла книгу и отправилась в детскую, к девятилетнему Витьке и пятилетней Катьке. Невестка, красивая отчужденная Елена, мыла на кухне посуду. Лидия не любила Елену и не скрывала этого. Да и на что Елене её любовь? Главное, чтобы сына всё в семье устраивало, думала Лидия.
Сын выполнил просьбу матери. Он окрестился сам и крестил детей.
Слава Богу, хоть успел – думала впоследствии Лидия.
Семья Константина жила уже в Москве. Однажды, в 1988-м, они вместе с детьми поехали в Новосибирск к родителям жены. Купили билеты, сели в обыкновенный поезд. А всего сутки спустя поезд этот, сошедший с рельс, прогремел на весь Советский Союз.
Тысячи родственников рванули через всю страну к месту крушения. Лидия тоже полетела туда, где в больнице ближайшего к месту аварии города врачи боролись за жизни её невестки и внучки…
Внук Витька находился в удовлетворительном состоянии. Он и рассказал бабушке о случившемся. О том, как папа вывел их из купе, туда, где царили паника и хаос, как мама испуганно причитала за спиной, как сноп огня обрушился сверху, вместе с чем-то пылающим, тяжёлым, и как папа в последний момент спас детей, толкнув их на пол и закрыв своим телом…
На похороны Кости явился бывший друг Славка, при большом скопище народу он ревел, как пацан, и катался по полу. А Лидия вымолвила только, посмотрев на всё это невидящими, ввалившимися глазами:
- Вот видишь, Слава, что они, слова-то наши, с нами же делают.
Закон бумеранга: всё, что исходит от нас, к нам же и возвращается. И плохое, и хорошее. Всё.
Лидия высохла, как головёшка, из полной женщины превратившись в скелет. То, ради чего она жила, обрушилось и погребло её под обломками. Но за невесткой и внучкой требовался уход, поэтому раскисать было нельзя.
Внучка Катя поправилась относительно быстро, детский организм хорошо справлялся. С Еленой же дело обстояло сложнее. Несколько месяцев она провела в роли лежачей больной, распластанной в постели, беспомощной и бессловесной. Лидия положила остаток своей старости на то, чтобы оживить, поставить на ноги, реабилитировать и – в перспективе – выдать замуж нелюбимую невестку. Попутно она вырастила и выучила внуков. И потом только умерла.
Героическая женщина, и невероятная, но такая логичная история, воплощённая Создателем в лучших традициях древнегреческих трагедий. И не хотело бы впадать в штампы и разжёвывания, мол, «базар надо фильтровать», ох, не хотелось. Но над одним аспектом всякому стоило бы задуматься, прежде чем делать гадость ближнему.
Вот, если включить логику: при чём тут дети, они-то в чём перед нами провинились, их-то за что? А между тем, всегда почему-то за всё расплачиваются дети. Бумеранг, видимо, слишком долго летит, мы уже успеваем сместиться с активных позиций, а детишки отвоёвывают жизненное пространство, и удары приходятся по их молодым беспомощным шеям. Вот так.