…Октябрьским утром колеса нашей ютэйровской «тушки» деликатно притерлись ко внуковской взлетке и остановили свой бег на стоянке аэропорта. Москва. Здесь сегодня теплее, чем у нас, градусов на шесть и веселее на целое синее небо, в котором играют блики церковных куполов и стеклобетонной нарезки высоток. И трава здесь еще зеленая, сочная, затейливо выстеленная по плоскостям городских газонов. При виде этого осеннего изумруда о коровках, где «пастушок молоденький, молоденький» и не вспоминаешь. Сам бы ел!
На изогнутых столичных улицах привычная мегаполису движуха «человейника», где боязно оступиться под машину на светофорной переправе или потерять направление в катакомбах метрополитена. А душа моя томится.… Хочет чего-то: то ли редьки с хреном, то ли новой конституции.…А может, праздника хочет разливанного, когда под сладку водочку, едва прикрытые полосками материи «бесстыдные матрешки» своими длинными ногами «полируют» металлические шесты и «пылесосят» «лопатники» ударников капиталистического труда? Вливаться что ли? Благо, этого «сатисфэ» в столице в изобилии. Практически, каждый квартал – красный…Елки-палки! Вот и каламбурчик на ум приспел в модном нынче саркастическом духе, да и навстречу очередной годовщине Октябрьской революции.
….Только неожиданно на ум пришло оброненное одной моей знакомой: «Вы любите Есенина? Но он же хам! Он женщин по лицу бил!»
Люблю ли я Есенина…? Как странно слышать это, когда сегодня привычно любить деньги, успех. Себя, наконец, но с оговорочкой: «как своего ближнего». Когда «все несерьезно, кроме денег». Как странно…. Московская осень…
И я еду на Ваганьковское кладбище, на могилу к тому, кто при жизни был похабник и скандалист.
Возле желтого, каменного забора, прижавшегося к дороге, длинный ряд цветочных лотков, и тихая осенняя прохлада охраняет ворота скорбного кладбищенского поселка. Полдень будничного дня. Забираю влево по указателю «к могиле С. Есенина» и иду три-четыре минуты по дорожке.
«Здравствуйте, Сергей Александрович», - на небольшом пятачке вокруг могилы никого. Много цветов у подножия памятника – яркий коврик из лепестков, стеблей и листьев, приветственно поющих наступающим холодам. Подошли кладбищенские рабочие в сине-серых комбинезонах и что-то заботливо поправили в гуще есенинских цветов. Вот две статные женщины в черном молча постояли возле. Ловлю себя на мысли о том, что, как и они, и подошедшие ранее рабочие, я внимательно всматриваюсь в глаза мраморного Есенина. О чем мы хотим спросить его? Что хотим услышать? Но ответом – золотой октябрьский воздух кладбища, с которого медленно спускается на землю за спиной поэта разлапистый кленовый лист. Однако. Желание услышать и понять заставляет меня повернуть ключ зажигания и направить автомобиль из центра Москвы по лучу Челябинской автотрассы под Рязань, в село Константиново. Охота понять пуще неволи! И «для бешеной собаки» 130 верст не крюк! Японский мотор под французским капотом «Ситроена» проглотил это расстоянье, даже не заметив. Дороги в Подмосковье в этом направлении честные, гладкие, и скорость ограничена только населенными пунктами да нечастыми радарами ДПС. Не доезжая Рязани километров двадцать, беру поворот с трассы влево, на райцентр Рыбное и, оставив его в стороне, лечу в Константиново.
Короткие минуты быстрой езды – и вот уже веселые стайки березок расступились по сторонам от дороги, давая простор глазам. Вот уж видна вдали тонкая строчка села, где над зубчатой островерхостью домиков и деревьев пробивается штрих-силуэт деревенской церкви. Вот уж готова душа принять есенинскую поэтику, как со всего разбега, неожиданно переламывается настроение о красно-белую вышку-ретранслятор мобильной связи.
Да что ж за похабщина такая техническая! Что ж за отрыжка русского прогресса, все никак не желающая сложить себе в программу роста хоть немного эстетики – той самой красоты, которая по Достоевскому «спасет мир»! Что за страна у нас такая, что дает миру простые и глубокие ответы, а сама от них отворачивается! И что ж смогу я понять в этой мемориальной деревне, что сгрудилась домами-курицами под вышкой мобильных систем? Да что уж теперь! Только и осталось, что в кооперативном ресторане «Русская быль» покушать похлебки с говядиной в горшочке, да попить медовухи под отобранный, гастрономически нейтральный, русский народный музыкальный репертуар. Посетить здание основной музейной экспозиции, да пройти к домику родителей поэта.
И ходил я, и глазел, и выпил.…
Но от домика сбегала натоптанная людьми дорожка вперерез всей широкой сельской улице. Мимо храма она выводила прямо на высокий крутой берег Оки, поросший осенней жухлой травой. Здесь, в высокой точке стометрового стояния, над расстилающимися внизу, сколько хватает взгляда, полями, извивами реки и лесочками, когда спину прикрывает отчий дом поэта и белая храмовая громада, стоящая здесь во имя Иконы Казанской Божьей Матери, когда ветер с огромных заокских полей шепчет свои древние истины прямо тебе в душу, нахлынуло и сломало меня впопалам пониманье: «Это русское небо, Есенин!». С него, льющего в этой деревне поток своей строгой любви, говорит с человеком Вечность. И человек здесь не мог оставаться немым, безответным. Он сказал о своей любви,…за многих из нас сказал,… как сумел – по-русски мощно и отчаянно. И это слово сделалось одним из немногих смыслов, чем мы, русские, стоим и оправдываемся пред Богом.
P.S.
А с женщинами Вашими Вы ведь уладили по-дружески, Сергей Александрович? Они, как и Вы, давно у Господа. А душа, как известно, пола не имеет.
Москва-Константиново-Москва
16.10.08