Камин

А.Г.Попов
Фрагменты романа Акладок


Камин.
(первый рассказ Романа)
 

- Когда я учился в институте, мы с ребятами сняли комнату, где очень давно  был камин. От него остался характерный выступ в стене, а в том месте, где когда-то была топка, проступало множество мелких трещинок.

Очень часто я думал, как было бы здорово сидеть у огня, неспешно подкладывать поленья и смотреть, как их охватывают языки пламени. Мне казалось, что это в корне  изменило бы всю нашу жизнь, словно с огнем камина ее осветила бы некая мудрость, благодаря которой мы сами стали бы лучше, и даже наши частые пьянки приобрели бы красоту, возвышенность и смысл.

И вот однажды, когда день был отвратителен и сер, деньги и силы идти на лекции в равной мере отсутствовали, а голова раскалывалась с особым изуверством, я взял на кухне топор, которым соседи разделывали мясо, зубило, молоток, еще какие-то инструменты и прорубил топку заново.

Это оказалось не так просто. Нужно было угадать, где под штукатуркой находятся стыки кирпичей, при этом сама штукатурка крошилась ужасно неровно, а раствор, скреплявший кирпичи, казался чуть ли не прочнее стального зубила. Ситуацию усугубляло мерзкое самочувствие, поэтому, когда ребята вернулись из института, я еще не успел вынуть несколько кусков. Но, несмотря на то, что получившийся камин был похож на обычную дыру, и горы мусора, разбросанные вокруг, это все равно было красиво.  Во всяком случае, никто особенно не ругался, а кто-то даже приволок портвейн и несколько старых ящиков для пробной топки.

Впрочем, ругаться было бесполезно: никто бы не смог потушить мой энтузиазм или поколебать уверенность в правильности сделанного. В процессе работы мной овладело чувство, как если бы я прорубал окно в какой-то другой мир, или делал выход из того - серого грязного и безрадостного, что окружал меня. Даже сейчас, много лет спустя, меня не может оставить равнодушным воспоминание о той радости, которую я испытал, добравшись до старых кирпичей.

А с каким трепетом я пытался разогнуть какие-то железки, отгораживающие место, где должны гореть дрова! Какие странные чувства вызвала во мне зола, пролежавшая замурованной многие десятилетия! Пропуская ее сквозь пальцы, я, как солдат, вернувшийся после долгих войн и скитаний на родину, готов был заплакать от переполнивших душу чувств. В общем, я был счастлив.

И вот портвейн был разлит, ящики аккуратно разломаны, и все, собравшись полукругом, ждали когда же можно будет зажечь огонь. Я скомкал газету, положил на нее несколько небольших щепок от ящика и плохо слушающимися после пьянки и молотка руками поджег все это.

Все сгрудились у занявшегося огня. Он быстро охватил газету, длинные нити дыма плавно потянулись вверх, обогнули верхний край топки и, клубясь и переплетаясь, начали скапливаться под потолком.

- Тяги нет, - объяснил кто-то.

- Подожди, сейчас разгорится, и появиться, - предположил другой.

Но тяга не появлялась. Дым плавно поднимался под потолок и постепенно наполнял комнату, а огонь, быстро уменьшаясь, чадил все больше и больше.

- Нужно прочистить трубу, - предложил один из моих друзей, и все помчались на крышу.

Комната опустела. Мне стало ясно, что из моей затеи ничего не вышло. После того, как в этом камине последний раз горели дрова, дом столько раз перестраивали, что старые трубы, конечно, давно снесли или наглухо заложили. Это следовало предвидеть, но я, в свойственной мне тогда манере мыслить, переживал свою неудачу как  вероломный обман каких-то неведомых враждебных сил. Которые закрыли передо мной выход в тот мир, где все так хорошо, где ласково колышется огонь, уютно трещат поленья, в мир, где должно было произойти что-то настоящее. И теперь не произойдет.

Я открыл окно, из которого хотелось выпрыгнуть, но это был всего лишь третий этаж. На улице моросил то ли дождь, то ли снег, и веяло чем-то промозглым. Перегнувшись через широкий подоконник, я посмотрел по сторонам и вдруг увидел то, что никак не ожидал увидеть.

Это была кочерга. Старая черная кочерга, которая стояла на балконе другой квартиры, и которую я почему-то никогда не видел там раньше. Тогда я еще не знал, какой странной и сложной может быть логика, и какие неожиданные ассоциации управляют человеческой мыслью. Но, как бы то ни было, если бы не эта кочерга, я, возможно,  никогда бы и не вспомнил, что в дымоходе камина обязательно должна быть задвижка. Которая перекрывает дымоход, и которую перед топкой обязательно нужно открыть!

Я нашел ее почти сразу, отогнул пассатижами ее загнутый и спрятанный под обоями край и после коротких мучений выдвинул ее на себя.

В камине что-то бухнуло и из топки поднялось легкое облачко золы. Мусор какой-то, подумал я, спускаясь вниз, но когда заглянул внутрь, обомлел: среди потухших дров и кружащегося в пространстве бумажного пепла лежала небольшая серая от грязи шкатулка.

Сокровище! Клад! - возликовал я. И, пересиливая любопытство, быстро спрятал ее под диван: ребята возвращались с крыши, а делиться плодами своих усилий с разношерстной компанией из шести или семи человек мне было не под силу.

О том, что было внутри, я узнал только на следующее утро, когда все снова ушли на лекции. А весь остаток дня и весь вечер мы топили камин и делали из портвейна глинтвейн.

Тяга была отличной, мусор вынесен на помойку, и отсветы пламени переливались на разнокалиберных стаканах и кусках колбасы, разложенной бумаге. К нам приходили все новые и новые люди, мы о чем-то оживленно трепались, а мысль, что теперь я стал обладателем чего-то ценного согревала меня не меньше чем все это. И я молчал. Я мечтал о том, что, может быть, смогу теперь купить хорошие шмотки, классный магнитофон или даже автомобиль.
Я стану богатым и свободным человеком, и самые красивые девчонки с нашего потока заметят меня, и, может быть, даже будут меня любить. Что поделать, в те дни я был молодым и дурным, и счастье рисовалось мне именно в таком виде.

Я и сейчас не очень-то далеко ушел, но в те времена был совсем глуп и дремуч, поэтому, когда на следующий день я открыл шкатулку и осмотрел содержимое своего «клада», то был жестоко разочарован. Там не было ни золота, ни бриллиантов, ни денег. Но теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что мои ожидания оправдались: самым ценным, из того, что досталось и, очевидно, достанется мне в этой жизни, было как раз то, что я оттуда извлек.

Это были письма. Толстая пачка писем, перетянутая крест на крест пыльной веревкой. Они были без конвертов, поэтому узнать, откуда и куда они были посланы, было невозможно. Сложенные в несколько раз они представляли собой послания на семи-восьми страницах каждое, с неразборчивой подписью и датой состоявшей только из числа и месяца. Но ни тогда, ни потом меня не посещал вопрос, кто же был их адресат. После первых же строк у меня стала складываться уверенность, что все они отправлены мне.

Возможно, самым поразительным во всем этом было то, что я совершенно не поразился, а принял этот факт спокойно и без сомнений. Первое письмо начиналось с того, что в нескольких словах было описана моя мало привлекательная личность. Описана удивительно точно, словно писавший давно наблюдал за мной и сообщал то, о чем я сам не решался думать. Осознавать все это было обидно, но, в то же время, чтение письма приносило новое для меня чувство облегчения и ясности, как если бы я заблудился в незнакомом месте, и мне сообщили о том, как далеко в сторону и куда я забрел.

Затем следовали указания, как мне в этой ситуации быть. Первые строчки этих указаний, казалось, не содержали ничего нового, но убеждали больше, чем тысячи слов, написанные в книгах, которые я читал раньше. Здесь это выглядело не нравоучением, а необходимостью, как если бы кто-то вам показал путь, и вы увидели, что этот путь действительно ведет туда, куда вам нужно. Настолько зримо и очевидно, что любые оправдания и соображения о том, что можно идти не в этом направлении, становятся абсурдными.

Указания заканчивались тем, что можно было бы назвать упражнениями, которые следовало практиковать каждый день в одно и то же время. Они казались достаточно простыми и заключались в определенных гигиенических процедурах, сосредоточении на различных вещах, и периодической констатации того, что со мной происходит, о чем я должен был мысленно докладывать кому-то, как если бы был космонавтом, исследующим неизвестную планету. Кроме этого, там были точные указания относительно режима дня и питания, которые наоборот были настолько несвойственны моей тогдашней жизни, что без преувеличения, повергли меня в отчаяние. И, если бы не ободрение в конце письма, я никогда не взялся бы за претворение всего изложенного там в жизнь.

Удивительно, почему я не посчитал все это невыполнимой чушью. В те времена я не верил в бога или существование чего-то сверхчувственного, но то, что содержали написанные ровным, почти каллиграфическим почерком строки было настолько убедительным, что у меня просто не возникло сомнений в их истинности. Кроме того, в то время я, пусть и не осознавая того, был в отчаянии от бессмысленности окружавшей меня жизни и искал из всего этого какой-то выход, поэтому, возможно, в глубине души был готов ко всему. Но последним, что потрясло меня,  была подпись и дата. Дело в том, что подпись была мне определенно знакома, а дата точно указывала то число, день недели и месяц, в которое я прочитал то первое письмо.

Следующее письмо было датировано примерно месяцем позже. Это означает, что его нужно прочитать через месяц, именно в тот день! – понял я. И с того момента моя жизнь изменилась.

Если бы мне кто-то сказал раньше, что я буду рано вставать и мыться два раза в день,  что я полностью изменю рацион питания, брошу пить и курить, и при этом мне будет не только тяжело, но и радостно, я бы посчитал его полным идиотом. Но все это оказалось не самым трудным. Гораздо большим препятствием оказались самые простые на первый взгляд вещи: не отвлекать внимание от какого-либо предмета или сосредоточиться на определенной мысли. Все это давалось мне с большим трудом. Но тем легче становилось для меня то, что казалось сложным раньше. Мне стало просто учиться. К концу месяца я перестал тяготиться скукой на лекциях, страдать от сложности задач и путаться в ходе выполнения лабораторных работ. Мышление меньше отвлекалось и стало ясным. Порой у меня складывалось чувство, словно я качаю некие мышцы мозга и они день ото дня, становятся все более сильными и ловкими. Во всяком случае, второе письмо, читал уже немного другой человек.

Кажется, писем было не больше двадцати. Не стану пересказывать их содержание, тем более, что многое помню плохо, а что-то забылось совсем. Только отмечу, что активное выполнение того, о чем в них писалось, существенно меняло в человеке очень многое, в том числе и память. Мне казалось, что я почти перестал спать, но, с другой стороны, за одну ночь я видел больше снов, чем раньше видел за год. По-видимому, просто меньше спать стало мое сознание. С другой стороны, моя обычная память, которая до этого фиксировала многие нужные для жизни вещи почти автоматически, стала гораздо слабее, и что бы запомнить, как я шел в какое-либо место или куда я положил ручку, мне нужно было не забыть приложить некоторое усилие.

Теперь трудно предположить, к чему дальше привело бы меня следование тем письмам. Возможно, что я стал бы сверхчеловеком, новым просветленным или волшебником, возможно, ушел бы от мира или отдал все свои новые способности на службу человечества, приблизился бы к богу или установил контакт с инопланетным разумом. К сожалению, ничего этого сейчас уже не узнать. Однажды вечером, возвратясь из института, мы нашли нашу комнату запертой, а вещи выкинутыми в коридор. Писем среди них не было. 

- Хозяин вернулся, и ему понадобилась комната, - объяснили соседи. И предупредили, что сейчас он вернется с работниками ЖЭКа и милицией, и они будут составлять акт по поводу незаконного вскрытия камина.

Вернуть письма не удалось. Скорее всего, хозяин отнес шкатулку в комиссионный магазин, а письма сжег или выкинул. Много дней подряд я перерывал помойку около того дома, но, когда пришел срок прочитать следующее письмо, читать было нечего.

Очевидно, это совпало с тем, что в моем развитии наступил критический момент. Но я не знал, что со мной происходит. В надежде, что письма каким-то чудом найдутся, я продолжал следовать указаниям предыдущего письма, а нужно было переходить к следующему этапу. Но к какому? И я постепенно перестал понимать, что происходит. Я слышал то, что никто не говорил, часто с трудом понимал, что происходит вокруг, и почему я нахожусь именно в этом месте, а самые обычные вещи, как в кошмарном сне, стали вызывать почти не контролируемый страх.

- Он заговаривается, - тревожно шептались друзья, а прохожие на улицах отшатывались с презрением и страхом.

Я боролся. Я пытался сосредоточиться, я искал и пробовал исследовать ту брешь в моем сознании, в которую врывался весь этот хаос, но всем моим попыткам чего-то недоставало. Мое состояние ухудшалось, становилось ясно, что я схожу с ума.

В один из особенно тяжелых дней, когда меня выгнали с лекций, - я так и не смог понять за что - когда я сидел на скамейке в сквере около института, ко мне подошел какой-то помятый мужик с авоськой пустых бутылок и предложил выпить. Я знал, что делать этого нельзя, но в тот момент мне было уже все равно. У меня начинались головные боли, и по утрам как-то по-чужому билось сердце. В такие моменты мне казалось, что я умираю, но, если бы не сопутствующий этому состоянию страх, я бы воспринял приход смерти с облегчением.

Мы купили большую бутылку портвейна, потом еще одну. И, мне неожиданно стало легче. С тех пор я начал применять это средство все чаще и чаще.  В какой-то степени это помогало, но пить приходилось настолько много, что о дальнейшей учебе не могло идти и речи.

С тех пор, вот уже несколько лет я скитаюсь по Москве и ее окрестностям, перебиваюсь случайными заработками и часто ночую, где придется. У меня нет воли, я боюсь людей, и только на природе ко мне иногда приходит что-то хорошее. Я знаю, какой гадкой и слабой является моя личность, но почти смирился со своей участью. Такой, каким я стал, я не нужен никому в этом жестоком мире, и никто не станет помогать мне. Но я сам могу немного помочь другим. Я могу направить часть тех сил, которые дезорганизуют меня на восстановление жизни другого человека, и сейчас сделаю это. Поэтому, пожалуйста, не бойтесь, с ней будет все хорошо.