Плачущие полукружья мансард соединяли берега подоконников.
По утрам фундамент облегчённо вздыхал, когда изо рта увитого виноградом подъезда сонно выдыхались жильцы – на работу, учёбу, в собесы, чтобы к вечеру снова втянуться в квартирные альвеолы.
Лифт как бы служил дополнительной комнатой для каждого, но – единственной для потерявшей возраст кошки, которую катали все, но никто не забирал к себе; она выросла в этом доме, мурлыкала каждому песню, различала “своих” и “чужих”; рожала в подвале котят; отзывалась на все клички – если их сложить и перевести на наш язык, то её имя звучало бы так: Стоп! Не больше девяти – по возможным кошачьим жизням.
Особая ода – для мусоропровода. По этому изобретению человечества каждый провожал частицу ненужного себя (в пакетиках синих и чёрных) в последний путь – как репетиция неизбежного события… А так, по чуть-чуть, и менее трагично будет… Ещё по нему бегают крысы – любимая тема тёти Тони, работницы ЖК со стажем всей жизни.
Щербатые лестничные марши, чьи ступени немы, как позвонки костяка динозавра из Музея природы, уже давно не считают, сколько по ним прошло ног, костылей, детских колясок и пе-ре-тас-ки-ва-ю-щих мебель ново- и старосёлов… Если бы все их шаги стали ступенями, то лестница могла бы вытянуться до луны…
Дверные цеп-очки-глазки, дополнительные задвижки давно не спасали от времени старожилов, из которых многие отсторожили: их по имени не знал никто – только они сами себя.
А когда кто-то ночью кричал, пел или бил посуду, то это мешало спать как минимум пяти семьям; тот же, кому меньше всех оставалось отдохнуть, стучал, как нервический кардиолог, в рёбра батарей, будто этим мог устранить аритмию синхронных бессонниц.
Бетонные плиты перекрытий завидовали жильцам, переворачивающимся во снах, когда отдыхали – то спина, то живот (ещё успеет каждый узнать, что такое Спи на…, а пока что – пускай ещё поживёт) – ведь пол устал от втаптываемых в него шагов, а потолок – от удерживания побелки, обоев, побоев взглядами, люстр, мух, комаров...
Плиты хотели бы тоже поменять стороны – с пола на потолок, потому что пол – полповерхности, а потолок – потолок бы застоявшийся воздух, да держат стены. Каждая стена – спина: остенавливает-спиняет…
Заретушированные пылью, лампочки на этажах радовали не хуже, чем их прабабка от Ильича.
Бельевые верёвки балконов, утыканные клювами-прищепками, провисали под простынями, рубашками, пелёнками, подвешенными за уши зайцами и тэдди-бэаз…
А вообще балконы напоминали зачерпнувшие кусочки быта ковши экскаваторов, но – застеклённые и законсервированные для потомков, то есть для нас же самих, но – в завтра! По застеклённости балконов, которые тем самым теряли сущность ниш в воздухе, можно было судить о возрасте здания.
Тень, далеко отбрасываемая домом, лучше полуденной, которая обрисовывает дом. Крыша, плавясь летним днём, охлаждается ночью ровно настолько, чтобы перевернулась уснувшая на ней тень от облака, пропечённая солнцем. Насекомые, пойманные в ловушку раскалённой жаровни крыши, казались примером жертвы к своей роли в истории цивилизации.
Обволакиваемый туманом дом издали был похож на корабль со спущенными с антенн парусами. Подними он паруса – куда бы он поплыл?
А по ночам у заснувших улетали зрачки на небо, где становились звёздами и смотрели вниз прозревшим аргусом, охраняющим сон, а потом – по очереди – возвращались в глаза тех, кто хотел, кто мог проснуться.