Пролог.
Белые фигурки гладкие и блестящие, их приятно перекатывать в пальцах, только шея короля слишком уж тонкая, а у ферзя от усталости и потертости зубчики на короне стали желтыми и острыми как клыки старой злобной собачонки. Теперь этот ферзь совсем не похож на невесту, как казалось тем летом, когда отец привез их из загранки вместе с набором разноцветных мелков для меня.
В тот день отец, как казалось, был немного пьян, меня не пустили гулять, а вместо этого мы всей семьей сели смотреть по телевизору балет. Я помню как, обида и горячие слезы спрятались вот тут, чуть глубже переносицы, чтобы потом вылиться на отца за то, что он, купив мелки, не разрешил ими рисовать на ненавистном бабушкином пианино и еще, потому что балет был скучным и шел по всем каналам.
Глаза черных коней мне всегда казались глупыми, а морды старыми. Вообще, черные на ощупь похожи на очищенный грецкий орех. В детстве мне казалось, что этих коней заколдовали, и я искренне жалела их. А теперь мне даже нравится, что они не такие обтекаемые, как белые, и что в них есть какое-то хирургическое мужество, какая-то воинская молчаливость: они не бросят и не предадут, потому что некрасивые.
Мама была красавицей, работала филологом в институте, говорила на десяти языках. Все считали ее умной, но в октябре, того же года она уехала в Югославию. «Отдыхать!» – объяснял отец.
Когда я думаю о них, то бесенок забивается в кулак и сотрясает его в воздухе, так бывает от недостатка слов. И сейчас…
Почему я не играю в шахматы!? Почему становилось тоскливо, когда играли родители? Хуже – только когда они ругались, а тем летом они совсем перестали играть и все чаще ругались, совсем не из-за Карпова и Каспарова.
Мама уехала, а я осталась сидеть на кушетке и рассматривать такие альбомы, в которых на каждой странице карандашные рисунки складываются в рассказ. Вошел отец и сказал, что там, куда мы поедем у него много работы, но я знала, что мы едем в Ташкент к его любовнице, и мы долго ехали в поезде.
Что-то я устала! Лечь бы в море и поспать или протанцевать всю ночь.
Глава I. Акселерат.
Потанцевать. Лучше бы мне с ней в лифте застрять.
Она же не просто пригласила меня, я видел, как она подошла, постояла рядом, прикурила момент… Это, наверное, из-за моих бровей. Учительница говорила, что у меня выразительная линия бровей. Такая линия не может не нравится женщинам.
Окажись мы все-таки в лифте, я бы словами заставил ее пересмотреть жизненные ценности и расписание выходных дней. Я бы построил речь так, что она не захотела бы выходить из этого лифта. Серьезно, я могу лексикой и семантикой производить впечатление на женщин. Это не всем дается. Сначала бы я набросился на советскую власть, и с напускной серьезностью, вынес ей приговор за все, в том числе за сломанный лифт. Потом бы я смягчил свое сердце, рассказал бы о людях, фамилии которых она могла только видеть на корешках советских книг в игнорируемой родительской библиотеке. Я бы искренне восхищался ро-мантизмом советских будней – атмосферой стройотрядов и «картошки», временем, когда ее папа встретил ее маму. Я бы разрушил ее представление о серости советской действительности, об «отсутствии секса» и «неумении ухаживать» на фоне колхозов и комсоргов. И, в конце концов, изумил бы ее цитатами из Флобера, которого нигде кроме как в СССР не читали…
Потанцевать… Бросать реплики ей в ухо?
Если она и дальше думает так изгибаться, мои ладони намокнут и прилипнут к платью.
Хорошо было бы уйти сегодня вместе с ней. У меня давно ничего не было. Уже восемь месяцев ничего не было.
– Смог бы протанцевать со мной всю ночь?
– Я давно этого не делал.
Я мужчина, который восемь месяцев не прикасался к женщине. Давай перешагнем через четыре месяца цветов и свиданий? Я не хочу знакомиться с твоими родителями и подругами. В последний раз, восемь месяцев назад, мы проласкались в ее постели три ночи подряд, но она так и не решилась расстаться со своим почетным орденом невинности. По утрам от неудовлетворенности у меня шла кровь носом. На третьи сутки я смирился и вынес ей мозг системой Станиславского, то есть я рассказал ей все, что знаю о Станиславском, его родственниках и сподвижниках, о его «Работе актера над собой» и «Жизнью в искусстве», о его методе и даже о методе Михаила Чехова. Она не могла слушать и не умела понимать, но я мстил жестоко. К вечеру она уже не хотела быть актрисой и видеть меня. И это самый серьезный опыт в моей жизни, это весь мой опыт. Видишь? Ладони мокнут и выдают себя.
– В тебе что-то есть, ты хорошо двигаешься.
– Это не я, это мое либидо.
– Что?
– Либидо. Бессознательное влечение.
– Ко мне? То есть, какого характера эти влечения? Это что-то сексуальное?
– Если по Фрейду то да, а если по Юнгу, то…
– Слушай не грузи. Будь попроще, и все будет супер.
Да, я сделаю это своим девизом. Я высеку эту фразу на фамильном гербе. Почему многим людям так нравиться быть тупыми и кичиться своим скудоумием? Кажется, Мережковский был прав. Культура – это рога доисторического оленя, которые мешают виду выживать, их надо сбросить. Хочешь уйти с ней сегодня? Притворись транзистором, а лучше напальчником. Только не грузи. Будь попроще. Вспомни гигантского оленя. Его рога были нужны для защиты от крупных хищников, а когда хищник обмельчал и сбился в стаи, то эволюция сделала свое дело – отобрала приспособленных. Надо выбить из себя эту этическую спесь, сбросить тяжесть культурных наростов человечества, спилить эстетические рога искусствознания и совокупляться. Согласен? Ну что молчишь, согласен?
– Просто Карл Юнг лишил либидо исключительно сексуального характера. Он рассматривал его как психическую энергию вообще, своего рода метафизический принцип психики.
– Это грузилово.
Слово «грузилово» мог придумать только редактор молодежной газеты.
– Вовсе нет. Постой, ты видела фильм «Почтальон всегда звонит дважды»? Там есть эротическая сцена между героями Николсона и Джессики Лэнг, так вот их либидо и инстинкт смерти неразделимы, а по Фрейду бессознательные сексуальные влечения и стремление к самосохранению….
– Угостишь меня коктейлем?
Ага, молочным.
– Махито даме, а мне пиво, пожалуйста. Ты работаешь?
– Не-а, универ заканчиваю.
– Факультет журналистики?
– Да, буду редактором на ТВ. А ты откуда знаешь?
– Я пророк.
– Круто.
Я угощаю обладательницу узкого платья за то, что она женщина, а это так необходимо, когда тебе девятнадцать лет.
* * *
Так, стульчак падает, значит, в ее доме мужчин не бывает.
– Эй, кран в ванне сломан, не закрывай его – резьба сорвется, я потом сама закрою.
Она – хороший человек. У нее большое сердце и богатый духовный мир. Она независимая прекрасная личность. Я должен думать о ней хорошо, тогда не сорвется. Что это за книга? Пауло Коэльо?
– Тебе сколько сахара в чай?
Какой еще чай? Я не хочу, раскрасневшись сидеть у тебя на кухне, потеть и молча пить чай. Я не хочу слушать какой ты особенный человек. Я слышал эти истории сто раз. Хочешь, угадаю? Ты человек, который может понять и простить все, кроме измены. Я знаю твою историю о сильных чувствах, о том, как ты обожглась однажды, пережив боль, именно с тех пор ты не можешь прощать ложь, а главное предательство. Тебе кажется, что это выгодно отличает тебя от других особей твоего возраста и пола, но мне это неинтересно. И разговаривать нам с тобой не о чем.
– Ты знаешь, я такой человек, я всегда пью чай без сахара.
– Серьезно? И я пью чай без сахара.
– Солнце мое, ты мне уже нравишься.
Наброшусь на нее и зацелую в дёсна. В такси это сработало – мы ехали молча. Страсть простительна мужчинам, когда они не могут её скрыть.
– Ну, подожди, ты помнешь мне платье. Подожди, я должна тебе кое-что сказать.
Сейчас она скажет, что у неё эти дни, я выкурю сигарету и пойду ловить мотор.
– Там, когда я увидела тебя, ну, мне понравилось танцевать с тобой, я подумала: «Он так двигается, мамочка моя, наверно его должно хватить на всю ночь…» Ну, это как в сериале «Секс в большом городе»…
Говорящая женщина, высасывает из меня разум! Глупая у меня, наверное, сейчас улыбка, должно быть, головной мозг у меня уже кончился, и сейчас она примется за спинной. Мне показалась или она замолчала? Наверное, она задала какой-нибудь вопрос.
– Ой, ты смутился. У тебя горят щеки. Ха-ха-ха. А что в этом такого?
– Нет, просто от чая сосуды расширяются, и здесь очень жарко…
– Тем более разденься и потанцуй со мной.
Что это? Она расстегивает платье и включает джаз! Она – прекрасный человек! Платье? Человечище! Какой богатый духовный мир! Я в состоянии снять рубашку, не так, сначала галстук. Какое большое сердце и холодная спина! Вот так личность! Нет, это не джаз, а Рики Мартин, кажется. Сначала надо снять носки, а уж потом брюки.
– Кто-то звонит.
– Не бери трубку.
– Да нет, в дверь позвонили?
– Кто?
– Сейчас же беги на кухню и оденься.
* * *
– Я не в состоянии сама платить за эту квартиру…
– Ага.
– Ему 40 лет, между прочим.
– Выглядит старше и рукопожатие дряблое.
– Ты не надел носки, он это заметил.
– Тогда почему он ушел и в морду мне не дал?
– Потому что настоящий мужчина, любит в женщине душу, а не тело. Измена происходит внутри человеческого сердца…
Сейчас она выльет мне в уши всю нищету своей философии. Я уже чувствую, как экскременты текут у меня по венам.
– Он это понимает. Он все-все-все знает и понимает. Если бы такой человек стал президентом России, у нас бы все было в порядке! Все политики – воры, а вот если бы русские выбрали такого человека, вот как он, то… Ладно, тебе этого не понять, ты еще мальчик…
* * *
Вот этот сейчас остановится. Точно, так и есть. Тонированная шестерка.
– До Трубной площади. 300.
– Трубная-Трубная, где это?
– В центре, минут 30 отсюда.
– Дорогу знаешь? Запрыгивай. А почему босиком?
– В асфальте застрял. Поехали.
Вот они. Покорно и молча стоят эти кариатиды московского неба. Сколько их тут! Ждите, я решусь на вас и расстанусь с девственностью, когда в России легализуют проституцию. Однако если государство не идет на встречу гражданам, то граждане не терпят до туалета.
– Вы не знаете, сколько стоит здесь девушку снять?
– Я правоверный.
– Я тоже.
– Аллах Акбар.
– Я хотел сказать законопослушный... Здесь направо.
– Я догадался, вином пахнешь.
– Пивом.
– Я не знаю. У нас выпивать, вообще, нельзя. Я не знаю как это – пьяным быть – интересно?
– Нет. Здесь поверните, пожалуйста.
Он похож на доброго старика из грузинского фильма, зачем я к нему с проститутками пристал. Плохо подумает.
– Я с девушкой познакомился, а она… ну, в общем, дурой оказалась…
– Девушка? Вы русские испортили своих женщин. На Кавказе, я оттуда сам, она заговорить не может, пока мужчина к ней не обратится.
– А у нас может, поэтому мы и пьем, но я ей жестоко отмстил.
– Выпорол?
– Да, можно так сказать.
А мог бы выслушать ее, согласиться и спать сейчас, прижавшись к теплой…
– Их пороть надо.
– Надо.
Но я, вместо этого, рассказал ей все о Виссарионе Григорьевиче Белинском, о журналах «Телескоп», об «Отечественных записках» и о «Современнике». О его литературной критике на почве философской эстетики. О том, как повлияли на него Гегель и Шеллинг. О сущест-вующей действительности и принципах натуральной школы – реалистического направления в русской литературе. Перекрикивая Рики Мартина, я доказал, что гуманизм – важнейший критерий редакторской правки художественного письма. А когда я стал рассказывать ей о революционере, поэте, публицисте и соратнике Герцена – о Николае Платоновиче Огареве, она выкинула мои ботинки в окно. Так руководитель Вольной русской типографии в Лондоне, инициатор и соредактор «Колокола» своей социально-экономической программой крестьянской революции в духе «русского социализма» истощил и без того хилые интеллектуальные способности студентки журфака. Окончательно из шикарной девушки в шикарную истеричку она превратилась, когда услышала о подготовке и создании революционного общества «Земля и воля». Обещала мне перезвонить через неделю, когда я говорил об агитационно-пропагандистской кампании. Нечаева.
Я знаю, что она не перезвонит, просто, не надо было лить свою тупость мне в уши, на-зывая при этом мальчиком.
Глава II (без названия).
Я так устала! Хочу лечь в море и поспать или протанцевать всю ночь.
– Смог бы протанцевать со мной всю ночь?
– Я давно этого не делал.
Кожа на шее. Такая детская кожа. Никогда, явно никогда, она не ложилась в соленое море, и не обжигалась белым солнцем Ташкента. Такая, гладкая, блестящая от жары и воды из-под крана. Только слишком уж тонкая шея, ну и пусть. Удобнее ложится в мою ладонь, как дамский пистолет, или эфес сабли, или, скорее, как шея белого короля с пожелтевшими зубчиками на короне…
Какой-то вампир выпил из этого тела кровь. Оставил лишь капельку в губах, как знак «здесь была я» – приветствие или насмешка неизвестной сообщнице.
Мне нравятся эти узкие мальчишеские бедра. Его мышечная память твердит заученные основные шаги, сбиваясь, как ребенок, запоминающий названия месяцев года.
– В тебе что-то есть, ты хорошо двигаешься.
– Это не я, это мое либидо.
Ломка голоса уже произошла, прыщики сошли, если на такой коже вообще бывают прыщики. По азиатским меркам это переспелый жених.
– Что?
– Либидо. Бессознательное влечение.
У него московский говор: поющий на «а». Вот такой-то ты мне и нужен сегодня, поехали ко мне.
– Ко мне?
Покраснел! Ой, извини. Ты, видимо, прочитал какую-то брошюрку или даже целую книгу о психоанализе.
– То есть, какого характера эти влечения? Это что-то сексуальное?
Ответь односложно, я слишком устала для лекций.
– Если по Фрейду то да, а если по Юнгу, то…
– Слушай не грузи. Будь попроще, и все будет супер.
Надо немного выпить, горло пересохло. Нет. Мне уже достаточно. Я даже вряд ли сосчитаю, сколько во мне уже плещется рома. Голос отца по телефону, тоже не был трезвым, как мне показалось, да, он был немного пьян. Может зря я все это… Нет, решилась так действуй.
– Просто Карл Юнг лишил либидо исключительно сексуального характера. Он рассматривал его как психическую энергию вообще, своего рода метафизический принцип психики.
– Это грузилово.
– Вовсе нет. Постой, ты видела фильм «Почтальон всегда звонит дважды»? Там есть эротическая сцена между героями Николсона и Джессики Лэнг, так вот их либидо и инстинкт смерти неразделимы, а по Фрейду бессознательные сексуальные влечения и стремление к самосохранению….
– Угостишь меня коктейлем?
Только без рома! Только без рома! Только без Рома!
– Махито даме, а мне пиво, пожалуйста. Ты работаешь?
Вот светская беседа это уже лучше, чем твои познания психоанализа и киноведения. Я женщина, меня не надо побеждать в битве интеллектов, для этого у тебя есть рыбалка и боулинг.
– Не-а, универ заканчиваю.
Сейчас мы поедем ко мне, помоги мне, пусть все выглядит прилично. Я не хочу выглядеть шлюхой.
– Факультет журналистики?
– Да, буду редактором на ТВ. А ты откуда знаешь?
– Я пророк.
– Круто.
* * *
Ну что он там застрял в ванной. Скорее, скорее. Надеюсь, он не читает там Пауло Коэльо – призрак туалетной бумаги, живущей в моей ванной. Надо его поторопить.
– Эй, кран в ванне сломан, не закрывай его – резьба сорвется, я потом сама закрою.
Скорее же я сейчас протрезвею и передумаю. Где-то был ром.
– Тебе сколько сахара в чай?
Ему уже хватит, а себе смешаю с чаем. Будь что будет, но должен получиться грог. А мне уже все равно! Если выглядеть доступной все получится.
– Ты знаешь, я такой человек, я всегда пью чай без сахара.
– Серьезно? И я пью чай без сахара.
– Солнце мое, ты мне уже нравишься.
В машине он съел мою помаду. Ненавижу мальчишек, которые не могут скрывать свои желания. Он нравился мне больше, когда вызывал сострадание.
– Ну, подожди, ты помнешь мне платье.
Насмотрелся порно – ждешь, кода я буду облизывать пальцы и постанывать? А вид толстой медсестры в вязаных рейтузах тебя наверно возмущает? Исходя из твоей логики, стюардессы должны заманивать тебя в туалет, срывая на ходу одежду.
– Подожди, я должна тебе кое-что сказать.
В Ташкенте у отца была любовница, рыжая, с вьющимися волосами. Я никогда не интересовалась половой жизнью родителей, но и не могла понять, что отец нашел в ней? У нее была глупая манера тараторить глупость за глупостью. Сейчас бы она, наверное, сказала так.
– Там, когда я увидела тебя, ну, мне понравилось танцевать с тобой, я подумала: «Он так двигается, мамочка моя, наверно его должно хватить на всю ночь…» Ну, это как в сериале «Секс в большом городе». А, вообще-то, я считаю, что движения мужчины в танцах определяют его поведение в постели. Да, да, да. Ой, ты смутился. У тебя горят щеки. Ха-ха-ха. А что в этом такого?
– Нет, просто от чая сосуды расширяются, и здесь очень жарко…
Что поставить? Негритянский оркестровый свинг Флетчера Хендерсона? Не поймет. «Ориджинал диксиленд джазбэнд»? Нет, испугается. Включу лучше радио, все попривычнее.
– Тем более разденься и потанцуй со мной.
Какое узкое платье… Смотри, я стягиваю лямку… ну…
Ладно, я помогу тебе, дай сюда галстук. Сколько на тебе пуговиц? наконец-то.
– Кто-то звонит.
– Не бери трубку.
– Да нет, в дверь позвонили?
– Кто?
– Сейчас же беги на кухню и оденься.
Глава III. Литограф.
Мы ехали в Узбекистан. В поезде она пролила кипяток на ладони и прижимала их к оконному стеклу. Такие сухие.
Я подумал: «Жаль, что у меня нет дочери…», и осекся.
В окне проплывали облака. В купе у меня было радио, как сейчас помню, исполняли песенку Чайковского «Я ли в поле да не травушка была».
Когда что-то пересказываешь, нельзя вставлять выражения вроде «в окне проплывали облака», особенно если ты немного выпил. Выглядит это жалко и натянуто, особенно, если глаза все время слезятся, как у меня.
Нет, ну вы посмотрите, какая рыженькая прошла! Прелесть кудрявая! Отодвиньтесь же, мне не видно… Моя первая жена тоже красавица была… не описать! Уехала в Югославию, командировка по линии МИДа, и не вернулась.
О чем это я? Ну да. Ташкент. Догадываетесь, какие дела ждали меня в Ташкенте? Не представляете, да? А тогда все таким серьезным казалось! Коррупция в высших должностных кругах Узбекистана, в аппарате ЦК, Гдлян и Иванов, генеральная прокуратура… Их еще поперли тогда за нарушение какой-то законности при проведении следственных действий, громкое дело тогда было, не припоминаете? А потом решением Совета Союза Верховного Совета Союза Советских… короче их реабилитировали, а я как раз должен был, в общем… (выпивает) ну это не важно все. Сейчас я понимаю, что
«… жизнь продолжается, так как века
Одних уменьшают в объеме, пока
Другие растут – как случилось с тобою…»
Это возмутительно, но рыжая, она бессовестно всем кроме нас улыбается. Сколько время? Вообще-то, мне пора. Ну да ладно, потом расскажу. Замечено, дети не хотят знать о половой жизни родителей…
Там в Ташкенте у меня была одна интрижка... Сейчас все в прошлом. Жизнь продолжается... Шикарная рыжая, а я уже пьян.
– Мадам, вы обворожительны. Жаль, но если бы я не так сильно спешил, то не отвертелись бы вы от моего природного обаяния, впрочем, вот вам моя визитка, такая же рыжая как вы.
– Действительно жаль, господин… литограф?
– Литограф, ударения на второй слог. Позвоните мне, как-нибудь за бокалом кьянти расскажу вам о своей работе, обещаю, если в первое же свидание мы не будем, целоваться, я заплачу вам тысячу рублей.
– Договорились. Начинайте.
– Вы знаете что, литография изобретена в 1796 году Алоизом Зенефельдером. Это одна из важнейших отраслей графических искусств.
– Вы больше похожи на … не знаю на…
– Знаю-знаю. На старого коммуниста. Я был им. Но мужчина должен двигаться от быта в облака. Простите, я выпил сегодня.
– Вообще-то я имела в виду... не важно. Мне показалось, что вы с кем-то разговаривали за барной стойкой? Хендс фри?
– Это я с собой разговаривал.
– Один?
– Да, из-за босого мальчишки. Приехал к падчерице сегодня, а у нее интимное свидание, с малолетним юношей. А я ведь звонил, предупреждал. Приехал, а там, на кухне раскрасневшийся и напуганный он, без носков. Комсомола на них нет. Мыслей у них, как макаки: пожрать, попить и переспать. Вика тоже хороша, придумала, как мне отомстить, она ведь еще стриптизершей устроилась работать…
– Простите, мне пора.
– Куда же вы? Ладно. До свиданья. В окне проплывали облака. В декабре их реабилитировали. Гдлян и Иванов не были важнее тебя, дурочка.