№ 4
[Мечта идиота]
Какие мужчины мне нравятся? Знаете, господа, не могу сказать. Как говорится, а хрен его знает. Если так подумать, то ничего определенного в голову не приходит. Все люди такие разные. А мужики – особенно. У одного ноги такие стройные, сильные, длинные… очень эротично. У другого такая фигура – просто отпад: талия тонкая, плечи широкие, грудная клетка мощная. Идеальный вариант! У третьего – голос. У четвертого – глаза. У пятого – деньги. Шестой – артист популярный. Седьмой – ученый всемирноизвестный. Восьмой – спортсмен и вообще красавец. Девятый – альпинист и ничего не боится. Десятый… Одиннадцатый… Боже мой! Менты, хирурги, художники… Разве всех их перечислишь? Разве можно определиться с тем, какой тип мужчин мне нравится? Ну, разве можно? Ведь их столько разных и хороших… Вот только… почему их столько, а никто из этих красавцев на меня не клюет. Я одна до сих пор. Не-е-ет! Их просто вокруг меня нет. Именно там, где я живу, они и не водятся. Идешь по улице, и глаз не на кого положить. Не на кого полюбоваться. Садишься в автобус, а там одни уроды. Как будто их со всего мира специально собирали, чтобы посадить со мной в один автобус. Одеты во что попало. Ботинки не чищены. Брюки помятые. Пиджаки грязные. На головах черти че. Нет легкости какой-то в движениях. Вальяжности какой-то кошачьей раскрепощенной. Так, чтоб воротник на пальто приподнят, волосы назад, руки, как в этой самой… как на рекламном щите магазина модной одежды Хуго Бос с двадцатипроцентной скидкой. Он по дороге на работу висит. Вот! Знаю, какие мужчины мне нравятся. Такие – сами по себе. Верхняя пуговка расстегнута. Даже две. Прическа… Густая челка так зачесана… Никто ему не нужен. Никто ему не указ. И только сильная любовь его обуздава… обуздува… обуз…
Назойливый трезвон телефона уже в пятый раз пытался прервать этот бурный поток четких и так красиво оформленных мыслей. Но их хозяйке пришлось все же умолкнуть.
– Извините, господа журналисты, я оторвусь, – сказала она, сползая с кресла. В процессе сползания, глянув в зеркало, ей пришлось с прискорбием констатировать, что шумная толпа любопытных представителей местных СМИ как-то постепенно стала растворяться. Да и надменная осанка интервьюируемой особы куда-то пропала. Медленно опустились плечи, выполз незнамо откуда живот и даже загрязнилась еще только что шикарная копна волос.
По дороге к телефону хозяйка всего этого богатства еще раз взглянула в зеркало: журналисты все еще были там, это она помнит совершенно точно, но стоило ей поднять трубку, как они растаяли бесследно.
– Маня, е.. твою мать, – заорала трубка голосом главного бухгалтера Облпотребсоюза Галины Саввичны. – Ты меня подставила! Как ты меня подставила! Я же тебя просила не показывать эти платежки. Какого х… ты их выпялила на столе? Ты меня под монастырь хочешь подвести? Не их ума это дело. Я тебя просила! Я к тебе как к человеку, а ты как… Да что это за… Это только меня касается. А тут какое-то бл…во…
Маня прекрасно поняла, что Галине Саввичне было бы желательней сказать не «какое-то», а слово с окончанием женского рода. Но, видимо, она не хотела портить отношения с подчиненной окончательно, тем более что та постоянно прикрывала ее худющую задницу своим мощным торсом. Маня так же прекрасно знала, что начальникам не принято перечить. Однако не успела эту нужную мысль осознать, как разъяренная Галина Саввична, заключив тираду емким «Бля!», бросила трубку.
– А хто тебя просил? – сказала спокойно Маня пикающей в ее руке трубке. – «Подставила»… Нефига оставлять бумаги, за которые боишься.
Она еще раз посмотрела в зеркало. Да, интервью было нещадно, и, что самое обидное, безвозвратно прервано.
– Валенки, валенки, ой да не подшиты стареньки.
Нельзя валенки носить, не в чем к милому сходить, – с чувством пропела «как-будто звезда».
Нет, Марья Евгеньевна Сироткина была не крестьянского происхождения, и ее экскурсы в народное творчество и та сторона живого великорусского языка, которой она пользовалась, были, можно сказать, частью ее работы. Вести себя иначе, будучи бухгалтером-кассиром организации, радеющей за благо саратовского крестьянства и трубящей на всех углах, что в скорости не оставят нигде ни одного нищего крестьянина посредством кооперации, было бы крайне подозрительно и просто преступно.
В кооперации народников из себя изображали все: от высокого начальства до последнего сторожа. Поэтому совершенно в порядке вещей было дождаться от какого-нибудь начальника веселого шлепка по заду и разухабистого мата в общении с «коллегами» по работе. Вот и Марья Евгеньевна постепенно за полтора десятка лет привыкла и к «Мане», и ко всему остальному вместе взятому тоже. То, что ее действительно волновало в последнее время, это ее собственная неустроенность в жизни: она до сих пор была не замужем, и даже любовника у нее не было. Все ее рецепторы работали исключительно в этом направлении, все ее естество подчинялось лишь размышлениям о собственном месте в этом мире. Впрочем, об этом она никогда никому не рассказывала. Это был ее маленький женский секрет, который скрашивал одинокое существование. Так и вела она двойной образ жизни: бухгалтера Мани и голливудской звезды.
Ее серую и безрадостную сторону жизни скрашивало временами еще и общение с лишь одной ее подружкой, которую она, уважительно прикалываясь, звала Елена Николаевна и с которой у Марьи Евгеньевны сложились весьма доверительные отношения. Они познакомились лишь два года тому назад, когда в здании Потребсоюза появилась шумная и крайне беспокойная толпа коллектива редакции cаратовской газеты «Грани».
Все ощущение дисгармонии, вносимое странными много пьющими и курящими газетчиками, скрашивалось для одной части кооператоров постоянно мелькающими на страницах сего печатного органа заметками о славных делах и достижениях борцов за крестьянское счастье, а для другой – элементарной возможностью каждую неделю иметь бесплатный экземпляр безалаберного набора местных новостей и аналитических материалов обо всех областях жизни одновременно.
Вот и Марья Евгеньевна вместе со всеми коротала нудные четверги, листая свежее произведение недельного труда соседей, и поражалась, как постоянно, исходя из слов ее непосредственного начальства, бедокуря и пьянствуя, можно писать шестнадцать страниц за пять дней, успевая при этом всюду побывать: от встреч с местными и столичными знаменитостями до правительства и помоек с крысами. Впрочем, она долго задавалась бы этими вопросами, если бы однажды ее внимание не привлекла небольшая статья одной журналистки, в которой рассказывалось о какой-то эзотерике. Неизвестная особа так запросто в мягко назидательной форме рассуждала о том, что мучает людей порой в течение всей жизни. Марья Евгеньевна ухмыльнулась подобной смелости, поискала глазами по газете ту же фамилию и обнаружила ее уже под совершенно неинтересным отчетом о заседании Думы по вопросам энергетического обеспечения.
– А мы, оказывается – всеядны, – подумала, еще раз ухмыльнувшись, Марья Евгеньевна и почти забыла о статье.
Но спустя какое-то время она поняла, что уже каждую неделю ищет в свежем номере газеты сначала именно эту фамилию, и внимательно читает все подписанные ею заметки. Прошло еще несколько месяцев, и Марья Евгеньевна заметила, что некие философские вещи мелькают в этих материалах довольно часто, пока в свет не вышел новый опус о «запределье беспредельного» с подробным экскурсом в мировоззрение Востока. Особенно госпожу Сироткину заинтересовал момент, где со знанием дела были даны выкладки о том, что будущего нет, а есть лишь некоторые наметки и человек сам выбирает, по какой дороге ему идти по жизни. После такого заявления Марья Евгеньевна не выдержала и решила выяснить, что все это обозначает: простые журналистские «заманульки» или жизненная позиция. А главное, что ее интересовало – это каков же все-таки источник такого рода выводов.
* * *
Улучив момент, когда ее никто не мог видеть, Марья Евгеньевна вышла из бухгалтерии, поднялась на последний этаж. Там из угловой комнаты валил обильный табачный дым и раздавались обрывки оживленного, прерываемого взрывами смеха разговора. Несколько молодых людей и две девушки, попеременно стряхивая пепел в банку из-под дешевого бразильского кофе, перебивали друг друга, дополняли, размахивали руками и поначалу даже не заметили посетительницы.
– Нет, Васильич, ты расскажи лучше, как Панкин бутылки сдавал, – сказал один из молодых людей, стукая по плечу здоровяка, во весь рот улыбавшегося золотом.
– Какие бутылки? – спросила худенькая девушка, которая, судя по выражению лица, не знала ни одной из вспоминаемых редакционных баек.
– Ну, у нас вон в том шкафу собирались пивные бутылки…
– Ага, особенно после Игорька. Он у нас «Балтикой-девяткой» каждый день разминался…
– Мы, когда денег не было, собирали, сдавали их и покупали…
– Я помню, в один кон отсюда целый мешок вынесли.
– Короче, он, кажется, уже был редактором… – начал все-таки Васильич.
– Да нет. Еще не был, – уточнила другая девушка, которая, судя по всему, была в курсе.
– А может, из голодания выходил… Не помню уже.
– А может быть, – подтвердила она же, откинув со лба прядь длинных волос.
– В общем, зарплату задерживали. Мы приходим, – продолжил другой, тот, что был постройнее, – думаем, у нас там есть. Сейчас пойдем, сдадим. Смотрим... – какая сволочь бутылки унесла?..
– А он как раз меня просил его подвезти. Говорил: «Ой, что-то мне так хреново. Ты меня, Андрюша, домой отвези». Я говорю: «Ладно, Федорыч, поехали». Залезает он в машину со своим этим портфелем (какого хрена он только там таскает?). Мы на кочке – скок. А в портфеле так – дзинь. Я на него смотрю, а он мне: «Да ты понимаешь... Сколько раз говорил Игорю: «Игорь, сука такая, сдай бутылки, да сдай бутылки». А он, сука такая, не сдавал. Вот ить тварь. Вот, самому приходится».
– А у них, у интеллектуалов и эзотериков, это нормально…
– Уи а ливин ин елоу сабмарин…
Компания почему-то снова стала смеяться, а Марья Евгеньевна все не решалась как-нибудь обозначить свое присутствие. Наконец, самый внимательный из молодых людей, заметив новое лицо, выкрикнул: «Вы что-то хотели?»
– Извините, молодые люди, – помялась Сироткина. – А как мне увидеть Елену Ивлеву?
– Елена Николавна, – живо обратился «внимательный» к самой осведомленной женской части компании, – это – к тебе.
Когда «Елена Николавна» вышла из сизого смока в коридор, Марья Евгеньевна поначалу даже усомнилась в правильности своих действий: перед ней, заложив руки в карманы джинсов, стояла молодая женщина довольно легкомысленной наружности. Несерьезность, по мнению бухгалтера-кассира, ей придавали, во-первых, черты лица, которые без сомнения должны были нравиться мужчинам, и, во-вторых, в-третьих и в-четвертых, молодость их обладательницы. Слишком уж заумные вещи она позволяла изрекать, не имея на то никаких внешних оснований.
– Вы – Елена Ивлева? – спросила Марья Евгеньевна.
– Да, это – я. А что вы хотели? – просто сказала журналистка.
– Я хотела поговорить… вернее, спросить…
– Спрашивайте.
– Я прочла вашу статью…
– Какую? – заинтересовалась Елена Николавна.
– Ту, в которой вы ссылаетесь на Восток…
В глазах Елены Николавны интереса появилось раза в два больше, и она откровенно оглядела посетительницу с головы до ног.
– Вы, кажется, работаете здесь, в бухгалтерии? – спросила она.
Марья Евгеньевна поняла, что они обменялись комплиментами: теперь ее не восприняли всерьез, и не посчитав нужным отвечать на вопрос, с ходу начала разговор:
– Вы так легко рассуждаете о будущем. На основании чего вы делаете такие выводы? Вы об этом где-то прочли или вам кто-то рассказал?.. Поймите меня правильно, вы слишком молоды для того, чтобы опираться на собственный опыт…
Журналистка усмехнулась, опустила голову, разглядывая носки своих желтых ботинок и, минуту помолчав, пригласила Марью Евгеньевну пройти в свой кабинет. Усадив ее напротив себя, Елена принялась крутить в руках розовую зажигалку.
– Прежде всего, у нас с вами не такая большая разница в возрасте, насколько я могу судить… А что касается всего остального… Вы же понимаете, что в двух словах это не расскажешь, – сказала, наконец, она.
– Я не тороплюсь.
Елена Николавна улыбнулась, вздохнула и, откинувшись на спинку стула, заговорила уже каким-то усталым голосом.
– Вообще-то я никаких книг не читаю. Тем более эзотерических, мистических и так далее. Все выводы я делаю на основе своих собственных наблюдений жизни. Конечно, информация ко мне поступает, но весьма дозированно, как будто кто-то время от времени подкидывает мне очередную порцию для размышлений. Я общаюсь с разными людьми, так или иначе сталкивающимися с мистической стороной жизни, но перевариваю только то количество информации, которое мне необходимо в данный момент. Это началось неожиданно. Несколько лет назад эта информация пошла, причем с разных сторон, противоречивая, неоднозначная. Короче говоря, теперь, чтобы сказать вам об источниках каких-то выводов, надо лезть в такие дебри памяти. Нет, тут уже концов не найдешь…
Марья Евгеньевна, к великому удивлению журналистки, понимающе покачала головой и спросила:
– А что вы думаете, Елена Николавна, о будущем? Оно есть?
– Отчасти – да, отчасти – нет. Я не могу утверждать, я могу лишь предположить.
– Да, да, – нетерпеливо произнесла Марья Евгеньевна.
– Я полагаю, что где-то, возможно, в неком информационном поле земли, в сердце механизма, управляющего людскими судьбами, или где-то еще, называйте как угодно, существуют несколько вариантов развития линии жизни каждого конкретного человека. То есть несколько линий жизни, что ли. А на какой линии он окажется, будет ли ему сопутствовать удача или как раз наоборот, зависит от того, насколько правильно он живет.
– Что значит – правильно?
– Я тоже долго мучалась над этим вопросом, пока один умный человек, он был президентом местной федерации таеквондо, удивительно, до гениальности просто мне объяснил. Если у тебя все получается, все клеится, как надо – значит, ты живешь правильно. Конечно, определенная предрасположенность событий есть, и если на роду кому-нибудь написано большими буквами «автомобильная катастрофа», то она непременно случится. Другое дело – как. Человек может побывать в таком переплете лично: получить сильную травму, остаться инвалидом на всю жизнь, отделаться царапиной или вообще умереть, наконец. А может и просто стать свидетелем автокатастрофы или просто увидеть ее в кино.
Вот почему, когда, гадая самыми доступными, к примеру, способами, человек говорит, что нагаданное не сбылось или гадание не было верным, это не совсем правильно. Как знать, может быть, во время этого гадания ему открылся один из вариантов развития ситуации, которая его более всего беспокоит в данный момент. И от него самого зависело, как все повернется, сделает ли он тот самый решающий шаг, который приведет его, в конце концов, к желаемому результату.
– Так просто?.. – задумчиво сказала Марья Евгеньевна.
– Да, в общем-то не так все и просто на самом деле. Просто это нам надо объяснять себе как рациональную обусловленность, что ли, этого мира и всего в нем происходящего. Мне кажется, эта многогранность реалий существует не только в рамках одной человеческой судьбы. Судеб у человека также несколько. Только мы выбираем почему-то между плохим и еще более плохим, не желая поднимать голову к необозримым высотам. На самом деле, человечество настолько лениво, что только небольшой процент от всех жителей этой планеты задумывается над такими вопросами. Никто не хочет смотреть дальше собственного носа, а подбирает только то, что лежит под ногами.
Елена замолчала, а Марья Евгеньевна еще некоторое время внимательно рассматривала лицо этой молодой девушки. Ей показалось, что есть между ними нечто общее.
– Кстати, о гаданиях. Я тоже на днях с дуру решила погадать, – сказала бухгалтер Сироткина, решив разрядить атмосферу, и поведала своей собеседнице о своем небогатом опыте.
– А, кстати, вы не будете против, если я поставлю это в газету? – оживилась журналистка. – А то у нас новогодний номер, меня достали: «Напиши что-нибудь к Святкам, да напиши что-нибудь к Святкам».
– Нет, – сказала Марья Евгеньевна. – А что, это правда появится в газете?
Через несколько дней в предновогоднем номере газеты «Грани» вышла статья с заголовком «Суженый-ряженый, объявись!», с одним подзаголовком…
* * *
Святочные гадания старой дуры
Что и говорить, граждане, трудно сегодня серьезной женщине судьбу свою устроить! Особенно, когда ей немного за тридцать, ну, почти сорок, и еще особеннее, когда замужем она ни дня не была. Ведь если она не легкомысленная какая-нибудь и задом, к примеру, возле носа особ мужеского полу крутить не умеет, то партии себе не составит. Да и за кого идти-то? Кругом одни мужики негодящие, пьющие или, опять же, все норовящие на бабью шею взгромоздиться! Нет, оно, конечно, можно и на люди выходить в места, так сказать, общественного пользования, библиотеки какие-нибудь научные или театры. Но и тут беда – встречают там по одежке, да так, что до ума моего дело еще ни разу не доходило. Или вот с теми же брачными конторами: там не то что до одежки, на фотографиях моих все дело застревало.
Поэтому-то и не стала я больше дурью маяться, а, обретя какой-никакой жизненный опыт, поняла, что любовь свою настоящую ждать надо.
Стала я ждать, и неизвестно, сколько бы еще прождала, но заела меня мысль: «Эх, знать бы наперед, когда и где я встречу своего единственного, чтоб хоть губы успеть подкрасить».
Про то, что есть такие гадалки, я давно слыхала. Но все мне жалко было за брехню бешеные деньги платить. А тут принесла как-то одна наша сотрудница книгу «Обычаи и обряды русского народа» аж 1880 года издания. Девчонка-студентка сидит, к экзамену готовится. Наши бабы заинтересовались и столько нового для себя узнали. Читают, удивляются, будто бы это не про наш народ написано, а про обычаи африканских папуасов. Как детей рожали в старину, как замуж выходили, как болезни заговаривали, да на суженых-ряженых гадали.
Нет, я не пушкинская Татьяна и не Светлана Жуковского, я обыкновенная рядовая. Кассиром на заводе работаю, хоть и с десятиклассным образованием. Однако ж при приближении новогодних праздников и во мне заговорило. Все во мне заволновалось, заходило – что-то мне Новый год принесет. Вспомнила я про эту книжку, особенно то место, где про всякие святочные гадания девок на женихов рассказывалось. Я хоть и не девка, но замуж лет двадцать уж так хочу, умираю прямо.
Выпросила я книжку будто бы родственнице, и сама ее всю до строчечки внимательно изучила. Насчитала чуть не пятьдесят способов, как судьбу свою узнать и еще столько же, как потом, ежели эта судьба вдруг нарисуется, ее возле себя удержать. Ну, за этим дело не встает. А сперва...
Взял меня задор молодой, будто я не будущее узнавать собралась, а в загс идти, читаю:
«Окличка прохожих и проезжих. Это гадание состоит в том, что во время вечера или ночи выходят из дома и, стоя у калитки, девушки спрашивают у мужчин: «Как ваше имя?» с той целью и уверенностью, что будущий жених будет иметь то же самое имя и ту же красоту, которую имеет виденный и опрошенный. В Ярославской губернии окликают с блином на голове».
Что до блина, то я засомневалась: не в Ярославской губернии все-таки. А все остальное – легкота.
Стемнело. Выхожу. Остановилась посредине улицы, а чтобы и проезжего захватить, к автобусной остановке придвинулась, но как на грех ни в одну сторону, ни в другую ни единой души не движется. Только машины по дороге туда-сюда. Вдруг слышу за спиной голос:
«Дэвушка, ви работаэтэ?»
Я обмерла, но врать не стала:
«Да, работаю», и только хотела признаться, где и кем, как он говорит:
«Тогда поэхали».
«В каком смысле?» – спросила я.
«Как в каком, – говорит, – работать, да. Вон машина стоит, видышь?»
«Вы что, с ума сошли?» – возмутилась я, но тут мужик оглядел меня и сам смутился, нос свой необъятный опустил и говорит:
«Слюшай, здэсь стоят, кто работаэт, да-а. Понимаэшь?»
Сказал и пошел прочь. У меня внутри все оборвалось, потом возмутилось снова, а потом вспомнилось, чего же я, собственно, сюда пришла. Я уже и рот открыла крикнуть: «А как твое имя-то?», но тут меня как обухом по голове стукнуло: «...будущий жених будет иметь то же самое имя и ту же красоту». Я не привередлива, но почему-то подумала, что не надо мне такой красоты, пожалуй.
Что ж, первый блин, хоть и не ярославский, да комом. Для второй попытки открыла я книгу на другой странице: «Подслушивание. Гадательницы и гадатели ходят слушать под окна чужих домов и, судя по услышанным ими словам, веселому или неприятному разговору, предрекают себе приятную или скучную жизнь, бранчливого или ласкового мужа. Заключения через подслушивания бывают самыми разнообразными и выводятся из того, которого слышат: старого или молодого, пьяного или трезвого, мужчину или женщину и проч.».
Пока я думала-гадала, где же это и кого мне подслушать, у меня телефон стал звякать. Сняла я трубку и слышу голос моей подружки тамбовской, Наташи: «С наступающим!» И только я хотела на радостях ей ответить, как тут что-то в телефоне перемкнуло, и чей-то чужой мужской голос просипел: «И вас тоже».
Чую, удивилась Наташа: «А мне бы Марию», – говорит.
«Умерла Мария», – отвечает ей голос.
Я похолодела вся, а Наташа чуть не плача: «Как же умерла, когда это?»
«Да три года уже как», – продолжает голос.
«Как же три года, когда я месяц назад с ней разговаривала?» – не унималась моя подруженька.
«Да вот так, я и сам до сих пор поверить не могу», – сказал и повесил трубку.
Загудело у меня в трубке, а еще больше в голове: ничего понять не могу. Вот подслушала, так подслушала. Сижу, думаю. Мозги набекрень – считается ли, если по телефону, а не под окном? А если считается, то что же это значит? Что я могу умереть три года назад или через три года?.. Эх, да какая, собственно, разница, разве я для того все затевала!
И взяло меня такое зло, что решила я – пока все-все до конца не узнаю, не успокоюсь. Выискала я способ попроще: «Гадание на священной книге. Берут какую-нибудь книгу, преимущественно духовного содержания и, не раскрывая ее, задают себе цифру страницы и строчку сверху или снизу наобум. Потом открывают эту страницу и читают. То, что вычитывается из определенной заведомо страницы и строчки, служит ответом на задуманный
вопрос. Если он будет не прямой, то его растолковывают по-своему».
Из священных книг в доме у меня было только мамино Евангелие, его-то, прости Господи, я и взяла. Сделала все, как положено, открываю и читаю задуманную строчку: «...сказав: скажите званным: «Вот...»
Так я думала и эдак, ничего не поняла и решила прочесть весь абзацик: «Опять послал других рабов, сказав: «Скажите званным: «Вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото и все готово; приходите на... (тут дух мой занялся) брачный пир».
Верите ли, граждане, я чуть в обморок не хлопнулась. Вот оно, думаю, вот! Значит, случится все-таки когда-нибудь!
Не стала я больше судьбу пытать – кто да что, ведь главное я для себя узнала. Что и говорить, граждане, трудно сегодня серьезной женщине судьбу свою устроить! Главное, знать, что случится, и ждать себе спокойненько суженого своего ряженого.
* * *
Статья была подписана так:
«Откровения записала Елена ИВЛЕВА».
Прочтя газету, потребсоюзовский народ начал как-то коситься на своего бухгалтера, но не более. Да и предновогодние хлопоты быстро развеяли всяческие сомнения и подозрения, оставив двух шутниц самих разбираться со своими делами.
Елене Николавне с чисто профессиональной точки зрения было интересно и весело работать над так называемым самым, что ни на есть, жизненным фельетоном. Впрочем, с тех пор она еще много разного услышала от своей новой знакомой. Они подружились, стали часто видеться и так много разговаривать, что в глазах окружающих и коллег Елена стала еще странней. Она с головой ушла в работу, совсем отгородившись от внешнего мира, а, создавая свои эпохальные произведения, все чаще делала их главной героиней такую же странную Марью Евгеньевну.
Все больше понимая раз от раза, что, хоть рукописи и не горят, но, пожалуй, ни один из ее опусов с таким постоянным набором действующих лиц так и не переживет главного их прототипа.
* * *
Марье Евгеньевне за свою жизнь доводилось встречать Новый год по-разному. Бывало всяко, но каждый раз она искренне ждала перемен и, как ей самой казалось, делала для скорейшего изменения обыденности все возможное. Однако на встречу новоготысячелетия у нее не хватило сил. Посидев накануне в балагурной компании редакционных пьяниц, она даже захмелела, но совершенно не почувствовала чего-то особенного. Ну, поели, ну, попили, ну, попели и даже потанцевали и принялись выяснять отношения. Конечно, ей смешно было наблюдать за газетчиками, к тому же часа через два посиделок редакция заполнилась совершенно незнакомыми людьми, которые «приносили с собой», тоже что-то пели и уходили «уводя с собой».
Единственное, чего никак не могла понять Марья Евгеньевна, так это «кто с кем» и «кто чей», потому что те, кто в обычное время откровенно не переносили друг друга, почему-то стояли в обнимку, пили на брудершафт и даже целовались, признаваясь друг другу же в искренней любви. А когда на ее глазах к закадычной подруге подвалил уже капитально подвыпивший сослуживец и повис у нее на шее, Марья Евгеньевна вообще потерялась.
– Давай поцелуемся, – предложил небольшого роста живчик, который когда-то первым заметил ее присутствие.
– Давай, дорогой, – ничуть не смутившись, ответила Елена Николавна и милостиво подставила коллеге щеку.
Обменявшись поцелуями, они оба как-то по-хорошему улыбнулись, а живчик сказал: «Лен, поехали ко мне… У меня диванчик есть… Но я могу положить тебя отдельно, ты не переживай.
Поехали ко мне, а?..»
– Да ты охренел, что ли, Дим Иваныч? – совершенно по-доброму ответила Елена Николавна, и абсолютно охмелевший Димыч, и безо всего похожий на призрака, постояв еще немного возле нее, где-то окончательно растворился.
Философски подняв глаза к потолку, Елена Николавна плюхнулась рядом с подругой, которая уже не знала, как на все это реагировать.
– Слушай, Елена Николавна, – спросила она, – а кто из них твой?
– Мой кто?
– Ну… Мужчина…
– Солнце мое, – вкрадчиво сказала Елена Николавна, – это не мужчины. Это – коллеги... Жур-на-лю-ги!
Она изобразила на лице какую-то гримасу в адрес коллег и снова куда-то исчезла, оставив Марью Евгеньевну на ее наблюдательном пункте в одиночестве. Может быть, Марья Евгеньевна еще долго так наблюдала бы, удивляясь несуразности человеческих отношений, если бы не естественные потребности. Выйдя в коридор, она медленно побрела на другой его конец в направлении дамского туалета. Отрыв дверь, она неожиданно услышала: «Добрый вечер».
– Здравствуйте, – ответила Сироткина и сообразила, что с ней здоровается местная уборщица, которая каждый вечер вычищала безобразие из редакционных комнат.
На удивление вежливая и аккуратная маленькая женщина абсолютно не ассоциировалась у Марьи Евгеньевны с метлами и грязными тряпками, хранившимися тут же в специальном ящичке. К стыду своему, она даже не знала ее имени, да и видела только тогда, когда от нечего делать допоздна засиживалась в кабинете Елены Ивлевой.
– Празднуете? – спросила уборщица.
– Да, – ответила бухгалтер-кассир.
– Надо же, – продолжала беседу уборщица, – ну год, ну столетие, даже в голове не укладывается, что третье тысячелетие встречаем...
– Да, больше уже не придется, – сказала Марья Евгеньевна и,заходя в кабинку, сама поразилась банальности и несуразности произнесенной ею фразы.
Женщина со шваброй в руках еще долго стояла у нее перед глазами. Она вспоминала ее снова и снова, когда в ночь под Новый год, приготовив нехитрый праздничный ужин, в одиночестве коротала время у темного окна. Других картинок в ее распоряжении не было: только изредка запоздалые гости торопились куда-то, да носились такси по пустынной дороге.
В полночь в телевизоре появились куранты. Марья Евгеньевна плеснула себе в рюмку армянского коньяку и вернулась к окну. В нем медленно-медленно катилось одинокое такси. Его водитель изо всех сил жал на сигнал, встречая третье тысячелетие, но никто, кроме Марьи Евгеньевны, этого не слышал...
Нальчик – Энгельс, 90-е годы XX в. – 2003 г.
* * *
Время катилось толстым ленивым колобком, и Марье Евгеньевне казалось, каждый Новый год все более и более становился похож на старый. Все и во всем было по-прежнему, если не
считать некоего умиротворения, которое распространилось по коридорам Потребсоюза, после того, как пару лет назад беспардонно разогнали беспокойную редакцию замечательной газеты
«Грани».
Марья Евгеньевна прекрасно понимала, что случившееся было неизбежным продуктом безудержного течения жизни, и все же в каждом новом своем интервью перед зеркалом признавалась воображаемой толпе журналистов, что теперь «драйв остроты и непредсказуемости каждого момента ее серых будней безапелляционно утерян». Ее закадычная подружка Елена Николавна неожиданно куда-то пропала, сменила телефон, а, поскольку за все время знакомства в гости к ней Маня так и не собралась, место жительства молодой резвой журналистки так и осталось для нее загадкой.
Марья Евгеньевна проговаривала все свои мысли вслух снова и снова, и даже когда в ночь под Новый год, приготовив нехитрый праздничный ужин, опять в одиночестве коротала время у
темного окна. Как обычно, запоздалые гости торопились куда-то, и носились по пустынной дороге такси. В полночь в телевизоре появились куранты. Марья Евгеньевна плеснула себе в рюмку армянского коньяку, вернулась к окну и с ужасом произнесла: «Дежавю».
По слегка припорошенному снегом шоссе медленно-медленно катилось одинокое такси. Марья Евгеньевна затаила дыхание: а что будет, если он сейчас снова нажмет на сигнал… Ее не испугала эта быстрая мысль. Она, просто не дожидаясь привычного развития событий, откинула в сторону маленькую рюмку, схватила пальто и бросилась вон из квартиры.
Водитель такси уже изо всех сил жал на сигнал, встречая третье тысячелетие, никто
кроме Марьи Евгеньевны, этого не слышал и не видел. Не видел и сам таксист, как одинокая женская фигура, балансируя по припорошенному снегом льду, неслась в его сторону.
Водитель едва не умер от страху, когда под колеса его автомобиля едва не влетела растрепанная женщина в незастегнутом пальто. Он резко затормозил, почему-то быстро вышел из машины и буквально поймал незнакомку на лету. Она тяжело дышала, а он не решался ее ни о чем спрашивать. Женщина сделала пару глубоких вздохов, махая рукой, словно перебивая молчащего мужчину, и спустя мгновение все-таки выговорила: «Неужели… вас… тоже… никто… не ждет?».
– Почему… год от года я вижу вас на одном и том же месте в одном и том же одиночестве? – продолжила она, и мужчина улыбнулся.
– Год от года?.. Выходит, что все-таки ждет, – сказал он, а Марья Евгеньевна поняла, что ничего более говоритьне надо.
– Хотите, я вас покатаю? – спросил водитель.
Марья Евгеньевна кивнула. Как-то спокойно она уселась в такси к еще минуту назад незнакомому человеку. В салоне играла приятная ей музыка, пахло каким-то миленьким одеколоном и апельсинами.
Они о чем-то долго болтали. По радио передавали веселые песенки, и они спрашивали друг друга о музыкальных пристрастиях. Что для них одиночество и ждут ли они чуда в Новый год…
Удивительно, как много тем для разговоров нашлось у них. Они почти не смотрели друг на друга, словно знали друг в друге каждую деталь. Марья Евгеньевна, все более веселясь, уже не думала о том, как она выглядит и нравится ли этому человеку. Определенно он нравился ей, и этого было достаточно. Машина неслась по ночным улицам, беседа стремительно развивалась и, казалось, уносила их в бесконечность. Они были так
увлечены движением вокруг, движением в них самих, в мыслях и в ощущениях, что не заметили, как на повороте им навстречу вылетела темная «Волга».
Водитель такси резко свернул на гололедице, и машину на полной скорости впечатало в толстое старое дерево… Выскочивший из «Волги» человек с безумным лицом кинулся к месту
аварии, долго кричал и махал руками, глядя на обезображенные трупы мужчины и женщины. Он рыдал в голос, царапая ногтями свое лицо, не подозревая, что движение, так резко и трагически остановившееся на его глазах, продолжалось в бесконечности...
* * *
Наваждение было столь сильным и явственным, что Марья Евгеньевна тряхнула головой, отгоняя его. Она закрыла и снова открыла глаза, обернулась к зеркалу, чтобы убедиться, что в нем все по-прежнему. Да, там все было так же, кроме дикого ужаса в глазах ее отражения. Она присмотрелась: в отражавшемся в зеркале телевизоре весело отплясывали полуголые девицы, почти не тронутый коньяк по-прежнему стоял на столе, а елочка мигала разноцветными огоньками. Марья Евгеньевна несколько раз глубоко вдохнула и громко выдохнула, потом села за стол, разом выпила две рюмки коньяку и, обняв голову руками, замерла.
Она не знала, сколько времени прошло, но вдруг ее оцепенение прервал какой-то знакомый звук. Откуда-то издалека приближался скрежет старого дверного звонка. Когда он достиг своей максимальной громкости, Марья Евгеньевна наконец встала и на ватных ногах подошла к двери. Не задумываясь, открыв ее, она и вовсе чуть не свалилась с ног: оперевшись на дверной косяк, с бутылкой коньяка в руке стояла собственной персоной Елена Ивлева в лихо замотанном на шее необъятном шарфе.
– Знаю, ты пьешь коньяк, – сказала она, игриво скосив глаза на красивую емкость, которая уже начинала постепенно выскальзывать из затвердевшей на морозе кожаной перчатки.
– Пью. Только предпочитаю из целой бутылки, – сказала хозяйка, ловко подхватывая бутылку из рук гостьи.
– Сюрпрайз, – сказала Елена, неуверенно шагнув в прихожую.
– Не то слово, – ответила Марья Евгеньевна и обняла подругу.
– С Новым годом, что ли?
– Не то слово, дорогая, – сказала Елена. – Еще с каким. Я имею кое-что сообщить. У нас еще целых 18 часов в запасе. Так что пошли пьянствовать…
Победно прошагавшую в комнату подругу Марья Евгеньевна проводила лишь удивленно приподнятой бровью.
– У нас ведь есть о чем протрепаться все это время? – спросила, резко обернувшись, Елена, но, не дожидаясь ответа, добавила: – Солнце мое, безумно рада тебя видеть!
– Конечно, я люблю сюрпризы… – сказала Марья Евгеньевна, захлопотав у стола. – Особенно под Новый год… Всякие неожиданности… Там, когда через 25 лет появляются без вести пропавшие люди…
Елена Николавна тем временем достала из кармана пачку сигарет, зажигалку, кинула их на стол и удобно расположилась в мягком кресле. Внимательно наблюдая за подругой, даже несмотря на свое игривое настроение, она поняла, что хозяйка старательно пытается изобразить обиду.
– Ты что же, мать, ворчишь, что ли, уже?
Марья Евгеньевна застыла на месте, будто позабыв, куда собиралась поставить тарелку, потом набрала полную грудь воздуха, но, шумно выдохнув, сказала: «А ты хорошо выглядишь!»
– Вот спасибо, – нагло рассмеялась Елена, – и главное, неожиданно…
– Намекаешь, что я постарела?
– Вот именно. Я не просто намекаю, а хочу сказать, что ты, дорогая моя, слишком задержалась в каком-то жутком периоде стагнации. Так нельзя, у тебя не просто прибавилось жира на талии и мозг одеревенел, душа твоя коростой покрывается на глазах.
– Вот, мать твою… – сказала Марья Евгеньевна и разлила коньяк по рюмкам.
Она отчаянно пыталась понять намеки своей ночной гостьи, но вскоре оставила всякие попытки, подумав, что, наверное, мозг и вправду одеревенел.
Женщины буквально хлопнули по рюмашке, а Елена Николавна откусила лимон и, сделав на него подобающую гримасу, подняла указательный палец правой руки.
– Ты видишь, мы даже элегантно пить коньяк разучились. Пьем, как мужики. Никакой грации, никакого благородства, как будто мы с тобой только что из забоя вылезли.
Марья Евгеньевна покосилась на нечаянную гостью и усмехнулась:
– Вот уж оставь! Кому нужно наше благородство? И вообще, перед кем выпендриваться? Неужели ты думаешь, что если мы будем вести себя как великосветские леди, мы кому-то что-то докажем и к нам по-другому начнут относиться?
– Не знаю, иногда мне кажется, я себя теряю. Ты меня знаешь, я в последнюю очередь стану кому-то что-то доказывать. Но что-то идет неправильно. Есть устойчивое ощущение: что-то надо не так делать…
– У тебя что-то случилось?
Елена Николавна ограничилась кратким и неопределенным «Ага», но тут же, как ни в чем не бывало, сразила подругу вопросом: «А как твоя личная жизнь?»
Марья Евгеньевна выпучила глаза.
– Издеваешься?
– Почему? Есть естественные вещи, а есть неестественные…
– Твой вопрос из области неестественных.
– Ой ли! – Елена выпрямилась и подалась вперед. – Не слишком ли долго ты задержалась в этой твоей бутафории? Да, образ стареющей и толстеющей дамы – это круто. 85 килограммов,
волосы паклей, отсутствие рядом крутого мужика – интересная фактура для плохого отечественного кино для замороченных домохозяек.
– Другого кино я уже давно не смотрю, чтобы душу не травить.
– А я смотрю! Я его смотрю не отрываясь, денно и нощно, последние два года. Чтобы не провести остаток дней своих в однокомнатной квартире у старого безмолвного зеркала.
– Ну, и как, полегчало?
– Пока нет. Но это потому, что я не знаю конца. Его никто не знает.
– Безумная!
– Я даже не собираюсь его выдумывать. Это не в моей власти. Его напишет самый гениальный режиссер во Вселенной – Провидение. Но я хочу его видеть, так как хочу видеть тебя другой. Новой. Стройной и красивой, юной и любимой. Какой ты всегда была. Пусть с тобой рядом будет крутой мен...
– Мы это уже проходили, – насупившись, сказала Марья Евгеньевна. – Хватит спасать человечество…
– Знаю. Мы тоже это проходили. Был период. Наверное, он должен быть, просто потому что должен. Класть жизнь на этот алтарь незачем. Герои не те. И уж, конечно, менять себя только для этого тоже не стоит. Это ты тоже уже проходила.
– Говорить о мужиках мы не будем. А то это уже совсем… Как две старые дуры. Не будем уподобляться...
– Не будем. Но ты же пробовала так и сяк. И что? Много у тебя сейчас поклонников? Эксперимент не удался. Поэтому мы все изменим. Сменим декорации, сменим героев. Но еще раз скажу, режиссер уже не я. Потому что не я писала эту пьесу, не мне ее и завершать. Как все будет, я не знаю. Я только чувствую, как это надвигается…
– Что случилось? – Марья Евгеньевна даже за сердце схватилась – такого безумного блеска в глазах Елены ей еще не доводилось видеть. Повеяло чем-то знакомым, чем-то, что она хорошо знала когда-то, но давно позабыла. – Говори толком.
Елена Николавна откинулась на спинку кресла, глянула на подругу через коньячную жидкость в рюмке и уже безо всякого пафоса сказала:
– Прости меня, пожалуйста. Я, наверное, должна была тебе сказать. Не сочти за плагиат. Я вытащила все жилы, но я сделала это.
– Да что? Что?
Елена собрала все силы и выпалила разом:
– Я описала твою историю. Вернее, всего три. Три перехода... Всем понравилось. Напечатали. Потом мы нашли деньги. Все сняли. Сегодня вечером премьера первой серии.
Будто только что закончив грандиозную работу, Елена устало растеклась по креслу, и если бы не веселые соседи, топочущие где-то наверху, в комнате бы воцарилась гробовая тишина. Минут пятнадцать они молчали. Марья Евгеньевна прикрыла глаза: лицо ее побелело и вытянулось.
– Мою историю, – наконец тихо сказала она. – Я уже стала забывать. Здесь так тихо и покойно.
– Простишь? – проговорила Елена.
Марья Евгеньевна словно очнулась ото сна.
– А за что? Может быть, мне это все приснилось. А может, привиделось. Может это – мое больное воображение. Знаешь, оно часто играет со мной разные шутки. Вот сегодня, например, я попала в аварию и умерла. Перед самым твоим приходом.
– Тогда тебе нечего бояться.
– А тебе?
– Только того, что я законно и добровольно лишусь пятидесяти процентов гонорара в твою пользу.
– Вот дура!
– Я не боюсь.
– Да почему?
– Не знаю. Башню сорвало.
– Это будет натурально?
– Натуральней не бывает. Спецэффекты, актеры классные, оператор – ас… Хотя целиком я это еще не видела.
Подруги посмотрели на часы. До премьеры оставалось 5 часов.
– Давай назюзюкаемся, чтобы смешнее было смотреть, – предложила Елена Николавна, и, подобрав ноги, удобно уселась в кресле. Марья Евгеньевна кивнула.
– Я только грибочков принесу из холодильника. Такие классные грибы… – сказала хозяйка и рванула в кухню.
Когда она вернулась, то увидела, что ее гостья уже спала, по-детски положив ладонь под щеку. Марья Евгеньевна прикрыла ее толстым пледом, погладила по волосам и улыбнулась: «Из забоя… Ударница ты наша!». Потом она взяла со стола сигарету, которую так и не закурила ее подруга, долго крутила ее в пальцах и неуверенно потянулась за зажигалкой. Через несколько часов в пачке ничего не осталось, а хрустальная пепельница была наполнена сожженными до самого основания фильтра окурками.
Елена проснулась от звуков до боли знакомой музыки, но не сразу поняла, откуда они доносятся. Вдруг что-то будто ударило ее электрическим разрядом: на полу перед телевизором, работавшим на полную громкость, в позе лотоса сидела Марья Евгеньевна. Перед ней стояла рюмка и ополовиненная бутылка. Мутным взглядом умудренная жизнью хозяйка однокомнатной квартиры наблюдала за действом, разворачивающимся на экране. Елена Николавна постаралась вдуматься в сюжет, но когда поняла, что идет двадцатая минута ее детища, вскочила с кресла и закричала:
«Что же… что же ты меня не разбудила! Маня! Так и останешься Маней на всю оставшуюся жизнь!»
Марья Евгеньевна лишь повела бровью и меланхолически заметила: «А что! Пожалуй, это – неплохая идея».
– Что с тобой? – бесстрастно добавила она. – Ты как будто на поезд опаздываешь.
Елена Николавна хотела было еще поругаться и повозмущаться, но вовремя увлеклась действом и замерла на месте: ее героиня осматривала владения жестокого и ужасного правителя темного царства. В следующий момент Марья Евгеньевна занервничала, поднялась с пола и сделала несколько кругов по комнате.
– Нет, это не со мной. Это с тобой, «Что»? – сказала Елена, подозрительно глядя на подругу. – Мне кажется или ты на тот же поезд опаздываешь?
– Нет, нет, нет. Нет, нет, нет, – торопливо заговорила Марья Евгеньевна.
Елена быстро подошла к ней и взяла за плечи.
– Что? Что? – тряхнула она подругу.
– Вот что, вот, – сказала Марья Евгеньевна и показала на что-то пальцем.
Елена повела взглядом за ее рукой, пока не наткнулась на старое зеркало. В нем ничего не было, только две испуганные женщины и отражался экран телевизора. Елена Николавна пригляделась и даже посетовала на такое невнимание к ее эпохальному труду: по ходу сюжета разворачивалась самая красивая сцена фильма – героине явился прекрасный юноша. Автор так залюбовалась плодом своих бессонных ночей, что не заметила, как уже несколько минут наблюдает его в зеркале, и в нем вовсе не отражается экран телевизионного приемника. Прелестный наследник спустился по невидимым ступеням из стекла прямо на истертый паркет однокомнатной квартиры.
– Маша! – вскрикнула Елена и поняла, что все еще держит ее за плечи.
Марья Евгеньевна молча и печально наблюдала за происходящим. Елена опустила руки и замерла.
– А знаешь, я уже не боюсь, – сказала она юноше.
– Знаю, – ответил ей он, развел руками и произнес одно непонятное слово: «Асар».
Голубая дымка как из ниоткуда спустилась на двух женщин.
Когда она развеялась, в комнате почти никого не осталось. Только в темном ее углу на диване сидела какая-то дама. Через минуту она тихо встала, шурша атласом, сделала круг по маленькой комнате, остановилась у зеркала, поправила на тонкой талии кожаный пояс с большой кованой пряжкой и ушла прочь из этой комнаты навсегда, звонко хлопнув за собой старой потрескавшейся дверью.
* * *
рисунок Василия Степанова
Продолжение в скором времени последует... в части № 5. Картинки с выставки.