Дождь бьет колко. Синий вечер раздроблен. Я слушаю и не слушаю. Больничная палата. Запах хлора, валерианы, казёнщины. Напротив девчонка лет 15. Осложнение после криминального аборта.Проткнула спицей. Старый дедовский, нет, бабовский способ. Со времён запрета абортов.
Девочка неловко кутается в байковое одеяло. Острые плечи, худые ноги. По икрам следы кровяных дорожек.Она вся из острых углов. вздёрнутый нос, большой рот, скулы на худой мордашке и глаза острые, колкие. Как осенний дождь за окном.
Помогаю набросить одеяло. Молчим.Подаю кружку с морсом. Шесть часов её резали, кромсали, штопали. Привезли прозрачную, с посинелыми губами. Я знаю её родителей. Я учила её актёрскому мастерству. Помню, была удивлена, когда она не пришла на репетицию. Она приходила исправно, как солдатик на пост, и занимала место в последнем ряду. Из года в год в течении последних трёх лет. Скомканная, резкая, она не могла играть. Такое бывает. Я подбирала ей бессловесные роли. Последняя - роль прохожей, внимательно изучающей афишу. Три минуты на сцене. Играла не она. Играли подростковая резкость и скованность.Фигурка.Глаза всегда напряжённые...
Я не знаю, что ей сказать. Забираю опустошённую кружку. Да, после наркоза рот сушит. И выдержать положенные четыре часа без воды - пытка. Пытаюсь улыбнуться. Девчонка отводит глаза.
-Завтра мама придёт. - ненужные слова.
- Не придёт. - режет она
- Придёт. Мама всегда мама. Она, может, и рассердится, но придёт.
Смотрит стеклянно, будто сквозь меня...
Я разговариваю, как с несмышлёнышем, с женщиной. И затыкаюсь.По щекам её, ещё серым, слеза.
Одна.
- Мама думает, что я в гостях у Нади.
- Она не знает?
- Нет, я сама всё.Я спицу в одеколоне промыла.Я не думала, что так больно.
Детей у неё теперь не будет. Вездесущие бабоньки из третьей палаты уже сказали, матка удалена.Абсцесс.
- Зачем?
- Меня бы мама убила.Вы же её знаете.
Знаю. Я помню, как кричала она, прорываясь через вахтёра ДК:
- Инка! Домой! Выпорю!Время девять!!! Что вы тут делаете?
Инка в комок свернулась, Инка меньше ростом стала, Инка с задником слилась. А она тащила её через весь зрительный зал, на глазах мальчишек.Вот что страшно на глазах Димки.Того самого Димки, на которого Инка смотрела удивлёнными, всегда широко раскрытыми глазами. На сцене для неё существовал только он. Кажется спроси её о чём спектакль, она не скажет, она видела только его.И сцены, где не было Димки не имели смысла. Три года.В последнем ряду.В ролях без слов. Чтоб прикоснуться случайно и вспыхнуть, и сбиться и забыть, что надо делать...Почему я не уберегла её...От Димки...
- От Димки?
- Дура, что ли!- вырывается искренне. - Я бы родила от Димки.
Теперь ни от кого не родит.И вопрос, в самом деле, дурацкий. Не видел её Димка. Она была для него частью декораций. Красивый парень с характером лидера,яркий, как огонёк свечи...Не долетела, бабочка.Серый, ночной, неказистый мотылёк.
- Кто скорую вызвал?
- Надька.Надо было раньше, я не давала. Меня здесь долго продержат? Мама меня на неделю отпустила.
- Долго.
- Встряла...А ребёнок от Пашки был, вы его не знаете. Я от него не хочу рожать. Некрасивый он.
Скулы сводит от кислого морса, от её ли детской бесхитростности. Передо мной девочка, глупенькая, маленькая, испуганная девочка. Передо мной женщина, лишённая самого главного - детей. Девочка ещё не понимает сколько страданий предстоит пережить Женщине. Девочка говорит, говорит, говорит.Ей надо сказать, хоть кому-то.И женщина отступает снесённая этой исповедью, теряется, пропадает. Остается только девочка, одинокая, бесплотно-прозрачная на серых простынях:
- Это же понятно, если я никому не нужна. Я ему тоже не нужна. Я с Пашкой. Нет, вы не думайте. У нас всё красиво было.Мы в гараже свечи зажгли. У него там прикольно. Диван настоящий, как у нас, в зале. И дисков! Знаете, а у него плакат есть,на нём Мумий Троль расписался. Это Пашка на их концерт ездил.
Автограф Лагутенко. Диван в гараже. Красиво.
- Он тебе хоть нравится?
- Мумик? Да, у меня все альбомы! И Пашка сказал, что плакат отдаст если я с ним. Мне всё равно с кем-то надо было...И совсем не больно.
Не больно, не больно, не больно...Совсем не больно.
- А плакат отдал?
- Да! Я его в комнате повешала! Просыпаюсь теперь и Мумик смотрит. Он на Димку похож, правда?
Неправда. Но я киваю головой.Что я ещё смогу сделать?
- Только Димка красивее.Он когда смеётся у него ямки на щеках. Он на мотик заработал, сам. Видела в центре, катал девчонок.
- Что же ты не попросила, чтоб покатал?
- Не знаю. Я за хлебом шла...
Я вижу улицу, смеющегося Димку, девчонок, и одинокую фигурку в стороне. Сделай она тогда шаг, и кто знает...Слишком разные...Да...
- Хочешь я тебе подарок сделаю?
- Хочу!
- Только утром, а сейчас спи.
Она как-то очень легко соглашается, поворачивается на бок и аккуратненько кладёт ладошки под щёку,бледную,точно больничное постельное бельё.
- А у Вас в ноуте музыка есть? Включите. Тихо-тихо, я дома всегда под музыку.
Я ищу, перелистываю файлы. странно, но я точно знаю, что ей включить. Не Мимика.Я ставлю ей БГ.В палате, несущей казёнщиной, болью, криком нерождённого ребёнка и ещё многими, кого ей не родить.Наплывает неземной, отстранённый, сдержанный голос:
- Кто любит, тот любим,
Кто светел, тот и свят.
Инка засыпает мгновенно. Завтра попрошу распечатать ей фотографию Димки в роли Грея...Алый задник, светлые волосы и взгляд полный любви. Сыгранной любви, сценической, несуществующей, но ведь любви...
Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад...
Просыпаюсь утром от рыданий. На коленях перед кроватью - женщина.Как рано. До обхода ещё час. Женщина плачет, уткнувшись в худые девичьи руки:
- Доченька, доченька, что ж ты сделала-а-а-а...Маленькая моя...Что же ты сделала-а-а-а... Не уберегла-а-а-а...
Я отворачиваюсь, но мне хочется упасть рядом. Не уберегли.
За окном жидкий желтушный рассвет. Выцветает, дробиться, гаснет... и звезд уже не видно.