Наконец-то и Петрову улыбнулось счастье. Не то, чтобы его жизнь была слишком уж мрачная, присутствовали в ней и радости, но вот делиться ими было не с кем. А теперь даже пасмурные дни казались ему уютными своей мягкой серостью. Потому что каждый день, независимо от погоды, светило ему солнышко по имени Танечка.
Петров был личностью тонкой, близкой к искусству. Любил ходить по галереям, магазинам разным, которые живописью торгуют. Один раз даже на аукционе поприсутствовал. Не купил, правда, ничего, но удовольствие получил незабываемое. При новых знакомствах любил добавлять: «В своем деле я художник, не хуже тезки Петрова-Водкина».
Впервые увидев Танечку, Петров остолбенел и не мог пошевелиться секунд сорок. Она сидела на парковой скамейке. Хрупкая и прозрачная как льдинка. Белокожая, с бледно-розовыми губками и покрасневшим от раннего ноябрьского морозца носиком. Она теребила в руках маленькую бумажку и улыбалась каким-то своим мыслям. Когда Петров пришел в себя, он осознал, что не может пройти мимо, потому что если он сейчас уйдет, то никогда себе не простит, что не заговорил с этой девушкой. Он не был дамским угодником, более того, последний раз ухаживал за женщиной лет семь назад, поэтому даже не стал искать подходящих слов, а выпалил первое, что пришло в голову.
- Я бы с Вас картину написал... Здравствуйте...
Затем смутился и присел рядом.
На его удивление девушка не сбежала. И даже блуждающая счастливая улыбка не покинула ее лицо.
- А вы художник?
- Да! – зачем-то соврал Петров. – Петров-Водкин, - и поклонился картинно.
Девушка тоненько засмеялась:
- А Вы забавный...
С этого дня жизнь Петрова завертелась. После работы он бежал к ближайшему метро за цветами и сорок минут ждал Танечку на той же самой скамейке. Они бродили по парку, разговаривали. Танечка оказалась знатоком живописи не хуже Петрова. Ей нравился Гоген. Петров не спорил, потому что находил творчество Петрова-Водкина и Гогена весьма схожим, а Танечку просто самой замечательной девушкой на свете.
Ноябрь близился к концу, вечерние прогулки в парке становились всё короче, и короче. Танечкины сапожки после двадцатиминутной ходьбы заставляли миниатюрные ножки подтопывать и приплясывать. А когда в свете фонаря Петров видел синеющий носик, он чувствовал себя очень виноватым. Но отпустить девушку не было никаких сил, и он старался оттянуть минуту прощания до момента, когда Танечкины зубки начинали выбивать дробь. Так дальше продолжаться не могло. При всём её субтильном телосложении Танечка была девушка крепкая, но Петров не мог допустить воспаления от переохлаждения хоть малейшей части этого восхитительного тела, поэтому сделал решительный шаг в развитии отношений.
- Я не знаю, как Вы к этому отнесетесь... Вы только не подумайте, что я вот так вот... Это не то, что может показаться... Ну, я был бы очень рад... Нет, даже счастлив, если бы Вы согласились придти ко мне на ужин... Вы не беспокойтесь, я хорошо готовлю... Я старый холостяк... Готовлю хорошо... Не отравлю...
Танечка смеялась. Смотрела на него большими глазами. Синий носик швыркнул.
- Я приду, если Вы покажете мне свои работы.
- О! Всё, что пожелаете! Я даже покажу вам свой шедевр!
Петров был так счастлив, что впервые подался обнять хрупкую фигурку, но вовремя остановился, отпрянул, смутился.
Воскресный день Петров провел в приготовлениях. С утра прибрал квартиру, потратив почти час на ванную комнату - выдраил унитаз до блеска, вычистил сбритую щетину вокруг раковины и отполировал зеркало. Он где-то прочитал, что женщины особое внимание обращают на состояние ванной комнаты – что унитаз - это если и не зеркало души, то уж не меньше, чем лицо хозяина.
После полудня сбегал в универсам, затарился мясом и свежими овощами. Купил дорогое вино. Шампанское побоялся брать. Как-то вульгарно. Танечка не легкомысленная вертихвостка, она особенная женщина, что Петров и решил показать ей этим воскресным вечером.
Она пришла веселая и немного стеснительная. Не позволила ему принять пальто, сказала:
- Я сама, сама... Что Вы!
Спросила, где ванная. Петров вздохнул облегченно, спокойный за чистоту санузла. С минуту прислушивался, как вода бежит в раковину. Руки, наверное, моет. Поправил салфетки на столе. Приготовился.
Танечка вошла в комнату такая светлая и свежая. Петров смотрел на неё и думал о том, как она будет входить в эту дверь каждый день. И утром, и вечером. Представил её в кремовом шелковом коротеньком кимоно. Дух захватило.
- И где же ваш шедевр? – Танечка скользила взглядом по стенам, на которых висело несколько картин.
- А он в спальне. Пойдемте, я вам покажу.
Танечка нахмурила брови. Петров вдруг осознал двусмысленность положения.
- Да нет! Что Вы! Я действительно держу эту картину в спальне. Потому что она прекрасна... Просто прекрасна!..
Танечка хмыкнула – не очень-то скромно говорить так о своем произведении.
- Ну, покажите же!
Петров вошел в спальню, включил торшер. На несколько секунд залюбовался картиной. Обернулся... В матовом свете абажура наливающиеся слезами глаза девушки выглядели особенно драматично.
- Это Ваш шедевр? И это ВАШ шедевр? – голос её сорвался на верхней нотке, слезы хлынули из глаз потоком.
Петров не понял, что происходит. Он только слышал стук каблучков, скрип гардероба и стук распахнутой двери...
Танечка бежала по обледенелой мостовой, прижимая к груди пальто, непривычно скользя на высоких каблуках. Ну, надо же! Сапоги самые лучшие для него надела. А он? А он! А он просто лгун. Врун! Враль! Вонючка! И это его шедевр? Эту картину она, Таня Гогеева, писала восемь месяцев! Почти как ребенка выносила. И надо же! Именно в тот день, когда на встретила этого лже-Петрова-Водкина, она получила чек за неё от магазина «Ярмарка прекрасного». Танечка остановилась, вытерла слезы, накинула пальто на плечи. А стоит ли скрывать, что ты художница? Ну, скрывала, потому что эти козлы думали, что если ты художница, то тебе и секса достаточно. Придут, вино на стол поставят, губы обслюнявят – вот тебе Танюша твое вдохновение! Петров казался другим. А оказался... Снег повалил... Она подставила лицо мягким мокрым хлопьям. Поздний первый снег в этом году...
Петров подошел к картине. Пожал плечами.
- Ничего не понимаю! И что ей так не понравилось?
Любовно погладил раму. Эта рама была его шедевром. Его профессиональной гордостью. А ведь он сделал её из остатков материала, поэтому и размер был вот такой нестандартный, Поэтому и картину к ней долго подыскивал. И нашел. «Поцелуй» называется. Имя художника странное какое-то Т. Гогей. Псевдоним, наверное...