Окские недели - часть 3 (Строков Михаил) / Проза.ру

            НЕСКОЛЬКО ЗАРИСОВОК
            О ЖУРАВЛЯТНИКЕ -
            ПИТОМНИКЕ И ЧЕЛОВЕКЕ

            1. Птичница мужского рода

   А на другой день его устроили работать в журавлином питомнике на место уезжающей Гали Чичимовой. Неизвестно, сам ли Маркин отказался от него, решив не связываться с «детским садом» и предпочтя ему девиц с опытом, или же так сложилось без его мнения, - во всяком случае, работниками питомника Мише было передано, что его заведующий сидит в своём кабинете, расположенном на втором этаже конторы, и хотел бы, чтобы новоприбывший зашёл к нему.
   Миша сразу направился в контору, где он уже побывал по приезде.
   Тот же коридор, та же деревянная лестница на второй этаж... Владимир Григорьевич Панченко, деловито-невозмутимый, обаятельный полноватый мужчина с шапкой непослушных волос, вихрами вздымающихся надо лбом, принял его со спокойной доброжелательностью.
   Он был немногословен:
   - Пиши заявление, - и вырвал из ученической тетрадки листок в клетку.
   - И больше ничего не надо? - удивился Миша. - У меня вот документы с собой: паспорт, копии трудовой книжки и диплома, хоть и не по той специальности.
   - Зачем нам всё это? Мы и так видим, кто ты есть.
   Мише это напомнило бумажный оборвышек с каракулями Ширини. Бюрократией здесь, как видно, не страдали.
   - Пиши: «Директору ОГЗ...» Фамилию директора знаешь?
   - Знаю-знаю, - поспешно заверил Миша, и ему показалось, что «Пан» (как за глаза называли его сотрудники) улыбается чуть насмешливо.
   - Дальше: «Прошу принять меня на должность… на должность…», - Владимир Григорьевич на мгновение задумался, а затем произнёс по слогам: «...пти-це-во-да. С 28 апреля 1986 года». С сегодня, значит. И подпишись. Всё!
   Миша подписался, и «Пан» вместе с Мишей отнёс заявление в соседний кабинет к «и.о. директора», то есть к Ширине Владимиру Борисовичу, который его тут же и подмахнул, тоже не изъявив никакого желания заглянуть в документы новоиспечённого работника. Бросил лишь мимоходом новому мишиному шефу:
   - Не шпиона ли иностранного к себе берёшь? Смотри, как он букву «д» написал в слове «птицевод»: палочкой кверху!
   А и в самом деле: от волнения Миша, бывало, рисовал так «д», сам того не замечая.
   Так он стал птицеводом, не очень-то понимая ещё значения этого слова. Вероятно, что-то вроде птичницы, решил он, только мужского рода. Но звучит всё же покрасивее, нежели «птичник»!
   Утро его начиналось теперь с того, что он приходил из общежития в состоящую из двух комнат лабораторию, - второй этаж кирпичного здания, где располагалась кормокухня, обслуживающая питомник. Называлась она между сотрудниками брудером , хотя брудер – это помещение (или же специальный ящик) для выращивания птенцов-пуховичков, а здесь они давно уже не выращивались. Название закрепилось по старой памяти, когда на заре существования питомника именно здесь выращивались первые журавлята - серые и стерхи. Но поскольку их беспокоил дым от расположенной на первом этаже котельной, «ясли-сад» был перенесён в сарай по соседству.
   Наверх, в брудер, вела наружная лестница, крутая и довольно скользкая, особенно во время дождя. Миша отпирал уличную дверь на высоте второго этажа (если кто-либо из сотрудников не сделал этого до него) и заходил внутрь. Там он брал всё необходимое для своей новой деятельности и готовил подопечным завтрак.
   Затем спускался вниз, к калитке в заборе. Калитка была обыкновенной, сделанной из реек с сеткой на них, и в то же время особенной: к ней была прикручена проволокой единственная в мире табличка с необычайными словами, звучащими, как музыка: «ПИТОМНИК РЕДКИХ ВИДОВ ЖУРАВЛЕЙ» Единственная потому, что в обоих других журавлиных питомниках - под Барабу и в Вальсроде - надписи уж наверняка сделаны по-английски и по-немецки.
   Ниже этой таблички висела другая, уже такая, каких в нашей стране миллионы: «Посторонним вход воспрещён!». Миша же не был теперь посторонним, он занимался важным делом: кормил журавлей и прибирал в вольерах, после чего наливал каждой птице свежую воду для питья и купания.
   Так проходила первая половина дня, а вечером процедуры повторялись. Мише самому было очень странно видеть себя в роли птицевода. Новизна впечатлений приносила ему небывалое удовольствие, и работал он с большой охотою.

2. Даурцы, монахи, канадцы и все-все-все

   Через несколько дней работы он уже буквально в лицо знал всех своих подопечных, а их было двадцать восемь душ из сорока семи, составлявших население питомника. Знал, как поведёт себя каждый из журавлей, когда Миша появится в вольере. С закрытыми глазами он мог воскресить по памяти внешность любого из десяти видов журавлей, проживавших в питомнике. Никогда бы он не обучился этому только по книгам и фильмам.
   Все семь видов, гнездящихся в нашей стране, были представлены здесь, обитало также и три вида «иностранцев». А всего в мире, как известно, 15 видов журавлей.
   Его окружали рослые стройные «японцы» , журавли строгой чёрно-белой окраски, с ярко-красной шапочкой на голове; светло-серые «даурцы» с красным «лицом» и белой полосой-«шарфиком» вдоль задней части шеи - как и японские журавли, крайне редкие и ценные птицы; таинственные «монахи» - почти не изученные чёрные журавли, кладку которых учёные смогли найти совсем недавно, потратив на поиски больше семидесяти лет; хорошо знакомые по народным сказкам русские серые «журки», любящие людскую компанию; очень похожие на них, но более дикие черноногие «канадцы» , коричневатые и низкорослые по сравнению с «росиянами»; пугливые степные красавки с белыми «конскими хвостиками», свисающими с затылка; серо-голубоватые, со странно удлинённой, грушевидной головой африканские красавки , называемые ещё синими, или райскими журавлями; и, конечно же, белоснежные стерхи - эти древнейшие и уникальнейшие из журавлей, для спасения которых от грозящего им полного вымирания и был построен питомник в 1979 году. Такое разнообразие видов, собранных в одном «журавлином городке», было подарком любому орнитологу!
   Главной задачей построения питомника изначально являлось, как записано в документах, «сохранение генетического материала птиц, разведение их и восстановление популяций в природе». В этом и был смысл его создания.
   К тому времени в Брыкином Бору уже обитал стерх по имени Учур, взрослым подранком подобранный людьми и перевезённый в заповедник из якутского посёлка Чагда, где он жил при школе. Вскоре в свежеотстроенном (в основном силами самих научных работников-энтузиастов) журавлином городке родились птенцы серых журавлей - Брыка и Кроша. Из стерхов первыми «детьми» питомника стали Сови и Джордж, родившиеся, правда, не здесь, но крепко прижившиеся в созданном для них обиталище. А затем в журавлиных семьях молодожёнов последовали новые прибавления.
Сведение птиц вместе – дело тонкое. Самка может не принять «подсунутого» ей самца, и наоборот. В этом случае сводничество оканчивается потасовкой, поэтому человек тут должен быть начеку.
Но если дело пришло к «дуэту согласия» (пользуясь оперной терминологией) и пара создала семью, то здесь уж людям стоит поучиться у журавлей её крепости и «любви до гроба». Супруги никогда больше не расстанутся по доброй воле. Вместе они будут встречать невзгоды, оберегать свой дом, заниматься строительством гнезда, насиживанием яиц и воспитанием наследников. А живут журавли столько же, сколько и люди: шестьдесят – восемьдесят лет, а то и больше.
Маточное поголовье питомника, то есть несущиеся пары - великая ценность, и журавлеводы заботятся о них особо. Ведь это генофонд российских журавлей, создание которого и стало целью родившейся в середине апреля 1980 года, за шесть лет до того, Рабочей группы по журавлям (РГЖ), дабы не случилось с ними того же, что и с зубрами: полного исчезновения из дикой природы.
   А через два года именно здесь, в Окском государственном заповеднике, прошло Третье совещание РГЖ, где говорилось об охране стерхов, японских и даурских журавлей, и где можно было уже похвалиться первыми успехами журавлиного питомника. Тогда же вышли и два сборника: "Журавли Восточной Азии" и "Журавли в СССР" , так нужные орнитологам.
Размножение журавлей в питомнике оказалось непростой наукой. Её приходилось осваивать «на ходу», учитывая прошлые ошибки и корректируя процесс. Немало помог здесь, конечно, и опыт американских коллег. Так возникли методики искусственных осеменения и инкубации, вольерного разведения птиц, а также ручного выращивания птенцов.
Студенткам и практиканткам, тоже работавшим в то время на питомнике и собиравшим материал для диплома – Тане Виноградовой и Лене Копниной – приходилось иногда долгими часами неслышно пролёживать на соломе под крышей питомника и вести через маленькое чердачное окошко наблюдения, записывая, сколько раз за сутки и на какое время самка и самец сменяют друг друга на гнезде. Это было непросто, учитывая чуткость журавлей и их мгновенную реакцию на любой звук, любую помеху.
Исследования эти необходимы были для того, чтобы записать хронометраж поведения, выяснить суточную активность каждого из родителей, и в конечном счёте вывести режим инкубирования яиц. Как раз в те дни был доставлен в питомник из Западной Германии малогабаритный инкубатор «Шумахер», очень удобный в сравнении с прошлыми подобными агрегатами. И Миша нередко наблюдал, как Владимир Григорьевич подолгу просиживал в выростном отделении, где находились в то время инкубаторы.
Разведение молодняка – ещё одна главная забота ученых. Этому была посвящена работа сотрудниц питомника Татьяны Кашенцевой и Татьяны Маркиной. Интересные опыты по птенцовой части они постоянно проводили и проводят в питомнике. А на очереди – множество новых.

3. Откуда есть пошёл питомник

   Журавлиный питомник возник, говоря официальным языком, «в рамках советско-американского сотрудничества в области охраны окружающей среды».
   Началось оно ещё в 1972 году, когда между Россией и США было подписано двухстороннее «Соглашение о сотрудничестве в области охраны некоторых представителей животного мира». В том числе, конечно, и стерха. А через год в Барабу родился Международный фонд охраны журавлей (МФОЖ), возглавил который Джордж Арчибальд - симпатичный молодой человек с весёлым и открытым характером. Он приложил к тому времени уже немало усилий по спасению американского журавля и сумел увлечь всю Америку этой идеей.
   Вскоре российские специалисты одобрили идею создания генетического банка стерха.
   Как же это здорово, что в середине семидесятых годов, в разгар «холодной войны» между нашей страной и Америкой, когда нам повсюду попадались на глаза антиамериканские плакаты, шаржи и статьи, когда многие контакты в области науки и искусства из-за этого перекрылись, нашлись нормальные люди в обеих странах, которые сумели найти общий язык и начать сотрудничество! Его девизом можно было бы сделать слова Арчибальда:
   «Журавли, совершая перелеты, не признают политических границ, так что в любом проекте по их спасению должны участвовать люди разных стран. Так журавли заставляют государства, политические отношения между которыми бывают напряженными, работать вместе, забыв о конфликтах». И одним из итогов этого сотрудничества как раз и стало возникновение Питомника редких видов журавлей в Окском заповеднике.
   А через год вышла книга Владимира Флинта «Операция Стерх» о работах по спасению этого необыкновенного представителя журавлиных. С тревогой писал он о сокращении численности вида, о том, что ныне известны лишь два места его гнездования - на Оби и в северной Якутии. Число стерхов, предупреждал он, вот-вот начнёт измеряться уже не сотнями, а десятками. «А биологический вид — это, пожалуй, единственное, что не может быть восстановлено никакими усилиями человека», - заключает учёный.
   Ведь, например, в западносибирской стае на Оби осталось к сегодняшнему дню всего 50 – 60 птиц! Это катастрофическая цифра. Угасающая Обская популяция требует срочных мер со стороны человека по восстановлению, если мы не хотим вовсе утратить её. Это и стало главной целью программы «Стерх».
   Потому-то и понадобились срочные меры по спасению белого журавля, причём меры реальные и действенные, а не только включение его в Красную книгу. Отсюда родилась мысль о необходимости «журавлиного банка», создать который решили в Брыкином Бору: здесь есть условия для этого, здесь работают такие опытные орнитологи, как Святослав Приклонский и Юрий Маркин. Поскольку Мещёра - край болот, а значит, очень подходящее для обитания журавлей место, то не попробовать ли новое поколение стерхов выпустить на эту территорию - вдруг да и возникнет здесь новая стая? А «приёмными родителями» станут обычные серые журавли, которых в Мещёре пока ещё достаточное количество.
   Дважды перед этим, в 1977 и в том же 1979 году, порыскав на вертолёте по якутской тундре, члены экспедиции ВНИИ природы набрали из гнёзд стерхов коллекцию яиц на последней стадии высиживания. В первый раз яйца были переданы для инкубирования американцам в Международный журавлиный фонд. Часть яиц (17 штук), собранные второй экспедицией, передали в Германию, в орнитопарк Вальсроде, а остальные - наконец-то! - в питомник Окского заповедника. Их доставили самолётом в специально оборудованном контейнере-чемоданчике в Москву, а уже оттуда по земле - в Брыкин Бор. Об этом сложном мероприятии со множеством препятствий и «подводных камней» рассказывает книга Флинта.
   Год от создания питомника до её написания даром не прошёл: методика выращивания и питания птенцов из инкубированных в питомнике яиц поначалу отрабатывалась на яйцах серых журавлей. А уж потом рискнули взяться за стерхов. И - вполне успешно! В 1981 году ко всеобщей радости в питомнике родились первые стершата. Год от года «птенцовая» методика совершенствовалась, требовались новые яйца.
   Поэтому через два месяца после мишиного приезда сюда Владимир Панченко, Юрий Маркин и ещё несколько учёных вновь полетали над Якутией, набрав несколько десятков стершиных яиц. А ведь организация такой экспедиции - дело весьма непростое, дорогое и хлопотное.

4. Стерх без прикрас

   Кстати, никакого урона поголовью белых журавлей этим отбором яиц нанесено не было, и вот почему. В гнезде стерхов, как правило, два яйца. Но когда оба птенца вылупляются, один из них через некоторое время заклёвывает насмерть другого, как конкурента в праве на жизнь. На первый взгляд это кажется нелепым и жестоким, но очень скоро начинаешь понимать мудрость природы-матери. Для поддержания численности популяции на невысоком, но стабильном уровне больше одного птенца семье не требуется. Однако для того, чтобы надёжнее подстраховаться и оградить журавлей от всяческих случайностей, природа запрограммировала их на пару яиц - с тем, чтобы выжил сильнейший. Благодаря этому простому и гениальному естественному механизму, поддерживающему здоровье журавлиной нации, стерхи и просуществовали на Земле без резких колебаний численности не много, не мало - десятки миллионов лет! Страшно представить себе: стерхов видели не только мамонты, но даже и динозавры!
   С помощью такого жёсткого отбора природа предохраняется от вырождения этих необыкновенных птиц, потому что если бы выживал и слабейший тоже, популяция рано или поздно вымерла бы. При нынешней малочисленности стершиных стай это вполне реальная опасность! Этих стай, быть может, осталось всего 2 – 3 в мире.
   То же самое можно наблюдать в мире птиц и, например, у канюков, когда более активные старшие птенцы-канючата заклёвывают младшего. Но это бывает только в те годы, когда им недостаёт пищи, в основном мелких грызунов.
   Вот и выходит, что агрессия – необходимое качество некоторых видов журавлей. Агрессивны, например, не только стершата, но и птенцы американского журавля, столь же редкого. Ну, этим-то журавлём как раз активно занимаются сами американцы, а поскольку стерх водится только в России, то и дело спасения его лежит в основном на плечах россиян.
   Первого журавлёнка из изъятых в тундре тогда, в 1979-м году, яиц – по одному из каждого гнезда – не удалось довезти в своей «крепости» до заповедника: он вылупился по дороге, в Москве. Это и был тот самый Джордж, названный так в честь Джорджа Арчибальда. Пришлось ему пожить, пока не окреп, в городской квартире Флинта. А уж затем его с почётом привезли в автомобиле из столицы прямо в питомник.
   На момент же начала мишиной деятельности здесь обитало уже полтора десятка стерхов, выращенных в неволе. Яйца их подкладывали для насиживания канадским и серым журавлям.
   Теперь стоит сказать несколько слов и о внешности сибирского белого журавля. Стерх, этот красивейший представитель самого малочисленного племени журавлиных, имеет почти целиком белоснежную окраску, за исключением неоперенного участка краснокожей «маски» на голове от клюва до глаз, под цвет его высоких ног, придающей ему доисторический колорит и заставляющей вспомнить изображения птеродактиля. Это сходство усиливают два хищно смотрящих в противоположные стороны глаза – неумолимо-круглых, жёлто-зелёного цвета. «Маска» переходит в длинный клюв, которым стерх способен умело обороняться, защищая свою территорию, если подойти к нему на критическое расстояние.
   Но поначалу, при приближении потенциального врага, потревоженный стерх издаёт звонкие, далеко летящие крики, размеренно кивая при этом запрокинутой головой – и вот тогда-то, во время крика, из-под белых кроющих перьев на концах его крыльев обнажается угольно-чёрный веер первостепенных маховых – из-за них-то стерха и прозвали в народе «белым журавлём в чёрных рукавах».
   Звучит, не правда ли, гораздо поэтичнее, нежели «грус леукогеранус» по-учёному, то есть по латыни?
   А до года птенцы, и не только у стерхов, ходят в рыжей расцветке – иногда целиком, иногда (под конец) пятнами. Опытный глаз, однако, прекрасно отличит с первого же дня жизни журавлёнка по внешним признакам, какого он роду-племени: стерх, «канадец» или «японец».
   Стерх – малоизученный пока вид. Известно только, что территория пары сохраняется неизменной многие годы, и птицы всегда возвращаются с зимовки на одно и то же место. Зимуют обские стерхи в Индии и Иране, а «якуты» летят в Китай.
   И вот тут-то, на многотысячекилометровом пути в жаркие страны, их и подстерегают различные опасности. В основном, к сожалению, от браконьеров. Но и о природы, бывает, тоже. Далеко не все птицы возвращаются домой живыми и невредимыми в конце мая. Уцелевшие и прилетевшие с зимовки стерхи разбиваются на пары и начинают обзаводиться домом.
   В строительстве гнезда они чрезвычайно неприхотливы: наберут в кучку стеблей и листьев, утопчут длинным и сильными ногами наверху небольшое углубление – и готово. Гнездо стерхов обычно для пущей безопасности окружено водой, да ещё заросшее осокой пространство вокруг него оба супруга тщательно выщипывают клювом, чтобы лучше наблюдать за происходящим на «улице» во время сидения на гнезде.
   Откладывают яйца и садятся на гнездо стерхи в первую неделю июня (если не помешают этому сильные холода). Срок жизни одного яйца – 28 дней, тогда как у других крупных журавлей он побольше на неделю-две. Что поделаешь, в экстремальных условиях жизни тундры с её ранними зимами приходится торопиться, чтобы молодёжь успела окрепнуть для перелёта на зимовку. Ведь лететь придётся более 6 тысяч километров!
   Рождаются птенцы не одновременно, поскольку оба яйца откладываются с перерывом в пару дней. Поначалу родители, как и прочие птицы, кормят малышей из клюва. Да и позднее выживший в битве за жизнь журавлёнок иногда попрошайничает в течение месяца-двух, хотя способен и сам уже находить пищу: стебли осок и пушиц, леммингов, улиток и яйца мелких птиц.
   Журавли – чрезвычайно умные птицы. Они быстро привыкают к условиям неволи и становятся ручными, привязываясь к хозяевам и узнавая их издали. В отличие от других вольерных птиц, они способны открывать клювом задвижки на дверях.
   Никакие рисунки и фотографии, никакие книги и фильмы не смогли бы дать Мише за всю его жизнь столько знаний об этих замечательных птицах и тем более столько любви к ним, сколько появилось у него после непосредственного общения со стерхами и вообще с журавлями, этими интереснейшими из птиц.

5. Немножко о кормёжке

   Работа у Миши была нельзя сказать, чтобы чистая, не в пример оставленной в городе. Ему нужно было убирать за птицами, подметать в вольерах и зимних помещениях, подсыпать опилки, наливать воду в ванны для купания и питья, таская её вёдрами – по два ведра на журавлиную персону в день, а иногда наблюдать за поведением птиц, служа этим науке. Ну и, конечно, кормить.
   Кормление было непростым мероприятием. Если можно так выразиться, многоступенчатым. Помимо комбикорма в гранулах, поставляемого Денежниковским заводом, и привозимого трижды в неделю из Рязани свежего творога, питомцы журавлятника нуждались в белковой, то есть живой пище. Для этого в полсотне клеточек, занимавших всю стену второго этажа лаборатории, бесперебойно выращивались белые мыши, которые опять-таки нуждались в питании: Миша подкармливал их первой весенней травкой и мучными червями, разводить которых также входило в его обязанность. Червей, живших в специально оборудованном аквариуме-террариуме, Миша кормил в свою очередь измельченной яичной скорлупой, мукой и овощами – репой, свёклой и турнепсом. Чем кормили овощи – точно не известно, ему их выдавали уже созревшими.
   Процесс кормёжки журавлей был для Миши самым любимым из обязанностей птицевода. Он не спешил покончить с ним – не то, что его сменщик, рыжебородый Володя Зудов. Этот Зудов был тем самым из троицы - первым, с кем Миша заговорил, прибыв сюда. Большую часть своего рабочего времени он просиживал над микроскопом, разглядывая журавлиные сперматозоиды: ему нужно было закончить диплом на тему «Криоконсервация спермы даурских и японских журавлей». Он и Мише предлагал взглянуть иногда на какой-нибудь занятный экземпляр сперматозоида. Журавлиную сперму здесь замораживали до поры, то есть до необходимости использовать по назначению, и при этом она не теряла силы.
   Птиц Володя кормил мимоходом: скатывал шарики из творога, смешанного с комбикормом, и разбрасывал их журавлям через сетку, ходя между вольерами – два шарика на одного пернатого. Те подбирали их длинными клювами с земли, а иногда и ловили на лету.
   Миша же пока, в начале своего орнитологического пути, подходил к кормёжке, как к ритуалу. Измельчив комбикорм, он перетирал его в металлической ступке с творогом, в который перед тем подмешивал сырые перепелиные яйца. В то время это был невиданный прежде деликатес, которого удостаивались только такие важные господа, как журавли. Коробочки с яйцами перепелов также привозились откуда-то из области и хранились в холодильнике. Полученные шарики размером с фрикадельки Миша красиво раскладывал на блюде и, словно фисташковый торт дорогим гостям, бережно нёс перед собой приготовленное блюдо к вольерам, спустившись с ним из лаборатории по крутой лестнице.
   Он любил дать это лакомство отдельно каждому журавлю, хорошенько прицелившись к клюву, чтобы тот успел схватить его в воздухе. При этом, как ему казалось, журавли смотрели на своего кормильца с благодарностью. Издали бросать шарики Миша опасался: они могли разбиться о землю, и тогда журавлю трудно было бы склевать остатки, особенно мелкие крошки.
   Птицам пугливого нрава – таким, как «монахи» и степные красавки, которые при его появлении скрывались в зимнем домике или жались дальнем углу загона – он аккуратно клал шарики на землю, либо в кормушку, и уходил, давая жильцам возможность подойти к пище.
   Больше всего мороки приходилось иметь со стерхом Сови, у которого было сломано надклювье. Травму эту он получил в результате защиты своей вольерной территории, когда кто-то из сотрудников вошёл к нему в жилище. Случилось это минувшей зимой. Клюв застрял в вольерной сетке и при попытке журавля вытащить его переломился. Верхняя половинка стала вдвое короче нижней. Из-за этого Сови не мог теперь подбирать пищу с земли, и кормить его приходилось особым образом.
   Периодически баловал Миша своих подопечных и мышами – домашними, которых выращивал в лаборатории, а иногда и дикими, ловя их руками в коридорах зимних помещений. Правда, потом ему порекомендовали этого не делать, чтобы не заразить ничем драгоценных птиц.

6. Японцы : Урми, Антон и Ханка

   Квартиры журавлей – как летние, так и зимние – представляли собой секции, на которые разделялись строения прямоугольной и многогранной формы.
   В целом питомник объединял собой четыре таких строения. Это были своего рода мини-питомники, а точнее – блоки. Назывались они в просторечии между немногочисленными работниками так: «длинный», «птенцовый», «двенадцатигранник» и «на бугре». Бугром именовался небольшой холмик, на вершине которого располагался «подпитомник» правильной шестигранной формы, построенный, как и «птенцовый», руками самих журавлеводов.
   Тут квартировали в основном стерхи и наши русские серые «журушки». Одного из них, десятилетнюю самочку, так и звали Журкой, жил ещё трёхгодовалый мальчик Ирэна (прокол вышел с именем!) и два птенчика – Бедный и Лука.
   Жило здесь также несколько степных красавок, водящихся в Крыму и Казахстане. Эти держались стайкой, норовя при появлении человека уйти подальше от него в самый глухой, заросший кустарником уголок своей «залы». Рядом с ними обитал Прима – канадский журавль, родившийся из яйца, снесённого в питомнике одним из первых.
   Здесь, «на бугре», в числе других обитателей жил мишин любимец: японский журавль-птенец по кличке Урми. Он ещё по малолетству не обзавёлся пурпурной шапочкой, приличествующей взрослым птицам этого вида, и даже определить его пол пока было рановато. Однако успел уже вымахать ростом с Мишу, то есть где-то под метр семьдесят. Окраска его была пёстрой: со «взрослыми» белыми перьями ещё «боролись» тёмные и пятнистые подростковые.
   Чрезвычайное любопытство Урми и сердило, и развлекало Мишу. Что бы ни делал он в этом отделе питомника: набирал ли воду из крана в центральной его части, разносил ли опилки или еду, – он всегда, подняв голову, видел над собой или сбоку две блестящих ягодки внимательно изучающих его чёрных глаз. Урми следовал за ним повсюду. Иногда, чтобы получше рассмотреть, чем Миша занимается в данный момент (если он находился за территорией вольеры), Урми протискивал длинную гибкую шею в одно из отверстий сетки своего жилища и следил за движениями человека, наклоняя её то влево, то вправо. Затем ему немалых усилий стоило втащить голову против направления оперения обратно. Когда же Миша входил к нему в вольеру, Урми сразу начинал кружиться на месте и приседать, раскрывая крылья. А уж если Миша доставал фотоаппарат, чтобы запечатлеть его самовлюблённые «па», Урми демонстрировал всё своё танцевальное искусство, желая, по-видимому, наилучшим образом отразиться в объективе. Правда, тот же объектив, оставленный без присмотра тут же привлекал его пристальное внимание, как и всякая блестящая вещь, куда он так и норовил ткнуть острым молодым клювом. В то же время Урми был лучшим змееловом среди населения питомника, и не раз Миша находил в его вольере приконченных ударами этого клюва ужей и даже гадюк, на свою беду заползавших к нему в гости из леса.
   Что до взрослых японцев, то в питомнике заповедника их обитала на тот период одна-единственная семейная пара, но зато являвшая собой его гордость и украшение. Это были Антон и Ханка из «двенадцатигранника». В нынешнем году они отложили первое в своей жизни яйцо и теперь с прилежностью молодожёнов насиживали его. Антон вёл себя по-джентельменски: часто сменял свою подругу на гнезде, давая ей возможность размяться и поесть, а если видел подходящего к вольере человека, то непременно становился между ним и Ханкой, заслоняя её собой.
   Антон был неописуемым красавцем: стройный, высокий, с летящей походкой, словно танцор балета. Рядом с ним два японских журавля из Московского зоопарка, увиденные Мишей чуть позднее, при возвращении из заповедника - тоже молодая пара – выглядели бы общипанными пигмеями. Его весьма представительный и официальный чёрно-белый наряд превосходно дополняла пылавшая на голове пунцовым огнём круглая «кардинальская» шапочка – признак зрелости, годности к воспроизведению потомства. Именно Антона чаще всего выбирали для съёмки фотографы и кинооператоры, прибывавшие нередко в заповедник снимать журавлей для различных печатных изданий и телепередач. Изображения Антона можно и теперь во множестве увидеть на открытках и фотографиях в журналах; он непременно попадает и в кинофильмы, посвящённые заповеднику.

7. Экзотика: Вааль, Вилге и Ракшас

   Японские журавли вообще признаются большинством людей самыми красивыми в мире. Однако у молчаливого, флегматичного, но неимоверно работоспособного Панченко, никогда не выражавшего вслух свои привязанности, было на этот счёт собственное мнение: он считал таковыми, как Мише случайно довелось узнать, африканских красавок , тех самых райских журавлей – дымчатого, «котёночьего» цвета птиц, тоже редких представителей семейства журавлиных. По мере взросления у них отрастает прославивший их на весь свет элегантный шлейф из тёмных маховых перьев второго порядка, из-за чего этот вид журавля зовётся ещё четырёхкрылом . Шлейф бывает настолько длинным, что волочится по земле наподобие хвоста, придавая птицам царственный вид. Пара этих экзотических журавлей, наряду с «индийцем» (журавлём-антигоной ), тоже содержалась на тот момент в журавлином питомнике Окского заповедника.
   Красавки эти, жившие в птенцовом отделении, именуемом также выростным блоком , были и в самом деле совсем ещё детьми: знаменитые «хвосты» у них пока что не начали отрастать.
   Звали детей Вааль и Вилге. Это были доверчивые, с нежным серо-голубоватым оперением круглоголовые создания размером с домашнего гуся, но гораздо более смирные и беззащитные. Они не отходили от Миши ни на шаг и, повинуясь инстинкту следования, свойственному журавлятам, всё время находились возле его ног и издавали при этом характерное птенцовое мурлыканье – точь-в-точь, как домашние кошечки. Разве что не тёрлись об ноги.
   Любимым занятием их было склёвывать с Миши комаров, которые к началу мая уже начали атаковать людей и прочих теплокровных существ со стороны леса, вылетая монгольскими ордами. Он специально приседал для того, чтобы журавлятам было доступно всё его тело, а не только ноги. Комаров эти «ребятки» снимали с одежды и оголённых человеческих конечностей чрезвычайно деликатно, стараясь, чтобы Миша даже не почувствовал прикосновений их клювов.
   Ещё одно название этого вида - журавль Стенли , поэтому Владимир Григорьевич любовно именовал тихих, ласковых красавок «стенлятами».
   Наблюдая погожими вечерами за «стенлятами» с бугра, Миша не раз замечал такую вещь: думая, что никто их не видит, они пытались с разбега взлететь и при этом натыкались на натянутую сверху сетку, падая вниз.
   Как-то Миша внимательно осмотрел крылья птенцов и увидел, что передняя их поверхность оголена от перьев из-за трения о сетку. И вообще с неё попросту была содрана кожа. Значит, частенько они занимались этими полётами, если даже мягкая сетка смогла нанести такие раны!
   Он решился обратить на это внимание шефа. Без лишних слов, придя в вольеру, Панченко вспрыснул раны журавлят заживляющей жидкостью из баллончика, а затем, взяв Мишу в помощники, сходил в ближайший лесок и срубил несколько молодых сосенок, которые они вдвоём приволокли в питомник. Там Владимир Григорьевич установил их у дальней стены вольеры, прикрутив проводом к сетке таким образом, чтобы птенцам эти деревья казались препятствием к взлёту. Всё это заняло каких-нибудь двадцать минут и стало для Миши уроком быстрого и делового подхода к решению журавлиных проблем.
   Через сетчатую стенку от «стенлят» обитал единственный в питомнике индийский журавль по имени Ракшас. Он тоже был ещё безобидным птенцом, но росту набрал уже метр восемьдесят! Светло-серая, с облаком белого воротничка шея его крутым вопросительным знаком закруглялась в голову, что придавало ему вечно удивлённый вид. Это была «чрезвычайно общительная птица», как охарактеризовал её Володя Зудов при знакомстве Миши с Ракшасом. Он неизменно следовал за людьми, словно усиленно стараясь завести с ними беседу.
   При наливании этому навязчивому и непоседливому птенцу воды для купания он, не дожидаясь окончания процедуры, пытался забраться в своё корыто, беспардонно зацепляя и выталкивая из рук наполненное ведро. Приходилось аккуратно, но решительно отпихивать его ногой, чтобы самому не оказаться облитым.
   Любимым занятием Ракшаса было поедание живых мышей. Миша подносил ему белую мышь, взяв её за хвост и подняв в руке на уровень журавлиного клюва. Ракшас с ювелирной точностью перехватывал мышиное тельце, резко встряхивал, умерщвляя, а затем, словно жонглёр, подкидывал вверх и ловил добычу горлом, широко разевая обе половинки клюва. После этого можно было наблюдать, как утолщение в пищеводе, где находилась бедная мышка, медленно перемещается по длинной шее вниз, в желудок. Не брезговал Ракшас и ящерицами, и кузнечиками.

8. Стерхи: Саня, Флинт, Назар и другие

   Через узкий коридорчик от ракшасовой вольеры - точнее, через тропинку в кустах начинался «длинный» блок.
Здесь жили:
- две стройные самки даурского журавля Нью и Йорк;
- семейная пара канадцев Вашин и Гтон, у которой уже при Мише во второй половине мая один за другим родились «канадчата» Эри, Айдахо, Мэн и Монтана;
- канадцы же Макс, Табида и Таласкер (эта последняя, будучи самкой, служила наседкой для стершиных яиц);
- серые журавли Вася и Кроша;
- и, наконец, четверо стерхов.
   Стерхи - главное достояние и гордость питомника. В «двенадцатиграннике» (с некоторых пор он стал ещё называться «показательным» блоком, поскольку предназначался для показа гостям всех имеющихся в наличии видов журавлей) квартировали такие стершиные представители, как пятилетние Флинт, Саня, Свет, Джой и Либби - это помимо прочих журавлей: японских Антона с Ханкой, черношейных старого Цыгана и юных Арапа с Мавром, и некоторых других.
   А здесь, в длинном блоке, не имеющем водопровода, проживали стерхи помоложе, а значит, попокладистее – Колыма, Лоренц и Пра, а также четырёхлетняя Юлька.
   Как-то раз в одном из репортажей телепередачи «В мире животных», рассказывавшем о заповеднике, упоминалось о «рыженьком стершонке Юльке», родившемся в питомнике. Теперь, когда Миша повстречался с заочно знакомой ему Юлькой вживую, она уже сменила рыжий птенцовый наряд, свойственный стершиному молодняку, на «нормальный» белый. Рост её был уже где-то метр двадцать.
   Вообще-то по паспорту она именовалась Юлием – так нарекли птенца при рождении. А когда через год прояснился пол – естественно, в устной речи имя само собой переделалось в Юльку.
   С именами этими случаются иногда подобные недоразумения. Вот с Флинтом, к примеру, незадача вышла: назвали птенчика в честь профессора В.Е.Флинта – а он (птенчик то есть) взял да и оказался «Флинтихой», девчонкой. Так же, как и Марк.
   А с Ирэной и Наташей наоборот получилось, самцы вышли! И как теперь имена переделаешь на мужской род?
   Юлька была великой купальщицей! Она ежедневно до одурения плескалась в обоих своих пластмассовых корытцах, громко и восхищённо размахивая крыльями. И если у иных журавлей вода, бывало, по двое суток оставалась чистой оттого, что они даже не ступали в неё ногами, довольствуясь питьём, то у Юльки вода постоянно была взбаламучена до предела. Мише приходилось дважды, а то и трижды в день выплёскивать её на траву, тщательно мыть корыто и наливать свежую воду. Путаясь возле него, Юлька всегда с ещё б?льшим нетерпением, чем Ракшас, ожидала конца этой операции, предвкушая новое купание.
   Лоренц тоже, как младший из этой четвёрки (не считая самки Пры), отличался довольно спокойным нравом и давал похозяйничать у себя в доме. Такими же миролюбивыми были и другие обитатели «длинного». Они спокойно позволяли себя фотографировать с близкого расстояния. Миша успел за время своей работы сделать множество фотографий журавлей в различных позах: в минуты «разминки», когда они носились по кругу в вольерах или активно размахивали крыльями, в моменты крика, когда журавль грациозно стоит по центру своей территории, расправив крылья, и во многие другие мгновения журавлиной жизни.
   А вот жители отсека «на бугре» Сергей, Марк, Наташа и Назар были уже достаточно взрослыми стерхами и потому отчаянными драчунами. Они, как и их стершиные собратья, обитавшие в «показушнике», являлись представителями первого поколения стерхов, выращенного из яиц уже здесь, в питомнике. Яйца эти прилетели-приехали из Аллаиховского района Якутии весной 1980 года.
   Ведь в тундре расстояния между гнёздами стерхов – не менее нескольких километров! Тут же все живут рядом, в «общаге». Это значит, что среди таких агрессивных от природы существ, как стерхи, неизбежно возникнут драки, если не соорудить между их жилищами перегородки. Желательно без отверстий: половозрелые самцы, видя соседей, могут впасть в возбуждение и начать потасовку друг другом даже через стенку. Поэтому у каждого из них летняя «комната» на улице была отгорожена не только сеткой, но и кусками фанеры - для большей «герметичности» постройки.
   «Парни с бугра» Сергей и Наташа особенно бурно проявляли недовольство любым входящим в их квартиры. Назар, наречённый так в честь оператора Эдуарда Назарова, был чуть более терпимым, как и Марк (его девушки по причине «смены пола» величали Морковкой).
   Что до старейшин питомника Учура и Сови, то, будучи здешними аборигенами, они не без основания считали его своей вотчиной. Жестоко и безотлагательно наказывали они тех, кто посягал входить к ним в вольеры.

9. « Иду на "вы" »

   У стерха существует набор характерных жестов и поз, означающих угрозу – в том случае, если он предполагает посягательство на его территорию. Конечно, порядок таких поз условен и последовательность их может меняться. А если человек вошёл в вольеру сразу, то птица вынуждена атаковать его стремительно, без предупреждения. Но если расстояние до человека относительно велико, она старается сначала посредством определённых действий показать своё недовольство, готовность постоять за себя.
   Когда стерх обнаруживает приближающегося потенциального врага, он пригибает голову к земле и начинает медленно переступать длинными ногами-ходулями, почти касаясь при этом клювом земли. Это - первая стадия угрозы.
   За ней следует вторая: стерх ложится на землю, подгибая под себя ноги и взъерошивая перья на спине и на затылке. Иногда он при этом вытягивает шею и кладёт её на землю. Лёжа, искоса наблюдает строгим колючим глазом за пришельцем.
   Затем, если тот всё же не покидает законной журавлиной территории, стерх принимает классическую позу угрозы : становится на одну ногу, поджимая другую под себя, опускает вниз и оттопыривает крыло - и, наконец, изящным взмахом круто изогнув шею, прячет под него голову, продолжая одним глазом наблюдать оттуда, из-под крыла, за «врагом».
   Простояв так некоторое время и продемонстрировав третью стадию угрозы, он начинает – перед тем, как перейти к четвёртой – возбуждать себя к бою: стремительно бегать на определённой дистанции от посетителя, неистово подпрыгивать и топтаться на месте; одновременно с этим он хватает клювом с земли палочки, солому и растущую траву вместе с землёй, подбрасывает весь этот хлам кверху и издаёт глухое шумное пыхтение. При этом, кажется, глаза его наливаются кровью; он и впрямь выглядит устрашающе.
   Последняя, четвёртая стадия угрозы – это крик. Обнажив чёрные концы опущенных крыльев и по-лебединому выгнув шею, он заливисто кричит размеренными сериями, а его запрокинутая голова так и качается ходуном вверх-вниз, будто маятник. В этот момент стерх неописуемо прекрасен! Именно таким, в минуту крика, его изображают чаще всего.
   Честно предупредив всеми возможными способами непрошенного гостя, стерх бросается наконец в атаку. Удары его клюва довольно чувствительны для людей, особенно, когда он долбит им, как долотом, подскакивая на высоту человеческого роста и размахивая крыльями, словно боевой петух.
   Но ещё страшнее когти. После нескольких рваных ран на руках, лице и шее от стершиных когтей, которые Миша по неопытности умудрился получить в первые дни работы, убирая за старшим поколением стерхов и меняя им воду, ему выдали кожаные перчатки и специальное «забрало» из оргстекла, надеваемое на лицо – для безопасного входа к «старикам».
   Однако он не очень-то любил пользоваться этими приспособлениями. Как-то раз до своего отъезда Галя Чичимова всё же успела показать Мише, как она без всяких доспехов управляется с разбушевавшейся птицей: быстро и осторожно хватает стерха одной рукой за ноги, а другой за шею и аккуратно заталкивает на время уборки в зимнее отделение вольеры, заперев за буяном дверь. После этого можно спокойно наводить порядок в журавлином жилище, пока он скандалит взаперти. Мише этот способ пришёлся больше по душе: не терялся непосредственный контакт с птицами, от которых не хотелось отгораживаться какой-то пластмассой, – пусть они и не отличались гостеприимством, когда храбро отстаивали свою жилплощадь.
   Хочешь - не хочешь, а приходилось входить для уборки в жилища к таким драчунам, как Сергей и Сови.
   Ершистого, несмотря на травму клюва, Сови, прибывший в заповедник из-под Салехарда, правильнее было бы называть Сауэй, ибо его «крёстным отцом» явился второй (наравне с Арчибальдом) создатель Международного журавлиного фонда – студент-орнитолог Рональд Сауэй (впрочем, можно и просто – Рон Сови). Его-то папочка-коневод и отдал под журавлиную ферму часть своей земли в Висконсине, с которой всё и началось.
   Сергей тоже был далеко не смирного нрава. Затолкнутый в зимнюю комнату и запертый там на задвижку, этот журавль во время уборки его апартаментов всё не мог угомониться, бесновался и сердито сопел по-ежиному, добавляя к этому сопению ещё и глухой трубный звук, как будто кто-то изо всех сел дул в пустую водопроводную трубу. При этом он норовил просунуть длинную шею в щель между поверхностью земли и дверцей, желая и оттуда достать своего «обидчика».
   Несмотря на их врождённую агрессивность, Миша за время общения со стерхами, да и другими журавлями, глубоко зауважал их за благородство, ум и красоту.

10. Мишу Строкова продают в рабство

   Однажды, когда Миша, как обычно, пришёл спозаранку на работу, то есть в брудер, с которого он начинал трудовой день, Владимир Григорьевич зашёл к нему и сказал:
   – Эту неделю ты на питомнике не работаешь.
   – Почему? - удивился Миша.
   – Потому что я тебя в рабство продал!
   – М-м... это как?
   – Будешь трудиться в совхозе! На картошке. Там своих людей не хватает, вот мы им и подкидываем сотрудников. Ничего, не ты первый! Да не боись, работа полегче нашей будет, сам увидишь, - ответил Панченко, улыбаясь.
   Начиная со следующего дня Миша по утрам вместо встречи с длинноногими красавцами карабкался в кузов приезжавшего из соседнего села грузовика, который вёз отобранных из разных отделов заповедника специалистов-зоологов и прочих учёных на поля. Вместе с Мишей в густых клубах пыли тряслись в кузове его сосед Олег Луцик, Вова Колотов и ещё какие-то незнакомые научные сотрудники и сотрудницы из различных зоологических и ботанических отделов.
   Спрыгнув по прибытии на землю, научные сотрудники взбирались на комбайн и рассаживались вдоль движущейся вверх по диагонали грязной ленты транспортёра, который подавал наверх прошлогоднюю картошку - а точнее, тёмное месиво, изрядно отдающее гнилью, которое лишь из большого великодушия можно было назвать таковой. Обязанностью биологов было отбирать и выбрасывать гниль, оставляя мало-мальски уцелевшие картофелины падать в кузов подставленной с другой стороны пятитонки.
   Правда, Мишу, как самого младшего из работников, коллеги быстренько на другой же день «страды», как и на все оставшиеся, откомандировали для иного фронта: печь для них картошку, дабы было чем питаться в обеденный перерыв. И пока они восседали на сельскохозяйственном агрегате, силуэт которого чётко вычерчивался на фоне весеннего неба, он по указанию старших наполнял взятое с собой ведро отборными картофелинами (а таких едва-едва набиралось как раз на ведро) и шёл с ним к полянке возле сельского кладбища. Там он покрывал картошку плотным слоем соломы, а сверху замазывал ведро влажным песком. Разводил костёр, погружал в него это сырое блюдо и, в ожидании процесса испекания, блаженно возлежал на холмике вблизи кладбища, раскинув руки и подставив лицо майскому солнышку. Прав был шеф: такое «рабство» действительно оказалось куда легче, нежели уход за журавлями.
   Но и лёжа возле могильных крестов, Миша непрестанно думал: как там поживает Урми? Как Юлька? А Ракшас? Накормил ли их Зудов?
   Глядя в небо, Миша рвался к своим крылатым друзьям. Его тянуло в питомник, он знал, что нужен там, в журавлином обиталище. Ему казалось, что журавли каждое утро удивляются, не видя его с кушаньем в руках.
   Ей-богу, здесь прекрасно справились бы и без него! Председатель совхоза не слишком много потерял бы в рабочей силе: благодаря его «заботам» о сельхозтехнике она непрестанно ломалась, капризничала и всё равно большую часть рабочего времени простаивала в бездействии, пока колхозные мастера пытались чинить транспортёр. В эти часы научные работники тоже ложились на травку под оградой и загорали. Польза от помощи заповедника совхозу была весьма сомнительной.
   Так продолжалось дней десять, а затем жизнь птицевода вернулась в прежнюю колею: таскание воды вёдрами и опилок деревянными лопатами, кормление и наблюдение за жизнью длинношеих красавцев.

11. Концерт по заявке

   А концерт он всё-таки дал. Тот самый фортепианный концерт, что заказывал ему Святослав Георгиевич. Миша не очень-то хотел выделяться и даже комплексовал по поводу предстоящего выступления, но в то же время помнил о просьбе и регулярно приходил заниматься на рояле.
   В один из майских дней в директорском жилище собрались по какому-то поводу сотрудники в количестве нескольких человек и, услышав со двора очередную мишину репетицию, решили: а пусть-ка он прямо сейчас и поиграет нам!
   Это было к лучшему: Миша был уже вполне готов выступить, но не хотел первым проявлять инициативы. И хорошо, что решилось всё спонтанно.
   Рояль по-прежнему находился покамест в старом директорском доме. Все перешли туда, перенеся стулья и табуретки. Оксана Михайловна собрала ещё народ, человек пятнадцать, послав за ними дочь, и вскоре «филармонический зал» был полон. В нём сидели в основном женщины – и неизвестные Мише, и знакомые, с которыми он ездил на колхозные работы.
   Второй раз он играл в этом помещении перед слушателями. На этот раз пианист восседал за клавишами не в болотных сапогах, а в спортивных туфлях-кроссовках (за неимением концертных ботинок), которые дополнял спортивный же коричневый костюм. У Миши абсолютно не было желания показать себя, он лишь хотел увлечь других той музыкой, которой «болел» сам. Тем более, что народ здесь обитал, как он убедился, весьма отзывчивый и любознательный в музыкальном плане. Поэтому исполнение каждой новой пьесы предварялось несколькими вступительными фразами.
   Началось, как водится, с серьёзной музыки - Бах и Бетховен. Предварительно Миша попытался популярно рассказать о заслуге Иоганна Себастьяна в темперации клавирного строя, то есть в его выравнивании по полутонам, объяснил значение названия «Хорошо темперированный клавир», после чего уже сыграл пару прелюдий и фуг из этого сборника. Перед игрой бетховенских сонат он кратко дал понятие классической сонатной формы. Играть три подряд сонаты - 9-ю, 10-ю и 11-ю, которые он на то время знал - было бы много, поэтому он ограничился первыми частями из них и фрагментами остальных.
   Затем перешёл к романтической музыке – более, может быть, близкой слушателям: Шуберту и своему любимому Шопену, исполнив пару его вальсов и мазурок. Потом пошла музыка своей страны: несколько прелюдий раннего Скрябина и, конечно, Рахманинова, тонко чувствовавшего родную русскую природу и великолепно умевшего изображать её в музыке. Кстати, прелюдия его, которую сыграл Миша, получила среди музыкантов неофициальный подзаголовок «с журавлями».
   И, продолжая русскую тему, он сыграл знаменитую «Токкату» Сергея Прокофьева - «хулиганскую» урбанистическую пьесу начала 20-го века и вместе с тем радостно-приподнятую, поднимающую тонус и дающую сильный энергетический заряд.
   Под конец, как водится, исполнил лёгкую музыку – классический джаз Каунта Бейси и собственное переложение современной джазовой пьесы эстонского композитора Кирка «Серенада кукушки» – как более близкую здешним жителям по тематике.
   Быть может, он мог бы и не выступать, и быть может, Святослав Георгиевич уже и позабыл за хлопотами свою просьбу о концерте. Но эта «реабилитация» была для Миши весьма кстати: он очень желал хоть каким-то образом загладить свой ляпсус при знакомстве, о котором всё ещё вспоминал с ужасом.

12. «Ящик» связывает с миром

   В самой середине мая, 15-го числа, Оксана Михайловна пригласила Мишу в свой дом – послушать выступление по телевидению Михаила Горбачёва. Он должен был рассказать про Чернобыльскую аварию.
   Миша и прежде, пока жил здесь, слышал разговоры о каком-то Чернобыле, об атомной аварии под Киевом, происшедшей тремя неделями раньше - но не представлял себе, насколько это серьёзно. Газеты побаивались писать о случившемся, чтобы не наговорить лишнего, а пересуды людей, владевших крупицами информации, мало что добавляли в смутную картину происшедшего.
   За время пребывания в заповеднике Миша не раз заглядывал по разным поводам в директорское жилище, которое прежде считал недосягаемым. После рояля его уже не столь удивил цветной телевизор в доме, хотя до приезда сюда он и чёрно-белый-то «ящик» не рассчитывал здесь увидеть - такой глушью представлялось ему это место.
   Знакомой для него была уже и обстановка директорского кабинета: застеклённый шкаф с дарами и сувенирами из других заповедников, возле них - книги, целая библиотека. Здесь стояли на полках доклады, отчёты и сообщения различных зоологических конференций и Всесоюзного орнитологического общества, некоторые из них были на английском языке. Рядом - научные труды самого Святослава Георгиевича о водоплавающих птицах, о лисах и волках, работы Оксаны Михайловны по клещам-ринониссидам, ведущим специалистом в области которых она теперь являлась в стране.
   На другой полке – научно-популярные книги, в том и числе «Операция Стерх», которую Святослав Георгиевич давал почитать всем желающим; среди них Миша в одно из посещений заметил на полке и пару дедовских книг : «Леса и их обитатели» и «Пернатые друзья лесов» , а по соседству красовался большой фотоальбом «Заповедная Мещёра» и сборники «Летописи природы» , ведущейся в заповеднике уже более тридцати лет.
   Как-то Миша приходил сюда, чтобы посмотреть по телевизору Владимира Флинта, рассказывавшего о вольерном разведении журавлей и дроф.
   А теперь директорская супруга лично пригласила Мишу к ним:
   – Будет чрезвычайный выпуск новостей. Это стоит посмотреть!
   Миша не очень-то понял, почему это так важно. Но пришёл. И увидел в сборе, помимо двух дочерей супругов Приклонских, ещё пару человек из состава научных сотрудников. «Неужели всё так серьёзно?» – подумал он.
   И вот на экране возник генсек, лишь недавно справивший первую годовщину своего восхождения «на престол» – в строгом чёрном костюме с синим галстуком в косую полоску (хозяйка дома почему-то обратила особое внимание на его одеяние).
   Главный начал, непроницаемым взглядом смотря сквозь очки в камеру и весомо роняя слова:
   «Добрый вечер, товарищи!
   Все вы знаете, что недавно нас постигла беда - авария на Чернобыльской атомной электростанции».
   Говорил он с большими паузами, замолкая на время в своей манере после каждого предложения и глядя перед собой.
   Выступавший вскользь затронул причины аварии, затем рассказал о мерах по устранению её последствий и помощи потерпевшим, после чего плавно перешёл к политике:
   «Но нельзя оставить без внимания и политической оценки то, как встретили событие в Чернобыле правительства, политические деятели, средства массовой информации некоторых стран НАТО, особенно США».
   И пошёл «костить» американцев, которые – в отличие от мира «у целом» (как любил он произносить) – «развернули разнузданную антисоветскую компанию!»
   «Мы столкнулись с настоящим нагромождением лжи - самой бессовестной и злопыхательской».
   С замиранием сердца слушал Миша эти выпады в сторону США. Значит, теперь будет вставлена палка в колесо программе «Стерх»? Значит, Арчибальд больше не сможет приезжать в Россию?
   Нет, успокаивал он себя, это ведь совсем разные вещи! Работа по журавлям идёт полным ходом, и не может ругань в адрес «дяди Сэма» её заморозить!
   Но червячок опасений продолжал точить. А Главный попутно намекнул на то, что о подобной аварии, случившейся в Америке несколько лет назад, никто толком ничего не узнал. А мы вот сразу всем сообщили!..
   Наконец генсек начал постепенно закруглять антиамериканскую линию, занявшую чуть ли не половину его выступления.
   «Авария на Чернобыльской станции, реакция на нее стали своего рода проверкой политической морали. Еще раз обнажились два разных подхода, две разные линии поведения».
   Миша всё ждал: когда наконец заговорит Михаил Сергеевич об экологии, о влиянии Чернобыльского события на природную среду? Ведь это важнее всего! Отношения между странами во временных масштабах Земли сиюминутны, они зависят от множества значительных и незначительных факторов, личных в том числе, и постоянно меняются туда-сюда, а вот природа... Природа как раз остаётся такой, какая есть, она надеется на помощь людей.
   Но так и не дождался ни единого слова об экологических проблемах, поставленных аварией. Генсек с головой ушёл в политику. Как видно, сегодняшние политические аспекты волновали наше правительство куда больше!
   « Ядерный век властно требует нового подхода к международным отношениям, объединения усилий государств различных социальных систем во имя прекращения гибельной гонки вооружений и радикального улучшения мирового политического климата. Тогда расчистятся широкие горизонты плодотворного сотрудничества всех стран и народов. В выигрыше от этого будут все люди Земли!»
   Так патетически закончил он свою речь.
   Собравшиеся ещё немного посидели, осмысливая и обсуждая услышанное. На Мишу оно тоже произвело впечатление, хотя до конца он ещё так и не понял важности проблемы. Зато ясно осознал одно: оказывается, он приехал в заповедник бороться за экологию как раз в тот день, когда случилась авария! Не знак ли это для него свыше? Ему очень захотелось принести пользы природе не менее, нежели Чернобыль принёс ей вреда.
   Ещё более рьяно принялся он после этого работать на питомнике, жалея, что так поздно начал в жизни заниматься естественнонаучной деятельностью. Теперь-то уже вряд получится у него уравнять ею последствия аварии!..
   А уж посмотреть фильм, посвящённый 50-летию Окского заповедника, Миша напросился сам. Были и прежде в передачах «В мире животных» отдельные эпизоды, рассказывавшие об ОГЗ. Но этот выпуск по случаю юбилея был целиком посвящён заповеднику.
   Пятьдесят лет – срок немалый. Интересно было узнать, что достигнуто за эти годы.
   Людей у экрана собралось вновь не менее десятка. На «галёрке» тихонько пристроился и Миша.
   Вёл передачу, как водится, Василий Песков. Было его интервью со Святославом Георгиевичем в сосновом лесу, был рассказ о кабановом и журавлином питомниках. Голосом молодого ведущего за кадром удалось даже пройтись - хотя и вкратце, насколько позволила цензура – по тому факту, что научный состав заповедника нередко используется как бесплатная рабсила:
   «…Приходится сотрудникам самим достраивать, перестраивать, а то и полностью строить хотя бы самое необходимое… Вот, например, научные сотрудники заповедника достраивают склад. И хорошо получается! Воистину: толковый человек - везде толковый!»
   Вообще-то отношение толковых работников научного фронта ко всяким съёмкам в заповеднике сложилось довольно ироничное.
   – Вася там наплёл чёрт знает что, - смеясь, говорили они друг другу после просмотра.
   Особенно развеселили их кадры с несущимся во весь опор зайцем, которые создатель фильма то и дело вставлял в ткань передачи - как заставку, что ли, или чтобы разделить его части.
   Миша понял, почему здесь так не жалуют киношников, не «расстилаются» перед ними, когда те неожиданно заявляются в Брыкин Бор, а просто дают мимоходом нужные интервью (тем же Пескову и Дроздову), - и продолжают делать своё дело. Редко какие передачи и статьи могут дать истинную и без прикрас картину здешней жизни. Иногда попадаются просто непрофессиональные, далёкие от истины суждения в публикациях. Мише доводилось читать и такое: «К сожалению, журавли живут в неволе недолго и никогда не размножаются вне дикой природы».
О том же Николае Дроздове иные сотрудники отзывались снисходительно:
– Эти его передачи предназначены для бабушек, которые сидят перед телевизором с котёнком на коленях или с вязаньем! А профессионалы находят в них слишком много ляпсусов. Хорошо, конечно, что он вызывает любовь к живой природе. Но одно дело - научпоп, и совсем другое - наука!
Теперь Миша начал сознавать, что кино и жизнь – разные вещи.
Романтический подъём, с которым он ехал сюда, начитавшись научно-популярных книг и насмотревшись телепередач, понемножку убывал. На смену ему приходило нечто более глубокое и значительное: желание тихо и без помпы делать своё дело; осознание того, что только каждодневной, терпеливой и даже во многом рутинной работой, не заметной извне, можно было достичь того, чего достигли здесь: и на всех четырёх питомниках – зубров, кабанов, журавлей и хищных птиц, – и в процессе составления «Летописи природы» , ведущейся с самого основания заповедника, одной из лучших подобных Летописей в стране, и в регулярных отчётах Группы биологической съёмки, и в составлении картотек встреч со зверями и птицами, и в ведении журналов учёта, и в тысячах постоянных наблюдений, требующий отменного терпения и отменной работоспособности.

13. Любимая птица

   Всё хорошее кончается когда-то. Пришлось и Мише оставить заповедник: он и так «перебрал» с разрешённым ему отпуском.
   Ох, как жаль было ему покидать своих любимцев! Но он знал, что обязательно заедет сюда когда-нибудь ещё – просто так: повидаться с ними и помочь им.    Недели, проведённые здесь, оказали огромное влияние на его жизнь. Теперь он навсегда чувствовал себя связанным с журавлями.
   Послезавтра поутру тот же автобус с пышноволосым шофёром должен был увезти его от этих необыкновенных, сказочных птиц. И неизвестно, надолго ли...
   А сейчас, перед отъездом, ему надо было сделать ещё одно маленькое дельце.
   Вечером он пробрался в пустую канцелярию конторы и настучал на пишмашинке текст, который придумал заранее:

«Заявление.
Ежели мне что и причитается за мою невеликую деятельность
в сей благословенной журавлиной обители, то желалось
бы мне, чтобы материальное вознаграждение,
долженствующее быть мне выплаченным,
пущено было на дело дальнейшего её развития.
При сём остаюсь покорным журавлиным слугой».

   Тут пришли в канцелярию две малознакомые женщины с ведром и шваброй – как видно, намереваясь прибираться. Увидев Мишу, они принялись довольно громко обсуждать его, не смущаясь тем, что он их слышит:
   – Гляди, Валь, как поздоровел-то парень наш. Говорила я тебе - сосновый дух ему поможет.
   – Да уж, сосновый дух всем полезный. Ему давно надо было сюда приехать для поправки. И окреп как, вёдра таскаючи, а то был ведь бледный совсем заморыш, когда приехал к нам.
   – Нам тебя жалко стало, тощего такого, как увидели впервой-то, - сказала первая, обращаясь прямо к Мише. – А теперь вон - и лицо расцвело, и вид здоровее стал. Что значит – на воздухе поработать!
   Миша был немало удивлён: здесь, оказывается, за ним давно наблюдали! А ему-то казалось в первые дни, что здесь хоть на ушах стой – на тебя никто не обратит внимания!
   И тут ему представился такой глупостью этот выпендрёж с печатанием заявления, что он незаметно вытащил из каретки машинки и порвал свой «документ». Хватит выделываться, надо быть самим собой!
   А наутро просто сказал Владимиру Григорьевичу, что денег ему никаких не надо. Тот спокойно согласился: привык, как видно, к энтузиастам журавлиного дела, для которых работа в питомнике была своего рода послушничеством или, лучше сказать, волонтерством. И ничего героического в таком поступке не было, это Миша понял чуть позднее.
   Да ведь и сам питомник строился силами его сотрудников, а отнюдь не людей со стороны! Работали они по выходным и без всякого вознаграждения. Кто теперь помнит это?
   Напряжённо, хоть и не заметно со стороны, трудятся работники заповедника Юрий Киселёв, Владимир Головань, Марина Дидорчук, Юрий Котюков, семейные пары Владимир и Ираида Панченко, Виктор и Елена Иванчевы, Татьяна Кашенцева и Алексей Постельных, Владимир Радецкий и Алла Полякова, и ещё многие десятки людей, связавших свою судьбу с родной природой.
   С тех пор журавли прочно вошли в жизнь Миши, как вошли они в жизнь всего народа. Недаром посвящено им столько народных песен и сказок: «Лиса и журавль», «Журавль и цапля»...    «Журавль в небе» из поговорки стал символом недосягаемой мечты.
   А сколько песен сложил о них русский народ!

            Повадился журавель, журавель
            На зелену конопель, конопель...

   Существует, кроме того, немало авторских стихов и рассказов о журавлях. Тысячи раз воспет поэтами журавлиный клин. Есть и масса авторских песен – как детских:

            Вот идёт журавель
            С журавлятами…

            Летит на юг журавушка
            Со стаей журавлей,

так и взрослых с образами этих птиц.

            Журавль по небу летит
            Корабль по морю плывёт…

            Журавли летят, курлычат ,
            Шлют последнее «прощай»...

   Или знаменитое гамзатовское:

            ...Не в землю нашу полегли когда-то,
            А превратились в белых журавлей.

   А вот слова другой известной песни из фильма «Доживём до понедельника», часто исполняемой школьниками, которая так и называется = «Журавлиная песня»:

            Видимо, надеждой и упрёком
            Служат человеку журавли.

   Можно приводить массу разнообразных цитат, но и без них всё ясно. Журавли значат для людей больше, чем просто «представители отряда журавлеобразных из класса птиц»: это знак, это яркий духовный образ, это совесть и эталон.
   Практически все животные и птицы в чём-то, а то и во многом, совершеннее человека. И журавли – в особенности! С ними не может сравниться ни один вид пернатых.
   Взять хотя бы формы тела. Венера Таврическая – это, конечно, шедевр, но рядом с журавлём даже она проигрывает в изяществе, в стройности контуров. Да разве есть вообще на свете ещё что-нибудь, сравнимое с характерными журавлиными очертаниями?
   А органы зрения? - мало кто может потягаться с журавлями в его остроте.
   А плавность движений, их точность? – да человек никогда не сможет так ловко (если он, конечно, не профессиональный жонглёр) управляться с предметами, так манипулировать ими – точно, выверено, ничего лишнего в движениях!
   А постоянство, верность журавлиных пар, их благородное поведение в браке?
   А знаменитые журавлиные танцы? Жаль, что Миша так и не увидел их воочию, но многие из видевших говорят, что это одно из чудеснейших явлений в природе!
   Отныне и навсегда журавли для Миши стали лучшими из птиц - самыми верными, самыми умными, самыми замечательными и прекрасными.

            ( Ленинград - Смолячково, март-апрель 1988 г.)