Частный случай

Михаил Титов
Частный случай

1
Бодхисатва. Слово привязалось с самого утра и до сих пор не давало покоя, лениво изливаясь с кончика пера (точнее бы все-таки – шарика, ох уж эти штампы!) на линованное поле блокнота. Бодхисатва. Что бы это значило? Из буддизма что-то. Говорят, что главное в буддизме быть абсолютно спокойным. При любых обстоятельствах. И все воспринимать как данность. Карлсон – шведский буддист. Мне надо бы тоже успокоиться. «Спокойствие, только спокойствие». Илья Муромец – первые тридцать лет, да еще и три года – тоже был буддистом. Пока не встал на ноги. Харе Кришна. Нет, это не отсюда. Бодхисатва. Бодх… На четвертой попытке ручка резко ушла влево, перечеркнув синим практически все написанное, и остановилась только на самом краю листа.
- Ну? – не глядя в сторону Марины, зло шепнул я. – Чего надо?
- Тебе говорят, не слышишь, что ли? – прошипела Марина, намереваясь еще раз заeхать локтем в бок.
Я покосился вправо. Директор, действительно, смотрел на меня. Совиные брови свел над переносицей, щеки надул по-хомячьи, челка, обычно стоявшая дыбом, выглядела на сей раз настоящим ирокезом. Так и хотелось привстать и взглянуть: доходит ли этот гребень до затылка?    
- Вы меня спрашиваете? – как можно безучастней поинтересовался.   
-Тебя, тебя! – раздраженный директорский голос не сулил ничего хорошего. – Ты здесь самый говорливый. Говори, что думаешь.
- Все говорить? – ангельски кротко переспросил я. – Или так, как надо? 
Директор ухмыльнулся.
- Как надо, я и без тебя знаю. Говори, что думаешь.
- Ерунда это все, Пал Саныч, - развел я руками. – Ерунда. Вся ваша реорганизация. Что вы там затеваете: больше производства показывать? Кому это надо, извините, кроме вас? Кто это смотреть будет?
Народ зашептался, по кольцу круглого стола пронеслась волна, перекинулась на сидящих вдоль стены и, ударившись о дверь, затихла. В полной тишине Марина с чувством еще раз заехала мне в бок. Я задержал дыхание от боли – удар был очень впечатляющий – и продолжил:
- Тут или телевидение, или ваше производство. Третьего пути нет. Так что, еще раз извините, вам проще телевидение закрыть, чем убивать его по частям. Жалко смотреть, как оно будет загибаться. Все-таки пять лет ему отдал.
- Никто никого убивать не собирается, - нахмурился Пал Саныч. – Речь идет о том, как нам сохранить телевидение. Я, по-моему, ясно сказал, что «Нефтегаз» держать нам его сейчас не позволит. Но в мои планы не входит вас закрыть. Если б надо было, давно закрыли. Поэтому надо искать какой-то вариант, как остаться в живых. Вам, - добавил он.
- Ну, это тоже не вариант - ваши предложения.
 - Почему? – не отставал Пал Саныч.
«По кочану!» - само просилось на язык, но я сдержался.
- Я понимаю так. Не сегодня-завтра предприятие заставят отказаться от медиа-активов, они ему не по карману. Да и «Нефтегаз» настаивает, как это вы называете, на реструктуризации. А это что? А это, Пал Саныч, означает одно: сбросить весь непрофиль и сосредоточиться только на производстве. Так что, перестраивайся не перестраивайся, толку от этого, как от козла молока. Все равно, завтра или поздно закроют.
- Не гони волну! – Марина явно не знала лучшего применения своему локтю, как вогнать его мне под ребро. – Обойдемся без твоих предсказаний.
- Я не думаю, что все так печально, - Пал Саныч смотрел на меня с явным интересом, хоть и был несколько раздражен. – Если мы… вы, - поправился он, - начнете сейчас больше показывать производства, мы сможем заявить вас как отдел по связям с общественностью.
- Пятьдесят человек – отдел по связям? – удивился я.
- Предложения-то какие-нибудь есть? – разозлился в конец генеральный.
- Я, собственно, все сказал, - мне осталось только пожать плечами для полноты картины. 
- Ясно, - Пал Саныч недовольно скривил губы. – Еще предложения будут?   
Планерка по улучшению, или как нам было заявлено вначале, по оптимизации нашей работы шла уже второй час, и все это время говорил один Пал Саныч. «Уходил в космос», - как однажды верно подметила его пресс-секретарь. К нам, на телевидение, которое считалось структурным отделом газотранспортного предприятия, Пал Саныча занесла какая-то случайная волна. Обычно он редкий гость, в основном на прямые эфиры приглашается. Причем, «приглашается» в данном случае надо понимать как полноценный возвратный глагол: приглашает себя. Собственно, телевидение его, чего б и не «пригласиться». А нынешняя встреча с коллективом из разряда психотерапевтических бесед. Успокоить, да заодно и взбодрить заполошных телевизионщиков в связи с этой самой всех задолбавшей реструктуризацией.
- Я так понимаю, - вступила наконец-то в разговор наш главный редактор. – Нам сейчас надо больше рассказывать о предприятии и «Нефтегазе» в целом. Может, специальную рубрику в новости сделать?
- А почему рубрику?! – оживился Пал Саныч. – Глобальной компании надо серьезные проекты. Да, Лика? – обратился он к пресс-секретарше.
Та испуганно пробудилась от дремы, хлопнула накладными ресницами, автоматически кивнула кукольной головкой и тут же по-деловому сухо произнесла, видимо, это была домашняя заготовка:    
- Еженедельную аналитическую программу.
Тут настал черед главной редакторши хлопать глазами. Небольшой коллектив и так нес на себе почти три часа ежедневного эфира, больше чем наполовину заполняемого собственными передачами, и добавить еще полчаса – аналитики! – означало бы продлить рабочий день до бесконечности. О сокращении вещания речь не велась, о новых сотрудниках – тоже.
- Должна быть четко выраженная философия компании. Для этого и создается новая программа, - подвел черту Пал Саныч.
- Понятно, - главная редакторша смиренно опустила глаза. Мне показалось, что она вот-вот тихо заплачет.
- Вопросы к Пал Санычу есть? – из всех присутствующих взбодрилась только Лика. – Если нет, - она покосилась на меня, - значит можно расходиться. Я правильно понимаю, Пал Саныч?
- Ну, если говорить больше не о чем, то да. 
Пал Саныч встал, поправил сбившийся галстук и важной поступью тяжелого человека зашагал к выходу. Вслед за ним потянулись остальные. Неожиданно в дверях генеральный остановился и, обращаясь к кому-то в верхнем левом углу конференцзала, произнес:
- И эту куклу вашу, из детской программы, переименуйте. А то смешно звучит – Апчуня. Назовите ее хотя бы…, - он призадумался на мгновенье. – Хотя бы Газовичкой.
Я не выдержал и засмеялся, но Пал Саныч даже бровью не повел.

Обсуждение моей полемики с самим генеральным было достаточно спокойным. Ну, если не считать одного типа из авторского отдела, который по любому поводу начинал истерить. Натура психопатическая, тонкая, а где тонко, известно, там и рвется, да еще и похотливая. Хотя, в данном случае, к делу это обстоятельство вроде и не относится, но объясняет некогда полученную товарищем кличку – Писькин Рёв.
- Говно! – разрывался он в коридоре, брызжа слюной мне в лицо. – Да я тебе теперь руки не подам. Всю компанию развалил.
- Андрюша, не надо,- пыталась успокоить его жена, маленькая хрупкая блондинка, которая даже на фоне мощей мужа выглядела тщедушно. – Не надо! – заплакала она.
- Ты мне за все ответишь, - погрозил пальцем Писькин Рёв. – И за унижение Наташи тоже. 
Я смотрел на Андрея, на его обтянутые серой кожей острые скулы, раскосые глаза, еще больше сузившиеся, маленький и востренький, а-ля Майкл Джексон, носик, который собирался морщинами при каждом выкрике, и думал, чего же больше в этом человеке? В смысле – чьей крови. Что дает такую гремучую смесь? Наверняка, в его роду намешалось всякой твари по паре. Он ведь откуда-то с Северо-запада  родом, кто только на эти земли не покушался, начиная с варягов и заканчивая немцами. Монголы, интересно, сюда доходили? Явно что-то горячее азиатское в крови.
- У тебя бабушка случайно не татарка? – чтобы развеять свои сомнения, спросил я.
- Что?! – взвился Писькин Рёв. – Что ты сказал? Ты еще моих родителей оскорбить хочешь?!
- Андрюша, ну хватит уже! – разрыдалась, повиснув у него на руке, Наташа. – Пойдем.
- Жене скажи спасибо, - погрозил кулаком Андрей. - Урод! Я с тобой разберусь! Ответишь еще!
Конечно, отвечу. За все отвечу, - усмехнулся я и пошел в кабинет, ни на кого не глядя. Меня догоняли, изредка хлопали по плечу, чаще злобно шипели в спину, обгоняли, бросали косые взгляды. Кому-то хватало смелости сказать:
- Чего ты с ним спорил? Больше всех надо, что ли?! Мы из-за тебя увольняться не собираемся. 
И только единицы пожали руку.
Но ни те, ни другие не были правы. Я не чувствовал себя в момент диалога с Пал Санычем ни героем, отстаивающим ум, честь и совесть нашей конторы, ни тем более вредителем, желающим ее погибели. Все объяснялось очень просто. Элементарно просто. Вторую неделю я сидел на таблетках, аннотация к которым обещала выровнять мне психоэмоциональное состояние и обострить умственную деятельность. Именно это и происходило в моем организме. Психоэмоциональное состояние было выровнено до ноля, но при этом мозг шевелился донельзя активно. Я однажды подумал об этом парадоксе: как можно о чем-то весьма активно размышлять, сопоставлять, анализировать, ну и т.д., и не испытывать при этом никаких эмоций. Мысли-то в голове бьются друг об друга, мозг сотрясают, должны передавать импульсы дальше: к рукам, ногам, лицевым мышцам и пр., пр., пр. Однако на внешнем уровне стремительное движение тока по нейронам никак не проявлялось. Ну, или почти никак. Состояние было такое же ровное и протяженное в пространстве, как удав, вдоль расплющенный грузовиком. Иногда только конвульсивно подергивались некогда мощные мускулы. Это я про удава, ну, может, отчасти и про себя.   
 
- Вот надо было ему накануне отпуска припереться! Пришел, все настроение испортил, – Марина плюхнулась на стул, закинула ногу на ногу, скрестила руки на груди и вызывающе посмотрела на меня. - Ну, ты что думаешь по поводу всего этого?
- Валить отсюда надо, - ответил я спокойно. – Здесь все кончается. Валить, - повторил и подумал, что как-то неубедительно я сам себя убеждаю.
- Думаешь, кто-то свалит?
- Так все равно скоро закроют.
- Не закроют, а реорганизуют. Подчистят штат, основных оставят. Кто-то должен политику партии проводить.
- Что-то не хочется мне в их числе оказаться.
- До этого хотелось, а сейчас нет?! – возмутилась Марина. – Ты где такую зарплату найдешь, почти ничего не делая?   
- Не знаю. Наверное, где-то есть.
- На жопе шерсть! – подытожила Марина. – Дурак ты, Бородин! И уши у тебя холодные! Много там, в России, платят? Что-то все стремятся сейчас сюда перебраться, поближе к трубе. Я, понимаю, тебе высказаться хотелось, толку-то?
- А я так, бестолку. 
- Вот-вот, у тебя все как-то бестолку, бестолочь ты наша. Тебе что здесь не нравится?
- Да практически всё. Работать хочется. Что-то делать, а не воздух сотрясать пустотой. И город маленький, и люди мелкие.
- Ну, загнул. Честное слово, загнул. Там хорошо, где нас нет. Знаешь эту поговорку?
- Угу, - буркнул я и вышел покурить.

2
В город газовиков и строителей, как называли здесь Комсомольск, я попал случайно. Друг переманил. Сам-то он свалил отсюда года через полтора, как приехал, то ли раскусил скрытый смысл окруженного со всех сторон злобной щетинистой тайгой городка, то ли просто надоело, он так и не сказал ничего определенного перед отъездом, а я остался. Сейчас сам не могу определить: почему. Хотя, чего уж скрывать-то, знаю-знаю. Деньги решили если не все, то очень многое в моем желании остаться. После скудной зарплаты журналиста областного телевидения, здешние оклады показались мне неправдоподобными: за «почти ничего не делать» - и такие деньжищи.
Помню, как только Серега позвонил и стал соблазнять северной экзотикой, а, главное, повторюсь, все теми же хрустящими купюрами, мы с женой разложили на полу карту СССР 1982 года выпуска и стали искать, где этот городок находится.
- Нет тут никакого Комсомольска, –  жена тыкала пальцем в зелень Западной Сибири, рассеченную венозными разветвлениями рек и густо заляпанную штрихами болот. – Видишь, Тюмень есть, Свердловск есть, Надым какой-то, Ханты-Мансийск, а этого твоего Комсомольска нет. Куда мы едем?!
Но город все-таки оказался. Просто в 1982 году его еще не было, не родился к тому времени. Была какая-то не означенная на карте деревенька, которой посчастливилось оказаться возле газоносного пласта. И была последняя комсомольская стройка. Деревня лесозаготовителей стала небольшим городком: с одной стороны железной дороги – панельные пятиэтажки, с другой – деревянные, построенные наспех двухэтажные бараки. Городок маленький-то маленький, а амбиций – в самом плохом смысле этого слова – у него оказалось больше, чем у столицы. И хотя народ здесь был значительно добрее, чем в родном Черноземье, но желание всячески подчеркнуть свою состоятельность – именно денежную – меня с каждым годом все больше и больше угнетало. Даже поговорить было не с кем. Не вести же речь о последних приобретениях, типа компьютеров, DVD и сотовых телефонов. Наверное, поэтому - из-за недостатка общения – точнее не могу назвать причину, всего лишь предполагаю – в последние месяцы мне хотелось одновременно плакать и спать. Несмотря на двухнедельное целебное воздействие волшебных пилюль, домой я после нынешней планерки добрался в своем обычном состоянии: разбитый и с глазами, полными слез. Чего больше хотелось: завалиться на диван и – забыться и уснуть, или разрыдаться – организм решить не мог. Хотя со слезами все было более или менее понятно. Плакать нельзя, потому что мужчина. Мачо, как известно, не плачут. Но и улечься спать в девять вечера – не по мне. Лежал бы сейчас, мучился, считал овец, при этом обязательно сбивался бы и заново переживал весь нынешний день. Потому уселся за компьютер и стал тупо раскладывать пасьянс. Было что-то психотерапевтическое в этом сеансе единовременной игры с самим собой.
- Что, бегемотик, опять депрессия? – подкралась сзади жена и положила на плечи по-кошачьи мягкие лапки.
- Таня, я не бегемотик, –  по слогам произнес я и осторожно сдвинул ее ладони с плеч. – И, вообще, уйди, старушка, я в печали.      
- Может, тебя развеселить чем? – она чмокнула меня в затылок. – Сейчас организуем.    
- Отстань, ничего не хочу, – помотал я башкой.    
- Совсем-совсем ничего? – не отставала Таня.    
- Совсем-совсем ничего.
- Классический вариант! Здравствуй, депрессия! – протянула жена. – Таблеточки принимаешь, как доктор прописал?
- Принимаю, диагност ты мой.
- Может, по две пить?
- По три не надо?!
- Многовато, пожалуй, будет. Что, котик, случилось? – Таня, посерьезнев, обвилась вокруг моей шеи.
- Ничего, – я попробовал разорвать кольцо сплетенных рук. Получилось не сразу. – Хочу просто побыть один. Иди, займись чем-нибудь.
- Девятку крестовую перенеси чуть правее. Там у тебя бубновая десятка неприкрытая, – сердито ткнула пальцем в монитор жена. – Так все состояние проиграешь, –  усмехнулась она и демонстративно начала рыться в шкафу, вытряхивая из него на пол свою одежду.    
Счет медленно, но верно подходил к тысяче проигранных баксов.
- Что ты делаешь? – оторвался я от компьютера.
- Занимаюсь делом. Хочу посмотреть, от чего пора избавиться, – спокойно ответила Таня, разглядывая желтую летнюю юбку. – Это, по-моему, пора на тряпки, – юбка полетела в сторону. – У меня отпуск, между прочим, скоро, а носить нечего. Не это же! – потрясла она оранжевой кофточкой.   
- Чем она тебе не нравится? – оторвался я от компьютера.
- Не, бегемот, ты что, правда считаешь, что это можно носить?! – возмутилась жена, потрясая кофтой. – Если хочешь, носи сам! – и Таня отбросила ее к юбке. – Могу собрать для тебя коллекцию двухлетней давности.      
- Как знаешь, – отмахнулся я. – Сама решай, в чем ходить будешь. Я с тобой все равно не еду.   
- Не поняла, – Таня застыла над кучей белья. – Как не поедешь?!
- А так! – я переложил последнюю карту, пасьянс закончился очередным красным крестом. Счетчик показывал 1635 в минусах.      
- Заяц, что за шутки! – сдвинула брови жена.
- Никаких шуток, - выдохнул я. – Я думаю, может, нам в этом году отпуск по отдельности провести?
- С чего бы это? – Татьяна насупилась. – Бегемот, ты нашел кого?    
- Просто хочу один побыть. Подумать.
- Подумать?! – напряглась Таня. – О чем подумать?
- Так, - пожал я плечами. – О разном.
- Думай, - равнодушно сказала Таня, и тут же, зло поддев ногой валявшиеся на полу шмотки, выскочила на кухню. 
Переживания длились недолго. Таня, она отходчивая. Вот, легка на помине: просунула нос в комнату, чему-то довольно улыбается.
- Хорошо, по отдельности, так по отдельности. Ты уже решил, куда поедешь?
- Нет еще.   
- Не хочешь говорить, не надо. Тоже мне шифровальщик нашелся! – фыркнула Таня и зарылась по уши в своей одежде, которую стала раскладывать на две части: одну – аккуратной стопкой, другую – горкой.
- Я придумала! – застыла вдруг с голубой кофточкой в руках. – Я все придумала!
- Может, без твоих выдумок обойдемся?! – вяло возразил я. 
- Уж, конечно, ты обойдешься! Значит так. Я все решила. Ты едешь в Питер, а я – чуть позже – на море. Можешь в Тамбов махнуть, тетку проведать. А потом встречаемся в Сочи. Хочешь дикарями, а хочешь – в пансионат. В профкоме сказали, есть несколько  путевок отказных. Ну что, согласен? Ну, давай, соглашайся. Так и по-твоему будет, и по-моему.
Спорить бесполезно. Это я давно уяснил, еще с досвадебных ухаживаний.
- В пансионат, - буркнул я. – Хочется комфорта. 
- Вот и ладненько, - обрадовалась Таня. – Я все организую. Приезжаешь в Питер, и прямиком к Денису. Поживешь у него. Все ж под присмотром будешь. И я буду знать, где тебя искать, если что.
- Я лучше в гостинице остановлюсь, чем у твоего сумасшедшего братца! – возмутился я.   
- Ничего-ничего, перетопчешься с гостиницей. Денег сэкономишь. Я Денису прямо сейчас и позвоню, чтобы он тебя встречал. Думаю, он только рад будет. Столько лет не виделись. Я пошла звонить.
- Не хочу я ни к какому Денису, – сказал я больше себе, чем Тане. Тем более, что она уже и не слышала: ускакала к телефону.    
Я зло щелкнул кнопкой мыши, и пасьянс исчез за кромкой поля. Выключил компьютер и тупо уставился в черноту монитора. Питер, так Питер. Бывал я там. Раз - школьником при советской власти, да еще и на зимних каникулах. Серый холодный город. Пронизывающий ветер. И бесконечные музеи, музеи, музеи. Кладбище вещей… Вторая поездка и того ужасней. Но это отдельная история. 
- Все нормально, Денис тебя встретит, – радостно говорит Таня и почти светится. – Он даже обещал поводить тебя по музеям.
- Если время будет, – буркнул я. Еще не хватало мне таскаться с ее братцем по музеям и выставочным залам.

3
На Московском вокзале меня встречал Денис. Слава Богу, что хоть один, без своей законной супружницы – безумной Марго. Чинно шел за вагоном, медлящим пришвартоваться у перрона, не торопился. Буквально чуть промахнулся с остановкой. Но не побежал следом, не сбился с ритма. Он всегда таким правильным был, все у него четко выверено и аккуратненько. Впрочем, и у Татьяны так же, может быть, чуть в смягченной форме. Это у них наследственное, наверное: жить по заведенному раз и навсегда порядку.
Анекдот сейчас вспомнился. Приходит мужик к урологу, раздевается, снимает вещи и аккуратно – стрелка к стрелке – кладет брюки, осторожно вешает рубашку на спинку стула, сворачивает трусы. В конце концов остается голым.
- На что жалуетесь? – спрашивает врач. 
- Доктор, у меня почему-то одно яичко выше висит, а другое ниже.
- Так это нормально, – отвечает доктор. – У всех так.
- Понимаете-с, неаккуратненько, – с недоумением смотрит на него пациент.
В этом анекдоте весь Денис. И жену себе нашел под стать. Такая же помешанная на порядке и чистоте. После свадьбы мы к ним с Таней приезжали, на белые ночи полюбоваться. Через два дня мне захотелось сорваться и уехать: завтрак-обед-ужин, как в тюрьме, строго по расписанию. Отбой тоже. В половине двенадцатого окно занавешивалось, чтобы свет не мешал, легким одеяльцем: все – спать пора. Какие там белые ночи?! В щелочку их только и видели. А попробуй возрази – запилят нотациями. Одни размышления о здоровом образе жизни в исполнении Марго чего стоили.
У меня никогда не получалось жить по графику, ни до встречи с Таней, ни даже после. Всегда либо сам придумаешь какой-нибудь геморрой на свою голову, а чаще кто-нибудь поможет. Как в нынешнем случае. 

Денис заметил меня, махнул рукой, растянул губы в подобии улыбки. Как же – рад. Свалился родственничек на целую неделю… Хотя. Может, зря я настраиваюсь на худшее?   
- Как доехал? – осторожно приобнял меня Денис и сразу отстранился.   
- Спасибо, нормально. От Татьяны – привет, – я перехватил сумку. – Она вам тут подарков передала, – кивнул вниз. – Орехи кедровые, муксун, еще что-то наше, сибирское. 
- Дома разберемся, – ничуть не удивился Денис. – Пойдем. Машина на стоянке. 
Его старенькая, видавшая виды «Тойота», тем не менее блестела под скудным даже в июне солнцем, едва пробивавшимся из-за плотной завесы облаков. На влажный капот приклеился скукоженный тополиный лист. Денис небрежно смахнул его, щелкнул кнопкой на пульте автосигнализации. Машина слабо пискнула.
- Залезай, – скомандовал Денис, повернул ключ зажигания и врубил на полную мощь «Ретро-FM», откуда раздалось «Наш адрес – Советский Союз». – Золотая молодость, – кивнул он на приемник.
- Что? – не понял я.   
- Песни нашей молодости, – объяснил Денис. – Помнишь?    
- Скорее, детства.   
- Ну, кому и детства, – усмехнулся Денис. – Планы какие?    
- Никаких.
- Значит, времени умотаться, – подытожил Денис. – Завтра пойдем в Эрмитаж.      
- В Эрмитаже я уже был, – неуверенно возразил я.    
Денис удивленно покосился.
- Когда успел-то?   
- В прошлый раз.   
- А в Русском?
- В Русском не был.   
- Значит, в Русский и пойдем. Я два дня отгулов взял. Там, кстати, интересней, чем в Эрмитаже.
- Чем? – удивился я.
- Порядку больше, – объяснил Денис. – Толкотни нет, да и художники наши, с детства знакомые. Правда, и херни всякой навешано. Малевич, например. У него все работы такие геометрические: круги, треугольники, квадраты. Увидишь. Очень смешно. Вот что грамотный пиар делает. Нормальный художник рисует реальную жизнь, но его никто не купит, потому что во всех музеях мафия.
- Думаешь, мафия? – устало поддержал я разговор.    
- А что еще?! Куда, козел, лезешь?! – высунувшись в окно, прокричал Денис на проскочивший вперед автомобиль. – Подонок, правила вначале выучи! Конечно, мафия, – он снова уставился на дорогу. – Чтобы такой Малевич попал в Русский музей, там надо или родственников иметь, или денег дать конкретных, или мощную поддержку за границей.    
- Не понял.      
- А что тут непонятного? – удивился Денис. – На Западе реализм не в почете. Загнивающая Европа хочет постоянного экстрима – и в живописи тоже. Устала от сытой жизни. У них там свинья пятаком потычется в холст – считай, картина готова. Ее тут же – в музей. Такие вот как ты, журналюги, извини, понабегут, напишут, покажут. Вот те и мировая слава, а потом нам это впаривают как искусство. А ты обрати внимание: миллионеры, между прочим, такое говно не покупают. У них в коллекциях только классика, реализм. Они лучше банальный пейзаж купят, чем красные круги на зеленом фоне.    
- Как Марго? – ушел я от искусствоведческих рассуждений. 
- Хорошо. Сам сейчас увидишь. Занялась в этом году фитнесом, пять кило уже сбросила. Собралась на йогу еще, но времени нет. Ей сейчас новую должность предложили, так что входит пока в курс дела. 
«Наши руки не для скуки,
Для любви сердца.
Для любви сердца,
У которой нет конца», – запело радио.
Денис, посмеиваясь, подхватил мотив.
- Интересно, они тогда какой смысл в это вкладывали? – сквозь смех сказал Денис. – Не может же быть, чтобы поэт не понимал, как двусмысленно все это звучит, правда ведь?   
Я вяло пожал плечами. Денис покосился и замолчал.      
- Значит, отдыхать? – после неловкой паузы спросил он.   
- Угу, – буркнул я в ответ.
- Поодиночке? – подозрительно покосился Денис.
- Угу, поодиночке.
- Ладно, разберемся.

- Мара! Встречай! – открывая дверь, крикнул Денис.   
Марго выскочила в коридор, на ходу снимая передник. Перекинула его через плечо, чмокнула в щеку сначала меня, потом Дениса.
- Устал с дороги? – то ли ко мне обратилась, то ли к Денису. Я так и не понял. На всякий случай кивнул.
- Иди мойся, – распорядилась Марго. – Я сейчас на стол накрою. Обедать будем. 
Я с удовольствием смыл с себя дорожную пыль, побрился, сбрызнулся одеколоном и почувствовал себя совершенно человеком. Даже усталость куда-то отступила.
Марго поставила передо мной тарелку супа. Денис по-хозяйски откупорил бутылку красного вина, плеснул по глотку каждому. 
- Ну, за встречу! – подняла бокал Марго. 
- За нее, – улыбнулся я и пригубил вина.
- Как Таня? – отставляя бокал, поинтересовался Денис.      
- Да все нормально, – пожал я плечами. – Работает. Не жалуется.
- Выбираться из своей дыры не собираетесь? – Марго посмотрела почему-то на Дениса. 
- А смысл? Деньги платят – уже хорошо.
Я не хотел поддерживать этот разговор. В последнее время вся немногочисленная родня и более «численные» знакомые, оставшиеся на большой земле, словно сговорились: слишком часто я стал слышать слово «переезд». Хотя, чего уж скрывать, в отпуск я ехал с одной целью: посмотреть, как живет остальная Россия и стоит ли рвать когти с Севера.
- Деньги сейчас везде платят, – вставила Марго. – Если покрутиться, на жизнь заработаешь.   
- Если покрутиться, то – да. Только я крутиться не хочу. Я хочу просто работать и получать деньги за работу, а не за свою подвижность.   
- Сгниете, – усмехнулась Марго. – От скуки сдохнете. Там, небось, и выйти некуда – сплошная тундра.    
- Во-первых, тайга, – зло поправил я. – А, во-вторых, какая-никакая культурная жизнь есть.
- Ну-ну, – усмехнулся Денис. – Конечно, танцы народов Севера – тоже культура, не спорю.
- Очень вкусный суп, – перебил я его. – Забыл совсем, мне ведь позвонить еще надо. Где у вас телефон?      
- Успеешь, позвонишь, – хмыкнул Денис. – Мара, давай второе.   
- Ты надолго в Петербург? – осторожно поинтересовалась Марго, убирая одну тарелку и ставя на ее место другую – со спагетти, присыпанными сверху зеленым горошком, и парой тощих сосисок.   
- На пару дней, – придвинул я тарелку ближе.   
- Ой, а Таня говорила на неделю, – с заметным облегчением ужаснулась Марго.
- Вообще-то, да, собирался, – я покосился на Марго, чтобы увидеть ее кислую физиономию. – Но хочу к тетке заехать, друзей повидать. Так что сгоняю на пару дней в Тамбов. А оттуда уже в Сочи, к Тане. Я пойду все-таки звякну.
- Уж не подружке ли какой?! – притворно засмеялась насторожившаяся Марго.
- Нет, не подружке, - успокоил я ее. – Паренек знакомый в Питер перебрался из нашего Комсомольска. Хочу встретиться.
- Сегодня, что ли? – забеспокоился Денис, подливая вина. – Только за стол сели.
- Времени мало, - я вышел в коридор, набрал несколько цифр, первыми пришедших на ум. Почему-то при Денисе и Марго с Серегой договариваться не хотелось. Да и, в конце концов, пусть думают, что не такой уж я и правильный. Не такой, как они. Слава Богу, телефон ответил долгим «у», и я со спокойной душой положил трубку.
- Молчат? – крикнул Денис.
- Молчат. Потом на мобильный звякну. 
Я вернулся на кухню, стоя отпил из бокала.
- Пойду прогуляюсь немного.   
- Компанию составить? – Денис заговорщически подмигнул.
- Я один, хорошо? – устало улыбнулся в ответ. – Хочется просто побродить.
- Как знаешь, – Денис обиженно поджал губы. – А то не стесняйся. Если надо, могу прогуляться.
- Оставь его, - Марго положила ладонь Денису на плечо. – Пусть человек проветрится. А как придешь, - обратилась она ко мне, - надо будет план составить, куда тебе завтра в первую очередь сходить. В Петродворец, может, съездите с Денисом?   
- Мы там целый день потеряем, – перебил ее Денис. – По центру пройдемся. Русский музей, Исаакий, Казанский собор, Петропавловка, Кунсткамера – все рядом. В течение дня весь Питер обойдем.   
- Чижика-пыжика надо обязательно показать! – вставила Марго. 
- Спасибо, ребята, – усмехнулся я. – Как приду – сразу составим план. Без плана по Питеру очень сложно гулять. Хотя почти везде я уже был. Кроме Русского.   
Марго с недоумением посмотрела на Дениса, тот хотел что-то возразить, но я уже выскочил из квартиры.   
- Схему метро хоть возьми?! – крикнула вслед Марго. – Заблудишься!      

4 
С Серегой, который в свое время и затащил меня в Комсомольск, мы не виделись уже года три. После его отъезда связь прервалась сама собой. Не скажу, что мы были особо дружны, но общность происхождения – этакое черноземное землячество, единые деревенские корни, до поры до времени ценились нами больше возникающих разногласий. Перед его отъездом мы все-таки поругались из-за какой-то ерунды, если считать за ерунду его безумные режиссерские амбиции, и с тех пор больше не общались. Лишь изредка кто-то из прежних общих знакомых передавал приветы и его постоянно меняющиеся телефонные номера. Я знал по слухам, что в Питере Серега устроился на небольшую студию, вроде снимает кино, и в титрах какого-то случайно увиденного сериала я даже рассмотрел его фамилию под надписью «Ассистент режиссера».
Из Комсомольска почему-то все рвались именно в Питер, не в Москву и уж тем более не в мегаполисы пожиже, но поближе - Екатеринбург или Тюмень, которые почти под боком, всего полтора часа лёту. Существовала непонятная мне связь между городом на Неве и городом, затерявшемся в сибирской тайге. Выпускники почти все как один уезжали на брега Невы – поступать в вузы, родители покупали им там квартиры, в расчете, что со временем, выйдя на пенсию, переберутся из края болот и лесов в такой же болотистый и промозглый, но культурный центр страны. Питер и Комсомольск. Триста и тридцать лет без малого за спиной… Если их что и объединяет, то лишь общая широта и белые ночи, которые здесь так же назойливы, как и в Питере. 
Сейчас я стоял, облокотясь на чугунные перила мостика, и ждал Серегу, который, как показалось, не очень-то и обрадовался моему звонку, но обещал подскочить через полчасика. Питерская подземка не так запутанна, как московская. Здесь все проще. Линии короткие, их мало, вход-выход, как правило, в одном месте. Так что заблудиться или не найти место встречи сложно. Тем более, что договорились встретиться на выходе с «Невского проспекта», на мосту через канал. Не помню, как он называется. Грибоедовский, что ли? Мимо, одним словом, не пройдешь.
Серега пунктуальным никогда не был, так что для себя я прикинул, что ждать придется не меньше часа. Но, видно, Питер учит ценить время. Серегу я увидел ровно через полчаса. Он скакал впереди толпы, вывалившейся из подземки, смешно подпрыгивая как мячик. Невысокий, с заметным брюшком и абсолютно – по нынешней моде – лысый, но тут скорее наследственность виной, а не последние модные тенденции. Я помахал ему рукой, Серега кивком обозначил: мол, вижу, подлетел, но руку пожал вяло. 
- Молодец, что позвонил, - хлопнул по плечу. – Прогуляемся? У меня, извини, времени немного. Работа.
- Я понимаю. У меня тоже запарка, - соврал я. – Дела.
Серега понимающе кивнул.
- Здесь так. В большом городе волка ноги кормят. Ну, пойдем пройдемся. Расскажешь, что там в вашем Мухосранске. С Невского только надо уйти. Здесь кричать придется, а не разговаривать.
Мы пошли к Дворцовой площади, и я, перекрикивая шум машин и гул толпы, вкратце рассказал Сереге, что произошло в Комсомольске и на телевидении за эти годы.   
- Невесело у вас, - подытожил Серега. – Ну, а ты что думаешь? Валить не пора? Возраст все-таки.
- Ищу варианты, - уклончиво ответил я. – Думаю.
- Насчет Питера даже не советую, - перебил Серега. – Сейчас сам жалею, что сюда рванул.
- Чего так?
- Может, по бутылочке пива?! – вместо ответа предложил он.
У Зимнего дворца, со стороны Невского, мы нашли относительно свободную лавочку. Относительно потому, что на ней восседали две пары пожилых немцев. Идиллическая картинка: два румяных старичка и две в кудельках старушки оживленно болтали, наверняка, делились впечатлениями от увиденного великолепия. Места рядом с ними хватило бы только на одного. Серега, не долго думая, занял свободное пространство и, обращаясь к сладким парочкам, заявил: 
- Дас ист фантастиш! Гитлер капут!
Немцы замолчали, потом один из старичков что-то произнес, и все четверо, как по команде, вежливо улыбнулись и тут же соскочили с места. Отойдя буквально на несколько метров, они вновь загудели. «Наци», - услышал я. Старичок, тот который и отдал команду отступать, повернулся и погрозил Сереге пальцем.
- Фройндшафт, комрад! – крикнул ему Серега и приподнял над головой бутылку с пивом. – Вот так все здесь и решается, - подмигнул он мне. – Падай! 
- Сфотографироваться не хотите? – к нам подошла пара в маскарадных костюмах. Появились вовремя: заполнили паузу. Серега молчал, лишь изредка отхлебывал из бутылки. Мне тоже говорить было не о чем.   
- Ребята, мы местные, - ухмыльнулся Серега.
Парочка многозначительно переглянулась.
- Зато мы не местные, - оскалился питерский дворянин. – Фото не помешает. На память.
- Идите иностранцев окучивайте, - отмахнулся Серега. – Время не теряйте. У нас памяти хватает.
Парочка, ничуть не расстроившись, пошла ловить в свои сети более податливых клиентов.
- Я думаю, в Москву отсюда сваливать, - неожиданно заявил Серега. - Здесь что ни делай – денег нормальных не получишь. Снимали сейчас «Плоды любви», может, видел, по двум каналам показали, а  получил такую фигню, что только за квартиру заплатить. Про жизнь вообще не говорю. В Москве все по-другому.
- Чехова перечитал? – усмехнулся я.
- Да уж режиссер как-никак! «Трех сестер» помню, - разозлился Серега. – Именно что работать, работать и работать. А ты сиди там, в своем Мухосранске. Не знаю, чего ты там высидишь.
Я пожал плечами.
- А что вообще можно высидеть в этой жизни?
- Философ, бля! Так рассуждать, то, конечно, без разницы. А человеком ты себя почувствовать не хочешь?! Жить в нормальном городе хотя бы.
- Да я и так себя человеком чувствую.
Вообще-то, с Серегой я был согласен, не люблю просто, когда меня поучать начинают. Всегда в этих случаях дух противоречия поднимается. Потому-то и завелся.
- Настоящий человек – это вот ассистент режиссера?! Подай-принеси?!
- Что?! – Серега и так-то вспыльчив, а тут его просто взорвало. – Я тут, между прочим, не …, - он никак не мог подобрать сравнения, и наконец выпалил: - Не хрен собачий, как в Комсомольске. 
Отшвырнув недопитую бутылку в кусты, Серега протянул мне руку, пожал ее что было сил.
- Все, ладно, мне пора. Рад был повидаться.
В общем-то, я то же был рад. Во всяком случае, хоть что-то с Серегой прояснилось. Ну, хотя бы то, где он и чем занят.

Чем взрослее я становлюсь, тем меньше людей рядом. Это открытие я сделал, стоя в набитом вагоне метро. «Странная закономерность, - подумал я. – Должно наоборот происходить, ведь с годами больше знакомств». Но, видимо, причинно-следственные связи в моем случае роли не играли. 

На ужин были те же спагетти с горошком и сосисками. Для нас с Денисом. Себе Марго отсыпала в мерную кружку каких-то зерен. Пятьдесят грамм – не больше. Залила кипятком и накрыла блюдечком.
- Это тибетская диета, - объяснила она. – С вами, конечно, график нарушила, должна была целый день пшеницу есть, но ничего – порцию урежу.
Марго приподняла блюдце.
- Смотри, какая красота, - она наклонила кружку, чтобы я смог разглядеть. - Натуральная пища. От природы.
Натуральная пища своим видом и запахом напомнила мне комбикорм, который моя бабка запаривала для свиней. Марго, естественно, я об этом говорить не стал.

Половину следующего дня мы провели с Денисом в Русском музее. Денис взял на себя обязанности экскурсовода, но, как выяснилось, он и сам оказался здесь впервые, так что рассказчик из него получился плохой. Он все пытался вспомнить что-то из школьных курсов рисования и истории, но всякий раз после двух-трех предложений заканчивал одним: «Пойдем в следующий зал».
Мы почти бежали по музею. Денис отчего-то нервничал и суетился, подталкивал меня плечом, если я вдруг задерживался у картины. Уже хотелось, чтобы он потерялся в толпе, исчез хотя бы на время, но Дениса словно привязали ко мне.   
- Слушай, - не выдержал он. – Мы что, так и потеряем здесь день?
- В смысле? – не понял я.
- В смысле, - передразнил Денис. - У меня сегодня неожиданный выходной, родственник приехал, а мы даже не выпили как люди.
- А вчера? - напомнил я ему.
- Бутылку вина за целый день?! Издеваешься?! Пока Мара на работе, давай в кабак завалимся.    
- Дай я хоть на Малевича посмотрю.
- Я тебе дома тысячу Малевичей нарисую, - подтолкнул к выходу Денис. – Черной краски только купим по дороге.

В округе были только пафосные рестораны. Пропивать в них деньги – в мои планы не входило, впрочем, и Денис с кошельком расставаться не собирался.
- Сюда мы не пойдем, - прочитал он мои мысли. – Пара станций метро и немного пешком. Там классное местечко и недорогое. 
- Я тебе в чем-то завидую, - после первого стакана заявил Денис. - Вы вот так легко взяли и сорвались с места, на Север уехали. Романтика.
- Ты сам себе противоречить начинаешь, - заметил я. – Вчера с Марго на пару твердили: пора валить с Севера, а сегодня говоришь – романтика. Нет там никакой романтики. Не осталось.
- Мало ли что я вчера говорил, - пожал плечами Денис. – Все равно – молодцы. Один переезд чего стоит. Новое место. Люди новые.
- Они только на первых порах новые, а потом такие же, как и везде.
- Блин, злой ты! Плесни еще по одной, - Денис придвинул ко мне стакан. – Может, подобреешь.
- Никакой злости, - мы чокнулись еще раз «за встречу». - Констатация факта, - вытирая ладонью с губ водочную влагу, сказал я.   
- А я устал уже здесь, - захрустел свежим огурцом Денис. – Эта круговерть постоянная. Одно и то же изо дня в день.
- Я тебя что-то перестаю понимать, Денис. Ты же мне вчера…
- Да что ты заладил: вчера, вчера?! – Денис наставил на меня вилку с насаженным на нее огуречным ломтиком. – Вчера – это вчера. А сегодня… Мара еще со своими капризами, - неожиданно переключился Денис. – Знаешь, как достала. Сейчас вон силос один ест. Фитнес-шмитнес ее. Все деньги - на здоровье. Хорошо хоть ты приехал, сосиски в доме появились. А так жрал бы соевое мясо. Официант! – крикнул Денис в полутемный зал. – Бифштекс мой не готов?
У барной стойки промелькнула тень и исчезла за кулисами, отделявшими зал от кухни.   
- Детей вам бы завести, наверно. Все бы не так скучно было, - осторожно произнес я. 
- Не хочет, - развел руками Денис. – Говорит: не собираюсь себе проблемы выращивать. Вот и прикинь. Да и поздновато уже суетиться с детьми-то.
- А уйти не пробовал?
- Как уйти? – уставился на меня Денис. – От Мары? Чокнулся? Мы с ней почти двадцать лет вместе. Куда я от нее уйду? Ладно, замнем эту тему. У вас с Танькой-то нормально?
- Нормально, - на автомате ответил я, а в голове промелькнуло: нормально ли? Что-то в последнее время меня стали раздражать ее бесчисленные наряды, забившие шкаф до такой степени, что двум моим сиротским костюмам, один из которых ношу еще со свадьбы, места на вешалке периодически не хватало и приходилось их складывать и прятать в кладовку. До той поры, пока Танькины блузки не выходили из моды и куда-то таинственно исчезали, освобождая внутришкафное пространство. А в остальном-то вроде и жаловаться не на что…
- А работа как? – не отставал Денис. – Тебе интересно работать?
- Сейчас нет, - признался я. 
- Почему? Ты же журналист. Общение. Люди опять же. Это я с компьютерами, точнее в их внутренностях, целый день сижу. Поговорить не с кем.
- Понимаешь, Денис, журналистика – величайший самообман. Это, в большинстве случаев, надувание щек при пустой голове, или королевские амбиции при шутовском положении, или, в конце концов, извини за грубость, то же самое, что пёрнуть в лужу: много и шуму, и вонищи. Выбирай любой вариант – на вкус.   
Денис испуганно замолчал.
- Ну ты загнул! – восхитился он, обмозговав сказанное. – Грубо, но красиво. Ценю. Красавец! Вот что значит журналист! Давай еще по одной. 

К станции метро Дениса пришлось вести. Он практически висел на мне, пыхтел в ухо, пытаясь что-то рассказать, иногда его пробивал дурацкий смех, и тогда Денис останавливался и, тыча пальцем в прохожих, начинал бубнить что-то уж совсем невразумительное.
- Этой дуре карму надо прочистить, - единственное, что мне удалось разобрать.
В метро, на удивление, мы попали безо всяких приключений. Даже милиционер, стоявший в вестибюле и болтавший с моложавой контролершей, лишь лениво проводил нас глазами.
В вагоне Денис повалился на лавочку, пришлось приподнять его и усадить поровней. Сидевшие рядом старухи, одна из них была в черной потертой шляпке, явно не по сезону, испуганно покосились, но с места не встали. Наверное, и не такое видали на своем веку. Я уселся между ними и Денисом, чтобы уж совсем старухам не досаждать, извинился даже, все-таки Питер – культурная столица, но на мои извинения бабки никак не отреагировали, продолжив прерванный лишь на мгновение разговор. О чем они могли там трепаться под оглушающий грохот поезда, осталось для меня загадкой. Только на станции услышал обрывок:
- И вы представляете, от него нечистым пахло, - сказала черная шляпка.   
- Это вы в точку попали. Именно нечистым и пахло, - поддакнула вторая. 
Я чуть, насколько позволяло расстояние до Дениса, отодвинулся от них. На всякий случай. 

- Я тебе вчера всякой ерунды наговорил. Ты это, не думай ни о чем таком, - уже у дверей вагона поезда «Санкт-Петербург-Тамбов» сказал Денис.- Ну там, про Мару и вообще…
- Да все нормально, Денис, - успокоил я. – Отлично посидели, поговорили. В музей вон меня сводил. А это так – по пьяни чего не сболтнешь. Марго привет передай. Пусть не обижается.
- Ладно, родственник, пока, - хлопнул по плечу Денис. – Пойду я. Скоро Мара с работы явится. Так хоть – приберусь слегка. В общем, были рады, приезжайте еще. 
Так ни разу и не взглянув на меня, Денис поплелся к стоянке, где оставил свою «Тойоту». Захотелось крикнуть ему что-нибудь ободряющее вслед, но меня опередила проводница.
- Мужчина, поторопитесь. Через пять минут отправляемся.
Может быть, именно эти слова я и должен был сказать Денису. Не знаю. Вряд ли. Он-то думает, что его поезд ушел. А мой – только отправляется? 

5

В Тамбов я приехал днем, в начале четвертого. Солнце било через край. На привокзальной площади разморенные жарой горожане, ожидая транспорт, прятались под козырьком павильона и в скудной тени срезанных почти на треть тополей. Старухи торговали семечками, сами же их и щелкали, еще и делились с голубями, которые, раздувая зобы, выталкивали с пятачка друг друга. «Тамбов не меняется, - усмехнулся я. - Вечные бабки, семечки и жирные голуби». Я посмотрел по сторонам: нет ли кого знакомых? Тамбов такой: куда ни пойди, в любом, самом неожиданном, месте встретишь или соседа, или приятеля, или одноклассника, или коллегу. Но на этот раз в поле зрения никого мало-мальски знакомого не оказалось.
У самого здания вокзала скучали таксисты. Город небольшой, автобусы и маршрутки ходят более или менее регулярно, так что брать такси, чтобы проехать за сотню несколько остановок, когда можно добраться и не спеша, но за десятку, - выше тамбовского разумения. Поэтому таксисты, сплошь здоровые толстые мужики в пропотевших рубахах с закатанными до локтей рукавами, на каждого выходящего из вагона не бросались, а ждали, когда толпа немного схлынет, и на перроне останется только крупная рыба - приезжие, определить которых было легко уже хотя бы по тому, как испуганно озирали они окрестности Привокзальной площади.
- Слышь, кореш, куда надо?! – не вылезая из машины, крикнул мне один.
Я назвал ему адрес.
- Садись, - кивнул он.
- Сколько? – просто ради любопытства поинтересовался я, хотя готов был ехать за любые деньги, лишь бы не дожидаться автобуса, который на теткину окраину ходил, как ему вздумается.
- Договоримся. Поедешь?
- Денег-то сколько? – не уступал я.
- Ну, сотняжечку, - протянул таксист. – Ехать далековато.
- Ладно, поехали, - сказал я, закидывая вещи в машину. – Только у рынка остановимся. Я на минутку выскочу.
- С рынком это подороже будет, - нагло ухмыльнулся мужик. – Ехать в два конца.
- По пути найдем, - с той же интонацией ответил я.
- Рынок нам не по пути. Крюк надо сделать. 
- На Динамо притормозишь, я там выйду.
- Так ты местный, что ли? – сгладил тон таксист. – Сразу бы и сказал.
 
Из всех родственников, после бабкиной смерти, только одна тетка у меня в Тамбове и осталась. Хотя вру, конечно. Были еще какие-то двоюродные-троюродные, но жили они всегда особняком, с нашим семейством знаться не хотели. Не знаю, в чем там причина. В Тамбове так: если родственники поссорились – это на всю жизнь. Гордость не позволяет первым подойти. Не говорю уж про извиниться. Меня воспитывала бабка. Отца я вообще не знал, не уверен даже, что его звали так же, как меня сейчас зовут по отчеству. А мать пропала, когда я учился классе в третьем.
- В Харьков подалась, стерва, на форму тебе зарабатывать. Работает сейчас под кем-нибудь! - зло ответила бабка после моих особенно настойчивых расспросов и расплакалась.
Помню, как после этих слов она прижала меня к себе, и я чуть не задохнулся, утонув лицом в ее мягком животе. Больше я матерью не интересовался. «Сирота!» - сказала бабка, вытирая слезы краем черного фартука. Сказала, как отрезала.
До восьмого класса я прожил в деревне, правда, недалеко от Тамбова, вроде и не глушь, но жизнь все равно по-крестьянски размеренная и степенная: от сезона к сезону. Да и школа восьмилетняя. Этим-то обстоятельством и добивала бабку ее старшая дочь, тетка Нина, учительствовавшая в самом городе.
- Саша должен закончить нормальную школу в нормальных условиях, - убеждала она. – Ты же не хочешь, чтобы он здесь коровам хвосты крутил?   
Бабка сопротивлялась первое время, а потом сдалась. Да и я постоянно просился к тетке: хотелось не столько нормальной школы, сколько асфальта под ногами. Так я и стал городским жителем.

Я хоть и предупреждал тетку, что заеду: позвонил еще из Комсомольска, она при встрече все-таки разрыдалась, запричитала. Еще больше разревелась, увидев подарки, которые я купил здесь же, на тамбовском рынке.
- Санечка, ну зачем ты так? – она покрутила в руках металлическую банку индийского чая. - И чай, и кофе мне привез. Неужели из самой Сибири? Дорого, наверное?
- Это из Питера, Нин! – соврал я. – Не переживай, недорого. Не разорюсь. 
Тетку я всегда звал Ниной. Не знаю почему. Нина – и все тут. С малолетства повелось.
- Устал с дороги? – Нина спешно накрывала на стол. – Сейчас накормлю тебя. У меня и  варенье прошлогоднее еще осталось. Чайку попьем. Поболтаем.
- Нин, давай сразу к чаю. Я в поезде «Доширака» навернул. Еще не проголодался.
- Александр, вы себе желудок испортите! – тетка перешла на шутливо-официальный тон. Так она со мной в детстве разговаривала, когда я пытался отказаться от ее традиционной смены блюд – обязательно суп, обязательно второе и залить все компотом или чаем, в зависимости от сезона, да еще и пирожком-крендельком каким-нибудь закусить. – Какой «Доширак»?! Ты эту химию брось. Сейчас зеленых щей налью. Щавелевые. Объеденье. Давно, наверное, таких не едал.
- Нин, давай все-таки чаем пока ограничимся, - устало улыбнулся я. – Щи на потом оставим.
Нина обиженно поджала губы, но тут же расплылась в хитрой улыбке.
- У меня самогоночки немного есть. Домашней. У нас сторожиха гонит. Давай? Под сальце. Сегодня на рынок сбегала. Сало с прослоечкой, духовитое, как бабушка твоя делала.
Я сглотнул слюну и просто кивнул.
- У меня эта бутылка почти год стоит, - прижимая к себе, словно грудного ребенка, Нина внесла в комнату литровый пластиковый баллон. – Все повода не было. Сейчас и распробуем.
Она отлила буквально по глотку в стаканчики, потом, поколебавшись, плеснула мне еще столько же.
- Ну, Санечка, давай за встречу. Когда еще с тобой увидимся.
- Чистый продукт, - сделав маленький глоток, сказала Нина. – Ты пей-пей, - увидев, что я колеблюсь, подбодрила она. – Не отравишься. Валентина Ивановна нам постоянно самогон приносит. Уже проверенный.
Настоянный на травах самогон, и в самом деле, не шел ни в какое сравнение с нынешней водкой, отдающей ацетоном и отличавшейся только ценой и наличием красителей и пищевых добавок.
- Нин, ну как ты? – закусывая выпитое ароматно-чесночным ломтиком сала, спросил я. - На пенсию не вышла еще?
- Класс этот доведу. Последний год. И все. Устала я что-то. Можно было бы и поработать. Сейчас вон доплаты устанавливают, за классное руководство тысячу почти подбросили. Да у меня и стаж - сорок лет без малого, на зарплату не жалуюсь. Смысл потеряла в работе, Сань. Не вижу детей, ради которых в класс хотелось бы идти. И раньше было не лучше. Всегда для кого-то конкретного говорила. Но тогда тебя полкласса слушало, а сейчас хорошо, если два-три ученика наберется. А я так не могу: для двоих работать. Кого мы растим?!
- В деревне давно была? – ее риторический вопрос я оставил без внимания. И так понятно, кого растим.
- А к кому я там поеду? – нахмурилась тетка. - На Пасху съездила, у матери на могилке прибрала. Да сразу обратно. Прошлась по улице. На родной дом посмотрела. Там таджики сейчас живут. Грязь вокруг развели. Сосед, дядя Женя, умер. Вообще, мужиков много поумирало. Пол-улицы, наверное, одни бабы остались. Все от этого вот, - она кивнула на бутылку. – Спивается деревня. Работать никто не хочет. Одна мерзость запустения.
Я попытался было плеснуть Нине еще каплю самогона, но она остановила меня.
- Мне хватит. Себе налей, ты с дороги, устал. Давай я тебе щей все-таки налью, - засуетилась Нина. – А то не по-людски как-то получается.
Я не стал спорить, и Нина принесла тарелку дымящихся щей. Поставила передо мной на стол, сама стала рядом. Я затылком чувствовал ее теплый взгляд.
- Санечка, я вечером в церковь схожу, - Нина погладила меня по голове. – Надо свечку поставить. Что-то мне сон сегодня плохой приснился. Бабушку твою, покойницу, видела. Сидит, как ты сейчас, и головой качает. Я ее спрашиваю: мам, что случилось-то? А она молчит, и в глазах – слезы. Обычно покойники к перемене погоды снятся. А мне все равно неспокойно. Думаю, надо пойти свечку за упокой души поставить. Не хочешь со мной?
- Нин, я церковь не люблю. Ты сходи, конечно. А я лучше к Витьку сбегаю. Проведаю корешка.
- Санечка, ну какого корешка?! – Нина ахнула и всплеснула руками. – Что за лексика? Ты журналист все-таки. Если и ты так, мы скоро вообще по-русски разучимся говорить.
- Друга, Нин, извини.
- Другое дело. Сходи, проведай друга. А в церковь не помешало бы. Может, все-таки…
- Карму почистить? – усмехнулся я.
- Господь с тобой! Какую карму?!
- Шутка.
Нина села напротив и сделала серьезное лицо.
- Так вот с шутками язык потеряли, теперь с шутками и веры лишимся. Я в свое время ходила на заседание общества «Культура», в Пушкинской библиотеке собирались, это еще в начале 90-х было. Там вот такой же шутник был. Как же его звали-то, нашего председателя? Сейчас и не вспомню. Вот он всем советовал ходить на исповедь в церковь, чтобы чакры открыть и карму почистить. Ты представляешь?! И мы ведь этот бред с открытыми ртами слушали. Чакры в православной церкви!
- Да, много ереси, - промямлил я с набитым ртом, но Нина не слушала, настроившись на свою волну. 
- А завтра давай в Ивановку съездим, - перескочила она на другую тему. – Мы с девочками хотим на Рахманиновский фестиваль попасть. Сколько лет проводят, а ни разу не были. Завтра как раз закрытие, из Москвы артисты приедут. Наши из филармонии петь будут. Поедешь с нами? Билеты недорогие, - успокоила тетка.
- А что за девочки? – заинтересовался я.
- Я тебе! – Нина погрозила пальцем. – Насторожился! Девочки – подруги мои. Раиса Петровна и Анна Максимовна. Из нашей школы. 
- Девочки, значит? – усмехнулся я. – Ну в таком цветнике я, конечно, в Ивановку поеду. Только… Нин, я сегодня поздно приду, - осторожно сказал я, боясь обидеть тетку. – С Витьком ты знаешь как… Пока то, сё. Поговорим хоть по-человечьи.
- Ты человек взрослый, - сухо произнесла тетка: все-таки обиделась. – Только…
- Что? – напрягся я.
- Только говорить надо - по-человечески, а не по-человечьи. Не забывай: ты журналист, тот же учитель.

Витёк копался во внутренностях раздолбанной «Газели». Открытый капот нависал над его задницей, словно Витька уже на половину заглотило огромное чудовище.
- Что там ищешь? – спросил я дрожащим голосом, с трудом сдерживая волнение.
- Да херня какая-то тут, - ответил из чрева машины Витёк. – Понять не могу. Карбюратор, что ли, барахлит, - произнес настороженно. – А чо? – высунулся он.
- А ничо! – сказал я.
Витёк черной от масла рукой вытер пот, льющийся потоками с лицами, посмотрел, прищурив глаза.
- Сань, ты, что ли?
- А то я так изменился.
- Дружбан! Саня! – заорал Витёк и полез обниматься.
- Ну, куда ты, черт, лезешь? Человека перепачкаешь, - оттолкнул я его.
- Бегу мыться! Стой здесь!
Из дома вышла его мать, тетя Тома. Постояла на крыльце, прикрывая глаза от солнца козырьком ладони, кивком обозначила, что узнала и тут же скрылась.
- Пойдем где-нибудь посидим, - Витёк появился чистый и переодетый, но хмурый. – Мать запилит. Я ту неделю бухал. Вот и ходит косится. Думает, опять сорвусь. Мы ж с тобой так, символически. Братан, как я рад! – чуть повеселел он, когда мы вышли за калитку.

Далеко идти не пришлось. В конце улицы, где заканчивался частный сектор, и к садам подступали бетонные девятиэтажки, какой-то предприимец поставил пару тентов со столиками и бочку с пивом.   
- Вот ты, Сань, рассказываешь о себе, а я не верю, - добивая уже вторую кружку пива, сказал Витёк. – Не верю, что такая жизнь вообще существует. С кем ты, говоришь, интервью писал? С Сюткиным? Это вот этот, который «Конечно, Вася»?
Я кивнул.
- Круто. Не, ты молодец. Шуфутинского тоже видел, да? Вот его я уважаю. И фигня, что не наточены ножи. Такие песни. Душевные. А чо они у вас там делали?
- Бабла заплатили, вот и прилетели.
- Ну, у вас там кто крышует? «Газпром»?
- «Нефтегаз».
- Да одна, хрен, разница. Понятно, откуда у вас и бабки, и звезды. А я вот чо. Работаю на стройке. Копейки, а не деньги. Ты что, на них не проживешь. Тут хотел бизнес свой организовать, ну это еще когда было, наехали. Так все и пропало. Хорошо хоть должен не остался. В принципе, стройка, на машине иногда калымлю, кручусь. На жизнь хватает.
 Витёк пьянел прямо на глазах. И чем больше он пил, тем болтливей становился. Мне уже можно было не говорить. Витёк и спрашивал, и сам себе отвечал, перемежая «мои» ответы с рассказами о своей жизни.
- С Танькой живете? Ну и нормально. Она девка у тебя путёвая. Не то что моя. С корешем тут одним поехали в Волгоград за абрикосами. Они у них там как сор растут, за копейки берешь, здесь уже рублей по пятнадцать скидываешь. Навар нормальный. Короче, дело не в этом. Едем, а он мне всякую туфту втирать начинает. Ну и поругались по дороге. Я его из машины выбросил. На моей ехали. Потом год не разговаривали. Сейчас видимся иногда. Я к чему все это веду? Прикинь, заявил, что жена мне изменяет. А я и без него знал. А выбросил за то, чтоб не трепался.
- А жена что? – успел вставить я.
- Убил и съел, - мрачно ухмыльнулся Витёк. – Шутка. Уехала в Москву. У нее хахаль там какой-то престарелый был. Еще здесь с ним крутилась.
Начинало темнеть. Витёк уже устало клонил голову набок и смотрел на меня остекленевшими глазами сквозь прищуренные веки.
- Хочешь баб снимем? – заплетающимся языком вдруг предложил он. – У меня заначка есть. Да они тут недорогие. В штуку обойдемся на все про все. Пошли. Там во дворах сауна. Сейчас я звякну. Узнаю – свободны?
Переговоры прошли быстро. Витёк, подмигивая мне, пытался торговаться, потом махнул рукой: мол, согласен и, ухватившись за мое плечо, повел меня в сторону девятиэтажек.

Сауна оказалась небольшим одноэтажным домиком, постройки 60-х годов, невесть как сохранившимся среди панельных монстров.
- Здесь ЖЭК был, - объяснил Витёк. – Сейчас он в том вон подъезде, - показал он пальцем, - а здесь два года назад досуговый центр открыли. Ну, сауна, бильярд, массаж. Сейчас все сам увидишь! – засмеялся он.   
Витёк позвонил в дверь.
- Заходите, - высунулась в дверь помятая физиономия.
- Хозяин,- шепнул мне Витёк. – На нашей улице живет. Дом строит в конце. Особнячок на три этажа.    
- Давно не заглядывал, - сказал хозяин, ухмыляясь. – Денег не было?
Витёк проигнорировал явную усмешку.
- Друг, - кивнул он мой в мою сторону. – С Севера приехал.
- Ага, - скептически глянул хозяин. – Друг, значит. У нас девочки новые, - обратился он к Витьку. – Посмотришь?
- Давай.
Хозяин хлопнул в ладоши. Из подсобки лениво выползли три девицы с кислыми физиономиями.
- Олька, Оксана и Ленка, - тыча пальцем, представил каждую хозяин. – Настоящая «Виагра». Массаж-пассаж и прочее. Все умеют. Олька у нас еще и поэтесса, - он шлепнул одну из девок по заднице. – Стихи пишет и песни. Ей бы в «Фабрике звезд» участвовать. Ольк, спой давай.
- Не хочу, - скривила губы Олька.
- Да ладно тебе ломаться, не целка уже.
Олька нехотя запела на мотив какой-то народной песни.
Ой, люли, люли, люли
Девок в баню привезли.
Девок в баню привезли,
Да плясать заставили.
Хороводы завели,
Сарафаны посняли,
Сарафаны посняли…
Девок снова отъебли.
Девки прыснули в кулачок. Хозяин, не стесняясь, громко заржал.
- Девок снова отъебли, - продолжила Олька.
- Все! Дальше можешь не продолжать! – перебил я ее довольно резко. – Хватит русского народного порно.
- Чо, плохая песня? – обиделась Олька.
- Тебе сказали – заткнись, вот и молчи! – оборвал ее хозяин. – Не нравится людям твоя песня.
- Пойдем, Витёк, - потянул я корешка за рукав. – На воздухе посидим. 
Витёк непонимающе посмотрел на меня, отдернул руку, словно я ему непристойное предложение сделал.
- Ты чо? Нормальные девки. Не подцепишь. Они проверенные. 
- Не, я пошел.
- Ну, как знаешь.
Витек отвернулся к девкам. И они, и хозяин сразу потеряли ко мне интерес. Повисла тишина.
- Выбирай давай. Чего канителишься? – услышал я за спиной. 

Дорога до Ивановки заняла почти два часа. Кондиционер в разбитом Икарусе не предполагался изначально, поэтому форточки, там, где они не были закручены болтами,  открыли почти все. Дышали пылью и дорожным угаром, смотрели, как мельтешат за окном редкие березы, посаженные вдоль трассы. Престарелая экскурсоводша, Эмма Константиновна, устало рассказывала золотыми зубами об имении, в котором жил Рахманинов. Имение, правда, не его, а то ли сестры, то ли тетки, но он сюда приезжал каждое лето, до самой революции и написал именно тут, на тамбовских просторах, свои лучшие произведения. Потом последовала история обо всех родственниках композитора: и тех, которые здесь просто бывали, и тех, кто не был, но мог бы, в принципе, быть…
- Предлагаю вам послушать второй фортепианный концерт Сергея Васильевича Рахманинова, - с некоторым облегчением в голосе объявила Эмма Константиновна и села на переднее сиденье. На этом ее часть экскурсии была закончена. 
Водитель отработанным движеньем вогнал кассету в магнитофон. Заиграла музыка. Я не особый любитель классических мелодий, мне бы что-нибудь попроще, доступней для уха, и, закрыв глаза я стал думать о своем. О том, что в Тамбов я, наверное, все-таки не вернусь.      

- Подъезжаем! – объявил водитель, как только в приемнике закончилась музыка. – Ивановка.
Я открыл глаза, оторвал голову от сидения и выглянул в окно. Впереди за такими же редкими березами, как и вдоль дороги, показались дома. Обычные крестьянские избы: бревенчатые, с двухскатной крышей, палисадниками и заборами. Рахманиновские, только с поправкой на время. Металлические крыши, крашеные стены. Но все-таки назвать эти дома зажиточными было сложно. Композитор, если и приносил деньги деревне, то явно не всей.
Автобус остановился возле металлического заборчика, напоминающего кладбищенский, за которым виднелась двухэтажная кирпичная коробка, образец советского унифицированного строительства, скрытого, правда, яблоневым садом. Мы высыпали на улицу из душного салона. Нина зачем-то перекрестилась на открытые ворота. «Тамбовщина, любимый сердцу край!» - донесли динамики. Женский голос, читавший, я так понял, посвящение Рахманинову, был одновременно грустен, нежен и торжественен.
- Хорошо читает, - одобрила Нина.   
- А усадьба-то где? – поинтересовался я. – Эта коробка?
- Это школа. Усадьба там, во дворе, - махнула она рукой. – Суета какая, посмотри.   
От места, где припарковался автобус, в школьный двор вела довольно-таки широкая асфальтированная дорожка. Вдоль нее шла бойкая торговля. Деревенские бабы в кокошниках и нарядах a la rus предлагали шашлыки, которые за их спинами жарили подозрительные мужики в поношенных спортивных костюмах, раскладывали на хлипких столиках беляши и сдобу, разливали кока-колу и лимонад из полуторалитровых бутылок, смесь воды, углекислого газа и ароматизатора. Такие же экскурсанты, как мы, томились в очереди к этой скатерти-самобранке, расхватывали горячие куски мяса и вгрызались в жесткое мясо тут же, запивая его ядреной кока-колой. Цветное растекающееся пятно бегущих по делам, гуляющих праздно, исполняющих свой торговый или развлекательный долг. У здания школы бабки в маскарадных костюмах исполнительниц русских народных песен распевали частушки, пытались втянуть в круг и гостей, но от старух только испуганно шарахались.
- Нам туда, - указала направление Эмма Константиновна и, не давая нам опомниться и вдохнуть полной грудью не настоянного еще солнцем воздуха, засеменила в самую гущу.
- Нина, не отставай, - я испугался, что в этой толпе мы потеряем друг друга. 
- Не останавливаемся, не останавливаемся! – сквозь частушечную дробь прокричала  Эмма Константиновна и жестом остановила старуху, пытавшуюся ухватить меня за руку. – Мы торопимся, - сказала она почему-то мне, а не этой народной артистке.
За школой оказалось чуть спокойней, здесь уже не было такого ярмарочного мельтешения. На фоне двух небольших и симпатичных домиков, в одном из которых, как я понял, и останавливался Рахманинов, людская суета уступала место неторопливому спокойствию. Группы выстраивались в колонны и, переминаясь с ноги на ногу, ждали своего часа, чтобы войти внутрь и увидеть, наконец-то, где жил и творил гений. 
- Здесь я передаю вас Светочке, - представила подошедшую к нам молоденькую женщину, практически девочку, Эмма Константиновна. - Она проведет вас по усадьбе. Покажет основной дом и флигель. Напомню, что это за отдельные деньги.
- Как за отдельные?! – возмутился кто-то из наших. – Нас не предупреждали.
- Предупреждали, - повысила голос Эмма Константиновна. – Я лично всем сказала, когда мы выезжали из Тамбова. Кто не хочет в музей, может пока побродить по парку. Слева сохранилась аллея, которая помнит самого Рахманинова. Прямо – пруд. Там будет концерт. На берегу. Концерт бесплатный. Я вас покидаю, встречаемся в четыре на стоянке, - сказала она и растворилась.
Светочка, подавленная нарастающим возмущением, испуганными глазами проводила Эмму Константиновну, прокашлялась и звонким голосом прощебетала:
- Добро пожаловать в музей-усадьбу великого русского композитора Сергея Васильевича Рахманинова. Касса находится справа от вас. Билет стоит всего сорок рублей. За фото и видеосъемки – плата дополнительная. Покупайте билеты. Я буду ждать вас на входе.   
Группа зароптала, треть ее, особо разволновавшиеся старушки, отошли в сторону. Нина о чем-то перешептывалась с подругами.
- Санечка, мы, наверное, не пойдем, - Нина была заметно расстроена. – Дороговато получается.
Я молча взял четыре билета, остановил восторги Нины и Раисы Петровны с Анной Максимовной, и мы вслед за оставшейся группой вошли внутрь.
Ни в доме, ни во флигеле я не увидел ничего интересного. Оказалось, что почти все новодел, включая и сам дом, и флигель. В свое время постарались крестьяне: сожгли усадьбу дотла. Только в конце 80-х здесь стали восстанавливать дворянский быт, и даже не по рассказам, очевидцев к тому времени практически не осталось, а по чудом уцелевшим эскизам и акварелям. Кроме того, было тесно и душно. Народ напирал сзади и с боков. Рассказ Светочки о жизни Рахманинова и его родственников был стремителен и исполнен вселенской тоски. 
- Это тетка, родилась-умерла, - звенела Светочка, тыча указкой в фотографии. – А это, посмотрите сюда, племянник. 
Странная особенность дореволюционных фотографий: кто бы на них не был изображен, крестьяне, купцы или дворяне, у всех благородные и значительные лица. Словно этим людям была известна какая-то тайна, придававшая их жизни глубинный смысл. Почему на современных фотографиях все мелко, пошло и стремительно? Какие-то нелепые фрагменты, которые чаще всего даже друзьям показывать стыдно. Мне захотелось, не спеша, пройтись по музею, чтобы прочувствовать и, может, даже попытаться понять, что давало людям, жившим сто лет назад, такую уверенность в себе. Я отстал от группы, чтобы спокойно рассмотреть фотографии. У двери в ожидании своего забега стояли две сотрудницы музея.   
- Чего они там так долго?! – раздраженно прошептала одна.   
- Новенькая водит. Целую лекцию им читает.   
- Не, ты посмотри на нее. Тут такой наплыв, а она разболталась.   
- Да ей директор целую тетрадь расписал, она все наизусть выучила. Пока не дочитает, не кончит.
Из соседнего зала донеслось что-то про племянника «мастистого» композитор, который самоубился, и про «Долматов меч», нависший над семьей. На этих словах из комнаты выскочила Нина, а следом за ней – выводком подруги.
- Пойдем отсюда, - сказала тетка. – Я это уже слышать не могу. Долматов меч!

На берегу пруда устроили сцену. На другом - расставили деревянные лавочки для зрителей. Вода и разъединяла народ и мир искусства, и одновременно объединяла их. Нина с подругами уселись в первом ряду, махнула мне рукой, мол, подсаживайся. Я показал ей, что лучше постою в сторонке.
Выступали чиновники, говорили какие-то общие места о значении Рахманинова, благодарили друг друга и спонсоров, вручали картины, сплошь пейзажную зелень, и грамоты в рамках под стеклом. Потом вышла маленькая певица в черном концертном платье в пол и завела какой-то пронзительный романс.
«В сад, все в сад!» - сказал я себе и побрел вдоль берега. Сад был так же молод, как и сама усадьба. Вишневым кустам и яблонькам было не больше десяти лет. Я срывал спелые вишни под аккомпанемент второго фортепианного концерта. Было ощущение, что я смотрю кино про самого себя. Молодой человек бродит по молодому саду, ест вишню, наслаждается жизнью и все это подзвучивается красивой музыкой. 

- Как тебе? Понравилось? – поинтересовалась Нина, когда мы подходили к автобусу.
- Замечательно, - сказал я. – Сюда стоило ехать хотя бы из-за сада.
- А я ожидала большего, - загрустила Нина. – Величия какого-то. А здесь суета.
- Везде суета, Нина Георгиевна, - вставила одна из ее подруг, я так и не запомнил, кто из них Раиса Петровна, а кто – Анна Максимовна. – Но хоть съездили, проветрились, а то уже стыдно перед учениками. Кроме дачи, ничего не видим.
- Никого не потеряли? – Эмма Константиновна пересчитала по головам всех сидящих. – Мы возвращаемся в Тамбов. Думаю, вы насладились этой поездкой и получили массу впечатлений. Чтобы они не стерлись так быстро, предлагаю вам послушать в пути еще раз второй фортепианный концерт Сергея Васильевича Рахманинова.
Водитель вновь воткнул кассету в приемник, полилась музыка, под ее аккомпанемент народ зашуршал пакетами. Нина расстелила на коленях полотенце, выложила на него несколько картофелин, свежие огурцы, вареные яйца, нарезанную тонкими ломтиками колбасу, хлеб и спичечный коробок с солью.
- Ешь, - кивнула на импровизированный стол. – Девочки, - обратилась она к сидящим впереди Раисе Петровне и Анне Максимовне, - вам огурчиков свеженьких не подкинуть?
- Меняем на помидоры, - ответила одна из них.
Я молча стал чистить яйцо. Запах вареной картошки и свежих огурцов стоял в салоне до самого Тамбова.   

6.

Таня встречала меня на вокзале Сочи.
- Не ожидал?! – бросилась она на шею. – Специально приехала. Пойдем на маршрутку. Нет, я сказала! – отбивалась она по дороге к остановке от назойливых таксистов.
- Как Денис с Марой? А тетка? Ну и слава Богу, - успокоилась Таня, услышав дежурное «нормально». И тут же стала рассказывать про пансионат, в который взяла на нас путевки, где она уже побывала, куда мне нужно обязательно выехать и с кем познакомиться из постояльцев.
- Тебе понравится здесь. Наших, из Комсомольска, почти никого, - не умолкала Таня. – Пансионат какого-то министерства, поэтому народ самый разный. Минуса два: кормежка не очень, но рядом рынок недорогой. И море далековато, пешком не походишь, но туда автобус возит. Зато до центра рукой подать. Маршрутки на горе. А еще, - Таня хитро улыбнулась, - я тебя на массаж записала. Массажистка слепая, но спину разминает волшебно. 
- Какие планы на вечер? – перебил я ее. 
- Можем на море, - повела плечом Таня. – Правда, я подгорела немного. Давай лучше в Ривьеру сходим? Хочу детство вспомнить. Мы с папой там несколько раз были. 
- Я хотя бы душ приму.
- Ну, конечно, - Таня, довольная, что я сразу согласился, прижалась к моему плечу.   

Сочи – российский Вавилон, - думал я, когда мы, наконец-то, пережив взятие маршрутки, брели по Ривьере. Первый – летом и после Москвы, которая не теряет своего всепогодного статуса. Особенно остро это чувствуется здесь, в Ривьере. Толпы, снующие бес- и осмысленно… Правда, если о-смысленно, то уже не снующие, а направляющиеся куда-то, но тем не менее. Всё в движении, кроме воздуха, застывшего тягучей липкой массой, пробираясь сквозь которую покрываешься такой же липкой слизью. Люди – всех российских рас и вер. Армяне выпасают своих белых случайных подруг – преимущественно русских северянок – больших и гладких. Мелкие армяне на их фоне выглядят носатыми троллями, выведшими на прогулку наивных белых коров.
- Давай, на чем-нибудь прокатимся? – остановилась у кассы Таня. – Смотри, выбор какой. Раньше такого не было.
- Выбирай, - равнодушно ответил я. После поезда накатила такая усталость, что хотелось обратно в номер – упасть на кровать и тупо уставиться в телевизор.    
- Братан, здорово! – закричали рядом. – Мамой клянусь! Поздравляю с днем рожденья! 
Справа от кассы стоял кто-то из южан, наших кавказцев, определить национальность в таких случаях сложно, и, почесывая волосатую грудь, орал так, что его, наверное, и без телефона слышали на исторической родине.
- Мамой клянусь, поздравляю, дорогой! Конечно, Валико, конечно. Это помнишь: Свет, мой зеркальце, скажи: я ль на свете всех красивей? Это про тебя, дорогой.
Таня испуганно посмотрела на меня, потом на любителя пушкинских сказок.
- Пойдем в другую кассу, - тихо шепнула мне. – Здесь мне что-то обслуживание не нравится.   

Карусели кружились, батуты пружинили, на псевдоамериканских горках, маленьких и ущербных, все равно кричали от восторга и ужаса, из динамиков неслась ритмичная испанская попса, сплошное сердце-корасон и любовь-аморе, цвели магнолии и дурманили голову.
- Я больше не могу, - остановил я Таню, когда она, едва сойдя с очередного аттракциона, потащила меня на другой. – Ты иди, катайся. Что-то меня подташнивать начинает от этих каруселей.
- Слабачок! – засмеялась Таня. – А я с удовольствием.
Она уселась в пластиковое желтое кресло, прикрепленное металлическими цепями к большому колесу, и, сияя, помахала мне рукой. Колесо медленно, со скрипом, двинулось, цепи дернулись, вместе с ними дернулась и Таня, выронила билет, улыбнулась, мол, и черт с ним, мотор набрал обороты, и вот уже Таня, придерживая подол юбки, замелькала перед глазами. Она то приближалась, то удалялась, иногда в круговороте я терял ее из виду, но она всякий раз возвращалась, чтобы, мелькнув, снова исчезнуть. У меня еще больше закружилась голова, я сел на скамеечку рядом с каруселью и стал рассматривать прохожих.   
У металлической оградки, загораживающей вход на территорию аттракциона, дожидаясь своей очереди, стояли два малыша лет семи, не больше. Один - белобрысый, в спортивном костюмчике, худой и ростом повыше, все норовил оседлать забор. Его напарник, чернявый, крепко сбитый, в шортиках, неподвижно наблюдал за этим процессом.
- Ты откуда? – спросил белобрысый.
- Из Владикавказа. А ты?
- Из Надыма.
- Это где?
- Там, - махнул рукой белобрысый и тут же сорвался с забора. – На севере, - добавил он, поднимаясь с земли и потирая ушибленное колено. - Тебе прививку делали?
- Делали, - не удивился малыш.   
- А мне операцию делали, - похвастал белобрысый.   
- Какую?
- Я весь в шрамах, - то ли не расслышал, то ли не заметил вопроса северянин.
- Покажи, - попросил бутуз.   
- Ага, сейчас! Ее на яйцах делали.   
- Больно? – посочувствовал мальчик. 
- Еще как! Как тыщу иголок впёрли. Это знаешь как больно. Как будто топором мозги разрезают. Такое ощущение.
- Ваня! Слезь ты с этого забора! – раздался женский голос. – Иди сюда! Очередь подходит.

Утро следующего дня началось с визита к врачу. Терапевт, усталый мужчина в очках с толстыми линзами, внимательно изучив санаторно-курортную карту, которую перед отъездом через своих знакомых сделала мне в Комсомольской поликлинике Таня, долго расспрашивал про основное и сопутствующие заболевания. В карту я даже не удосужился заглянуть, поэтому говорить о своих болезнях, нажитых непосильным трудом, было сложно. Из всех процедур меня интересовал только массаж, от постоянной работы с мышью начали ныть мышцы плеча, надо было их размять, поэтому я внушал доктору, что мучаюсь от остеохондроза. Терапевт ухмыльнулся, прищурив глаза, посмотрел на меня сквозь линзы.
- А горло лечить будем? – с усмешкой спросил он.
- Мне бы на массаж попасть, - честно признался я.
- В ваших поликлиниках направления выписывают не глядя, по всей видимости. У вас тут написано «хронический тонзиллит». С таким диагнозом могу направить вас только на ингаляции и физиопроцедуры. Массаж-то точно при тонзиллите вам не поможет.
- А разве массаж не входит в перечень услуг?
- Входить-то входит, но только по показаниям. И то – в зависимости от путевки. Так что, извините, молодой человек, вот вам направление в физкабинет, вот – лору покажетесь, а это, - протянул он мне третий листочек, - сходите к урологу. В вашем возрасте уже надо бы посмотреть, что там внутри. Рекламу видели? Не дай Бог, аденома, простатит, а там и импотенция.
- Да меня это, вроде, пока не беспокоит.
- Когда забеспокоит – поздно будет. Проверить не помешает. Еще вопросы будут?
- Значит, массаж не получится?
- Это мы уже обсуждали. Перед отъездом зайдете еще раз ко мне. Заключение напишу. Ну и так, если, не дай Бог, конечно, прихворнете, заглядывайте. А сейчас - до свидания.
Таня поджидала меня в коридоре. Увидев мое расстроенное лицо, напряглась.
- Что случилось?
- Так. С массажем обломали.
- Почему?
- Ты мне что в курсовке написала? Тонзиллит? Его массажем не лечат. Доктор сказал.
- Всего-то?! – засмеялась Таня. – Сейчас решим.
Она постучала в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, просунула голову внутрь.
- Здравствуйте, доктор! Можно? 

Массажистку звали Катя. Так она представилась.
- Александр Бородин? – спросила она, когда я вошел в кабинет.
- Да, - кивнул.
- Проходи, рубашку снимай и ложись на кушетку. Меня зовут Катя.
На вид Кате было лет за сорок. Простая русская баба, как определяет подобный типаж Витёк. Ничего особенного, только глаза прозрачные. Сразу и не подумаешь, что слепая. Если бы не увидел, как она медленно, чуть выставив вперед руку, сделал пару шагов от стола к кушетке, нащупала ее край и коснулась моей ноги.
- Ложись-ложись, - скомандовала Катя. - Голову набок поверни, руки вдоль тела.
Она пробежала пальцами по спине, добралась до шеи.
- Расслабься. Не напрягай мышцы, - подушечками пальцев она постучала по спине. – Так лучше. А то зажимы сплошные. Вот так, - одобрила Катя и стала мягко поглаживать спину. - Как тебе наш пансионат? Красивый?
- Да ничего.
- А что там строят?
- Где? – удивился я.
- Слева от главного входа. Все время стук оттуда.
- Не знаю. Наверное, летнее кафе.
- Скорей всего, - согласилась Катя. - Сегодня солнечная погода? – ее руки стали жестче и сильнее.
- Угу.
- Облаков вообще нет?
Я приподнялся, чтобы выглянуть в окно, Катина рука соскользнула с плеча.
- Ты куда? – надавила она. – Лежи. Или больно?
- Нет, не больно. Хотел в окно посмотреть. Облаков нет, вроде.
- А ты с Севера приехал?
- С Севера.
- У меня в тот заезд тоже одни северяне были. Новый Уренгой и еще какое-то смешное название. Лабытнаги какие-то.
- Лабытнанги, - поправил я. – Это на Ямале.
- На Ямале, - призадумалась Катя. - Там у вас полярная ночь?
- Я гораздо южнее живу. У нас нет полярных ночей.
- Холодно у вас, наверное?
- В июне, когда уезжал, было около десяти.
- Мороза?
- Тепла.
- А я уж испугалась. У нас такая погода зимой бывает. А вот в 99-м, по-моему, на первое января у нас было плюс 25. Мы фотографировались на фоне моря. Есть такие фотоаппараты, которые дату показывают, вот там первое января видно. Море синее такое, ветра нет, солнце вовсю, небо голубое. Здесь хорошо. Здесь люди живут.
- В смысле? 
- Голову набок поверни. На юге люди не умирают. Они просто исчезают. Ты видел когда-нибудь кладбища в южных городах?
- Нет.
- Вот и я о том же.

- Классно массирует, правда? – Таня решила сопровождать меня всюду. Вот и сейчас сидела в коридоре, перелистывая какой-то гламурный журнальчик. - Понравилось тебе?
- Да, но чувствую себя немного раздавленным. Она не сумасшедшая?
- Катя?! Странная немного, но не сумасшедшая. Она же слепая. Болтает много?
- Она мне сказала, что на юге люди не умирают.
- Нашел к чему прицепиться. Не думай об этом. Люди вообще не умирают. Они становятся ангелами. Тебе разве бабушка не говорила? Вот то-то. Кстати, об ангелах. Через час поедем на экскурсию. Я сейчас взяла путевки в какое-то ущелье. Сторговалась недорого. Где-то под Адлером.
- А на пляж? – попытался я возразить.
- Успеешь. Привыкни вначале.

Автобус подали прямо к дверям нашего корпуса, где уже столпились в ожидании несколько семейных групп.
- Все-таки сервис появляется и в нашей стране, - кивнула на автобус Таня. – Смотри какой.
Небольшой японский красавец был отмыт до блеска. Двери зашипели, из автобуса вышла
симпатичная девушка в шортах и бейсболке.
- Здравствуйте. Я так понимаю, вы на экскурсию?
Толпа закивала…
- Проходите в автобус.
Первыми, отталкивая взрослых, в салон устремились дети.
- Не, ты посмотри на них, - зашипела бабулька в соломенной шляпке. – Мамина школа, как видно. 
Стоявшая рядом со мной толстая тетка, засунувшая себя в велосипедки и маечку в облипочку, вся состоящая из валиков, как гусеница, злобно прошипела что-то в ответ.
- Всем места хватит, - девушка-экскурсовод грустно улыбнулась и поправила бейсболку. – Не торопитесь.    
Дети расселись на передних сидениях и стали, перекрикивая друг друга, звать родителей.

- Меня зовут Ксения. Спасибо, что выбрали наше турагентство, - держа микрофон как эскимо, двумя пальцами, начала девушка. – На рынке экскурсионных услуг города Сочи мы одна из старейших компаний. Нашими специалистами разработаны десятки маршрутов. Вы можете совершить пешие и конные экскурсии, устроить сплав по горным рекам и половить форель, посетить самые красивые места в окрестностях Сочи. А сейчас мы едем с вами в ущелье. Когда-то там протекала река, но потом она ушла под землю. Об этом чуть позже, а пока расскажу вам историю нашего города.
В городе не было ничего интересного. Это я успел разглядеть в окно автобуса. В низинах высились многоэтажки, такие же, как и в любом другом городе страны, на подступах к дороге, спрятавшись в буйной зелени, стояли сплошные санатории. Только здесь чувствовалась рука архитектора, в остальном Сочи нисколько не порадовал меня. Тем более, что и город вскоре закончился, и понеслась вереница частных владений, застроенных абы как, главное, чтоб хватило места и на себя, и на отдыхающих.   
- Интересно, местные на море ходят? – спросил я Ксению.
Она сразу смутилась. Отвела глаза.
- Ходят, конечно. Только редко. Летом основная работа.
Я кивком обозначил, что понял и даже где-то сочувствую.
- Наша земля богата природными ресурсами, - продолжила как ни в чем не бывало Ксения. – Как вы могли заметить, в Сочи очень много растительности. Богата и фауна. В городе этого не увидишь, конечно. Человек – фактор антропогенный. Даже звери понимают это, поэтому прячутся. Чтобы понять красоту местной природы, надо выезжать за пределы города, что мы с вами сейчас и делаем. Там, в горах, вы поймете, как прекрасны здешние места. 
- Ой, там что, змеи есть? – взвизгнула дамочка справа.
- Ядовитых змей у нас нет, - спокойно произнесла Ксения. – Полоза можно встретить, но он совершенно безопасен.
Мы проехали Адлер, свернули с асфальтированной дороги, и автобус затрясло по грунтовке, уходящей в горы. Ксения стала что-то рассказывать водителю, лишь изредка подносила к губам микрофон и призывала посмотреть то направо – какие красивые горные пейзажи, то налево – реликтовые буковые рощи. Дороге, казалось, не было ни конца, ни края. Она все больше сужалась, становилась на дыбы, и я уже подумывал, что еще немного, и мы покатимся вниз и окажемся в том самом ущелье, куда так стремились. Внезапно лес кончился, и мы выехали на достаточно ровную для этих мест площадку.
- Вот там внизу, - показала рукой Ксения, - за кронами этих древних деревьев и скрывается цель нашего долгого маршрута. Идемте за мной.
Мы почти побежали вниз, вслед за Ксенией, к буковой роще по заросшему незнакомыми мне травами лугу («здесь раньше были чайные плантации», - сказала Ксения). Где-то там скрывалась неведомая нам красота дикой природы.

Сырость, деревья, покрытые мхом, известняковые скалы, словно пятиэтажки, сдвинутые почти впритык, небольшая пещерка, внутри которой какой-то Дима вывел зеленой краской свое имя, пластиковые бутылки - все, что запомнилось… И еще десятилетний мальчик, который взобрался по уступам почти на самый верх, испугался спускаться и жалобно скулил, слушая дикий ор матери.
- Красиво здесь, правда? – спросила Таня, когда мы добрались до конечной точки нашего путешествия – небольшого кафе, в котором уже была заказана форель, жаренная на углях, и шашлыки.
- Здесь бы вдвоем пройтись, - пожал я плечами. – Устал я от беготни.
Таня оторвалась от рыбы и удивленно посмотрела на меня.
- Вдвоем? Где ты видел такие экскурсии?
- А еще лучше одному.
Таня отодвинула рыбу, вытерла руки салфеткой, скомкала ее и бросила на стол.
- Я почему-то так и думала, что этим все закончится. Тебе я надоела?
- Мне все надело. Я что-то устал толкать жизнь вперед.
- А я устала от твоего нытья, Бородин. Встряхнись уже наконец. Буду ждать тебя в автобусе.

На обратном пути водитель включил микрофон, и экскурсия повторилась в обратной последовательности, но с новыми подробностями. Таня отвернулась от меня и смотрела в окно.
- Здесь наша элита живет. Вот там дом видите? Квадратный метр по цене Москвы продается. В прошлом году у нас ураган прошелся по всему городу. Слева вон там – молодые деревца. Ничего не осталось. С корнем пальмы выдернуло. Это уже на их месте посадили. Быстро растут. Климат такой, тепло, влажно, все растет, кроме картошки. Наверное, заметили, картошка здесь дорогая. Из Краснодара везут. А мы им взамен киви.  Вот там их выращивают. Киви, кстати, это лиана такая, а не дерево.
- А бананы у вас не растут? – крикнули откуда-то с задних рядов.
- Растут. Правда, одна ботва. Сами бананы не вызревают. Холодно им тут.

Пансионат – море – пансионат. Так прошли оставшиеся дни. Идти не хотелось никуда.

- Ну, пойдем, с морем попрощаемся, - в день отлета сказала Таня. – А потом вещи собирать. Самолет в четыре.
Море пахло свежим арбузом. Даже на вид оно – спокойное, лишь изредка накатывающее на берег ленивой волной, напоминало огромный изумрудный арбуз, растянутый чьей-то невероятной силой вдоль забитого разморенными отдыхающими берега.
- Купаться будешь?
- Иди. Я постою.
- Какой же ты стал скучный, Бородин. Ленивый. Стареешь?
- Ступай, молодка, сполоснись, - отмахнулся я. – Лень.
- Вот и я о том же. 
Толстый старик – волосатый с ног до головы – ужасный в своей полной наготе (или нагой полноте?) рассеянно улыбался, близоруко щурясь.
- Володя! – окликнул его женский голос.
Старик повернулся и заулыбался уже более уверенно.
- Володя! Я тебя ищу везде, - подбежала к нему не старая еще женщина.
- А я вот… - начал оправдываться старик.
- Сырой весь, - женщина не дала ему договорить и стала аккуратно промакивать полотенцем волосатые плечи, спину, живот. – Заболеешь ведь.
Она смотрела на старика с такой невероятной нежностью, что я невольно прослезился. Будет ли кто-нибудь с подобной любовью ухаживать за мной в моей старости? Так же беспокоиться, искать на пляже среди сотен отдыхающих, переживать за мокрые плавки, отирать воду с мохнатых плеч?! Не знаю…

7

В Комсомольск мы вернулись к середине августа.
- Температура в районе аэропорта плюс пять, - напугала нас стюардесса.
Таня зябко поежилась, тяжело вздохнула и стала доставать из своей сумочки предусмотрительно сложенные туда рубашки.
- На, - протянула она мне одну из них. – Одевайся. Мы дома.
С вершины трапа до автобуса пришлось бежать, но все равно ледяной ветер, дувший не иначе как с Карского моря, делал из загара наждачную бумагу. В самом деле, будто и не уезжали. Над головой висело такое же низкое северное небо, как и в конце июня. Вечерами уже (а в июне – еще) давали знать о себе морозцы. Не радовало и то немногое, что отличает здесь август от июня: ночи из белых стали серыми, но еще хранили отголоски бесконечного летнего дня, да пожелтевшая местами листва, предвестник короткой и стремительной осени.   
Небольшая стоянка у здания аэропорта была забита под завязку. Машины – от скромных «Лад», которых все-таки меньшинство и потому-то в счет могут не браться, основная масса – поезженные, но вполне живые японки, включая понтовитые «Ландкрузеры» - заполонили все видимое пространство.
- Ну и где твой встречальщик?! – Таня зло посмотрела на меня. – Такси вызывать?
Я огляделся по сторонам и увидел Женьку, вынырнувшего из-за черного бока «Крузака» и неспешно идущего в нашем направлении.
- Привет-привет, отпускнички! – помахал он рукой. - Ну что, поехали?!
- Сейчас покурю и поедем.
- Я в машине подожду, - Таня поволокла за собой чемодан, но Женька перехватил его и потащил к машине. 
Я затянулся, глядя им вслед. Танька – нелепая такая, в коротенькой юбчонке и топике, придерживала на груди рукава накинутой поверх топа рубашки, чтобы ветром не сорвало. За ней, согнувшись буквой Г, но почти не отставая, Женька тащил чемодан, где были в основном те же юбки, топы, маечки, как старые, так и новые, купленные буквально несколько недель назад и которые к следующему лету придется выбросить, так как они выйдут из моды. «Хорошие они все-таки, Женька с Танькой», - подумал я и чуть не пустил слезу. Видимо, после трехчасового воздержания табак ударил по какой-нибудь мозговой точке сентиментальности.   
- Может, пива попьем сегодня? Не устал с дороги? – спросил Женька, заводя машину. 
- Попьем, - устало согласился я. 
- Я за тобой вечерком заеду.

Квартира, пустовавшая почти два месяца, пахла одновременно сыростью и пылью. Я оставил чемоданы в прихожей и, не разуваясь, прошел на кухню – попить воды. Открыл кран, оттуда рванула струя желтой от ржавчины жидкости.
- Почувствуй себя дома!
- Что? – спросила Таня.
Она, автоматически включив приемник, откуда развязный диджей стал давать советы, как провести этот вечер, разглядывала стоявшие на подоконнике цветы, поворачивая в разные стороны пожухшие листья.
- Вода посмотри какая. Я уже и забыл, что такая бывает, - кивнул я на струю, мало-помалу приобретавшую нормальную прозрачность.
- Не поливал он их, что ли? – раздраженно заметила Таня, тыча пальцем в цветочные горшки. – И пылищи-то сколько! Точно ведь не заходил товарищ твой.
- Да, отпуск пролетел! – некстати заметил я.
- Защищай, защищай друга! – скривилась Таня. – Я целый год цветы растила, чтобы он их за месяц убил?
- Отольешь.
- Отолью, конечно. Пойду их в ванну пока поставлю. Я забыла, тебе на работу когда? – крикнула из ванной.
- Послезавтра.
- Хорошо, завтра выспимся.   
- Мы сегодня с Женькой пиво пьем.
- Пейте, - пожала плечами Таня, зайдя на кухню, где оставалась огромная, в полтора метра дифимбахия. – Отнеси мне ее в ванную.
Я дождался наконец-то чистой воды, попил прямо из-под крана, сполоснул лицо, перетащил огромный куст. Таня за это время успела уже заволочь в зал из прихожей чемодан и выкладывала из него вещи. Из приемника потек неофициальный гимн Комсомольска: «мы много здесь нашли, и много потеряли, приехали на год, остались навсегда».
- Чего это они? – оторвалась от своих тряпок Таня. – Она у них всегда неформат была.
- День газовика скоро. Поздравляют, наверное. 

Женька заехал часов в девять. Еще даже смеркаться не начало. Повертел коротко стриженой головой, оглядывая пустую кухню. 
- Я тут ваши цветы немного запустил, - начал оправдываться.
- Да я уже поняла, - отозвалась Таня.
- Уезжал на неделю, своих отвозил к бабушке. А потом закрутился. 
- Значит, холостякуешь сейчас?
- Есть чуть-чуть.
- Вы у меня там смотрите – не балуйтесь, пивуны. Приеду с контрольной проверкой. Сразу ваша холостая жизнь закончится.

Пока я разливал пиво, Женька достал из холодильника пакет соленой пеляди и вытряхнул ее в тарелку.
- Жирная, - кивнул он на рыбу. – Налил?
Я повертел стакан, не решаясь сделать глоток. Все опять возвращалось на свои круги. Женька выжидающе смотрел на меня. 
- Надумал что-нибудь? – осторожно спросил. 
- Надо сваливать отсюда, - неуверенно произнес я.
- Надо, - сразу согласился Женька. – Ну, может, годик еще, как максимум, перекантоваться и валить.
- Да, последний год я здесь. До лета доработаю и свалю.   
- За это и выпьем, - с облегчением поддержал Женька мою решимость.
Мы чокнулись прозрачными пластиковыми стаканами, почти синхронно сдули пену и сделали по большому глотку. Я пил за свой воображаемый отъезд с чувством непонятного освобождения и понимал, не головой, она потерялась для меня в густых спиртных парах, а где-то в глубокой, неосознанной пустоте своего сердца, что никто из нас никогда и никуда отсюда не уедет. Потому что за пределами этого города ничего нет.


Югорск, 12 октября 2004 г. – март 2007 г.