Мы возвращались с мамой домой, после прогулки по городу. Стоял теплый летний вечер. Трамвай тихо тащился по рельсам в спальный район города. Мы были довольными и усталыми, и никуда не торопились. Возле Академии в вагон вошла группа военных, повышающих квалификацию в нашей стране. Большинство из них были немцами. Они весело болтали между собой, громко хохотали, не стесняясь перекрикивая шум движения. Мама покачала головой, я подняла глаза.
Один из офицеров стоял на нижней ступеньке вагона, у средней двери, как раз там мы и сидели. Отвечая что-то товарищу по-немецки, он поднял лицо. Наши глаза встретились.
Передо мной все потемнело.
Я не могла отвести взгляд. Я точно знала, если я отвернусь – меня убьют. Затравят собаками. Просто так, для развлечения. Такое хобби было у подполковника.
Говорили, что этот офицер участвовал в создании концлагеря, что его увлекала идея «правильного» уничтожения «неправильных» людей. По своей должности он вообще мог не заходить на территорию с заключенными. Однако очень любил, ходить вдоль рядов несчастных женщин и мужчин во время вечернего построения. На шлейке, перед ним, всегда важно шествовали две немецкие овчарки, отлично выученные и натренированные. Они вызывали у нас страх.
С детства я любила собак. В нашем доме всегда были эти ласковые и очень преданные животные. Никогда мне не приходилось бояться их или ненавидеть. Сталкивалась я и с овчарками. Сильные и выносливые, всегда с уважением относящиеся к своим хозяевам, они видели в нас скорее старшего друга, чем господина. Любящие детей, и прекрасно уживающиеся в доме вместе с котами, курами и свиньями, они вызывали у меня восхищение.
Собаки подполковника вызывали только ужас! Первобытный ужас, когда ноги прирастают к земле, а мысленно ты уже бежишь куда-то сломя голову. Но бежать от них было нельзя. Нельзя бежать, и нельзя убежать.
В момент, когда хозяин собак заглядывал тебе в глаза, нельзя было позволить себе ни вздрогнуть, ни моргнуть. Только прямой взгляд, наполненный вызовом и ненавистью, благосклонно принимался в ответ. Понимающе, почти сочувственно улыбаясь, небрежно обронив «Еще жив», он переходил к следующему заключенному. Не дай Бог, если в чьем-то взоре он обнаружит хоть каплю страха. Страха и покорности своей судьбе. После построения этого заключенного уводили из барака, и больше его никто никогда не видел.
Сколько ужасов рассказывали про этих собак! Говорили, что они людоеды, что нас специально держат, чтобы кормить их и дрессировать. Говорили, что их привезли сюда из какого-то дальнего питомника, что стоят они дороже, чем можно себе представить. Говорили…. Чего только не говорили про них. Их боялись и ненавидели больше, чем газовые камеры.
А собаки спокойно прогуливались каждый вечер, вместе со своим хозяином, вдоль рядов заключенных, Махали хвостами знакомым охранникам, и радостно лаяли, когда получали кусок сахара. Они просто не обращали на нас никакого внимания, пока хозяин, полушутя или полусерьезно, не говорил, показывая на нас рукой «Кто там?».
Собаки мгновенно менялись! В глазах горел огонь. Пасть приоткрывалась, и любой мог разглядеть их великолепные зубы. Слюна капала на землю. Шерсть вставала дыбом по всей спине. Они принимали стойку, готовясь к смертельному прыжку! Ужас пронизывал человека, при виде такого. Но тут подполковник нехотя говорил «Нет», и, по мановению волшебной палочки дикие звери снова превращались в домашних питомцев….
Иногда, по ночам, лежа на жестких, холодных нарах, не будучи в состоянии уснуть от диких болей, я долго размышляла о том, кто же сделал этих животных такими злыми. Бог или человек?
Господин подполковник, статный, голубоглазый, был очень красивым мужчиной. Молодой, около тридцати, улыбчивый и доброжелательный со своими коллегами, он никогда не был груб с заключенными, во время своих прогулок. Немного отстраненная, все понимающая улыбка не сходило с его губ. Маленькие морщинки вокруг глаз говорили о том, что в обычной жизни, он не прочь и посмеяться. Говорили, что там, за колючей проволокой, у него есть семья. Жена и дочь. Говорили, что он любящий муж и ласковый отец. Говорили, что собаки живут в его доме. Но если он и в самом деле, добрый и порядочный человек, то кто воспитал этих собак?
Конечно, мы все прекрасно понимали, что идет война. Что мы по разную сторону баррикад. Что они просто выполняют свою работу, служат своей Родине. Служат так, как учит их своя партия, как учит их Фюрер. Мы все ненавидели их, мы признавали в них врагов, каждый из нас был готов с голыми руками встретиться с ними в бою. Но мы все прекрасно знали, что это тоже люди, люди со своими семьями, со своими горестями и радостями, с мыслями и чувствами. Просто с детства их научили думать не так, чувствовать не так, жить не так, как это делаем мы.
Январь. Холодно. Ветрено. Идет снег. Вечернее построение.
Господин подполковник остановился напротив меня. Улыбнулся. Наши глаза встретились.
Я не могу отвести взгляд. Я точно знаю, если я отвернусь – меня убьют. Затравят собаками. Холодно. Меня знобит. Руки и ноги не слушаются. Тысячи раз я глядела в эти глаза! Глубокие, холодные, полные усталости и скуки. Я не могу отвести взгляд!!! Я хочу жить!!! «Кто там?» - говорит офицер. Собаки встали в стойку. Я должна жить! «Нет!» - громко слетает с моих губ. Вокруг мертвая тишина. Собаки недоуменно смотрят на хозяина. В глазах появляется живой интерес и уважение. Подполковник проходит мимо. Собаки важно шествуют рядом. «Еще жив» - слышу я.
Я пришла в себя…. Мы возвращались с мамой домой, после прогулки по городу. Стоял теплый летний вечер. Трамвай тихо тащился по рельсам в спальный район города. Офицер, стоящий на нижней ступеньке вагона, был бледен, как смерть. Он резко тряхнул головой и уставился на меня во все глаза. «Следующая остановка…» - проговорил вагоновожатый. Полковник, прижав руку к губам, тихо прошептал «Нет! Нет! Еще жив!», и выскочил из вагона. Его коллеги заволновались, и что-то закричали вслед. Не обращая на них внимания, зажав голову руками, офицер быстро побежал между домов.
«Что случилось?» - спросила мама.
«Не знаю» - ответила я. «Мне так холодно». Мои руки были ледяными.