Я открыла глаза. Прямо передо мной висели часы. Без десяти двенадцать. Светло. Значит день. Последний раз я смотрела на часы пятнадцать минут седьмого утра. Почти шесть часов. Руки самопроизвольно легли на живот. Что-то холодное скользнуло вниз, и плюхнулось на пол. Живот был плоским.
Подошла медсестра, подняла грелку со льдом, положила ее на место и поправила одеяло.
Тишина. Только часы: тик-так, тик-так, тик-так.
Голова не поворачивалась, и я скосила глаза. Справа лежала еще одна женщина.
Почти шесть часов. Они говорили, что операция продлится максимум час. Что они делали все остальное время? Почему ко мне никто не подходит и ничего не говорит? Я попыталась что-нибудь сказать, но изо рта послышалось какое-то бульканье. Как из-под земли появилась все та же медсестра и дала мне пить через трубочку. «Молчите»- сказала она. Почему?
Надо сосредоточиться и вспомнить все. Вчера, 18 мая 19** года, у меня была контрольная явка. Доктор сказала, что все хорошо, но так как срок уже сорок недель, то пора ложиться в роддом. И я послушно пошла. Врач в приемном покое был очень неприветливый, от него разило спиртным и никотином. Мне стало нехорошо. Я попросила воды, а он загнал меня на кресло и долго возился с какими-то инструментами. Потом было очень больно. Меня положили на сохранение. Днем мне стало плохо, и я позвала доктора. И опять мне не повезло. Дежурная врачиха накричала на меня и не стала смотреть, так и написала в моей карте: «От осмотра отказалась, за отсутствием необходимости».
Что было потом? Беспокойная ночь, ранний подъем, много воды и крови. Медперсонал носился, как заведенный. Родилка, операционная. Срочное кесарево! Спасти ребенка! Я была согласна на все.
Все суетились. Намазали живот йодом, привязали руки и ноги, поставили капельницу, сделали укол и задернули шторку. Дальше все было как в немом кино. Я так хотела закричать, что я все вижу, что я еще не сплю…. Но голоса не было. Я все видела!
Видела, как блеснул скальпель, все сгрудились над моим животом. Видела, как женщина в белом халате держала на руках малыша. Видела, как положила его на левую руку и начала тереть его по спинке под водой. Видела, как его завернули и унесли. После этого у меня закружилась голова, и я увидела уже другой фильм.
Два ангела, высоких и красивых, облаченных в белые длинные хламиды, схватили меня под руки, и понесли. Я страшно испугалась. Мы летели по очень длинному, извилистому туннелю. Впереди горел свет, но как только мне казалось, что мы долетели до стены, там оказывался очень крутой поворот. Каждый раз я пугалась, что мы не впишемся, и я ударюсь. Но этого не происходило. Как долго длился наш полет, я не знаю. В какой-то миг я увидела себя, на каталке, окруженную врачами, и почему-то в лифте. Откуда взялся лифт? Потом я опять полетела. Весь мой полет сопровождался тихой, нежной и очень зовущей музыкой. Труба была черной, свет белым, но я точно знала, что впереди меня ждет много цвета и счастья.
Так как с детства я вижу цветные, музыкальные, «широкоэкранные и широкоформатные» сны, то все происходящее меня не очень испугало. Вопрос в другом. Что это было? Я не очень- то увлекалась вопросами потустороннего мира. Вернее эти вопросы в то время меня совсем не интересовали, так как я просто не знала об их существовании. Главным, в моей жизни, была любовь. Поэтому мой сон, не столько расстраивал меня, сколько развлекал. Хотя я и подозревала в нем что-то необычное.
В какой-то момент труба закончилась, и я оказалась на пороге нового мира. Много света, воды, высокие деревья, прекрасные цветы, дикие животные. Журчание ручейков, пение птиц. Множество людей, в нарядных платьях, веселых и счастливых. В общем, сказка. И тут низкий, тихий голос спокойно произнес: «Она еще не готова». И все исчезло.
Я открыла глаза. Прямо передо мной висели часы. Десять минут первого. Светло. Значит день. Последний раз я смотрела на часы пятнадцать минут седьмого утра. Почти шесть часов. Руки самопроизвольно легли на живот. Что-то холодное скользнуло вниз, и плюхнулось на пол. Живот был плоским.
Моей семье только в 12.30 дня сообщили, что я буду жить. Моя мать поседела. Мой отец слег в госпиталь. Мой муж не простил мне гибели сына и мы развелись….
Так что же произошло?
К моей соседке по палате подошел врач. Я прислушалась. «В час к Вам подойдет дежурный по детскому отделению». «А когда ко мне?!»- прошептала я. Ответа не последовало. Врач, демонстративно отвернувшись, вышла из реанимации. Я все поняла.
Мое сердце сжал железный кулак. Боль. Страшная боль. Смертельная боль. Эта боль держала меня до рождения моей дочери, целых шесть лет.
Я лежала на спине, считала трещины на потолке и тихо подвывала. Слезы катились за уши. Жизнь была как в тумане. Я потеряла все. Все. Сына, и… любимого мужа. Я это точно знала.
Вечером принесли письма от родителей, от мужа. Родные старались поддержать меня, но разве они могли мне заменить радость материнства? От них стало еще больнее. Я не оправдала их надежд! Я не смогла создать новую жизнь!
Мой мальчик! Мой маленький мальчик! Девять месяцев мы жили с тобой вместе. Девять месяцев счастья, переживаний, общения! Я пела тебе песни, рассказывала сказки, читала книжки. Иногда ты внимательно слушал, иногда начинал пинаться, давая понять, что эта песня или книжка тебе не нравится. А какой ты был обжорка! Вместе, мы могли проглотить быка! Нас было просто не прокормить! И больше этого нет. Нет, и никогда не будет. Меня и тебя. Тебя и меня. Нас. Будет кто-то другой, или кто-то другая и я. О тебя никогда.
Медики оказались на высоте! На следующий день меня перевели на дородовое отделение, в общую палату. Там, на сохранении, лежали молодые девочки. У них была надежда. У меня ничего. Я взяла себя в руки, встала, стала разговаривать. А слезы лились самостоятельно, не спрашивая, хочу ли я этого. Все меня понимали и молчали. А я тихо подвывала по ночам, когда все спали, и открыто рыдала днем, и ничего не могла с собой поделать.
Не выдержала я только раз, и сорвалась. «Добрые врачи» решили поучить на моем примере студентов. Наш роддом был учебной базой СанГика. Понятия о человеколюбии, корректности, уважении к чужому горю у этих врачей явно не было. Зато, после моего срыва, появился страх перед судом, перед наказанием. Но разве этим можно было помочь моему горю!
Заявления врачей были однозначны. Сначала: «мертворожденный». После: «Ярко выраженная патология. Решили не реанимировать». Пока патологоанатомическая экспертиза не доказала: «совершенно здоровый ребенок. Вес 2900, рост 49. Закричал на 2 минуте. Умер через 29 минут. Причина 100% халатность врачей».
Выписали меня очень быстро. С глаз долой….
А боль осталась.
Меня отвезли на курорт. Мне делали подарки, баловали. За мной ухаживали как за умирающей. Я стала приходить в себя. Вышла на работу. Возобновила общение с друзьями. Жизнь пошла своим чередом.
А боль осталась. Страшный железный кулак не отпускал мое сердце ни днем, ни ночью. Я все так же плакала по ночам, стараясь сдерживаться днем. Я не могла видеть маленьких детей, важно разгуливающих с мамашами по паркам. Гордые отцы, смело толкающие коляски с наследниками в новую жизнь, вызывали у меня апатию. Бабушки, кудахтающие около песочниц, видя мою бледность, интересовались моим самочувствием. Боль не уходила, не отпускала. Она жила своей жизнью, параллельно моей. Иногда она полностью завладевала мной, иногда давала чуть-чуть вздохнуть. Но только чуть-чуть. И очень редко. Боль была всеобъемлющей, всепоглощающей. Я ее ненавидела, и жила с ней, ибо без нее меня уже не было. В моей жизни не осталось места ничему. Ни любви, ни дружбе. Все чувства ушли, оставив место боли. Я смеялась, когда смеялись все. Отвечала на реплики в разговорах. Работала. Все это я делала на автопилоте. Моя душа была поглощена болью. Я отдалась ей. Я нырнула в нее, и не хотела выплывать. Я сознательно тонула, и не просила о помощи. Я не хотела от нее избавиться. Я любила боль. Я ее обожала. Я знала, если боль уйдет – я умру. Боль стала моей жизнью. Моя жизнь стала сплошной болью.
Эти строки написаны через 16 лет. У меня прекрасная семья, десятилетняя дочь. Отпустила ли меня боль, или держит до сих пор?