После того случая, я всё чаще стал задумываться о странных свойствах человеческого мозга. Как оказывается легко его околпачить. Случается, сам себя так подведёт, что впору всё окружающее принять за сплошную иллюзию. Может прав тот английский монах, который не верил в существование реального мира?
Всем известен оптический обман, когда вертикально поставленный предмет кажется длиннее, чем на самом деле. Вот, к примеру, телебашня в областном центре: у-у! какая дура, а всего-то двести метров. Ну, что такое 200 метров, если положить? Тьфу, ерунда. И это при том, что наш глаз - прибор сверхчувствительный. Где-то прочитал, что он отмечает вспышку в три десятитысячных секунды. И может разглядеть свечку за 27 километров, если, конечно, воздух не портить.
Что это? Неужели человек так к земле приплюснут, что чуть вверх глянет и робеет весь? Вот влезь-ка на любую колокольню, да высунь нос. Ха! Дух уж долу спешит, аж на мочевой пузырь давит. Поскорей на земельку хочется. Это с каких-нибудь тридцати метров. Отчего ж так? Может, господь к себе подпускать не хочет, отказывает червяку в третьем измерении?
Это всё, конечно, отвлечённые эмпиреи, пока на собственной шкуре не испытаешь. А мне, вот, довелось.
Впечатление на всю жизнь. Но расскажу по-порядку.
...
В то утро я прособирался на работу что-то дольше обычного, уже опаздывал, и всё-таки пошёл через площадь. Крюк немалый, но давно уже для себя решил: лучше работу брошу, чем пропущу открытие памятника. Каждый день я обязательно дважды проходил мимо, даже опаздывая в контору или домой. Но открытие всё затягивалось. Я стал плохо спать, поссорился с женой, потерял аппетит и уверенность в завтрашнем дне. Но сегодня что-то изменилось, предчувствие шилом подгоняло сзади. Часто чавкая сапогами, я пересёк улицу, свернул за угол и обмер: на площади скопилось полно народа.
Все лихорадочно месили жижу вокруг брезентовой туши, высоко поднимавшейся над головами. Значит сегодня. Наконец-то! Но откуда все узнали? Всегда меня мучает этот вопрос: откуда все всё узнают. Всегда раньше меня. Никаких объявлений не было, дата мероприятия держалась в строгом секрете, и, вот, пожалуйста, - весь город здесь, а я чуть не опоздал.
Толпа глухо волновалась. А как не волноваться, если проклятый брезент смущал нас уже больше года. Странные очертания грубой ткани, перетянутой верёвками, никак не давали угадать содержимое. Больше года лихорадило город. Все спорили, ругались. Множество глаз в любое время суток буравили серую материю, пытаясь мыслью проникнуть за её складки. Несколько раз мальчишки, да ещё один слабонервный пенсионер с Кудеяровки, подбирались к заветному концу веревки, но эти вылазки были безжалостно пресечены спецотрядом ДНД.
Напряжение росло, тучи сгущались. Гроза могла трахнуть в любую минуту. То тут, то там стихийно возникали кучки оживлённых людей. Уверяли, что с открытием памятника что-то резко изменится. В глазах старшего поколения стала накапливаться какая-то суетливость. Постепенно старики совсем исчезли с лавок. Молодёжь, наоборот, носилась со всякими идеями и увеличила потребление красного. Некоторые несознательные подростки начали использовать скопление граждан в своих целях: они притаскивали под полами одежд виниловые диски и активно друг с другом ими обменивались. Это накалило атмосферу до взрывоопасного предела. Исполком начинал каждое утро со специальной оперативки, проводимой совместно с ОВД, где прорабатывались планы захвата растлевающего товара иностранных компаний и некоторых подстрекающих хитов фирмы «Мелодия»...
И вот теперь, наконец, всё должно выяснится.
В толпе я приметил своего начальника, но подходить не стал: кто знает, чем дело кончится. Может ходить на работу уже не будет нужды. С трудом я пробился в первый ряд, чтобы ничего не упустить.
У подножия монумента, на асфальте возле розовой ленты, стояли несколько прилично одетых людей в ботинках. Приезжие - никого из них, кроме нашего архитектора, я не знал. А того видел однажды у соседа в огороде - он требовал перенести сортир в другой угол. Те, в ботинках, о чём-то переговаривались и зорко поглядывали поверх наших голов. Начальники это были несерьёзные, мелкие, потому что некоторые носили бороды, а на стоянке торчала всего пара "Жигулей".
Но вот толпа зашевелилась и пропустила к постаменту две большие чёрные машины, одну нашу, райсоветскую, и другую, видимо, из области. Из них вышла группа мужчин с торжественными лицами. Штиблеты сверкали, как велосипедные звонки. Навстречу заспешили бородатые. Грохнул оркестр нашего ДК, появились ножницы. Всё происходило, ей богу, шагах в трёх от меня. Сзади напирали, но я врос, словно корни пустил - перед носом маячили капитанские погоны. Самый солидный мужчина принял инструмент и взялся за ленточку. Скоро её свободные концы порхнули в лужу, и опять грянули трубачи.
Михалыч, я давно его приметил у подножья, в новом синем халате, почти трезвый, потянул заветную верёвку. Памятник накренился и стал быстро набирать скорость. Народ с воплями рванул в стороны, мигом освободив пятак. Начальство прыгнуло в машины и уехало. Лишь я один, не в силах побороть оцепенение, смотрел, как многотонная глыба летит прямо на меня. Успела мелькнуть предсмертная мысль, что я так и не узнаю тайну монумента.
Под истеричный крик женщин и нескольких мужчин монумент рухнул на асфальт в шаге от меня. Я стоял обрызганный родной глиной по самую маковку и дрожал, не веря спасению. Меня оттащили и напоили. Шок прошёл, но недоумение осталось. Люди не расходились. В задумчивости смотрели все на огромный свёрток, потерявший прежнюю форму.
Так же молча мы стояли, когда подъехал автокран, поддел крюками брезентовую колбасу с каменной трухой и опустил её в самосвал.
1986