Балбесы

Сергей Колчин 2
      
               
               
 

                Генеральная уборка


      Валера любил передачи про кинопутешествия. Может быть, в прошлой жизни он был моряком или каким-нибудь первопроходцем? Хорошо бы. Бывало, смотрел он, как с экрана  телевизора на него уставится изумленным взглядом гигантская черепаха с Галапагосских островов, прозрачная вода вокруг пузырится, голубоногие олуши синхронно, заполняя пронзительным криком утреннюю свежесть, атакуют прибрежные косяки рыб, а на следующем кадре в водах атолла Фернандино сытые  и гладенькие морские львы дразнят морских игуан, и Валере казалось, что он  когда-то все это  видел.
      Валера никогда не страдал бессонницей. Перед тем, как уснуть, он воображал себя на плоту, несущемуся по течению Замбези к водопаду Виктория, или в хижине у какого-нибудь Великого Озера, будто он только что отыскал золотую жилу. А то видел себя на Ямайке отважным удачливым авантюристом с кольтом под мышкой, который в подводном гроте обнаружил сундук капитана Дрейка. Видения плавно перетекали в глубокий, столь же позитивный сон.
      Почему-то во всех его грезах присутствовала вода. Все-таки  когда-то он был моряком, возможно, даже капитаном, а вероятнее всего - самим Колумбом.
      На самом деле Валера никогда не видел море вживую. Часто, стоя на тротуаре и разглядывая пенистую рябь вод обводного канала, он представлял, будто вокруг желтый песок, обжигающий ступню под ровный рокот волн, а чуть сбоку торчит не коряга вовсе, а осколок серой скалы с отполированными зазубринами, а на ней не голубь отдыхает, а жирная чайка подстерегает зазевавшуюся рыбешку.
     Если бы он мог мечтать по-настоящему, как образованные, то разглядел бы и купальщиц в ярких бикини, и унюхал бы запахи бараньего шашлыка с аджикой, и услышал бы крики прибрежных зазывал: "Горячий кукуруз! Холодный пиво!", и присоединился бы к ночным перепевам караоке.
   С тех пор, как на набережной открыли центральный офис какой-то страховой компании и машины заполонили тротуары, мечталось плохо, не так, как раньше. Ну почему парижане, гуляя по набережным Сены, не обтирают машины чистыми брюками и сарафанами? И в Лондоне на Темзе, и в Вене на Дунае, и везде так же. А у нас? 
   Валера ненавидел машины и часто после того, как стемнеет, брал гвоздь и царапал на них всякое непотребство. Обычно ограничивался одним словом, но если позволяло время и под настроение, мог расщедриться  и на словосочетание. 
    Если бы не машины,  можно было бы потоптаться на набережной вольно: хошь, облокотись на чугунную решетку и поплевывай в воду, хошь кури, лучше, если весна и щуришься на солнце, а то найдется и другая забава – можно безнаказанно обстрелять камешками  проплывающие байдарки и каноэ, понадсмехаться над спортсменами и, особенно, над спортсменками. Развлекуха безопасная, ведь набережную обводного канала (на местном языке – Канавы) приодели в гранит и обложили решетками с отлитыми пятиконечными звездами еще в середине пятидесятых, так что лодочники бессильны и безопасны – не взобраться им на набережную ну никак.
      Со стороны могло показаться, что Валера - злобный неудачник. Это не так. Он, как никто другой среди здешних, был соткан из добрых намерений, потому-то и не метился в гребцов, а старался попасть в корпус лодки или лопасть весла, а ежели камешек и отскочит ненароком в спортсмена, то исключительно по случайности и не так опасно, ведь сила удара частично погашена. Вот Петюня – совсем другое дело, тот целил исключительно в людей, при удачном попадании сиял от удовольствия и выкрикивал: "Пидаркнулось, пидаркнулось! Зырь-ка, пидаркнулось!"
       Петюня, конечно, сволота, но дружбан со школы. Какой уж уродился, другим не будет. Единственное слово из Петюниного запасца, произносимое им правильно – «пидарас» со всеми производными и оттенками. Валеру вовсе не раздражало прочее языковое коверканье товарища. Прикольно даже, и выделяет Петюню, создает репутацию. Запомнилось почему-то: однажды мускулистый каноист, уворачиваясь от кирпича, сбился с ритма, ушел вбок и подтолкнул в корму двуместную байдарку, бойко шедшую параллельным курсом в стремлении поскорее оставить позади опасный участок Канавы, и тут же над черной рябью пронеслось: «Зырь-ка! Спариваюцца пидары. Гы, гы, гы! Зырь-ка! Впендюрились пидарасы! Гы, гы, гы!» Гребцы невольно поджали плечи. Было весело.
      Хотя, если по совести, Петюня был троянским конем в их коллективе. Он регулярно тырил пустую посуду, стрелял курево,  наливал себе граммулек на десять, но побольше. Оттого к разливу его подпускали редко, обыкновенно по лени и невнимательности. Но главное, что, несмотря на худобу, Петюня жрал за троих. Если и думал о товарищах, то как бы ловчее их обмишурить.  Не успеешь сделать пару непременных затяжек после второй рюмашевской, а Петюня уже смел полсковороды жареной картохи, залитой яйцами, и примерился к банке аппетитных голубцов. И, что характерно, у Петюни не было вкуса. Коля, к примеру, уважал свиные котлетки с прожилками, Валера тащился  от макарон с мелко тертым сыром, Петюня же поглощал любую закуску. Без разницы. Водку мог заесть и соленым огурцом, а мог и халвой, или творогом в сметане. И еще. Петюня, как Винни Пух, нюхом чуял выпивку и тут же садился «на хвоста», но едва спиртное кончалось, вмиг исчезал. Порой самым непостижимым образом. Глядь, зашел в облако сигаретного дыма, и сгинул, улетучился неведомо куда, но, будьте уверены, если компания соберет еще на пузырь, то, как только гонец принесет беленькую, Петюня восстанет из пепла, выплывет из того же дыма, будто и не пропадал вовсе, а так, со всеми ошивался и вроде бы скидывался.
      Не было смысла просить у него взаймы, даже пустяковые деньги. Ответ известен заранее:"Ты чё, пидар, опупел, я такое бабло тока по телеку зырил!"
      Терпели шакала исключительно за  малый вес и ловкость, бесценные качества на охоте, ведь зимой отлавливали по тонкому льду диких уток. Вот здесь примой и выступал рисковый Петюня. Валера с Коляном страховали обвязанного веревкой смельчака. Худосочный Петюня распластается у дышащей белым паром полыни, подманит водоплавающую стаю недоеденными остатками вчерашнего батона, усыпит бдительность и вдруг раз,  шея ближайшего горлопана и пышного лиловогрудого франта ухвачена цепкими пальцами охотника, обмякшая дичь трепещет крыльями и дергается, словно только что повешенный  партизанами полицай.  Пытается крикнуть «Гитлер капут!», да петля не дает.
– Зырь-ка, отхрял пидараса! – радовался добыче Петюня, а Валера почему-то всегда в этот момент вспоминал единственное лето из детства, которое он провел в деревне у родни со стороны матери.    
     Деревня находилась в центре распаханных полей, у леса и нескольких тинистых озер, называлась она непонятно - "Щучье", и добирались до нее по пыльной колдобистой дороге со станции Венев на пахнущей травой жесткой телеге, запряженной неспешной облезлой лошаденкой.  Деревянные колеса скрипели и нехотя переваливались с ухаба на ухаб. Матушка сидела с возницей и болтала о чем-то пустяковом, Валера устроился сзади, свесил ноги и взирал на просторы. Когда приехали к подворью, лошадь посторонилась, пропустив в ворота важное утиное семейство с выводком.  Валера загляделся на утят, таких трогательных в своем зыбком неравновесии, что немного испугался, когда чьи-то крепкие руки подняли его с телеги, подбросили высоко-высоко, подхватили и бережно поставили на крыльцо.
    Валера едва не расплакался, но, увидев улыбающееся круглое лицо поднявшего его человека, успокоился. Деревенский располагал к себе сразу и навсегда: добрые глаза с лукавой смешинкой, хронические непричесанность и небритость, оттопыренные, покрытые черной коркой уши, курносый нос-грушина с волосиками и, главное, – обиженно оттопыренная нижняя сизая губища.
   - Будем знакомиться. Дядя Ваня, - незнакомец протянул Валере широкую мозолистую ладонь с въевшейся грязью и духом солярки, и, приметив интерес ребенка к уткам, спросил: "Любишь утей?"
- Да, - ответил вчерашний пятиклассник и протянул ручонку.
   Дядя Ваня пожал ее быстро и аккуратно, мигом вернулся в дом, не задержался, тут же вышел с топором, выдернул из кучи замешкавшихся птиц утенка, который выглядел постарше остальных, и отхватил ему топором шею. Голова осталась в руке, которая еще несколько секунд назад здоровалась с ребенком, клюв три раза открылся и закрылся. Тем временем безголовая тушка неудачника еще с минуту металась по двору, орошая траву красными брызгами.
   Остальные утки заквохали и сразу заторопились на птичий двор. Шли так же важно и неуклюже,  как давеча,  но чуть быстрее, чем требовалось. И вроде бы у главы семейства, жирного и самодовольного селезня, куда-то вмиг пропало все недавнее степенство.
   - Открякался сердешный, - сказал дядя Ваня.
   Валера обомлел и заревел в голос. Сквозь всхлипы слышалось:"Я не люблю уток, не люблю совсем".
   - Ничего, посмотрим, что вечером скажешь. Томка знаешь, как готовит, пальчики оближешь.
   Вечером тетя Тамара подала утку в черносливе, каждому досталось по кусочку. Валера есть не смог.
   А так в деревне было даже ничего. Дядя Ваня брал  двоюродного племяшку  на рыбалку и по грибы, учил воровать  кукурузу с совхозных полей, один раз ночью тайком от матушки и тети Тамары сгоняли на тракторе в соседнее село за бражкой. Валера удивлялся – сколько же пил дядя Ваня. На завтрак тетя Тамара подносила ему губастый стакан водки, на обед – два стакана и на ужин один. В перерывах между приемами пищи дядя Ваня умудрялся не только работать на тракторе, но и разъезжать по деревне в поисках дополнительного горячительного. Еще дядя Ваня был трогательно наивен – он духом не ведал, что тетя Тамара ночами гонит самогон и переливает мутную жидкость в пустые водочные бутылки, из которых и наливала мужу, ведь тот хвастал повсюду, что самогонку не признает и потребляет только заводское производство. Не беднота какая, не голожопина! Когда через несколько лет дядя Ваня выбрался в Москву по какой-то надобности и остановился у них, матушка выставила  графин первосортной водки, настоянной на лимонных корках, дядя Ваня изумленно уставился на плавающие в прозрачной глади желтые кораблики и спросил:
     - Нинка, ты самогонку гонишь? А еще городская!
     Матушка рассмеялась: "Не боись, дядь Вань, не отравишься. Из магазина водочка".
     Дядя Ваня недоверчиво принюхался, снял пробу и сказал:"Брешешь, Нинка! Я что, водку от самогонки не отличу!"
     Дядя Ваня высоко котировался в Валеркиных глазах, он отводил ему первое место на пьедестале  лучшего выпивохи Тульской области и гордился родственными узами с таким уникальным человеком, пока судьба не свела его, совсем сопливого пэтэушника, с Емельянычем, бригадиром строителей, куда Валеру определили для прохождения производственной практики. Валера робко елозил на краешке скамеечки в бытовке, когда туда ввалился Емельяныч. Описывать Емельяныча нет никакого смысла, поскольку все черты его были главными и довлели над остальными в зависимости от того, на что устремлялся взгляд. Емельяныч, что называется, внушал. Размашистым шагом бригадир подошел к столу, на котором уже стоял наполненный до краев стакан, и не губастый недомерок, а солидный, на двести пятьдесят грамм, не меньше, оставленный предыдущей сменой специально для Емельяныча. Уважал его рабочий класс. Заесть, правда, было нечем, но бригадира это не смутило, и он выпил разом, лишь кадык несколько раз дернулся. «Уф, - только и выдохнул он, затем вынул из кармана куртки чищеную луковицу, смачно хрустнул и добавил. - Эх, ма! Ты, что ль, практикант будешь? Ну, пошли, что ль!» До обеда они побывали на трех объектах, везде Емельяныча угощали, и, по подсчетам Валеры, тот успел принять не меньше литра, но был свеж, весел и румян.  Отобедали в ресторации средней руки, где Емельяныч заказал пару пива для себя и одну для практиканта. После обеда посетили было еще одну стройплощадку, но тамошние работяги уже забили и на план, и на выработку, и на кучу щебня с бетономешалкой, их застали переодевшимися в чистое за столом, на котором стояло несколько бутылок, кое-какая простая снедь, а на полу тосковала батарея пивных банок. «Угощаете, что ль?» – пробурчал Емельяныч. «А то!» - загудели в ответ. Емельяныч не успел опуститься на любезно подставленный стул, как понесся первый тост: "За нас, мужики! За радость женщин!"
    В тот день Валера напился впервые и сразу до бесчувствия, спасибо Емельянычу, не бросил паренька, доставил прямо до дверей. Матушка его поблагодарила за сына, даже предложила рюмочку, но Емельяныч решительно отказался: «После одиннадцати не потребляю!»,  и пояснил: «У меня супружница строгая, учует, беды не оберешься».
    - Так бывает, женишься на красоте, а живешь с характером, -  посочувствовала  матушка и не настаивала.
   С тех пор, сколько себя помнит, Валера пьет. Даже завязывать не пытался, тем более, что после армии устроился сантехником и даже проработал в ЖЭКе пару  лет. После ушел на вольные хлеба. Крайне редко и лишь когда бывало особенно голодно,  Валера подумывал о постоянке, но его бесшабашная  натура протестовала, даже мысли о жестком рабочем графике вызывали отвращение физиологическое, вплоть до болей в желудке. Лишь однажды по рекомендации он устроился в нефтяную компанию без имени и отчества мальчиком на побегушках у помощника вахтера. Продержался сутки. Какой-то нижестоящий босс из котельной на глазок поставил страшный диагноз – остаточные явления предыдущего опьянения. Тут же здоровенные охранники с рожами Фредди Крюгеров прогнали Валеру взашей и не заплатили. Но Валера достойно ответил, нацарапал нужные слова на джипе компании, припаркованном в переулке.
    Сегодня Валера ждал хорошего дня, он предвкушал вечернее пиршество у Коляна. Колька Петров проживал с сестрой Валентиной в третьем подъезде на последнем девятом этаже в трехкомнатной квартире.
   Валентина – вроде бы среднестатистическая  девица без возраста с безразмерными грудями. Впрочем, под среднестатистическую девицу Валька почти не подходила.
   Среднестатистическая девица любит фильмы про любовь и не терпит про войну. Поэтому период с 1 по 9 мая для нее превращается в пытку. Среднестатистическая девица не смотрит футбол, но ей нравятся футболисты, многих знает и по именам. Среднестатистическая девица хочет отдыхать три раза в год, дважды с мужиком, а один раз с другими среднестатистическими девицами. Среднестатистическая девица рвется замуж, чтобы непременно спать на плече у мужа, свернувшись калачиком,  любит покладистых и не любит ревнивых. Всем этим Валера нахлебался во время своего короткого брака.
    Нет, скорее Валька  была необыкновенной девицей: она готовила на себя, Колю, двух собак и трех кошек, пила наливки да портвейн.    К сериалам Валентина и вовсе была равнодушна, но футбол обожала и болела за «Манчестер Юнайтед». Что-то запретно сладкое, что-то волшебное из сказок ощущала она от самого словосочетания – «Манчестер Юнайтед». И еще что-то недосягаемо-желанное, чего у нее никогда не будет.
     Мужики ее не интересовали вовсе. В прелюбодействе не замечена.  Как-то Валера, будучи датым  сверх обыкновения, хотел было вставить Валюхе шершавого и, для прелюдии, отвесил  комплимент:
- Твои глаза –  как Марианская впадина.
- Это что? – переспросила Валя.
- Самая глубокая впадина в Тихом океане, размером больше Джомолунгмы.
- Чего больше? – переспросила Валя вновь.
- Эвереста.
- А.
    Валера вмиг остыл к этому мелководью. Сфинкс без загадки. Да и на фига она ему с такой талией? Не талия, а спасательный круг.
   Сегодня в семействе Петровых событие. Коля сдал дальнюю комнату трем узбекам.
– Сикока забашляли пидарам? – поинтересовался Петюня, как только Коля предъявил карты.
-   Коммерческая тайна, - ответил довольный  квартиросдатчик и похлопал себя по ляжке.
    Валера и Петюня предвкушали от сдачи Колиной комнаты немалые выгоды и для себя. Коля, конечно, сквалыга, но раскулачить по пьяни можно.
    Сегодня Коля обещал накрыть поляну, отпраздновать с товарищами свой новый статус преуспевающего рантье. По такому случаю раздобыли гамырку. Гамырка – медицинский спирт, остающийся после приготовления лекарства на основе белка альбумин. Им промывали цистерны. Сей продукт производился в секретном институте рядом с храмом Успения Пресвятой Богородицы в Путинках. Местные поговаривали, что основой для приготовления служили неразвившиеся плоды человеческих особей, добытые в результате абортационных операций и выкидышей. Валера в это почти не верил, мало ли что брешут!
     Технология приготовления гамырки, несмотря на режимность института, была секретом Полишинеля.  Три промывки – и вся технология. Первая промывка давала самый крепкий раствор – за шестьдесят градусов. Вторая промывка по крепости соответствовала водке, ну а после третьей как раз получался легко пьющийся напиток крепостью  около двадцати градусов. Вот он-то назывался гамыркой. Разливали эту хрень во что угодно, но фирменными считались плоские фляги емкостью литр. Гамырку полагалось пить до тех пор, пока чертики не  забегают в глазах. Если не забегают – совсем плохо. Непременно должны забегать!
     Правда, до вечернего пиршества предстояло еще освободить комнату от хлама, оставленного предыдущими поколениями Петровых, но – голь на выдумки хитра!
     К генеральной уборке приступили, когда достаточно стемнело. Подальше от любопытствующих глаз. Сообща порешили выкинуть барахло из окна, благо внизу раскинулся небольшой дворовый скверик, потом собрать и снести на помойку  за домом. По всем прикидкам выходило, что сэкономят не меньше двух, а то и всех трех часов. Продумали и разделение труда. Вальку поставили на первичную сортировку, затем Коля принимал отобранное тряпье и просматривал его хозяйским оком. А вдруг? Следом на подхвате работал Валера, он перекидывал хлам Петюне, который, не глядя, метал его в открытое окно.
    И вот, наконец, уважаемый читатель, пришло время описать подоконный скверик - единственный по красоте в Замоскворечье.
    Ближе к дому посадили газонную траву, за которой ухаживали больше пятидесяти лет. Разумеется, не английское поместье, но все же.  Чуть подальше, уже рядом с мостовой, разбили клумбы и цветники, из них прохожим улыбались многолетние приветливые растения. И повсюду беспорядочно разбросало кустарники и деревца. Без склок и прочих недоразумений соседствовали  пять старых каштанов, три дубка, несколько кленов и осинок. В мае в скверике буйно цвели яблони, заставляли верить в бессмертие, следом   народонаселение дурманила сирень, а на границах осени с бабьим летом рябины и боярышник расфуфыривались красными бусинками.
    Сквозь листву виднелась серая московская улочка из дореволюционных – тихая и приземистая.
    Жильцы, чьи окна выходили на скверик, блаженствовали – можно было попивать пивко на застекленных лоджиях, заодно наслаждаясь видом. И на природу не так тянет. Терпимо вполне тянет.
    Как-то раз бабка Евдокия с первого этажа разбила под своими окнами огородец, высадила зелень, морковь и редьку, но так урожай и не собрала. Более того, три раза хулиганы выбивали у нее стекла. Пришлось оставить палисадник в покое и самой уничтожать грядки с невзошедшими витаминами.
    Даже собачники обходили стороной заповедное место, облюбовав для выгула друзей и подруг детскую площадку, построенную к выборам кого-то партией «Единая Россия». Об этом эпохальном событии повествовала крупная надпись на бортике, под которой отходы собачьей жизнедеятельности выделялись особенно жизнеутверждающе.
   И вот на этакое великолепие, немного диковатое среди асфальта и бетона, полетела давно пережившая свой век галантерея.
   Освободив квартиру от излишних пожитков, друзья единогласно решили, что требуется перекур.
   - Накатим? – тут же предложил Петюня, уловив чаяния большинства. И так же единогласно перенесли второй этап генеральной уборки на утро. В самом деле, остались сущие пустяки – перетащить сброшенное в мусорный бак. Пять, шесть ходок – и порядок!
   Все учли наши герои. Все просчитали, кроме одного. Длинноногим осинкам угораздило произрастать ровно под окнами Петровых. Они то, сердечные, и приняли на себя неожиданную бомбардировку.
   До земли долетели только тяжелые вещи: изъеденные молью валенки цвета давно сдохшей полевки, пара дырявых калош с малиновыми пролетарскими стельками, драная - передранная телогрейка и драповое пальто без воротника, а также и несчетное количество разномастной гнилой обуви с торговыми марками предприятий стран развитого социализма, и ярко-голубой китайский термос с поперечной трещиной шириной в два пальца, и даже чугунный утюжок с обгоревшей деревянной ручкой.
    Легкие тряпки постигла иная участь, они до земли не добрались, а развесились причудливыми гирляндами на ветках и веточках. Представьте себя на месте жильцов. Воскресенье. Майское солнце разбудило и гонит с постели. Жилец, полный выходного благодушия, встает, потягивается, влезает в уютные тапки и шлепает к окошку – впустить весенний воздух в комнатную духоту. Рука автоматически тянется к форточке, как вдруг – эмоциональный удар. Прямо напротив реют крупным планом безразмерные семейные трусы, поодаль ласточками на проводах расселась вдоль ветки беспорядочная стая вонючих носков. Чуть выше рейтузы, бесстыже распластавшиеся на молодых листьях, источают чесночный дух, который сквозь форточку постепенно наполняет квартиру. И слава богу! Он перебивает иные ароматы.
      Такого возмущения Москворечье не видывало с 22 июня 1941 года.  Громче прочих неистовствовали жильцы из 18-й квартиры – они закалялись и не закрывали на ночь окон.
      Сильно бушевал также Платон Харитоныч, жлоб с пятого этажа из понаехавших. Всю жизнь он любил  деньги, но без взаимности, как, впрочем, и женщин, а тут случай подвернулся. И баба с хатой в Центре (не какая-нибудь шалава, а настоящая училка. Но со всеми причиндалами. Может во рту собрать кубик Рубика – такой рот!), и покупатель на хату. Как назло, сегодня ожидался первый просмотр жилплощади. И такой облом! Платон Харитоныч выскочил на улицу в трениках с пузырями на коленках и несвежей майке с жирными пятнами, размахался, разорался, враз сорвал голос до полушепота, покраснел, будто ожгло палевом, и … схватил инсульт. «Большой живот и малый фаллос – вот все, что от него осталось» - пожаловалась много после его жена дворничихе.
    Лишь Яков Моисеевич из восьмой квартиры было обрадовался. «Смотри, Рахиль, - позвал он жену. - Наконец к нашей Розочке сватаются». Якову Моисеевичу простительно – старый профессор, он преподавал в МГУ «культуру славянских народов» и, спросонок  посчитал, что в их дворе возродился старый славянский обычай украшения веток разноцветными тряпицами перед сватовством. Потом разглядел, принюхался и, обманутый в лучших чувствах, присоединился к негодованию остальных.   
     Осквернителей вычислили сразу (больше некому!) и   разгневанные соседи буквально выволокли на улицу неопохмеленных Петровых. Под раздачу попал и Валера, некстати заночевавший у Коляна на половике. Лишь Петюня куда-то запропастился, а ведь тоже оставался на ночь!      
    Отведав непременную порцию тумаков, товарищи под неусыпным оком наиболее бескомпромиссных жильцов приступили ко второму этапу генеральной уборки. Работали на несколько дней больше запланированного. Усугубило положение то, что стволы деревьев были чуть толще прутьев – не взобраться, а первые  ветки разметались на высоте вдвое выше человеческого роста – не достать. Поэтому зрителям довелось наблюдать следующую картину. Валера сидит на плечах Коли, сжимает пальцами длинное удилище. Коля подпрыгивает на раз, два, три, а Валера вытягивает руки и старается попасть концом прута в цель. Каждая удачная попытка и последующее падение предмета сопровождались всеобщим ликованием.
      Труднее всего поддавались Валькины байковые трусы, штопанные и перештопанные, которые, по закону подлости, зацепились за сук какой-то мелкой предательской прорехой. Но после многочасовых непрерывных усилий были низвергнуты и они.
      Лишь выцветший, когда-то синий, безразмерный лифчик-ветеран умудрился непостижимым образом так нанизаться на ветку, что снять его не представлялось никакой возможности, разве что с помощью летающего робота-манипулятора. Так и болтался вызывающе Валин бюстгальтер, то каруселя вокруг ветки на ветру, то безвольно повисая на безветрии, пока осенью его чашечки не облюбовала одна бесстыжая пернатая парочка. Сперва прилетела из-за облака нахальная нездешняя птица, покружила, покружила, да и спикировала в округлость, наверняка сохранившую многообразие запахов Валькиной титьки. Потом подоспела и самочка. Клюнула на обновку. С тех пор в бюстгальтере двухкомнатное гнездо. Следующей весной вылупились детишки. Во дворе к ним приклеилось с чьей-то легкой руки – птенцы гнезда Петровых.  За  лето птенцы подросли, освоились и  не улетели. Во дворе судачили, что гнездо сохраняет жар Валькиных титек.
    Но это все потом, а в те знаменательные дни сбегались на подмогу Коляну и Валере окрестные мальчишки. Шалопаи расстреливали тряпье из рогаток, им удалось сбить пару колготок, полдюжины носков, одну половую тряпку и разбить два оконных стекла на третьем и четвертом этажах.
     На зрелище приходили специально смотреть из соседних домов и даже улиц.
     За событиями наблюдала также мусорня из патрульного мусоровоза. Органы правопорядка не вмешивались. Лишь один толстобрюхий сержант пришлепал к осине, метнул резиновую дубинку в красную ковбойку, попал, икнул и самодовольно ухмыльнулся.
     А Петюня так и не проявился.
     Наши герои частенько вспоминали злополучную генеральную уборку и всякий раз ухохатывались до колик.





      
          Шесть узбеков и  одна «Тойота»



      Коля таки сдал комнату трем узбекам, те заплатили за два месяца вперед. Разглядывая  цветные купюры, Коля предвкушал перспективу. А что, он еще не старик, грудь свободна для орденов. Пару дней голова пухла от разнообразия возможностей.  Коля бродил по оставшейся жилплощади и прикидывал так и этак. За ним неотступно, поскуливая и мяуча, следовала некормленая домашняя живность, что Колю ничуть не отвлекало. Планы на оптовую закупку и перепродажу гамырки на основе долгосрочных договоров с секретным институтом уступали место смутной идее о быстрой окупаемости портфельных инвестиций, с ней, в свою очередь, конкурировала мысль о ростовщичестве.
      Будущее виделось в розовых тонах. Вот он в автомобиле, вот он опять в автомобиле. Вот засылает Валерку за шампанским.
      - Разбогатею и кутну по-взрослому в «Поручике», - представлял Коля.
      Есть одно такое манящее местечко в Замоскворечье, объект грез - кафе «поручик Ржевский», что в узком Ордынском переулке. Место намоленное, тихое. Напротив – зажиточная церковь Николы в Толмачах с золотыми куполами.  По левую сторону переулка, если идти по направлению к Третьяковской галерее, выставили рекламный щит с надписью – «Бесплатные похмельные завтраки». Но наши герои к «Ржевскому» не ходили. Во-первых, самопроизвольно робели и  стеснялись собственной неэлитности. Во-вторых,  опасались случайных соприкосновений с видимо роскошным интерьером солидного заведения для богатых. Испачкаешь ненароком, так не расплатишься потом, а так просто не отпустят. Это к бабке не ходи. Стоит только посмотреть на швейцара, Шварценеггера в гусарском мундире. В-третьих,  подозревали, что пропуском на утренний бесплатный завтрак служит вчерашний оплаченный счет за ужин. Только Петюня врал, что раз  пил там какую-то «отвертку» с каким-то пидарасом. Хохмач хренов. Ничего, Коля с Валеркой тоже юмористы – подарили Петюне на день рождения отвертку без насадок. Ухохатывались потом два дня.
       Все же, один раз поутру, когда было совсем невмоготу, совсем край, решились поправиться у «Ржевского». Повезло, что Валерка глазастый, вовремя заметил письменное предупреждение, вывешенное рядом со входом – «Лица с признаками заразных и психических заболеваний не обслуживаются».  Посмотрели друг на друга, потом на Петюню,  да так и ушли восвояси ни солоно хлебавши.
    Слава богу, нашлись откуда-то добрые люди, открыли неподалеку в Пятницком переулке два заведения: в рядок, можно сказать, бок о бок, расположились рюмочная «Выручалочка» и закусочная «Второе дыхание».  Самоговорящие названия без фейсконтроля. По обыкновению с утра похмелялись в «Выручалочке» недорогим пивом с селедочным канапе, при совсем малых деньгах потребляли «сливянку» (буфетчица, тетя Маша, готовила ее путем слития в бутыль подонков, оставленных посетителями), а при некоторых деньгах можно было  разговеться во «Втором дыхании» с водочкой на розлив и пельмешками в сливочном масле.
   Вот в этот оазис Замоскворечья и направил  стопы Коля на третий день, чтобы привести в порядок свои разрозненные предпринимательские мысли, тем более, что сильно хотелось кушать, а Валюха с неделю как уехала к тетке в Бескудниково, да и зависла там на дармовых хлебах. Коля самостоятельно не готовил принципиально и в отсутствие сеструхи  подворовывал узбечную шамовку, то котлетку стибрит со сковородки, то кусок вареной говядины выудит из кастрюли с супом. Однако узбеки хоть и узбеки, но воровство пресекли, отрядив на кухню регулярное дежурство. Лафа закончилась.
    Едва Коля привычно устроился за угловой столик и смаковал первую кружку, как тут же, хоть их никто не приглашал, подоспели Петюня и Валера.
    Запой продолжался неделю. Утром и днем Коля с товарищами выполняли план продаж «Выручалочки», вечером Коля, уже один, считал на дому узбеков. Немалые трудности стояли на его пути. Узбеки перемещались по коридору, кухне, местам общего пользования и прочим антресолям беспорядочно, как тараканы, так что пересчитать их по головам было проблематично, тем более,  Коля постоянно сбивался. А иначе, как по головам, различить узбеков Коля не мог. Никто бы не смог. Однолики, одноростны, без вторичных половых признаков.  И еще отчего-то часто двоилось в глазах у Коли.
    Интуитивно Коля ощущал, что что-то не так с узбеками. Туалет был вечно занят, утомительно тек, и в квартире со сквозняком бродили  запахи советской столовой, в любое время суток по углам мелькали тени. А Коля, будучи при деньгах, гамыркой брезговал – так что тени были самые что ни на есть реальные. По всему выходило, что жильцов как минимум вдвое больше, чем оговорено. Коля гнал лишних, но узбеки неизменно просачивались. На то они и малая народность.
     Причем можно было обнаружить одну закономерность: чем быстрее таяли деньги за комнату, тем упорнее Коля считал узбеков. Пересчет постояльцев превратился в маниакальную потребность, и упертый Коля решил вовлечь в процесс Валерку.
     Друзья стояли за круглым столиком на одной ноге, наспех протертым уборщицей «Выручалочки», со стены с плаката 1954 года на них с немой укоризной взирал молодой человек в советском пиджаке при галстуке. Галстуконосец решительным жестом и фанатизмом во взгляде отстранял протянутую рюмку (НЕТ! – написали для убедительности красными буквами в правом верхнем углу) и серьезно намеривался съесть кусок мяса с зеленым горошком всухую.
    В тот день Коля и Валера пили водку, закусывали пивом и обсуждали возникшую проблему. Странно, но Петюня где-то задержался.
- Вдвое платить обязаны – горячился Коля.
- Но комната одна, - возражал Валера.
- Одна, - огорчался Коля, - но договаривались про троих узбеков. Остальные пусть валят к едрене фене!
- А как же аванс? Ты ж его пропил.
- Пропил, - соглашался Коля. - И не отдам! Пусть еще платят или уматывают на историческую родину!
- Не свалят сами. Завозмущаются.
- Пусть только вякнет кто, я ему очко враз расконопачу!
- Смотри, Колян, твое дело. А ну как отомстят?
   Коля ненадолго замолк, и заметил более миролюбиво:
- Да пусть живут себе. Мне жалко, что ли? Только пусть еще столько же забашляют!
    Тут в разгар терки в забегаловку ворвался Петюня. В одной руке он сжимал пилу, в другой держал моток бечевки, по всем признакам срезанной во дворе. Точно такую же использовали жильцы с первого этажа для сушки белья. Петюня заорал с порога:
- Чё чалитеся, фуфелы? Тута пидрила один халтурку надыбал за пятихатку. Похряли по бырому! Пидрила тута ошивается.
    Работа – это святое. На ходу допивая пиво, Коля и Валера рванули за Петюней. На улице их поджидал работодатель – невзрачный мужчина неопределенного возраста с землистым цветом лица, а может и загорелый. Одет, правда, незнакомец был весьма цивильно: кремовый летний костюм, сорочка в тон.
- Эти, что ль? – спросил он Петюню.
- Ага, - радостно подтвердил тот. - Энти фуфлыжники.
 - Ну, пошли, - сказал мужчина. - Тут близко.
    По дороге, не сбавляя шаг, мужчина ставил задачу. Требовалось всего-то спилить тополь на Пятницкой улице. Пух залетал к шефу в окно и сильно того раздражал.
- Дерево толстое? – уточнил Валера.
- Не бздехай, мы эту мотавилу вмиг распидарасим! – встрял Петюня.
- Точно, - подтвердил мужчина, - работы на пять минут. Только условие. Мы вас не знаем, вы нас не знаете. Если форс-мажор, менты или еще кто, скажите, сами, мол, решили спилить. На спор.
- Форс чего? – переспросил Коля.
- Не важно, - ответил мужик.
    Дерево и правду было так себе, не в три обхвата.
- Главное, чтобы на проезжую часть не завалилось, - наставлял мужик. - Вы его веревкой обвяжите, и направляйте на тротуар. Потом в подворотне бросите, и порядок.
   Дав последние указания, мужчина скрылся в подъезде. Коля поплевал на ладони и взял пилу у Петюни. Валера сноровисто перетянул ствол бечевкой.
 - Я пилю, Петюня за веревку, Валер, ты на подстраховке, - скомандовал Коля и приступил. Вжик, вжик. Вжик, вжик.
    И вновь все учли наши герои, все предусмотрели. Эх, если бы не Петюнин шнурок! Как не ко времени развязался! Пусть бы на десять секунд попозже! Пусть бы на пять! Упал бы тогда тополь на Петюню, и хрен с ними с обоими. Петюне так вообще б на пользу пошло. Но не судьба. История не терпит сослагательного наклонения. Петюня, конечно,  на шнурок наступил, кувырнулся и от изумления веревку не удержал,  так что завалилось дерево совсем в другое место, совсем не туда, куда рассчитывали. Упало оно на блестящий, лакированный черный джип с красивой эмблемой – серебряный круг с приплюснутым знаком «зорро» внутри. Какого его здесь припарковали? Какой мудак?
      - Тойота, – авторитетно заключил Колян (когда-то у него был мотоцикл «Ява» без коляски) и друзья, словно по команде, кинулись врассыпную.
      К Колиному подъезду подошли одновременно с трех сторон.
      - Поднимемся, что ль. У меня вроде где-то гамырка завалялась, - предложил Коля.
      Сказано – сделано. Надо же снять напряжение, а в «Выручалочку» дорога заказана. Мало ли что. Это понимали все.
      Дверь открыла Валентина. Она соскучилась по домашним питомцам и вернулась. Собаки за ее спиной радостно виляли хвостами. 
     Появились и узбеки, заулыбались и вдруг пригласили всю компанию на плов с водкой. Так и сказали: "Пойдемьте кусотя плёв позалуйта с водёвкой".
     Ребята не заставили просить себя дважды и гурьбой потопали на кухню. Плов узбеки приготовили знатный. В большом чугунном котле бурлил на жиру крупный коричневый рис, нашпигованный луком и морковкой. Поверх качались, словно буйки, неровные кусочки покрытого корочкой мяса. На столе стояло несколько бутылок водки. Плохого настроения как не бывало.
   - Дело было не в бабине, пидарас сидел в кабине, - вдруг неожиданной почти на классическом русском сказал Петюня.  И тут же добавил по обыкновению: "Зыка! Зыкински! Ну чё, фуфелы, бухалово вздрючим?"
   После пятой рюмки Коля, наконец, сосчитал узбеков. Ровно шесть пидарасов.
  Утром семейство Петровых недосчиталось кота.
- Загулял шельма. Весна, - догадался Коля, отгоняя прочь печальную истину.
- Кис, кис, кис … Кис, кис, кис …, - не теряла надежды сердобольная Валентина.
   Узбеки, тем временем, доедали на кухне остатки плова. Их было уже восемь. Петровых не позвали.
    Вскоре узбеки заняли еще одну комнату, предельно сократив жизненное пространство Петровых и двух собак. Остальные кошки тоже со временем куда-то подевались.
     Наши герои частенько вспоминали бедную «Тойоту» и всякий раз ухохатывались до колик.

P/S
    Коля так и не узнал, что такое форс-мажор.

        Глава 3.               Профессионалы



    Москва. Июнь. Среда. После шести вечера. Спортивная площадка на Садовнической набережной. Обычная дворовая коробка.
    Странная компания гоняла мяч. Игроков было шестеро. На левой половине три сформировавшихся мужика в спортивных костюмах с узнаваемыми лейблами  противостояли разночинцам – длинному дряблому очкарику с обмотанной лейкопластырем кривой душкой и одной линзой в оправе, коротышке-астматику в семейных трусах и рваных сандалиях и босому увальню с рыжей порослью на голом торсе.
    Команда разночинцев старалась очень – очкастый стелился в подкатах, при этом частенько в сторону улетал башмак с опорной ноги, коротышка совершал беспомощные рывки на свободное место, после которых долго не мог отдышаться, а увалень стоял на воротах и, если не получал гол в очко, то делал неожиданные сейвы. Каждое удачное действие увальня сопровождалось неизменным возгласом коротышки: «Так его пидараса! Молоток Колян!». 
    Странную компанию свел случай. С самого утра Валера, Колян и Петюня изнывали около детской песочницы. В делах наблюдался полный застой. Никакой маломальской халтурки. И дома делать нечего. Коля вселил к себе по-пьяни племя узбеков. Теперь в квартире вечный срач, даже глаза щиплет, Петюня без жилья с незапамятных времен, а у Валеры  в комнате – кровать скрипучая, да две табуретки. Притом одна – с треснутой ножкой. Церковная мышь почувствует себя неуютно.
   Аристократией помойки звали Валеру, Коляна и Петюню во дворе. Хорошо еще, что Толик, художник-оформитель из третьего подъезда, утром угостил «Жигулевским» с лещом. Иначе – совсем хана!
   Толик попил с ними немножко и ушел по каким-то своим художественным делам. Наврал, скорее всего. Просто решил избавиться от хвостов.
   Толику завидовали. Тот имел свой независимый хлеб. Как-то по заказу для блинной «Колобок», что на Малой Татарской, Толик сделал бюстик колобка из стеклопластика, разрисовал его прикольно –  глазки там разновеликие, носик в крапинках, ротик от ушей до ушей, щеки румяные, на темечке прическу «ананас» из плексигласа соорудил, тоже разукрасил ее всеми цветами радуги. Все для радости населения. Колобка водрузили на тумбу у входа в блинную на крепеж из трех винтов. Раз в месяц Толик  пробирался ночью к своему творенью, за пару минут откручивал колобка и убегал прятать домой. На другой день художник  получал заказ на копию. Непременно самолично приходил в блинную, сокрушался у пустого постамента, клеймил жулье и Чубайса (послал же Господь тезку!), потом пил чаек с блинами и заведующей, заверял, что выполнит заказ в кратчайшие сроки, и брал аванс.  Дня через два Толик возвращал колобка на прежнее место и получал окончательный расчет.
- Еще краше стал, - неизменно умилялась заведующая.
  После ухода Толика за весь день больше никто не поднес.
  Так и случилось, что когда во дворе появились «дабл ве», аристократы были непривычно для этого времени суток трезвы и грустны.
   «Дабл ве» во дворе звали друзей из второго подъезда - Виктора, Володю и Валентина. Упакованные товарищи, за собой следят, мяч частенько гоняют.
   Дабл ве тревожил недокомплект. Не удалось вытащить на футбол по средам Петра – тот сослался на занятость. У Синицина Гены не отвечал телефон, а Васятка из первого подъезда ушел в запой. Совсем его Воронковы уконтропупили, заездили мужика.
   В конце концов порешили: просто так мячик постучать в два касания или от ворот до ворот, не пропадать же вечеру.
   Завидя «дабл ве», аристократы несколько оживились.
  - Пацаны, соткой не выручите? – привычно заканючил Колян. Остальные изобразили страдание, словно только что с похорон близкого родственника.
  «Дабл ве» переглянулись.
  - А что, - сказал Валентин своим, - как говорится, на безбабье и кулачек блондинка. Свои кивнули.
   - Хотите заработать пятисотку? – обратился Валентин к аристократам.
  - А то! – ответили те хором.
  - Тогда айда с нами на футбол. Организуем спарринг. Если через час разница в счете будет меньше 30-ти голов, получите свой законный гонорар. Лады?
   Аристократы посовещались, поприкидывали и согласились: «Лады!».
   Когда пришли на площадку, Валентин предложил: «Вы будете  Челси, а мы Арсеналом».
   - Хоть Манчестер Сити, - огрызнулись аристократы и двинули на свою половину поля. Валентин посмотрел на часы, засек время, подождал секунд пятнадцать и скомандовал: «Понеслась!» , после чего высоко подбросил мяч.
   И пошел футбол. Канониры играли в свое удовольствие. Они разыгрывали длинные и короткие стеночки, делали забегания, пасовали пяткой, принимали мяч на грудь и на голову. Чувствовалась сыгранность и здоровье.
     Аристократы играли хворо. Они подсели буквально через несколько минут и посыпались.
     Счет неумолимо рос. 6:0 после десяти минут игры в пользу канониров. 15:0 через полчаса. 27:0 за пять минут до конца. 29:0 на последней минуте.
    Аристократы еле передвигались, когда Витек издевательски положил мяч в притирку со штангой, обведя поочередно всех соперников, а Петюню – нарочно дважды обвел. Сначала уложил его на замахе, подождал, пока тот подымется, потом  издевательски протолкнул мяч между ног и легкой трусцой обежал вконец замученного соперника.
   До окончания матча оставалось каких-то пятнадцать секунд. Колян из последних сил швырнул мяч абы куда, его тут же перехватил Валентин и выложил пас-конфетку Виктору, который находился на убойной позиции прямо напротив ворот. Тот зарядил со всей дури. Коля зажмурил глаза и в панике бросился в сторону. А вот Петюня увернуться не успел. Мяч сшиб беднягу с ног и по какой-то немыслимой траектории полетел обратно за шиворот Виталия, игравшему за «дабл ве» вратаря-гонялу. Через секунду  сетка ворот канониров затрепетала. Матч закончился со счетом 30:1!
   Пока Колян и Валерка ликовали, герой эпизода еще долго корчился  и потирал обожженное бедро.
   Потом Виталий  вручил Коляну пятихатку.
- Молодцы, отработали на совесть. Ежели что, мы на вас рассчитываем. Может, еще как-нибудь сорганизуемся.
   Потом команды разошлись. Канониры направились в свои квартиры к теплому душу, горячему ужину и жарким женам. Аристократы вернулись в песочницу зализывать раны. У Валеры на ступне ожил старинный натоптыш. У Коляна вспух выбитый на ноге большой палец. Гематома величиной с ладонь на бедре Петюни почернела до синевы.   
    Но пусть с непривычки ломило все мышцы, пусть стерлись ноги – аристократы были счастливы.
- А здорово мы этих щенков сделали! – сказал Колян и показал характерное движение лыжника. - Будут знать.
- А Петюня то наш каков! – поддержал Валера. - Технично ты через этого хмыря перебросил.
  Петюня скромно потупил глазки.
- Надо бы победу отметить, - предложил Колян и похрустел купюрой.
- Можно малька накатить, - согласился Валера. - Чтоб вкус не забыть. Только граммульку, мы же вроде теперь как профи. Слышали, что дабл ве сказали? Еще позовут.
  Петюня улыбнулся.
  Друзья встали и, постанывая,  двинулись к ближайшему магазину.



                Квартирный вопрос


      С этой нехорошей квартирой не заладилось сразу. Все пошло не так. Сначала Коля и Валера сделали стратегическую ошибку - получив от хозяина аванс на материалы,  отрядили за водкой Петюню. Едва тот скрылся из виду,   Коля вдруг сразу беспричинно загрустил.
      Через два часа, когда все сроки истекли, на поиск штрейкбрехера отправился Валера.
- Баб Клав, Петюню не видели?, - спросил он у дворничихи.
- Бог спас, - ответила та и несколько раз мелко перекрестилась.
      Не видели Петюню ни в стекляшке, ни в «Выручалочке», ни в сквере напротив метро «Новокузнецкая». Исчез товарищ в чреве мегаполиса, и наверняка с двумя бутылками водки исчез.
      С расстройства Коля и Валера пустились во все тяжкие. К вечеру пропили все, поэтому просыпались тяжело, вялыми и не обогретыми. Не обогретыми настолько, что аж трясло. Дома мышь не ночевала. Хошь не хошь, а поправляться надо. Вопрос жизни и смерти. Кое-как сорганизовались и разбрелись по округе на промысел. Заставили и Валентину. Лишняя пара глаз не помешает. Но, как назло, утренние сливки уже собрали конкуренты, пустой посуды на ближних подступах не наблюдалось. Четыре бутылки из-под портвейна не в счет – в «Выручке» даже на кружку  не хватит.
      Их пути-дороги пересеклись на дальних окрестностях Замоскворечья – в райкомовском сквере. Название к небольшому участку с деревьями и лавочками приклеилась со времен советской власти, в доме рядом соседствовали райкомы КПСС и  ВЛКСМ. Те времена канули в лету, нет ни партии, ни комсомола, ни власти, а название живет.
     В сквере любили гулять старушки с Монетчиковских переулков и Новокузнецкой улицы, молодые мамы оттуда же и, что, собственно говоря, привело туда наших страдальцев, продавцы из многочисленных торговых точек, сгрудившихся в районе Павелецкого вокзала. Коммерсантов притягивала зелень и  тишина, нарушаемая разве что культовым трамваем «Аннушка», изредка пробегавшим неподалеку. Пустую посуду они оставляли – все-таки средний класс, несолидно как-то и перед коллегами неудобно. 
     Коля, Валера и Валентина сели на скамейку с хорошим  обзором: справа отдыхало юношество, компания молодых людей потчевала девушек пивом, слева выпивали без закуски три интеллигента (значит, быстро управятся), и лишь напротив сидела в одиночестве очкастая женщина и читала томик какого-то Северянина, наверное, из чукчей. Или тунгусов. Бесперспективная особа.
     Конкурентов не наблюдалось, разве что бабка в плотном зеленом платье и кедах. Она семенила по дорожке с полиэтиленовым пакетом, подозрительно озираясь по сторонам. Вдруг остановилась напротив читательницы и как гаркнет:
- Ты что, не видишь? Я – инвалидка! Почему место не уступаешь? Ишь, разложила свою артиллерию!
- Садитесь бабушка, зачем так нервничать? Место много, на всех хватит.
- Заткни свою пасть вонючую, - не унималась бешеная. - Вздумала меня учить. Мне – 84 года! Я – инвалидка, как заеду, сикать кровью будешь! Все хорошие люди – инвалиды! У меня и мать покойная инвалид, и отец! Среди плохих я инвалидов не видывала!
    Женщина покрутила пальцем у виска, закрыла книжку и ретировалась. Инвалидка победно оглядела сквер, села на освободившуюся скамейку и неприлично расставила ноги. Из положенного рядом пакета выкатилась пустая пивная банка. Инвалидка взяла ее скрюченными пальцами, поднесла к лицу, понюхала, и затянула:

Сегодня праздник воскресенье
Я козлушку заколю
Не реви моя козлушка
Я нарочно говорю.

Сегодня воскресенье
Девочкам веселье.
А мальчишкам дуракам
Толстой палкой по бокам!

   И как швырнет банку с размаху в кусты. Потом она вытащила из пакета пивную бутылку с отколотым горлышком, положила ее на руки, как младенца, и заскулила, покачивая ношу:

Кушай тюрю Яша
Молочка-то нет
Где ж коровка наша?
Увели, мой свет.
Барин для приплода
Взял ее себе
Обещал народу
Волю на земле.

    Пока суть да дело, интеллигенты завершили процесс и уважительно  поставили бутылку рядом с урной. Инвалидка тут же примерилась к добыче, но Валентина зашипела: - Кыш! Я сама инвалидка!
    Бабка было привстала, подобрав подол, но верно оценила силы и средства, плюхнулась обратно и показала Валентине язык.
   Вскоре разошлись и молодые люди, оставив за собой кучу окурков и разбросанную стеклотару, так что нашим героям  вскоре удалось опохмелиться.
   Вроде все хорошо, жизнь налаживается, но с новой силой встал треклятый квартирный вопрос. Сколь не отбрасывай неприятные мысли, сколь не давай себе отсрочку и не корми хозяина завтраками, все одно, отчет о проделанной работе давать придется.  Хорошо еще, что попался хозяин-ботаник, легко дал себя убедить, что кладка плитки займет минимум неделю с учетом необходимости выравнивания стен, штукатурки, подготовки раствора и прочей лабуды, ведь, чем дольше делать, тем выше цена. Это всякий знает. А там работы-то от силы на сутки.
   Ближе к вечеру друзья провели производственное совещание. Председательствовал Колян. Он же и говорил. Валера вел протокол.
  - Хозяин плитку подвезет послезавтра, так что время есть. Песок возьмем на детской площадке, клей ПВА у меня где-то вроде завалялся. Полтюбика точно будет. Остается затирка, да цемент. На затирку сойдет акварель. Ее Валька как-нибудь раздобудет, да хоть бы у соседских пацанов. А вот где достать цемент? Минимум понадобится двадцать кило.
  - Акварель на затирку не подойдет, потечет, когда хозяин кафель мыть будет, - возразил Валера.
  - А нам ни один х-й? Все одно второй раз не позовут.
  - Это да, - согласился Валера. - Кстати, насчет цемента есть идея. По телеку показывали, что на Преображенке стройка какая-то началась. То ли бизнес центр возводят, то ли пятиэтажки сносят. А может и то, и другое. Наверняка там можно цементом разжиться.
    Коля зачем-то нахмурился, почесал репу, пошевелил губами без слов, и лишь потом объявил:
 - Придется тебе пиз-хать, больше некому. У меня, сам знаешь - собаки, узбеки, хозяйство в общем.
   Коля выделил Валере денег на метро ровно в один конец. Валера решил использовать средства на обратной дороге. Сообразил, что с мешком цемента будет тяжеловато на перекладных.
   До Преображенки Валера добирался на трамвае, потом на троллейбусе, потом опять на трамвае. Путь занял около двух часов, зато посмотрел Москву. Смешно сказать, из Центра раньше не выбирался. Как-то повода не было. Огроменная Москва все-таки.
  Стройку Валера нашел сразу, в заборе ожидаемо быстро обнаружил кем-то недавно проделанный лаз. Свистнуть мешок цемента было делом пяти минут. С ним Валера и вошел в метрополитен, с ним и проник на перрон.
   Эх, кабы Валера не был таким хозяйственным! Взял бы тогда, и отсыпал прямо на стройке минимум полмешка цемента. Мешок-то пятидесятикилограммовый, куда им столько? Да кабы Валера был помоложе! Увы, силы давно не те. Подорваны силы гамыркой. Так что услышал Валера шум приближающегося состава, взвалил было мешок на плечи, но, видать слишком резко. Как развернуло его, как повело! Тут уж выбор невелик – либо ты, либо цемент. Понятно, Валера предпочел себя, и отпустил мешок. Тот упал на пути.
   Одновременно на станцию въехал поезд. Раздался скрип, визг, скрежет, и поезд застыл в метре от валявшегося на шпалах мешка. При падении мешок немного порвался и серый порошок хорошо просматривался сквозь дыру. Машинист выглянул, оценил обстановку и немедля дал задний ход.
   И тут же Валере заломили руки.
   - Что в мешке? – услышал он вопрос.
    - Гексоген, - выдохнул Валера.
    Так у Валеры иногда бывает. Как будто какой-то бесенок сидит в голове и подначивает. И не хочешь говорить, еще секунду назад и в голове не было, и рот иначе изготовился, ан нет! Откуда-то из подсознания материализуется неожиданное – «Гексоген». Слово совсем неподходящее в это время на этом месте. Валера понял это сразу, но все одно поздно. Назад не вдохнуть.
    Шухер начался, как в кино. Псы с милицией, милиция с рациями, рации с антеннами. Полковник с планками на кителе, другие в камуфляжах. Интересно!
    Валера так и не понял, за что его отметелили. В Замоскворечье он объявился только на следующий вечер: без цемента, с ушами, как у чебурашки, подшофе и выкрикивал антиправительственные лозунги.
    На другой день пришлось повторить променад, благо, цемента на площадке несчитано. Теперь уж Валера вернулся в Замоскворечье  тем же макаром. Ученый. А ну его, это метро!
   Дома поджидала благая весть. Пока он мыкался с цементом, Коле удалось уболтать хозяина на частичную оплату за работу. Значит, будет отличный вечерок!
    В ближайшем продмаге затоварились на славу и отправились в нехорошую квартиру.
    Там друзья поджарили картошечку с лучком, отварили сосисочек, открыли банку шпрот, обнаруженную весьма кстати в хозяйском холодильнике, оттуда же достали горчицу. Крупными ломтями порезали белый хлеб. Валера торжественно выставил на стол бутылку водки и двухлитровую пластиковую бутылку фанты. Еще пара водки ждала своего скорого часа в морозильнике.
   У Валеры был дополнительный повод для радости. Он-таки убедил Коляна купить пшеничную. Дело в том, что периодически Коля без видимых причин впадал во мнительность. Он настороженно прислушивался к шорохам своего организма, если находил их подозрительными, то тогда употреблял для профилактики зубровку.  Ребята всячески выражали недовольство - ведь наукой установлено, что все болезни от нервов, и только несколько от любви.При чем тут водка? Тем паче, у Валеры из-за зубровки изжога, а у Петюхи так вообще спазмы в желудке, как перед вермутом. Но разве поспоришь с распорядителем кредитов?
   Потирая руки, работнички в некотором возбуждении сели за стол. Едва разлили, как звонок в дверь смазал первую рюмку. Торопливо выпив, с нехорошим  сердцем Валера пошел открывать. Предчувствие его не обмануло. В квартиру шумно ввалился бухой Петюня.
      - Варьку из Руновского зашпандорил, - поведал он довольным голосом, как ни в чем не бывало.
    Сообщение оправдывало гада. Все знали его слабость к бабам. Поговаривали, что за один раз они откачивали у Петюни столько спермы, сколько хватило бы на колонию несовершеннолетних.
    - Чё сварганили, фуфелы? Суп кондей из  мудей? Гы, гы, гы.
    Ну как на такого обижаться?
    Едва Петюня уселся на табуретку и загреб на вилку аж три сосиски, как к нему прицепилась шальная одинокая муха, ведь мухи редко ошибаются.
    - Витчипись, пидарасина. Чичас ты у мя сколдобишься, - отмахнулся Петюня. Эх, кабы в руке не была зажата вилка с нанизанными сосисками! Улетели все три. Одна в стену, одна Коле в лоб, а одна в раскрытую форточку, за которой тут же довольно каркнула ворона.
    Повезло, что Коля был еще трезв, а то пропал бы Петюня вовсе. А так, получил в пятак разок, упал на линолеум, поднялся и огрызнулся беззлобно: - Чё махаешься, фувел? Я ж  нечаянно пидоракнул.
   После третьей рюмки  включили радио. И снова спор. Петюня любил песни на языках вероятных противников, остальные – на русском. Победила демократия.  Петюня вновь поднялся с пола и с нескрываемой обидой заявил: - Пидарасы!
   А потом  шмыгнул носом, как ребенок.
   «Видимо Коля тоже не до конца простил Петюне  кидалово», - понял Валера, потирая ушибленные костяшки.
   После седьмой решили класть плитку.
- Работа ответственная, - предупредил  Колян. - Плитка дорогая, итальянская вроде. Облажаться никак нельзя. Ферштейн?
- А то! – кивнули сотоварищи. Понимаем, мол, важность момента.
   Здесь, уважаемый читатель, пришла пора посвятить тебя в технологию укладки кафеля.
   Стены любого помещения, построенного в России, не бывают ровными и строго вертикальными. Это аксиома, которую знает ребенок. Поэтому перед облицовкой необходимо выравнивание шпаклевкой с помощью отвеса и уровня. Для схождения рядов плитки по периметру обязательна разметка стены. При разметке ориентируются не на стандартный размер плитки, а на реальный – измеренный на нескольких плитках, уложенных на ровной поверхности с установленными крестиками. При pазметке надо учитывать, что темпеpатуpные колебания необходимо компенсировать во внутренних углах либо эластичным геpметиком вместо фуги, либо тpимом для pазмеpов стен более 3 м. Фуга колеруется, поэтому не стоит изводить себя поисками готовой по цвету фуги под оттенок плитки. Проще купить колеp и довести белую фугу до нужного оттенка самостоятельно. С тpимами сложнее - их придется подбирать. По мере облицовки необходимо с помощью уровня контролировать вертикальность рядов. Проверив горизонтальность первого ряда плитки, вы получите перпендикулярные ряды. Затем швы просушиваются 24 часа, и их обрабатывают шовной замазкой или герметикой при помощи резинового шпателя или резиновой затирки. Теперь можно и фуговать. Фуговать щели - еще та работка. Если иметь среди приспособлений пустую тубу из-под герметика и пистолет для выдавливания, дело наверняка пойдет веселее. Туба для следующего захода заполняется на кондитеpский манер, то есть следует опустить внутрь полиэтиленовый кулек с фуговкой и обрезанным уголком и выдавливать, постепенно вынимая кулек для однородного, без пузырей воздуха, заполнения тубы. Чтобы избавиться от остатков замазки, нужно протереть поверхность влажной губкой.
   Уф, вроде все. Правда, интересно?
   Наши герои работу усовершенствовали. Они сварганили цементно-песочный раствор, мазали им плитку с внутренней стороны и пришпандоривали к стенке. Причем не горизонтально, а вертикально. Для экономии времени Коля приступил к укладке от двери, Валера – от окна, Петюня наблюдал за уровнем и корректировал.
   После девятой рюмки они поняли, что плитки не состыкуются (подвел таки Петюнин глаз-алмаз), но из чувства долга продолжали выкладывать. Каждый со своей стороны.
   После одиннадцатой работу бросили, собрали инструмент и остатки пиршества, положили ключ под половик и сбежали.
  Ухохатывались потом два дня.
  Впредь порешили с итальянской плиткой не связываться. Кривая она какая-то, как  макароны ихние.



                С Шулетом



   Пару лет назад Валера подрядился разгружать вагоны на станции «Павелецкая-Товарная». Работал сдельно, что его вполне устраивало. Разгрузил вагон, получил деньги и гуляй, рванина! 
    Там-то Валеру и соблазнили чеченцы. Подошел черненький и шустрый человечек с бородкой, поманил в сторону:
    - Местный?
    - Ну.
    - Паспорт есть?
    - Само собой, - ответил Валера, не понимая, куда тот клонит.
    - Заработать хочешь? – оживился чеченец.
    - Ну.
    Чеченец достал бутылку водки, ловко откупорил, налил стакан и протянул Валере со словами:
    - Угощайся, брат.
    - А ты?
    - Нам нельзя, вера не позволяет.
    - Так переходи в нашу, - пошутил Валера и выпил один, как алкоголик.
     Чеченец нахмурился.
    - Дело есть, брат. Нужен паспорт. Приноси завтра. Не обидим.
     Валера и принес. А что? Подумаешь! Целый день он подписывал в привокзальной палатке, которую держали чеченцы,  какие-то бланки, бумаги, квитанции. Замучился так, что рука онемела. Нет, вагоны разгружать легче будет. За все про все его отблагодарили дюжиной водки и ящиком свиной тушенки из Китая. Колян с Петюней обзавидовались.   
    Валера и думать забыл о том случае, много других забот и жизненных интересов, поэтому, когда он достал из почтового ящика казенный конверт с печатями и марками, недоброе не заподозрил. Ошиблись, наверное. Но текст письма оживил память. Писали из районной налоговой инспекции:

    Уважаемый г-н Лопатин. Налоговая инспекция сообщает Вам, что ООО «АДАКОН», генеральным директором которого Вы являетесь, не сдавало налоговую отчетность за все налоговые периоды, начиная с момента государственной регистрации Общества.
   Напоминаем Вам, что в соответствии с п.4 ст. 23 Налогового Кодекса РФ налогоплательщик обязан предоставлять в налоговый орган по месту учета налоговые декларации.
   Просим Вас незамедлительно исполнить установленные нормативные требования по сдаче налоговой отчетности.
  В противном случае Налоговая инспекция применит к ООО «АДАКОН» финансовые санкции в соответствии с п. 2 ст. 119 НК РФ, а  также иные предусмотренные действующим законодательством меры, вплоть до ареста ваших банковских счетов.

Начальник инспекции                А.А. Петровская             

    Прочитав сей грозный документ, Валера струхнул не на шутку. Подставили нехристи! Так не договаривались. Теперь его пугали и черные штампы на конверте, и бюрократический стиль текста, и непонятное «г-н» в обращении, и, главное, угроза ареста банковских счетов. Читатель, ты будешь удивлен, но у Валеры на сберкнижке хранились сбережения на черный день в размере ста целковых с копейками. Плюс проценты натикало, наверное. Когда-то еще в незапамятные времена Валера откладывал на путешествия, да так и не снял. Мало ли?
    Придется идти на поклон к Шулету, понял Валера.
    В юности Ваня Шуленин по прозвищу Шулет хотел стать артистом. Казалось, у него было для этого все: приятная внешность, абсолютный слух, доставшийся по наследству от отца, отставного баяниста ансамбля какого-то пехотного подразделения, пластика (он даже год занимался в хореографическом кружке при клубе насосного завода им. Калинина). И девкам нравился, и на шестиструнной гитаре бренчал, и одевался в ателье у своего портного.
   Но где-то что-то не сложились. Так и не  зажглись  для него юпитеры. В личной жизни тоже катастрофа за катастрофой. Сколько Шулет не прислушивался к своему сердцу, оно его все время обманывало. Так и продирался он через предательства и обиды сквозь джунгли трех законных браков и двух сожительств, пока не выбрался в возраст ностальгии по молодости, некогда безмятежной, многообещающей и обманной.
    Естественно, он людей презирал.
    И все же Шулет один из немногих во дворе не чурался балбесов. Бывало, и похмелит, а то и деньжат ссудит без отдачи.
    Но с недавних пор у Валеры с Шулетом отношения подпортились. Они с Колей ставили у него в квартире новую проводку, и чего-то где-то не заземлили, или наоборот, заземлили, но не так.  Во время утреннего омовения Шулета ударило током. В принципе несильно  еба-ло, но с тех пор он ребят не жаловал и всячески поносил. А на прошлой неделе из-за него Коля потерял единственный инструмент-кормилец, циклевальную машину, служившую семейству Петровых верой и правдой лет пятнадцать.
     Дело было так. Сосед Шулета по лестничной площадке Чижиков Семен Семенович задумал подновить паркет. Колян вовремя подсуетился и получил подряд на циклевальные работы. И надо ж такому случиться, что когда Колян подключал аппарат, на шум выглянул Шулет. Эх, кабы на пять минут попозже! Глядишь, и обошлось бы …
   Заметив копание Коли у распределителя, Шулет захохотал и начал  глумиться: - «Кто вас к распределителю подпустил? Я бы вам и черновую работу не доверил, разве что навоз собирать, и то под присмотром! Смотри, Семеныч, весь район обесточат».
    Зря он так сказал.
    Коля занервничал (вдруг хозяин поверит в Шулетины наветы), доказывая свою состоятельность, заторопился с проводами и перепутал фазы. Запахло горелой резиной, из внешней проводки забил бенгальский фонтан, и тут же вырубилось освещение подъезда. Главная неприятность – застрял между этажами лифт с тремя жиличками и одной овчаркой.
    Не фартит, сообразили друзья, и пустились наутек, перепрыгивая через ступеньки. Циклю впопыхах бросили. В погоню за ними понеслись непечатные слова. Но не догнали.
   Собака из лифта завыла. 
   Ухахатывались после два дня.
   И вот к этому Шулету понесли ноги Валеру. Будь, что будет. Все одно, больше не к кому обратиться. Авось Шулет подскажет, что делать, он ведь из образованных.
    Валере повезло, Шулет встал с той ноги и пребывал в хорошем расположении духа.
    - Чего стоишь столбом? Проходи, - сказал, открыв дверь, Шулет и посторонился.
    Валера вошел.
    - Чего мнешься, как не родной, на кухню двигай, - пригласил Шулет. - И руки помой – обедать будем. Да не боись, током не шибанет. Мне нормальные люди давно вашу халтуру исправили. 
    Валера протянул письмо. Шулет прочитал и разразился гомерическим хохотом. Валера приободрился, но все же спросил:
   - Как думаешь, взаправду могут сберкнижку отобрать или только пугают?
    Ответом послужил новый взрыв хохота. Отсмеявшись, Шулет все же ответил:
   - Эти могут. С них станется. 
    Валера помрачнел, но Шулет тут же утешил:
   - Ладно, не парься. Шутю я. Ничего тебе не будет. Ты лицо с ограниченной дееспособностью.
    Валера повеселел, но постеснялся спросить, что такое «ограниченная дееспособность».
    Тут Шулет оценивающе осмотрел Валерин прикид, джинсы и свитер, чему-то улыбнулся сам себе и сказал: - Слушай сюда. У меня сегодня день рождения. Приглашаю на дискотеку восьмидесятых. Оторвемся по полной.
   - Поздравляю. Спасибо, - ответил оторопевший Валера. Вот повезло, так повезло. На ровном месте, можно сказать.   
   Дискотека оглушила Валеру. Гремящие до одури ритмы,  разбегание разноцветных лампочек, барная стойка с заморскими напитками – все было в новинку. Смущала и разодетая сытая публика, по всем признакам не видавшая безденежья. Видно было, что на закусках не экономили.
   Валера не танцевал. Он робел и стоял в сторонке от эстрады рядом с девушкой, сквозь кофточку которой вырисовывался животик. «То ли беременна, то ли покушала плотно, оттого и не зажигает буги-вуги», - размышлял Валера.
   Валера ощущал себя чужаком, инородной субстанцией, оттого глупо ухмылялся и поминутно поправлял челку. Он готов был пожалеть о бездарно потраченном вечере, если бы не «отвертка», которой угощал его Шулет.
    «Отвертка», объяснил Шулет, это водка с апельсиновым соком. Выходит, не сбрехал Петюня, когда бахвалился, что в «Ржевском» ее пил. Вкусно. Но лучше бы по отдельности. Можно и без сока.
    Шулет не пил, постоянно куда-то отлучался и возвращался в дополнительном возбуждении.
     После третьего коктейля Валера пообвык и немного раздухарился. Все вокруг больше не казалось враждебным, скорее милым казалось. Он даже рискнул пригласить беременную на медленный танец. Та согласилась. Валера бережно держал хрупкую ладошку, вдыхал позабытые запахи женского макияжа и представлял себя на балу в средневековом замке.
   Танец волновал его, что-то нежное и трепетное вернулось на миг из прошлого. Скорее всего, из Колумбова прошлого...
    Домой ехали на метро за полночь. Тут Шулет и отчебучил: вдруг скинул туфли, снял носки, поднес к носу и шумно вдохнул. Поздние пассажиры попятились.
    Валера вышел на ближайшей остановке, оставив Шулета с носками на лице.   Ну его, этого Шулета, весь кайф ломает.
    Под тусклый свет фонарей Валера неспешно возвращался домой по спокойным переулкам Замоскворечья. Он вслушивался в тишину и любовался звездным небом. Валера был легко пьян, но добавить почему-то не хотелось. Завтра он станет центром внимания, даже привирать не придется, разве самую малость. Вот Колян с Петюней обзавидуются! А может и не будет рассказывать, промолчит. . .
    Валера шел и улыбался неведомо чему. Завершался один из самых лучших вечеров в его жизни. Будет ли еще такой?










               

                ПОСЛЕСЛОВИЕ



   Еще много разных историй приключалось с нашими героями: смешных и немного грустных, почти всегда авантюрных, но никогда нарочно злых и подлых. Пыжились они каждый по-своему, выпендривались, как могли, рвали на груди рубахи и зализывали раны, но в целом жили легко, не задумываясь. Зачем жили? Одно я знаю точно: никому они были не нужны – ни стране, ни городу, ни людям вокруг, да и друг другу они были не очень нужны.
    Почти все наши герои умерли, не перешагнув сорокалетний рубеж. Они быстро уходили из жизни, за день, за два. Они умирали от непознанных участковым врачом из 52-й поликлиники болезней, никто не прописывал им лекарств, не вызывал неотложек, никаких госпитализаций и уж тем более модных ныне реабилитационных процедур в Израиле.
    Они покидали наш мир не хлопотно, буднично, их смерть не доставляла особого беспокойства окружающим. Так, только мимолетная грусть, да и то – грусть о себе. «Слышали, Валька-то из третьего подъезда померла? Кажись, от  отека легких» «Да ты что? Только на той неделе с ней собак выгуливали. Жалко-то как, молодая совсем». «Кольку-то вчера труповозка увезла. Сердце, вроде…» «От евонной пьянки любое сердце не выдержит». Примерно такие диалоги мелькали во дворе, быстро теряясь среди других более важных тем.
    Валера так и не побывал на море. Однажды он уснул и не проснулся. Может быть, во сне перед самым концом он-таки увидел белые паруса на синем горизонте?
    Петюня, как всегда, пропал, исчез на год, потом объявился по своему обыкновению, не сказав откуда, потом сгинул вновь,  навсегда. Поговаривали, что он подался в Херсон к дальней родне. Если так, то дай Бог!
   Ничего не осталось от балбесов, разве что заброшенные могилы без цветов и эпитафий, да гнездо на дворовой липе. И какие-то совсем посторонние люди проживают теперь в их квартирах. Люди с другой планеты.