Очень хочется рассказать о том, что видел, но не все удобно: живы дети, не обидеть бы. Ну, что делать, слегка зашифрую действующих лиц: «умный не спросит, дурак не догадается», а кто сам поймет – это не мое дело.
В 1959 году мы взялись за очень интересную работу: сделать прибор для контроля первого космического полета человека. Горячка была невероятная. Как положено, сроки назначали, переносили, сокращали, а в ТЗ вносили бесчисленные изменения, но мы видели, что у заказчиков большой аврал, и были увлечены общим порывом. Было известно, что американцы в большой спешке готовят полет человека в космос, а им было известно о наших пробных запусках с собаками, возник единственный, мне известный случай, прямого состязания, и мы их тогда обскакали.
Надо напомнить, что советская уродливая плановая экономика принципиально не позволяла быстро проводить НИОКР: ведь все оборудование и материалы поставлялись по заявкам прошлого года, поэтому выполнить работу в короткие сроки можно было только при высочайшей изобретательности, изворотливости и коммуникабельности. В то же время, советская тоталитарная политическая система идеально подходила для организации и проведения крупномасштабных работ по общему плану, а их результаты ограничивались недостатком эффективного руководства, но тут у нас было все в порядке. Наш Главный инженер, Николай Яковлевич Ф. – красавец и умница был организатором и вдохновителем этой работы. Его зам – Исаак Абрамович И. – великий знаток всего безбрежного приборостроения – технический руководитель, и начальник отдела Нина Сергеевна М. – главный распорядитель. Все вполне дееспособные, порядочные люди и на своих местах. Нас, ишаков, было всего человек пять в начале, и пятьдесят в конце, из которых быстро образовалась отличная, дружная и работоспособная команда.
Конечно, наше намерение создать сложный прибор для головоломно трудных условий эксплуатации, без задела и опыта, можно было бы считать наглостью и легкомыслием, если бы не искренняя, непоколебимая вера Николая Яковлевича в наши силы и принципиальную возможность решения задачи. Блестящий инженер и стратег, он оказался прав, но год мы на ушах постояли. Работали в три смены, а я каждый день, но не всегда успевал на последний автобус. Сама метрологическая основа прибора никаких сомнений не вызывала, она достаточно точно считалась и без проблем воспроизводилась, но, как всегда, «дьявол сидел в деталях». Очень трудно было добиться воспроизводимости показаний после экстремальных механических, акустических и тепловых воздействий. Пришлось долго нащупывать способы доработки прибора. Мы днем дорабатывали, ночью испытывали, а утром приходил военпред, грустно проверял результаты и по линеечке рисовал красные кресты на протоколах испытаний. Это повторялось много раз, несколько месяцев, но вера Николая Яковлевича не была посрамлена: мы работали, искали, и, в конце концов, прибор заработал. Лишний раз я убедился в безусловной вредности режима секретности. Невзирая на все обязательства и подписки, все мы в интересах дела все равно постоянно обменивались со смежниками секретной информацией, Если бы мы этого не делали, темпы работы снизились бы не вдвое, и не втрое, а в десятки раз.
Оказалось, что химический поглотитель углекислоты в заданных условиях не работает. Мы поехали в Институт, который занимался сорбентами, и попросили собрать ученых. Без всякого драматизма, Николай Яковлевич, открытым текстом, спокойно и внятно рассказал, ДЛЯ ЧЕГО нужен поглотитель, что было вопиющим нарушением режима, но задача была решена тут же, а через месяц мы получили первую партию требуемого вещества.
Такая же история повторилась, когда нам понадобился особый герметик. Тот же Николай Яковлевич попросил Главного инженера соседнего завода найти нам нужный материал для НАШЕЙ работы, Главный – мешковатый, флегматичный старик, взыграл, засуетился, позвал нужных специалистов и немедленно нашел подходящий продукт.
По необходимости, средства и методики находили и отрабатывали, не прерывая разработки и испытаний. Изобретательности и интуиции талантливейшего Исаака Абрамовича не было предела, и из любого затруднения он мгновенно находил выход, чаще всего – оригинальный, один раз, в частности, походя, изобрел новый АЦП. Он обладал уникальной способностью «делать из г…. конфетку», и, по-моему, мог из нескольких консервных банок соорудить за час на пустом месте испытательный стенд. Между прочим, когда работа была закончена, оказалось, что мы создали рабочий материал, точный аналог которого через несколько лет стал метрологическим стандартом.
Испытательного оборудования не хватало. Чтобы проверить влияние линейного ускорения, решено было воспользоваться карусельным станком. Во время обеденного перерыва, мы пришли в цех установили прибор и включили станок. Будучи плохо закреплен, прибор заскользил, набирая скорость, по направляющим, и сорвался со стола, как пушечный снаряд. Удачно выбрав просвет между нами, прибор пролетел, по горизонтали, метров 50, и шмякнулся в оконный переплет, только стеклышки посыпались.
Когда напряжение достигло предела, к нам приехал Замминистра Леонид Аркадьевич Костандов, главный авторитет в промышленной химии. Громоздкий и грузный, он с трудом залез за лабораторный стол, и, обращаясь к собравшимся, а там были все причастные, от главного инженера до слесаря, спокойным, будничным тоном, он попросил нас постараться. Он ничего не сулил и ничем не грозил, он просто и грустно сказал, что НАДО. Вероятно, благодаря своей инфантильности, русские очень восприимчивы к доверию и уважению. Все-таки в арсенале средств, которые использовались при советской власти, были и весьма действенные: люди старались изо всех сил, не за страх, а за совесть.
А когда ребята вконец обалдевали от напряженной, но нудной работы, в лаборатории появлялся Николай Яковлевич. Пару батонов совали в муфельную печь, и, когда по комнатам разносился восхитительный аромат свежеиспеченного хлеба, все садились за стол, выпивали по доброй чарке казенного разведенного спирта, и погружались на час-другой в интересные разговоры. Между прочим, отношение к выпивке на работе в те далекие годы было совсем иным: осуждались и карались прогулы и потеря работоспособности, а выпивка – личное дело каждого. На заводах даже ходила шутка об идеальном состоянии инженера: «чисто выбрит, аккуратно одет и слегка выпивши».
Хотя мы все знали, что делается у заказчиков, и, даже сам Николай Яковлевич поехал на космодром, чтобы приглядеть, тем не менее, сообщение о запуске Гагарина, было для нас неожиданным. Нам позвонили наши заказчики: «Включите радио!» Мы обрадовались, стали звонить смежникам, те – нам, и трезвон продолжался, пока эту телефонную вакханалию не прервал, тоже улыбающийся военпред.
Директором предприятия был пожилой, бывший работник Министерства, Георгий Николаевич К. и его роль я долго не мог понять. Сумрачный, он приходил в лабораторию, косноязычно высказывал какое-нибудь незначительное замечание и, с озабоченным видом, удалялся. Поскольку тем его участие в работе и ограничивалось, ясно было, что он в нашем ремесле не смыслит «ни уха, ни рыла, ни поросячьего хвостика». Однажды, когда я язвил на его счет, отозвался толковый парень Володя П., он рассказал, что, когда его мать, оставшаяся после ареста отца с двумя детьми, не могла найти работу, этот самый Георгий Николаевич, ее не побоялся принять, за что мать ему по гроб жизни благодарна. Мне тоже этот аргумент показался самым важным, и я больше на Директора не косился. Впрочем, позже я понял, что и на своем месте он играл полезную роль, прикрывая Николая Яковлевича от «забот» и претензий Министерства: ему, творцу и лидеру, повседневное общение с бюрократией претило, и он нашел солидного и импозантного человека, который достойно и безропотно представительствовал во всех бюрократических сферах.
Наконец, были выделены деньги на премирование участников, и началась их увлекательная дележка. Здесь возникло непредвиденное затруднение: премируемых надо было расписать по двум спискам, один на руководителей, другой – на всех. Руководителям полагались не более двух окладов, а всем – без ограничения. Притом каждый должен был фигурировать только в одном списке. Георгий Николаевичу двух окладов было совершенно недостаточно, а без него список для руководителей был невозможен. Он оказался перед трудным выбором, его сердце боролось с рассудком, и рассудок победил. При мне он давал последние указания посланцу в Министерство, просить разрешения на оплату по двум спискам. «А если не разрешат, мы откажемся от премии для руководителей?» – спросил посланец – «Это крайне нежелательно. – был ответ, – Ведь без этого списка суммарный премиальный фонд сократится на треть, вы понимаете, какой ущерб для коллектива! Вы должны убедить их. Только в самом крайнем случае, придется отказаться», – с тяжким вздохом закончил К. Два оклада и был для него самый крайний, невыносимый случай.
Как я в начале упомянул, советские командно-бюрократические методы организации и проведения работ общесоюзного масштаба, были довольно эффективны, пока хватало интеллектуального и нравственного потенциала лидеров. В первом наборе советской администрации было много ярких, одаренных людей типа Королева – Туполева – Лихачева, выдвинувшихся благодаря своим талантам и успехам, но затем механизм бюрократического продвижения прекратил их выход на верхний уровень, после чего научно-технический прогресс в России был резко заторможен, и я наблюдал этот процесс невооруженным глазом. Королев и Туполев смогли вырасти вместе со своими задачами и предприятиями, а найти им равноценную замену оказалось уже невозможно, точно так же абсолютно невозможно найти сейчас бюрократическим путем лидера для проблемы нанотехнологий, а «ужимки и прыжки» АБЧ смешны и неприличны.
О.К.Антонов писал, что сильный коллектив складывается не под одной крышей, а при совместной напряженной работе над важной задачей. Так оно и было. И у нас, и в других предприятиях, трудившихся над проблемой освоения космоса, выдвинулась и выросла яркая, талантливая молодежь, но, к сожалению, этот замечательный подъем никак не был использован во благо государства или НТП.
Сейчас ясно, что вся колоссальная работа по освоению космоса, в Союзе была изначально обречена, ибо:
- ее цель ограничивалась чисто военными задачами, а ее стоимость совершенно не соответствовала российскому экономическому потенциалу и народнохозяйственной перспективе,
- наши технические средства не могли конкурировать с американскими,
- вообще, освоение космоса требует величайших затрат, а его целесообразность неочевидна. Во всяком случае, великий физик Макс Борн считал это дело бессмысленным и бесполезным.
Но мы тогда всего этого не знали. Мы полагали, что скоро «караваны ракет, помчат нас вперед, от звезды до звезды» и радовались, что вложили свой труд в это благое, как нам казалось, дело.
Э.Алкснис Edu54 25.09.09