В&В
Ивана Аароновича, никто не мог обуть.
Ни Валерка, обдрачивающий лестничные клетки шелухой семяжной под просторя, ни Франк Сусликов, беглый белогвардеец с укушенным лицом, целовавший всех, словно белень муторный, ни Мямля, старый господский дед, повкалывавший "сазаном" у генерала Чопира, - вечно натирающий пианинную клавишу и разглядывавший её, как драгоценность несусветскую.
Все четверо черноглотых ботфордов жили в доме сумашедших Марии Меньшиковой, и причем не для особо буйных,.. Ну, собственно, совсем не буйных, ибо не было причин к выводам.
Всех этих господ сближало одно целое и неразделимое - комнатная палата о четыре лежанки, плюс стул и тумба-раковина.
Дело в том, что все они были абсолютно нормальными, полноценными "недураками", хитрыми и бескомпромисными, но за грехи Божьи, всёж посаженные на цепь клиники в присмотр врачебного пса.
Общим табором, они зачастую решительно искали падсынка, или пожору.
Падсынок, или пожора играл настоящую роль полицейского, решившего расколоть кого-то из лихой тройки, и вывести наконец свои умозаключения на вольную просторку о каждом.
А почему Ивана Аароновича, никто не мог обуть, то только потому, что за этим полицейским скрывался именно он, - но всяко-срание отметая в сторону, оставался таки недосягаем для постояльцев и глух для персонала больнички.
*
Валерка, косивший под простодыру был умён, и сердцем сыр как шмат серой говядины. Подстава недодуренных постояльцев была его отрадой и забавой. Главное: стук лбами, гудёж, разборы и драчки, а Валерка дует нагло в лицо семечьей чешуёй и глаза, падло, прячет за плечи.
Франк Сусликов, правду сказать хоть и был объеден оспой по рылу и плечам, но белой гадюкой точно не был. Все подозревали, что он латентный пидор, посему и мокрый свисток трёт в поцелуях. Иван Ааронович для порядка, раз пробивал - угощал Франка фиолетовой баклажаниной, но куда там: Франк буйствовал рукавами пижамы, оспины белели мучнистым цветом. Стало ясно – хоть и не метросексуал, но мутный чудик до высоких загадок.
Мямля прост и бесхребетен. Поймали как-то после полдника: тырил кефирную бутылку и горсть риса в тюфяк. Сразу не насели, решили проследить. Вечером облизывал с полой бутылки кислые сливовые пенки, но прелым рисом кормил пришлых мышей с ребристой руки и плакал, старый плакал. Карать не стали, внушили - три шелбана и на день отлучили от пианино.
Ивана обуть никто не мог, тот ещё горлопан и пава! В шкуре полицейского чудил и бучил. Долго издевался, носил коверкотовое пальто и был не преступен. Сколько длилась бы вся эта котовасия сказать сложно, но по наущению Валерки, как-то ночью все дружно навалились и Аароновича придушили. Первый и последний раз в празднике участвовал и Валерка, что было странно…