Росчерком темной туши – небо. Переливается бледным перламутром мир за больничным окном. Листья чертят огненные линии, медленно парят и замирают в невесомости прежде чем плавно угаснуть.
Тихо и как-то беззлобно выругавшись, человек в темных очках поежился на хлипком стуле. Настороженно втянул воздух: пахло тревогой. Мелькали светлые пятна медицинских халатов, грозно выкатывались и вкатывались блестящие грохочущие тележки. Наконец, один из призрачных силуэтов двинулся навстречу, широко взмахнул руками. Лицо под темными очками поморщилось.
- Какая честь, какая честь! – халат всплескивает руками, поправляет золоченую оправу на переносице, сверлит любопытными глазами, тянется, судорожно пожимает нехотя протянутую руку. – Честь, просто честь!
Хочется спать, в голове танцуют странные обрывки не менее странных фраз, и где-то посреди всего думается с детской обидой о том, что пятница, день рождения и небо прояснилось… Оглянувшись… Все вспыхивают за стеклами неспешные листья…
- В общем-то волноваться совершенно не стоит… Мммм… Гипс на два месяца… Думаю, стоит оформить отпуск… Вообще, весьма интересно, что… Думаю, вы уже можете его видеть…
Жизнь – это сплошная скука, плотная, вязкая. Словно застарелая рана, треплет сердце, будит, ноет.
Дужки темных очков больно сжали голову.
Уже раскланялся и расшаркался, прощаясь, восторженный халатоносец, вздрогнула и поплыла вниз гладкая кабина лифта, брызнули куполами яркие шторы, распахнулось от порыва ветра окно, впуская сладкий запах дождя.
Почему-то непреодолимо трудным показалось нажать на дверную ручку. Поправив поднадоевшие очки, изможденный человек устало сполз на скамейку, откинулся назад. Глубоко и томительно переживая что-то вновь и вновь, перекручивал внутри старые кадры, теребил широкий ремешок дорогих часов.
- Извините, - сквозь ватную мглу пробился чей-то голос…
Чугунная голова, бетонная шея…
- Извините, - голос повторился, ясный, светлый. – Но, кажется, в этой палате лежит ваш брат?
Не поднимая глаз, прижавшись к скамье, кивая…
- А почему же тогда вы не зайдете? Ведь он, наверное, будет рад вас увидеть? Больничная койка – это всегда испытание, и очень тяжело думать, что ты проходишь его в одиночестве… - голос помолчал. – Я узнал вас, вы знамениты. Но вы устали. Как большинство тех, кому толпа не дает возможности побыть простыми людьми. С ошибками. С больными родственниками. И даже с чувством вины.
Вздрогнув то ли от удивления, то ли от стыда, хмурый человек приподнялся со скамьи, порывисто сдернул очки с темными стеклами. Съежился, рассмотрев колеса инвалидной коляски, недоверчиво присмотрелся к рукам, кротко сложенным на коленях, теплым фланелевым клеткам, растерянно выпрямился, словно завороженный лучистым взглядом ярко-синих глаз.
- Возможно, я вмешиваюсь в то, что меня не касается, - спокойно продолжал человек в инвалидном кресле, - но я делаю это лишь потому, что слишком хорошо знаю цену, которую мы платим за невысказанную вовремя любовь... И сильнее всего мы сожалеем об этом, когда начинаем понимать – любовь никогда не проигрывает… Если только позволить ей править…
Осень присела на больничный подоконник, затаилась, слегка всхлипывая, чутко прислушалась. Вот прошелестели по сырому асфальту автомобильные шины. Чей-то звонкий смех раскатился по темнеющим коридорам. Скрипнула долгожданная дверь.