Небо, брошенное под ноги. Памяти Сергея Бодрова

                Раньше поезда кричали пронзительней. Говорили, что дым от паровоза помогал мечтать у вагонного окна, особенно, если поезд шел на столкновение с ветром. Оставшись в купе один, Андрей Викторович сразу же отключился от городского шума и заедавших проблем и стал просто Андреем, для которого теперь редкие поездки в поезде напоминали далекое беспечное детство.

     Календарь уже назначил очередную зиму. Второй день робкий мороз пытался удержать мокрый снег с дождем. Но порывистый ветер еще находил откуда-то теплые тучи, которые удерживали под низким небом прелую осень. Эти тучи, казалось, из последних сил пытались остановить неумолимый календарь, хитро обходя пришедшие снежные облака и заливая холодные дороги запоздалым дождем. Однако зима опять по-хозяйски настырно собирала своих снежных ягнят в кучное стадо, и они несмело бросали на опустевшую землю клочки белой шерсти первого снега. Гололед загнал машины в гаражи, и людям, живущим в постоянном движении, теперь предстояло передвигаться на более надежных колесах железной дороги.

        Андрей был еще молод, но уже стал известным режиссером по нескольким нашумевшим боевикам. Непогода вынудила его отправиться на съемки нового фильма по железке, и он получил пару дней вынужденного безделья. Привыкая к забытому стуку колес и с легким чувством поглядывая на разбушевавшуюся снежную кутерьму за окном, Андрей с мальчишеским озорством пытался  представить себя бегущим рядом с поездом. Поезд был скорый – Москва – Владикавказ. В мягком вагоне людей почти не было слышно, и поэтому знаменитый режиссер подошел к проводнице и попросил не подселять к нему попутчика. Однако она вежливо сказала ему, что билет на свободное место может быть давно уже продан кому-то на неизвестной станции. Ему же хотелось побыть наедине с мыслями, просто спокойно отдохнуть в тишине дальней дороги, полистать несколько новых сценариев и не отвлекаться на бестолковое общение ни с кем из посторонних.

       Андрей всецело жил своим увлекательным творчеством. Снимать кино было азартно, и известный режиссер, став популярным в стране после первых своих фильмов, давно ограничил круг своего общения. Ведь он входил в самую элитную касту вершителей искусства. Успех стал для него привычным, и Андрей Викторович раз и навсегда поверил в свою удачу - быть на почетном пьедестале всеобщего любимца. Обычно, с ним работал дружный коллектив профессионалов. Актеров для фильмов он подбирал всегда сам, иногда мог заменить кого-либо уже в процессе съемки. И никто не высказывал обид. Ему доверяли и позволяли как свободному художнику вольно творить в полете своих фантазий. Работая над фильмом, режиссер настойчиво и корректно требовал всех придерживаться его идей и на съемках просил даже именитых актеров не заниматься импровизацией.

    Теперь уже все понимали, что средства, потраченные на создание фильма, надо уметь надежно отрабатывать, так как кинорынок каждый год утверждал все более жесткие законы. Слишком уж много «ловцов человеков» выходит сегодня на «охоту», тем более, что значительную часть зрителей кинобизнеса стала забирать виртуальная империя азартных игр. Чтобы снять фильм, на который будут "идти" потребители, надо было учитывать все: и детективную интригу, и жестокий секс, и кровь, но для особо притязательных - глубокий философский смысл.

     Хотя, чаще всего, брала верх конкретная «русская идея», с захватывающим мордобоем или просто военный боевик. Кавказская тема была беспроигрышной. Ведь в многострадальной стране воины всегда были героями. Поэтому Андрей Викторович, уже имея приличные средства, выехал на съемку нового фильма на Кавказ, куда уже на несколько дней раньше отправилась съемочная группа, и в течение недели должны были подъехать актеры. Этот свой военный фильм он не рассматривал как знаковый. Но параллельно Андрей решил сам поработать и над проектом, достойным престижной номинации.

     Достав бутерброд и бутылку с минеральной водой, он разложил на дорожном столике файлы с несколькими сценариями, которые в спешке чуть было не оставил в кабинете. Несмотря на разъезды и проблемы, он был все-таки рад своей непоседливой, хотя зачастую и неустроенной творческой жизни. Сырая, пронизывающая погода за вагонным окном создавала контраст комфорту в купе. Андрей на мгновенье представил роскошь просторных купе старых поездов, вздохнув - "Умели же раньше жить".

  На кинорынке опять начал проявляться интерес к премудростям классиков, однако такая работа требовала абсолютного отрешения от суеты. Да и достойный сценарий, чтобы всем угодить, подобрать было сложновато. И сейчас, просматривая отобранные сценарии, он уже интуитивно их не воспринимал и с досадой констатировал, что все реже удается найти в современной литературе что-то интригующее и многоплановое. Его немного заинтересовал женский материал с пометками своего помощника.

         Писательница умудрилась втиснуть в небольшую повесть острый сюжет с трагической любовью и с разгадкой древних тайн. С этим сценарием можно было поработать. События происходят то у нас в центре, то в суровой Антарктиде, то среди вулканов Дальнего Востока. Андрей пометил на обложке карандашом: 
«неуютная женская лунность», чуть перефразировав русского поэта, и подумал, что тонко подточенный карандаш все же лучше для вдохновенной работы, и его никогда не заменит универсальный планшет или ноутбук.

Иронически посмеиваясь, режиссер стал читать комментарий автора. Она писала, что построила сюжет на живом материале событий, происшедших в научной экспедиции, исследующей аномальные проявления в природе, в предчувствии глобальной планетарной катастрофы. "Извечные чудачества, любят же у нас на Руси придумывать настоящую жизнь где-то на стороне. Впрочем, такое сегодня может отвлечь тоскующего зрителя от вялого, сугубо потребительского бытия", -Андрей настроил себя прочесть сценарий до конца. Сюжет был наполнен острыми приключениями на юге Аргентины, с опасным плаванием среди льдов в проливе Дрейка и столкновением с сокровенными тайнами, записанными на древних табличках, в которых пророчествовали о катастрофическом движении материков и огромных айсбергов во время глобального изменения климата.

 Автор повести утверждала, что ее главные герои – настоящие сильные мужчины, одухотворенные красивой мечтой спасения жизни, волевые и надежные, о которых давно даже перестали мечтать современные женщины. Споткнувшись об эту фразу, режиссер поморщился. Наверно, он сам уже давно не воспринимал ничего высокого всерьез, особенно от тех, кто жил где-то рядом с ним, в надоевших прагматичных буднях. "Поучают и заумствуют, с претензией на оригинальность. Хотя, в женском мышлении иногда тоже бывает какая-то кислинка, вызывающая колкий озноб и обновляющая вялотекущую кровь".

    Чтобы не спугнуть интригующие ожидания, Андрей взглянул в окно и прервал чтение, решив на несколько минут выйти из теплого вагона. Поезд остановился на небольшой станции и ему захотелось немного пройтись по перрону, а заодно заглянуть в вагон-ресторан, чтобы заказать себе обед. Когда он закрывал дверь, из соседнего купе вышла молодая женщина. Его внезапно удивил ее слишком откровенный взгляд. Андрей Викторович сразу понял, что она его не узнала. Однако незнакомка посмотрела на него так по-женски оценивающе, что от неожиданности он немного смутился.

     Закрыв купе, режиссер вспомнил старомодную фразу о «настоящих мужчинах» в сценарии, оставшемся на столике. Наверно, наивная писательница была слишком далека от бесконечных галамурных романов в "звездной" тусовке и вряд ли прислушивалась к разговорам о сиюминутном счастье в их брачных союзах, которые были на слуху в салонном бомонде мировых столиц искусства. 
               
    Заказав в ресторане обед, Андрей вышел на перрон. Стоянка была недолгой. Промозглй ветер чуть поутих. Но с темного, совсем не утреннего неба густо сыпал колючий снег. В народе его называют манной крупой. Накинув капюшон, он подставил лицо свежему ветру, с удовольствием вдыхая морозный воздух с крупинками снега. Пришла его любимая зима. Метель усиливалась, колючий снег бил по воспаленному лицу, и глазам было больно, но Андрею упрямо хотелось увидеть хоть кусок опрокинутого, завьюженного неба. Дали гудок, и проводница позвала его в вагон, сказав, что в его купе прибыл пассажир.
                ***
         Сбросив куртку, Андрей Викторович резко передвинул на свою половину дорожного стола разложенные бумаги и снова попытался сосредоточиться на чтении. Настроение упало. Попутчик еще не вошел, но ему уже было досадно - долгожданное праздничное уединение не удалось. Однако, когда открылась дверь, режиссер немного растерялся. В купе вошел высокий молодой брюнет, с волевым, жестким взглядом. Он был монах. Андрей встал. Монах поздоровался и назвал себя – Сергий.

       С его появлением у режиссера почему-то появилась непривычная робость. Он представился необычному попутчику и спросил, не мешает ли ему радио, - звучали в разнобой подобранные хиты последних лет.
 - Давай будем на "ты", – спокойно сказал Сергий. - Дорога дальняя. Не будем друг перед другом возводить стены. Мы ведь с тобой почти одного возраста.
Я смотрел твои первые фильмы еще до пострижения. Тогда во мне еще бурлила солдатская кровь и по ночам, бывало, стонал после контузии на фронте. 

    - А можно, просто - Серега? Для меня Сергий, как-то непривычно, - бодро  спросил Андрей, пытаясь освободиться от неловкости.
 - Называй Серегой, - неожиданно улыбнулся монах простой, как будто забытой улыбкой, и режиссер почему-то решил, что в монастыре смеяться не принято.
   - Ты только трапезничать меня с собой не зови, режиссер. Пост у меня, а вот пришлось за старыми книгами для монастыря в такую даль съездить.

Монах снял небольшой головной убор и открыл высокий лоб, обрамленный темными, волнистыми волосами, спадавшими на крепкие плечи, обтянутые черной монашеской рясой.

   - Жаль, а то я было подумал, что и выпьем чуток вместе. Одному в долгой дороге не слишком-то весело. - Андрей Викторович старался отвечать ему в тон, запросто, чтобы сразу придать вынужденному общению непринужденную легкость.

    - Знаешь, я специально в дороге даже отключил мобильный телефон, чтобы поразмышлять под стук колес. Но, как оказалось, без этой зловредной игрушки  сразу стало непривычно муторошно. Абсолютная тишина забвения, как в безлюдной пустыне. Если бы ты не появился, то за сутки бы точно онемел или бы волком взвыл - глас вопиющего в пустыне, одним словом, - режиссер обрадовался, что вспомнил библейскую поговорку.

  - По Писанию, глас вопиющего в пустыне - крик Иоанна Крестителя о том, что Мессия пришел к людям с Неба, - ответил Сергий сдержано.
   - Каюсь, ошибся, в Библии я не силен, хотя профессия обязывает познавать и древние премудрости, - режиссера немного покоробил твердый тон, с которым "божий человек" сделал ему замечание.   

       Пока монах раскладывал свои вещи, Андрей Викторович продолжил читать комментарий к сценарию, но уже думал о том, что ему все-таки повезло встретить такого попутчика. Он верил в свою счастливую фортуну и присмотреться к такому необычному персонажу жизни, чтобы затем использовать его в каком-то сюжете было, действительно, крупной удачей.

    Вряд ли еще судьба предоставит ему возможность вот так запросто узнать о житье-бытье сегодняшнего духовного сословия. Только вот удастся ли ему разговорить такого прожженного аскета? А было бы очень даже славно, чтобы монах сам вывернулся наизнанку из своей черной сутаны, со своим ограниченным, обрубленным религией мироощущением. Режиссер как азартный игрок почувствовал нетерпение и предвкушал захватывающие баталии.

Обычно, он быстро сходился с людьми и профессионально не верил, что бывают люди – загадки. К каждому, даже самому сложному замку, можно подобрать нужный ключик. В купе заглянула немного притихшая проводница и вежливо предложила им чай и газеты. В присутствии Сергия она стала вести себя, как прилежная школьница, будто тот и впрямь имеет прямой телефонопровод с небесами.

Андрей про себя скептически заметил, с каким подобострастием и сегодня относятся обычные люди к монахам и священникам. Но Сергий воспринял внимание к себе спокойно, только благодарил ее тоже по-простонародному, немного чопорно. В глазах режиссера это выглядело лицемерно. Церковь продолжала завораживать давно ничего не боявшихся людей своей надутой таинственностью, воздвигаемой веками.
 
      Чтобы разговорить монаха, Андрей решил расспросить, как он относится к его первым фильмам. Новые тот вряд ли смотрел в своем дальнем монастыре.
А вот первые его фильмы и сейчас вызывали немалый интерес. Они еще часто выходили в показе по телевидению. И диски, заменившие кассеты, по-прежнему пользовались спросом. В основном, в этих фильмах были изображены бандитские разборки 90-х годов, с новыми героями, ознаменовавшими передел страны. Там стреляли, дрались и были верны законам дикого мужского братства. Андрей удачно попал в злободневную струю и талантливо ударил прямо в болевую точку. Он мастерски обвинил и одних, и других, предоставив вольное право зрителю самому выбирать себе героя.

       Поезд раскачивало. Наверно, спешил выйти на стрелку точно по графику.
В заснеженное окно зелеными кадрами мелькал вековой хвойный лес. Монах Сергий с живым интересом смотрел в окно. Припорошенные деревья напомнили о Новогодней Ели.
 - Рождество скоро, - сказал он, почувствовав заинтересованный взгляд Андрея.
  - Да, но сначала его по своему расписанию будут праздновать католики, - иронически заметил режиссер, складывая недочитанный сценарий в папку.
  - Хорошо, когда душа празднует. Светлый праздник для всех.

   Монах произнес эти слова благодушно, как будто специально, чуть нараспев.
Он был внешне серьезен, но его необычные глаза отражали целую гамму чувств – одновременно и отрешенность, и непонятный свет, и тайну невысказанного.
"Ну, прямо, как у Достоевского", - с сарказмом отметил про себя режиссер. Наверно, так выглядят люди, у которых внутренняя жизнь гораздо активнее, напряженнее внешней. Даже мельком брошенный его взгляд завораживал. Андрею стало немного не по себе – он в первый раз не мог выдержать чужой взгляд.

Сам себе режиссер объяснил это тем, что у монаха были очень выразительные черные глаза. Не карие, а именно черные. Найти актера с такими глазами была большая удача. Но Андрей решил не отступать и все-таки вызвать Сергия на острый разговор. Помогла музыка. Как раз по радио Шевчук со своей группой возбужденно кричали об осени, с небом под ногами, напоминая об известных событиях, разворошивших страну. Заводящая мелодия возвратила Андрея к впечатлениям, по которым он позже начал создавать свое кино. Однако монах отреагировал первым.
И режиссер с удивлением заметил, что перед ним серьезный психолог.

      - Досталось всем теперь с лихвой за то, что побежали тогда, вот так огалтело. Торопились куда-то «прочь от земли», чтобы «в небе жечь корабли». Вот так, как говорится, по-русски. Опять все вспыхнули от одной спички. Чтобы затем долгие годы выяснять, кто же виноват. И снова твердить о том, что надо что-то делать. И опять - кто же виноват? И тянется бесконечная философия о русском менталитете, об особом пути, о таинственной русской душе. - В глазах Сергия блеснули слезы. Продолжил он с неприкрытой горечью:

 - А ведь небо, душа человеческая, оказалась уже тогда брошена, даже в лихой песне, где-то под ногами. Все же слышали, что небо плакало. Но совсем его не жалели, а жгли и смеялись. Оно плакало, а они его жгли. Жгли, кричали и смеялись. И потом горько, в слезах смеялись, когда уже и их беспощадно стали жечь угли разворошенного зла. А ведь и сейчас небо тоже плачет, однако мало кто его уже услышит - окаменели. Прости меня грешного, Господи, воистинну по Слову Твоему - сыны погибельные, повернулись назад...   
       
        Монах высказался немного сумбурно. Но настолько точно и образно, что режиссер сразу же услышал всех, кто не хочет сегодня раскраивать свою жизнь по кем-то предложенному куцеватому шаблону. Первый раз известная, давно звучащая песня вдруг неожиданно проявила зловещее пророчество, по-звериному оскалилась на какой-то неуловимой ноте диссонансом привычному.

Действительно, этот роковой крик уже тогда предвещал бессмысленное разрушение всего домашнего, как и сострадания, достигнутого народом в долгих лишениях. Монах болезненно ощутил в популярной песне предчувствие очередного коварного ухаба на русском бездорожье, на котором очень многим потом предстояло изрядно вытрясти или вовсе растерять свою свободную душу.

Однако Андрея почему-то сразу задело, что не он, создающий кино для миллионов, а какой-то простой монах так точно, по-пушкински, определил состояние целого народа. Ведь простодушный народ в очередной раз сам себе позволил разрушить свой мир, кровно им созданный. Поэтому уязвленное самолюбие известного режиссера не позволило ему смолчать. Он начал по привычке сопротивляться и пошел на спор:

   - Зря ты, так уж мрачно! Не все топчут небо. Оно так и осталось у нас над головой. Ведь и у вас в церкви говорят, что не боги горшки обжигают? Народ давно уже требовал свободы, да и кровь не полилась рекой, как в начале прошлого века. Вот ты, наверно, считаешь себя ближе к Богу. Так зачем же нам даются такие испытания? Ты же понимаешь, что в то время в стране уже всех тошнило от уравниловки и дефицита. Да и разве сейчас у нас в чем-то намного хуже, чем в других странах? У кого как получается. Я снимал об этом фильмы. Молодежь восприняла все по-новому. Научились драться за себя, за свое. Так должно быть.

Монах сверкнул глазами на его "Так должно быть", продырявив лоб колючим взглядом армейца, хотя все еще пытался держать себя в руках:
 - Да, костер опять разожгли не для того, чтобы обогреть. А ты ведь тоже был среди костровых, режиссер. Что, сладка была первая слава? Наверно, вознесла до небес, одурманила голову, как первая брачная ночь?
Андрей был оскорблен такой наглостью. Вопрос был не очень монашеский и явно вызывающий. И он отреагировал резко и даже со злостью:

 - Люди всегда дерутся, воюют за жизнь - или, или! Или воюют или пьют. Кому что достается. Если не отмахиваться, то разорвут на куски, и даже куски разотрут в порошок. Сотрут меня, сотрут тебя, сотрут саму страну. Всем в кельях-то не отсидеться! Да и без брачной ночи людям ничего в жизни и не надо. Монахи, наверно, по-прежнему дают обет безбрачия? Извини, но я не вникал особо в тайную монашескую жизнь. Так, уж необессудь.

Когда Андрей высказался, он мысленно выругал себя за то, что сразу завелся, а заодно и заведшего его азартного Шевчука с осенним небом. Откровенный разговор теперь мог оборваться. А ему совсем не хотелось, чтобы монах замкнулся. Однако тот совершенно спокойно отреагировал на его выпад и неожиданно вымолвил: 

 - Значит, говоришь, не боги горшки обжигают, Андрей Викторович? Да, я знаю, что так обычно говорят в миру. И многие теперь у вас в кино заболели 
"поклонением"? А ведь вашему собрату была близка каждая человеческая душа! Не зря, видно, и почетное звание дано любимым актерам - народное.

    Внезапно его взгляд прожег до затылка. И режиссер сразу вспомнил мистическую притчу о черном монахе. В кинематографе теперь был полный набор таких выдумок. Сергий сидел у окна напротив света. И Андрей Викторович опять подумал о тайне магии его черных глаз. Они как будто вобрали в себя весь спектр цветовой гаммы и притягивали свет. Странно, но чернота глаз монаха была наполнена светом. Наверно, эта тьма света и обладала колдовской силой. Но он не гипнотизировал, а наоборот, как бы пытался взглядом помочь высвободить мысли, собрать их в разум. Режиссер понял, что фраза была сказана с умыслом, и решил подбирать слова более тщательно, приказывая себе немного притормозить:

     - Ты не обижайся на меня, Серега. Но во мне эта песня немного взбурлила кровь. Ведь я свои первые фильмы выдавливал с кровью, - не признаю мужской фразу – рожал. Пойми, я вовсе не претендую на роль Бога, хотя должен же кто-то месить грязную глину и обжигать горшки. Пойми, если показать жизнь в кино так, как ее чувствуют миллионы, приходит и успех, и слава. Я сам себя на пьедестал не ставлю. Зачем себя хвалить или оправдывать? Пусть судят другие, тут не подтасуешь.

 - Ты тоже на меня не обижайся, Андрей Викторович. Однако и вы подсуетились, чтобы узаконить право одних жить за счет других. И как видно, не подавились. Ведь кусок сладкого пирога в горле не застрял? Вот ты сейчас вспомнил о пьедестале, но ведь почти сто лет миллионы наших людей шли и бездумно кричали "Ура!" перед "пьедесталом" на главной площади страны.
И никто не задумался, что приветствует лживых правителей, которые топчутся своими ногами над головой у своего же святого покойника, без совести и Бога в душе. Теперь и вы, служители зрелищ, стали считать себя недоступными звездами, только вот с каких таких небес?
       
Режиссер понял, что его поддразнили специально. Монах Сергий говорил твердо, как будто впечатывал слова в землю, не давая ему возразить:
    - Пока вы у экранов играли в поля чудес, с молотка улетали заводы, а то и целые города, - с горечью продолжил он. - Я уже несколько лет живу в монастыре и теперь не могу говорить с тобой, как когда-то в моей прежней жизни, - Сергий на минуту замолк в раздумьи, как будто вспоминая о чем-то личном. Продолжил он уже совсем монашеским тоном:

    - Понимаешь, Андрей, у меня давно изменилось отношение к людям. Особенно к таким, как ты. Хотя признайся, редко теперь можно вот так запросто встретить такую знаменитость, которая влезла в сознание множества людей, пусть даже ненадолго. О циркачах издавна шутят - "Факир на час!" Но пойми, цирк все же дарит радость детского чуда. А театр и кино почему-то взяли на себя роль поводыря. Хотя, честно говоря, своими маразмами просто бессовестно, запросто так, забираете у экрана время жизни человека.

И кто из вас считает эти часы, дни и годы чьей-то жизни, потраченные зря на ваше пустое лицедейство? Ваша совесть? Если даже ты, признанный мастер, говоришь - зачем?! В том-то и дело, что жизнь на этом свете складывается из дней, а дни лукавы. Да и вся она не слишком долгая. Я сразу понял, когда тебя увидел, что тебе захочется зацепить меня, подковырнуть под ребро тех, кто для себя избрал монашескую келью.

 - Не сердись, Серега! Я за твое ребро цепляться не собираюсь! И вообще, не воспринимай мою болтовню как что-то личное! Я говорю с тобой на равных,  потому что, как и мы, так и вы претендуете на своеобразную роль «ловцов человеков», вот так шутливо назвал нас когда-то Блок, подразумевая и в церкви, и в искусстве, стремление к власти над душами.

Режиссеру внезапно показалось, что монаху удалось разгадать его хитрый ход, и теперь он разнесет его лицемерие вдребезги, не щадя никаких авторитетов.
И Андрей Викторович попытался перетащить разговор на тупиковую церковную территорию.

 - Люди сами себя бездумно загоняют в ловушки, - монах опять начал говорить взволнованно.
 - Ну, ты говоришь прямо, как пророк, - резко перебил его Андрей. - Никто пока наверняка не знает о душе и о Боге, тем более сейчас, когда все подвергается ревизии нигилизма. Если раньше говорили о проявлениях маразма в новом поколении, которое просто не хочет принимать никакой морали, то теперь уже разброд полный и у старых, и у малых. И Богу молятся только потому, что так модно, да и то по большим церковным праздникам. Ты что, действительно,  наивно веришь, что церковный колокол может пробудить эти сплошь заплывшие жиром душонки?

 - Хорошо бы, чтобы и такие, как ты, тоже его звон услышали. Сами-то носитесь с книжной культурой, грамотные все, а не печетесь о заблудших.
И культура у вас теперь только для избранных - элитная. Однако элитная, как оказалось, это та, что прячется от людей за высоким забором, в страхе за свое элитное благополучие.

  - А в твоей церкви, скажешь, что не так? Разве у вас церковные понятия не элитные? Что вы сами-то объясняете народу о вере? Ведь давно уже отстранились от мирских дел, будто все земные проблемы вас не касаются! Вот и взялись бы сегодня направлять к добру заблудшие души. Хотя бы помогали людям определяться в этой жизни. Возьмите и подскажите прихожанам, может ли кто-то из них быть врачом или учителем. Может, они настолько прогнили, что им уже нельзя сегодня доверить фундамент дома заложить или печь хлеб. 

  - Когда к нам приходят с открытой душой, то мы и советуем, а раз ты сам понимаешь, что давно пора по совести проверять человека на пригодность в услужении людям, то и предложи это в своем кино. А то управители жизни уже боятся рядом с простым народом по земле ходить. Летают? Давно ослепшие? Сами не замечают, скольким теперь от того разорванного неба достались лишь нужда и горе в бутылке? Не подумали, что нормальный человек не хочет хватать другого за горло и вырывать кусок пожирней или лезть в их пресловутые "лидеры"! Какие же такие телевизионные "ценности" вы теперь навязали людям? Противно смотреть!      

 - Согласен, разрушить мораль проще, чем построить новую. И тут же появились крутые мордовороты, некоторые даже возомнили себя феодалами. Думаешь, меня не коробит сегодня фашистское слово "гастарбайтеры"? А ведь оно уже прижилось в тупом юморе и в зрелищном шоу, хотя прекрасно знают, что наши деды все вместе эту землю спасали. Однако подзабыли о обреченных гастарбайтерах, вывозимых в войну эшалонами в лагеря смерти. Наверно, именно об этом вам надо говорить в своих церковных проповедях, чтобы не были безразличными и не позволяли забирать у людей, попавших в беду, жизнь и свободу.      

    Андрей всячески пытался удержать острый разговор на светском уровне, без религиозного фанатизма. И ему было досадно, что монах говорит с ним обидно назидательно. Однако режиссер крепился и сдерживал свои амбиции. Ничего, пусть человек в сутане немного потешит свое "духовное" самолюбие. Вообще-то, он смотрел на случайного попутчика, как на очередного актера на кинопробах, немного снисходительно. Но Сергий совершенно не обращал внимания на его высокомерное картинное позерство. В голосе монаха все равно звучала наивная искренность, которую Андрей Викторович с презрением считал юродиевой:      

  - Церковь веками в проповедях говорит о совести. Понимаешь, каждый человек начинается с совести. Наверно, не зря в греческом алфавите первая буква - альфа, она-то в переводе и означат совесть и достоинство. Вот ты высокомерно сказал, что не считаешь себя Богом. - Сергий продолжил разговор уже более уверенно: - А ведь это уже богохульство, режиссер. С каким презрением ты говоришь: «грязная глина», «кто-то должен обжигать горшки». И эти слова тоже ведь от Святого Писания. И учти, что каждый «горшок» обжигает себя сам. Человек и есть горшок. Пусть, Бог вылепил этот горшок и вложил в него душу.

    Однако и обжечь себя совестью, и душу свою спасти от злобы надо каждому самому. Душа-то мыслью в нас обитает. Наверно, наша мысль мгновенно откликается на высказанное слово. Поэтому, все преступления сначала вынашиваются в больной голове. А ваше кино поддерживает: "Давай, мол, все это запросто". Крикнул один из вас необдуманно, затем – другой. А потом уже никто и не вспоминает, кто и о чем кричал. Не слышат друг друга.

    Задумайся, в вашем кино теперь не осталось места нормальным отношениям и житейским радостям, не говоря уже о том, что вам почему-то стыдно теперь  снимать кино о духовных людях. Пойми, новая Вавилонская башня уже упирается в святое небо. И если в культуре не появится добрых примеров, то они могут вообще исчезнуть из жизни. Ведь у человека нет культурного инстинкта.

         Андрей Викторович с тревогой заметил, что монах не на все сто может держать себя в руках. Лицо его изредка сводило в нервном тике. Слова же били хлестко. Хотя режиссер и не собирался брать на себя грехи всего мира, однако ему стало все же не комфортно. Он-то знал силу кино. И когда посмотрят удачный фильм, у многих на слуху прежде всего – негатив, а то и удачный образный маразм.

 - Был Высоцкий, - продолжал Сергий, - я, еще совсем пацан, наизусть твердил за ним, да и многие. Любая его песня током била по мозгам. А представь, что бы он сам сказал нам теперь? О чем теперь кричал бы народный трибун? Что уже некогда заглянуть друг другу в душу, как когда-то на трехметровой кухне? Что друзья при встрече только и спрашивают о том, кто на какой машине ездит? Вот и ты Андрей Викторович, умный и понимаешь, что за всеми этими роскошными красивостями новые купцы пытаются прикрыть свой обезьяний зад. Убеждены, что дорогие шмотки прикроют их скудоумие?

     Кроме блестящей оболочки им похвалиться-то нечем? Ведь даже семья – это уже не семь "Я". Они теперь стали бояться друг друга даже в одной постели и предохраняются брачными контрактами. Ущербное сознание превратилось в компьютер, который планирует только комфорт и престиж лично для себя. Так от чего же мы освободились, знаменитый режиссер? Ведь в азарте за большими деньгами сегодня и старые, и малые уже запросто топчутся по нашему святому небу, так бережно сохраненному нашими духовными праведниками.

 - Подожди, брат, ведь и Высоцкий своим криком звал нас разрушать все старое. Не только избавиться от подлого и кривого, что уже в горле застряло, а разрушать все убогое.
 - Однако он кричал-то о правде. В общих бедах уже тогда наши люди приобрели милосердие, презирая лицемерие лживой власти. И в каждом коллективе было не безразлично чужое горе. Ну, и что ты мне ответишь, Андрей Викторович? Хороша сегодня наша свобода в бездне высокомерного отчуждения? Не интересовался, сколько из твоих однокашников сегодня бомжует? Это-то вовсе не болит в твоей возвышенной душе? Так, может быть, все же лучше в монашеской келье, не участвуя в мирских подлых мерзостях, в своем «горшке» и со своим Небом? 

 Высказанная боль монаха была не игрой, а живой болью. Она могла разбередить опасную, реальную боль солдата, контуженного на войне. И режиссер постарался смягчить разговор, чтобы обойти острые углы: 
 - Ты прав. Я чувствую то же, что и ты. Да, и Высоцкий был бы сейчас против вырождения и меркантильности. И я тоже не потакаю маразму новоявленного скряги Гобсека, с его бездонным сундуком, от которого разит мертвечиной.
Но поверь, Серега, ведь мое дело, как можно шире открыть окно, представить в кино панораму происходящего. И зрители пусть потом уже сами решают - остаться им сидеть у экрана или бросаться рихтовать искореженный мир.

Поезд дернулся на тормозах, проезжая мимо небольшого полустанка. На перроне в сувенирном киоске мелькнули яркие матрешки и соломенные лапти. Режиссер заметил, как подвыпившие подростки, громко матерясь, бросили в сторону вагона пустую бутылку из-под пива. Немного помолчали. Монах Сергий осуждающе покачал головой: 

 - Да, молодые совершенно ослепли и не видят, в каких они пребывают мерзостях. Современное пивное поколение уже вызывает призраков гитлер-югенов. Ведь такое бездумное прожигание жизни всегда может быть кем-то преступно использовано. А ты вот возьмись, почитай им красивые стихи прошлых веков о достоинстве, когда они уже и этому слову утвердили только свой похабный смысл.   

Режиссер внутренне поежился, но в диалоге с попутчиком все же настойчиво пытался доказать, что вопросы общественной морали далеко не вопросы кинематографа: 
  - Вот они и мы выросли на одних русских народных сказках, где почему-то дуракам всегда везет и для своего счастья почти не надо стараться. Однако теперь все наши Иванушки хотят быть не дураками, а фартовыми игроками.   
 
     Сергий немного задумался и стал говорить сдержанней. Но в его необычных глазах Андрей уловил противоречивую борьбу неприязни и сострадания. И не ошибся.
   - И тебе тоскливо. Все аплодируют, считают талантливым мастером... 
А ведь ты уже от них отстранился. Вот ты сказал: «они». И не заметил, что ты будто сам себя отрезал от этих «они». Однако, кто же ты без них, Андрей Викторович? Попробуй твердить себе каждый день: "мы", почувствуй каждого, сидящего перед экраном, влезь в его шкуру. Пойми и образованного, и попроще, и тех, кто с ущербной душой, и всеми отвергнутого, и растерявшегося в разбитой судьбе. Ведь миллионы "мы" в мире. И главная наша ценность, что все мы – разные! Пойми, что от Бога такая неповторимость и своеобразие!

Но если ты сможешь своим «я» по-человечески войти в каждого, то твое кино потеплеет. Возроди в человеке достоинство. Что, слабо? Все же лучше то кино, что оживляет, а не то, что давит и оглушает. Ты только сам на минуту задумайся, режиссер, о том, что вы много лет изщряетесь друг перед другом придумывать для людей. Отстранись и взгляни на все это со стороны.

Ведь чаще, это именно то, что выгоднее продать, на что кидаются? Изуверские мерзости! Неужели вы хотите, чтобы зритель к вам толпился за преступлениями и развратом? Так, в какое такое окно ты предлагаешь прыгать своим зрителям, Андрей Викторович? Наверно, чтобы наверняка, зови теперь их всех к себе домой, в окна квартир режиссеров и артистов. Чтобы вы все вместе порадовались со своими героями в своем созданном мире убийств, краж, злобных маньяков и лживых колдунов. Было бы неплохо и тебе пожить, хоть неделю, в одном доме с твоими вылепленными "горшками" среди насилия, драк и взрывов в наркотическом тумане.

   – Ну, ты полегче, не агитируй меня. Окружающее – далеко не монастырь. Но искусство кино предлагает зрителю своеобразный мыслительный лабиринт, как в шахматной игре, абстракцию и даже абсурд.

 - Тоска одна, твое искусство! - Сердито вскрикнул монах. - Кого оно спасает от жажды забвения от боли и омывает целебной водой сострадания всему сущему? Вспомни, что в веках живет только восторг добродетельной красоты.
А вы сегодня просто изощряетесь друг перед другом мерзостями. Каждый мнит себя свободным художником и тянет в свой очередной «черный квадрат».
Не замечаете, что в нем-то пустота! Однако почему-то никому из вас не хочется быть обычным честным пацаном из сказки, который один в трусливой толпе зевак не побоялся крикнуть: «А король-то, голый!».

Может быть, уже стоит признаться, что славяне, увязнув в исторической воронке саморазрушения, вообще потеряли свое истинное лицо? Ведь мы дали над собой властвовать и немецким царям и царицам, и кавказским деспотам, а теперь и зеленому алчному дяде Доллару из Америки, который, как удав, пожирает в нас остатки всего человеческого. Именно пожирает то, что пока еще не пропито и не занюхано в слюнявом вое о страдающей русской душе. А кто из вас теперь проповедует к ней уважение? Настоящее, человеческое уважение за красивый труд, милосердие и житейскую радость за кровную сродственность с этой землей?   

Монах вдруг встал и начал искать что-то в своем небольшом бауле.
Андрей подумал, что он будет читать ему из Библии, но не угадал.
   - Ты не обращай внимания на то, что я бываю немного резок, последствие контузии, - сказал Сергий, положив на стол зачитанную книгу Василия Шукшина «Беседы при ясной луне», - люблю эту книгу, не могу с ней расстаться. Это я к слову, о глиняных горшках и о Боге.

   Голос монаха выдавал пережитое горе. Андрей понял, что беседа будет не из простых. И что возможно, теперь ему крыть будет вовсе нечем. Но тут в дверь постучали, и разговор, пока не очень «душевный», неожиданно прервался. Вошла проводница. С ней была пожилая женщина в траурном платке. Она пришла к монаху. Режиссер вежливо поздоровался с ней и вышел из купе.
                ***
        Стоя у окна в коридоре, Андрей задумчиво смотрел на небольшое озеро. У берега оно уже затянулось серебристым, припорошенным тонким льдом. На ветвях белокорых берез блестели жемчужные слезы примерзших капель дождя. Сколько раз в бесконечных поездках, глядя в дорожное окно, он мысленно подходил к таким березам и прислонялся к ним, поглаживая шершавую берестовую стружку. Годы мелькали, как дорожные столбы, как бесконечные кадры придуманного им кино, в котором он всегда находил роли для других.

Андрей Викторович уже понял, о чем хочет сказать монах. И ему почему-то расхотелось играть перед ним роль знаменитого режиссера. С годами, он все чаще гнал от себя навязчивый каламбур, особенно ковырявший сознание в ежегодные дни рождения: "Что у меня - жизнь в кино или кино в жизни?" Теперь Андрей вдруг с удивлением вспомнил - ему давно не приходилось ни с кем откровенно говорить по душам. Что-то уже сковывало, даже перед старыми друзьями. А монах-то, как видно, совсем не прост, да и жизнь познал, воевал.

Дорога дальняя. Может быть, вот так неожиданно пришла пора и ему очистить свою душу от грязного хлама? Давненько она охладела ко всему мирскому. Тем более что сегодня и попутчик как раз, кстати, подходящий - настоящий монах.
Не зря говорят, что на Руси для самобичевания не нашлось пока ничего лучшего, чем случайный попутчик.

    Андрей направился в ресторан перекусить и взять с собой что-то спиртное, как принято для душевного разговора. Вдруг в соседнем купе кто-то резко вскрикнул. Наверно, что-то свалилось с верхней полки. Внезапно открылась дверь, и выглянула соседка, успевшая недавно смутить его пристальным взглядом. Она вежливо попросила помочь ей поставить огромную сумку, которую зачем-то закинули наверх. В купе, кроме нее, никого не было. Незнакомка мягко поблагодарила Андрея за пустяковую помощь и тут же попросила написать ей что-то на память, достав небольшой альбом с фотографиями.

  - Вы так меня взволновали, Андрей Викторович, что я даже не сразу узнала вас. Но если бы вы знали, как я счастлива нашей случайной встречей. Ведь я просто без ума от ваших фильмов!
Андрей был удивлен, что, произнеся эти слова, она вдруг по-настоящему взволновалась и покраснела. Она была в его вкусе. Не очень белесая блондинка с полной грудью. Он присел возле нее, составляя надпись в альбом, не особенно вникая в смысл ее слов, которые она произносила полушепотом.

    От ее неестественной близости, погружающей в первородный полумрак, в нем неожиданно взыграла природная чувственность. Его к ней, как говорят в народе, тупо потянуло. Так бывает нечасто. Наверно тогда, когда стихия женской природы преобладает над всякими условностями. Она так зовет, что неосмысленное влечение к ней перекрывает разум, требуя подчиниться дикому мужскому инстинкту. Возникла опасная пауза. Соседка смотрела в альбом, положив свою руку ему на плечо. И у него перед глазами часто задышала ее приоткрытая грудь, передвигая выпуклую пуговицу на тонкой блузке.

    Женский запах ядовитым дурманом ударил в голову Андрею и перекрыл доступ кислороду, сбросив кровь вниз. Поезд покачнулся, притормаживая на спуске, и он на мгновение ощутил всю ее женскую мягкость, почувствовав себя беспомощным кроликом, ненавидя свою руку, которая в гипнозе начала тянуться к выпуклой пуговице. Однако трезвый разум, сопротивляясь липкому опьянению, заставлял его посмотреть ей в глаза. И Андрей резко поднял голову и посмотрел в манящие глаза незнакомки, с тусклым блеском дешевой бижутерии.
В них читалась неприкрытая доступность, которая мгновенно напрочь выключила его природный инстинкт, и первородное опьянение сразу же исчезло. Режиссер поспешно пробормотал какой-то дежурный комплимент, отдал ей альбом с фотографиями, извинился и быстро вышел.

     Прислонившись лбом к холодному окну в коридоре вагона, Андрей несколько минут приходил в себя, немного удивляясь курьезной ситуации. Он был давно разведен. Но иногда к нему приходила подруга. Их устраивали редкие встречи, так как они вели бурную творческую жизнь. Андрей был блондин и хорошо сложен. Высокий, красивый лоб дал повод друзьям в шутку называть его Сократом. Вообще-то у режиссера давно были выработаны строгие принципы по отношению к другому полу, как и к спиртному. Он никогда не позволял себе даже легкого флирта с актрисами, дав себе слово опровергнуть расхожие домыслы, что все главные роли распределяются в постели.

       Усмехнувшись необычному для него порыву, Андрей вспомнил о том, что у него в куртке есть темные очки. В дальней дороге среди чужих все же лучше быть обезличенным. Он направился в свое купе, чтобы накинуть пиджак и надеть затемненные очки. Поежившись от странного курьеза, Андрей Викторович так и не смог вспомнить, как же зовут аппетитную даму. В голове еще было как с похмелья. Однако, когда он быстро открыл дверь в свое купе, то сразу попал в атмосферу иной жизни, горькой действительности живой боли, от которой все обычно прячут глаза. В купе монах Сергий тихо беседовал с молодым парнем, фронтовиком, который был без руки. Андрей не стал им мешать. Быстро набросив пиджак, он направился в ресторан. 

         Проходя через вагоны, режиссер несколько раз назвал себя подлецом. У него в глазах как в кадре кинофильма, профессионально зависла удачная образная картина исповеди - монах и солдат. И ему очень захотелось, чтобы эта живая боль пришла в его новый фильм. "Какой же ты, подлец", - он как бы поймал себя на горячем, в момент рождения подлой мысли, посмевшей нагло вылезти впереди человеческого сочувствия: "Ты уже так закостенел, Андрюша, что даже такое страшное горе вызывает в тебе чисто профессиональный интерес". Однако на эту подлую, еще горячую, набросилась подоспевшая чистенькая мысль, которая ухватилась за нее предусмотрительно, с тряпкой, чтобы не обжечься: "Какой же ты подлец, режиссер, ты любуешься собой, как герой Достоевского, который втайне занимается самобичеванием, совершая мерзкие подлости".

  Но тут же ее догнала еще незамаранная мысль, вылезшая откуда-то из глубины сознания. Она возмущенно выдернула у "чистенькой" тряпку, чтобы они вместе с первой, "откровенно подлой", вздрогнули, обжегшись от горячей боли, стыдной боли, возникающей при рождении слабодушной подлости: "Какой же ты подлец, Андрей Викторович, ты хочешь прославиться в веках и мнишь себя гением, сравнивая с Достоевским. Однако, на самом деле, ты ведь считаешь его занудным, потому что никогда не разделял его всесочувствия. И это тоже, к слову, о совести"…
Режиссер вообще любил наслаждаться музыкой слов и мыслей. В одиночестве он часто играл с собой в слова и при этом ощущал себя талантливым актером.

        В ресторане музыка звучала громче. Андрей поел без аппетита, изредка оглядывая посетителей вагона. Поддразнившая его женщина тоже обедала за соседним столиком и уже была не одна. Она застенчиво соблазняла кого-то из военных. Военных в поезде было много. Кавказ.

    Мысли режиссера опять ушли в предстоящую работу над фильмом. Часто сценарий корректировался в ходе съемок. Допивая кофе, Андрей вяло подумал, что ему настолько все опротивело, что совершенно не хочется напрягаться, и разговор с необычным попутчиком может вовсе не получиться. Однако бутылку коньяка для себя он все же взял, не помешает, да и на Кавказе в это время промозгло. Обычно, сумрачной осенью съемки фильма затягивались из-за капризов погоды.
                ***

        За вагонным окном обеденное небо сплошь затянунулось серыми тучами и казалось, что хваткая ночь пытается до времени поглотить унылый день. Монах куда-то ушел, и проводница открыла купе Андрею своим ключом. Он прилег, просматривая свежую газету. Не читалось. Металлические колеса отстукивали метр за метром убегающей дороги, как типографская машина букву за буквой: так-так, так-так, так-так. "Пусть, хотя бы так," - режиссер повернулся на бок и уснул. Но через минут тридцать его разбудила резко открывшаяся дверь. Монах Сергий возвратился в купе продрогший. На темных, длинных волосах тающими звездами блестел мокрый снег.

      Увидев, что Андрей отдыхает, он хотел выключить радио. Однако режиссер его остановил, мягко махнув рукой:
 - Я уже передремал, пусть поет.
Передавали концерт по заявкам. Пел Высоцкий, песня была о любви. Но Андрей все же вспомнил о беседе монаха с солдатом без руки:
   - На что жаловася тебе солдат? Видно, страдает калека? - Теперь режиссер старался придать своему голосу доверительную интонацию. - Ты можешь со мной об этом говорить? Или монах никому не должен рассказывать тайну исповеди? Пойми, я тоже стараюсь пощупать каждую душу, влезть в нее, чтобы потом показать в кино другим. Они почувствуют правду и поверят.

 - Я не священник, могу сказать. Он мне не жаловался, а пришел поговорить о том, что его покалечило больше, чем ранение. Не может он теперь просто жить, потому что воевал и убивал. К нам часто в монастырь приходят с такими искалеченными душами.
   - Но ведь говорят, что солдатам Господь прощает такой грех.

 - Господь видит все грехи. Убийство - смертный грех. Есть высший закон. Как теперь говорят, так устроен высший мир разума. Хотя мы веруем, что праведных воинов за родную землю Господь простит, на все Его воля. Это трудно понять тому, кто далек от веры.

Андрею стало не по себе. Опять захотелось разгадать этого странного человека. Однако теперь он решил не нагнетать.
     - Может быть, Серега, и ты все же перекусишь, у меня есть что выпить, - предложил режиссер, настраиваясь на мирный разговор, хотя понимал, что задета больная тема. - Ты ведь сейчас не в монастыре, можешь немного и нарушить пост, - режиссер попытался возвратить попутчика в мирскую жизнь.

   - Я сам себе монастырь, как и каждый из нас, - спокойно ответил монах. -
Я уже поел, что можно. А ты немного выпей, если хочешь, погода сырая. Не обращай на меня внимания, для меня не будет искушения. Нарушить пост - грех, хоть и небольшой, но все же, грех.
  - Может, мне и надо выпить. Действительно, какая-то непривычная сонливость от слякотной погоды. Поездка все же утомляет, час за часом однообразный стук колес, не находишь себе места.

  Андрей достал бутылку и плеснул в стакан немного коньяка, продолжая думать об искалеченном солдате. Сергий вытер полотенцем мокрые волосы. По глазам было видно, что он пытается скрыть волнение. Высоцкий с чувством выводил:
«Я поля влюбленным застелю…» Дослушали песню, помолчали. Коньяк чуть обжег, и режиссер не утерпел:
 - И как же ты Серега, все же решился в молодые годы остаться в монастыре? Может быть, ты сам родом из потомственного духовенства?
  - Это тебе тоже для очередного фильма надо? - Было заметно, что после первого разговора монах все же не хотел с ним откровенничать.

 - Наверно, ты просто праздно изучаешь жизнь. Ведь для тебя чужая душа - потемки? Но я не как монах, а как бывший солдат, прямо тебе говорю: не из таких ты, чтобы перед тобой захотелось исповедоваться. Не располагаешь ты к тому, чтоб душу перед тобой нараспашку. Слишком уж ты отдалился от людей, воспарил, образно говоря. И все же я расскажу тебе свою историю. Может быть, и в тебе еще заболит. А то, смотрю, ведь совсем еще молодой, а глаза у тебя какие-то тусклые. Жизни в них нет, как и в твоих фильмах.

    Сегодня много таких образованных, неприкаянных, будто сами себя по жизни водят. На экранах внешность свою с апломбом демонстрируют, что от их родителей к ним по плоти перешла. А кто там у них внутри тела, живая ли душа, разум ли? Многие теперь куражатся и оголяются, а ведь Господь не только тело наше видит, а нашу ис-тинную сущность. Зря думают, что наведенная красота прикроет их омертвевшие души.

   И из вашего собрата теперь многие Слово читают, однако не слышат ни Бога, ни друг друга. Шумят, говорят и заговариваются, но не понимают смысл, данный в Слове. Да и что тебе объяснять, ведь и тебе слава давно вскружила голову и от белого света глухой стеной отгородила. Ты сам из-за этой стены жизнь мирскую только в прожекторе славы и видишь. Так что, сложно теперь, сразу не поймешь истину. Лучше читай Шукшина. Помнишь, его рассказ «Горе»?

 - Да, он по нему фильм снял - «Калина красная». - Пробормотал знаменитый режиссер, молча стерпев обиду. "Пусть говорит, поделом мне", - он уже настроился на терпимость. 
   - Нет, в том его фильме у вора кличка была Горе. Но я прочту тебе другой его рассказ - о беспомощных стариках и потере родного человека. 

Андрею стало неловко, что он ошибся. Но Сергий отреагировал по-свойски:
  - Не важно, что ты перепутал, не в этом стыд. Пойми, Андрей, стыд в жизни от подлости. Но если человеку дано и это, осознать свою подлость, то еще не все потерянно. Пути Господни неисповедимы. Мы, люди, иногда ошибаемся, но главное, прислушиваться к себе, чтобы не искривиться окончательно.

       Монах читал спокойно, рассказ был небольшой. Андрей слушал его и не анализировал. Режиссер даже не анализировал, что он не анализирует. Он просто грустно достал из себя что-то давно невостребованное, осознавая вину перед ним за то, что так далеко спрятал его от себя. И за то, что он настолько долго это "ЧТО-ТО" не доставал, что совсем о нем позабыл. Андрей  вдруг признался себе, что монах прав, обвиняя его в беспросветной черствости.

Может быть, у него никогда и не было особой простодушной детской легкости?  Слова из рассказа вдруг во "что-то" заскреблись. Он отрешился от привычного мира и погрузился в деревенскую светлую ночь.
  "Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Обиду, што ль, затаила какую? Сказала бы - и то легше. А то думай теперь... Охо-хо... Ну, обмыли тебя, нарядили - все как у добрых людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали"... Дед Нечай опять заплакал. Громко. Меня мороз по коже продрал – завыл как-то, как-то застонал протяжно:
 - Э-э-э… Ушла?.. А не подумала: куда я теперь? –

    Андрей отвернулся к окну, пытаясь затеряться взглядом в ранних сумерках. Сергий читал просто, почти без выражения. Но для таких слов игра была не нужна. «… - Чижало там, Прасковьюшка? Охота, поди, сюда? Снишься-то мне, снись хоть почаще… Старики замолчали. В окна лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет!.. Радость ли, горе ли тут – сияет!»

    Сергий закончил читать. Андрею захотелось опять налить в стакан коньяка, но он не посмел. Как будто что-то произошло, как будто свет той деревенской луны проник и в него. Захотелось сказать и Шукшину, и монаху:
"Да, я подлец, уподобляюсь. Могу работать лучше, знаю, что надо лучше. Но слабодушно избавляю себя от сложностей". Режиссер уже, было, вздохнул, чтобы высказать это, однако поднял глаза, и его обожгло страдание на лице Сергия.

Монах стал говорить из глубины, торопливо, будто боялся, что его перебьют: 
 - Вижу, что проняло. Значит, я не зря читал. Понимаешь, Андрей Викторович, какая злая жизнь. И у меня произошло, однако не так, как у этого деда.
Еще до армии я женился на однокласснице Ганусе, то есть Анной ее звали. Служил я на Кавказе и уговорили-таки меня остаться на сверхсрочную, тогда другое не придумали. А моя Гануся еще студенткой была, скучала сильно. Когда в отпуск приехал, она вдруг стала умолять, криком просила совсем уйти из армии. Мол, опасно, стреляют - переживала очень, что не вернусь живым.

Сергий на минуту замолк, растерянно потер запотевшее вагонное стекло и продолжил совсем тихим голосом:
 - И вот я ее все же уговорил потерпеть и опять уехал на службу, а через два месяца, представляешь, вдруг срочная телеграмма из дома. Беда пришла. Оказалось, что Гануся под машину попала, уже была при смерти в реанимации.
Я прилетел, но врачи говорят - совсем безнадежно, ничем не помочь. Больше дня вряд ли проживет. Почти сутки я возле нее сидел... 

      Как же я Бога молил, просил спасти ее. Знаешь, она такая светлая была, близкая мне с раннего детства. Я в долгой разлуке ее часто путал во сне. То совсем девчонкой приснится, со школьными  косичками, то в свадебном платье. Ребята в части еще говорили, что это не хорошо, когда жена в свадебном платье снится…

До смерти теперь не забуду, как держал ее горячую руку. Изредка она еще приходила в сознание. Все металась, бредила. Я сначала не понимал, о чем она шепчет: "Миша, держи меня, помоги". То какого-то Колю почему-то вспомнила. То вдруг громко вскрикнула: "Саша, Саша, плохо мне, крепче держи…"

 Но понимаешь, Андрей, какая странная штука, не было у нее никогда таких знакомых. Я даже растерялся поначалу, однако потом до меня дошло. Оказывается, она в своем бреду вспоминала известных артистов и всех сильных мужиков из тех фильмов, какие в своей жизни когда-то видела. Ведь она, бедолашная, еще так хотела жить, поэтому просила всех их спасти ее. Силы совсем ее оставляли.

   А в конце на минуту все же очнулась, узнала меня и уже прошептала, одними губами: "Вот, и дождалась тебя, прилетел. Ты мой самый родной. Я знаю, ты спасешь меня, я не хочу еще туда"… Тогда я от горя уже сам был не свой и сказал ей, как этот дед у Шукшина, это я потом у него прочитал: "Ничего не бойся, Гануся. Ты только почаще мне снись, снись".

     И вот из-за этого горя, Андрей, я и ушел в монастырь, чтобы понять, для чего все здесь. Иначе мне бы уже и не жить без нее на этом свете. Трудно объяснить словами. Представь, это как будто у тебя вдруг не стало половины сердца.

    Сергий закрыл книгу и быстро вышел, режиссер заметил, что на его мокром от слез лице проступили морщины. Андрея тоже сковала безысходная боль утраты. Он тоже плакал и не замечал слез. Но его холодный разум не мог понять и принять такого странного выхода из горя. Ведь ее уже не вернуть. Однако люди все равно продолжают жить. Зачем же доходить до такой крайности и загонять себя в монастырь? Обычно, в кино, такие волевые люди, как этот мужик, все же находят в себе силы подняться, начинают все заново.

И режиссер вдруг решил попытаться помочь. Вспомнил притчу о воскресении Иисуса, как тот страдал и воскрес. Может быть, после многих лет Сергий сможет возвратиться в нормальную человеческую жизнь? Андрей уже почувствовал, что неожиданно встретил необычно живого человека, который притягивал его своей непонятной правдой и прямотой души. 
                ***
      Поезд чуть сбавил ход. За дверью проводница кому-то сказала, что скоро будет узловая станция. Стоянка – полчаса. К вечеру ветер утих, и за окном уже послушно ложился ровный снег. Белеющее заснеженное поле осветило предвечерние сумерки. Андрей немного оживился. Теперь он был даже рад, что непогода возместила ему неожиданностью случайной встречи. Наверно, ему давно не приходилось говорить с кем-то вот так запросто, без определенной цели и делового интереса, разве что когда-то в дворовом детстве.

     Не зря в народе говорят, судьба бросает людей, как по рельсам поезда, и крепко соединяет вагонами, чтобы они вместе двигались, в надежной связке. Все же хорошо это, когда тебя кто-то будоражит, толкает, беспокоит. Не то может наступить день, как не заметишь, что уже и вовсе заплесневел.

      Монах возвратился в купе с двумя стаканами дорожного чая, с особенным, паровозным дымком. И режиссер впервые подумал, что его лицо напоминает строгий образ со старой иконы.
 - Вдохни-ка, Андрюша! Какой славный чаек проводница для нас заварила, с можжевеловыми веточками. Ничего, мы еще поживем! Надо здесь наполнятся жизнью, по воле Господа. Бывает же, что нам дарит радость и просто свет доброго дня.

Он поставил стаканы на столик. Но внезапно в коридоре за незакрытой дверью зашумели. И к ним в купе заглянул подгулявший пассажир. У него были замасленные волосы и совершенно заплывшие, мутные глаза. Пьяный нагло двинулся в купе за отцом Сергием. Он остевинело бил себя в грудь, крича что-то о святой русской вере и пытаясь обгадить всех остальных, иноверцев. Но следовавший за ним и еще державшийся на ногах военный оттащил его и увел в другой вагон, громко ругаясь нецензурным матом.

  - Монастырь твой, в какой стороне? - Спросил Андрей и плотно закрыл дверь, пытаясь освободиться от гадливого чувства прикосновения к оборотной стороне социального зла. Он попытался отвлечься, вдыхая чистый пар, исходивший от свежего чая. Режиссер понимал, что Сергия тоже покоробило от пьяной похабщины, которую стали себе позволять военные.
     - Монастырь мой почти на Кавказе. Я специально уехал подальше от родных мест, чтобы не так тянуло к прошлому. Да и к человеческому горю поближе. Обычно, люди к нам идут со своей бедой, когда уже больше идти некуда.

  - Сейчас везде горя хватает. Однако люди все же отвлекаются и от горя. Иначе, как выжить? И о детях подумать надо. Может быть, не стоило тебе Серега, навечно замыкать себя в монастырь? Мне как-то не по себе. Ведь ты молодой еще, и ум у тебя проницательный. Прости за откровенность, но я никак не могу этого принять.

   - Не заморачивайся, режиссер. - Сергий нарезал к чаю немного черного хлеба. Взгляд его стал спокойнее, и Андрей почувствовал, что монаху даже неловко за прежний резковатый разговор. Черные глаза его стали теплей и посветлели. Наверно, его искренне удивила внезапная забота о его трудной судьбе:

 - Мне теперь хорошо, Андрей, - сказал Сергий открыто улыбаясь. - Я верую и живу совсем иной жизнью, не мирской. Но чтобы меня понять, надо уверовать в Бога и принять мироустройство по вере. Наша телесная храмина здесь временная. Так что ты обо мне не переживай. Лучше расскажи, а сам-то ты счастлив, радуешься? Семья у тебя есть?

  - Была жена, расстались. А вот детей нет. Иногда приходит женщина. Уйдет – закрою дверь. Потом закурю, выпущу дым в окно, как будто вместе с ним уйдет и моя тоска. - Глядя монаху в глаза, Андрей почему-то с удивлением вспомнил, что давно в квартире задергивает шторы и обычно чувствует себя комфортно только в полумраке. Почему?

 - Понимаешь, не так просто пустить чужого в свою душу. Возраст, может быть. - Режиссер опять с затаенной тоской подумал, как отец Сергий сердечно рассказывал о своей погибшей жене. Самому ему не довелось так любить.
 - Наверно, ты прав, - ответил он тихо, удивляясь своей откровенности. - Видно, в этой бестолковой жизни, не смог я ни в Бога поверить, ни в единственную любовь. Вот сегодня любят болтать, что мы живем в век скоростей. Однако я ощущаю, наоборот, какое-то катастрофическое торможение.

Каждый интеллигент в себе ковыряется, мнит особенным. Но реальное внутреннее чувство для себя самого - как будто находишься в лаборатории для опытов. Залезешь в свою узкую пробирку, сам себя к штативу прикрутишь и наблюдаешь, можно ли из себя что-то еще выпарить. Честно говоря, запашок бывает, не очень-то. Видно, что интеллигенты тоже бутафорные. Время условностей. 

    - Да, по Библии, злое время, но ты не суетись. Широко смотри по сторонам и размышляй. Старых классиков читай почаще – свет от этих книг!
     - Может быть, ты мне и о Достоевском напомнишь?
Андрей с удовольствием ел свежий хлеб, запивая ароматным сладким чаем. Ему стало непривычно уютно.

  - Я – тебе, о Достоевском? – Монах покачал головой и застенчиво улыбнулся: - Нет, я, грешный, честно сказать, не все у него понимаю. Читаю, перечитываю и каждый раз слышу его по-другому. Наверно, знаний не хватает, да и времени.
У нас в монастыре тоже ведь много работы. Я думаю, что если бы он не сомневался, а сердцем принял веру, то и смысл его правды стал бы более понятным.

    - Да, Достоевский, скорее всего, хотел быть верующим, хотя герои у него разные. А ты знаешь, что в молодости ему довелось пережить ожидание расстрела? На площади уже солдаты начали бить в барабаны и вдруг зачитали помилование о замене смертной казни каторгой. После этого у писателя появилось особое ощущение жизни.

   Я сейчас попытаюсь тебе объяснить, Серега, почему до сих пор о нем весь мир спорит, даже в далекой Японии. Вот ты любишь читать Шукшина, помнишь, как он в фильме сам сыграл вора, который пытается возвратиться к честной жизни? Однако в конце фильма бывшие дружки не дали ему пожить по-человечески и убили. Наш писатель уже реально понимал, что в жизни такие редко могут переродиться, и в реальности, все же расплачиваются за свои преступления. Однако вот Достоевский упрямо показывает своего Раскольникова раскаявшимся. По-моему, не очень-то правдоподобно.

 - Да, вряд ли возможно спастись тому, кто осознанно зарубил топором двух слабых женщин, - твердо отрезал монах, сделав ударение на слове спастись. Наконец-то, они с режиссером пришли к общему мнению.
   - На путь преступлений становятся только самые слабые, которые не могут  властвовать над своей гнусной похотью, жаждой насилия. Их не трогают ни смерть, ни чужие страдания. Окаменевшие. В Библии сказано, что нечестивым не будет спасения. Это проклятые садисты, человекоубийцы. За страшные злодеяния они расплатятся вечными муками в геенне огненной. 

   Понимаешь, когда я читал эту книгу, то понял, что, писатель сам попытался пережить с убийцей такое страшное злодеяние. Однако, вот в чем заковыка, Андрей Викторович, он-то сам не мог бы такого совершить! Получается, что пытался понять чужое ему, не человеческое! Наверно, поэтому его Раскольников показан в муках, хотя реальные убийцы убивают, не задумываясь, не щадя детей и стариков. Увы, в миру есть много живодеров, бешеных животных, имеющих облик человека.   
      
      Сергий заговорил свободно, без надрыва. И Андрей подумал, что в начале разговора монах все же немного комплексовал перед общепризнанной знаменитостью. Теперь они перешли к спокойному общению без лицемерного уничижения.
- Вот мне довелось прочитать несколько книг Достоевского в армии, по случаю.
- Лицо монаха стало совершенно открытым. - Так уж случилось, что у моего товарища по роте, редкого эрудита, были с собой книги. Вообще-то, мы его считали чудаком. Как-то нам пришлось вместе волынить несколько месяцев на точке в глухомани, так пригодились от скуки и его книженции. Признаюсь, сложновато было воспринимать тогда такое чтиво, хотя и пытался вникнуть.
Сам с собой поспорил, что одолею, что не совсем дурак.

        Однако даже в «Идиоте» не сразу все понятно. Как вообще может жить в миру такой добрый человек, как Мышкин, и кто кого там у него любит? Все без ума от красоты Настасьи Филипповны, но оказалось, что она не способна кого-то полюбить. Да и красива ли она? Внешняя красота бывает обманчива. Внутреннего же человека в каждом узнать сложно. Ведь не зря Бог говорит, что богатую душу Он внешне одевает проще, и тело у нее самое обычное. Бывает, что формы телесные вводят людей в обман. Состояние души только вблизи раскрывается. Хорошо бы в долгом духовном общении. 

 - Я думаю, что князь Мышкин все же полюбил Аглаю, но из жалости стал страдать за Настасью, - сказал Андрей, вспоминая бесконечные споры в театральном вузе. - А вот его Рогожин был искалечен порочной страстью.
И самой страшной была у него страсть - узнать смерть. Он из-за этой страсти то за Мышкиным ходил с ножом по улице, то к чахоточному студенту поздней ночью приходил. Наверно, чтобы подсмотреть момент смерти? А потом все же убил Настасью Филипповну, чтобы успокоить эту страсть. Мне так показалось.

Режиссер вдруг подумал, что в судьбе Сергия не случайно все шло именно к духовенству. Теперь такому мужику в светской жизни остается только пить горькую, если не повезет на таких же однодумцев. Действительно, необычный ему достался попутчик - прямо реальная жизненная драма для кино! Так сказать, острые страсти забытых веков в вялой среде вывихнутых виртуалов. Если бы еще вчера Андрею предложили такого героя в каком-то сценарии, то он бы отмахнулся от него как от нелепой утопии.

 - В том-то и мастерство, что он буквально насильно заставляет мыслить, хотя у нас все больше любят жаловаться за рюмкой водки и обвинять кого-то другого за неудачную жизнь. И в церковь потом идут, однако не для покаяния, а чтобы жаловаться на других.
Вздохнул монах Сергий, скорбно глядя на Андрея, выражая своим вздохом свое сочувствие всем заблудшим.   
 - А знаешь, меня всегда поражает его непредвзятость к разным типам. Смотри, как он мастерски откупорил даже самые скрытные душонки.    

В тон ему заметил режиссер, осознавая полную несостоятельность мира, который лицемерно пытается скрыть ненадобность в нем позитивного разума.
И Андрей Викторович вдруг явно ощутил в себе страх от зависшего всеобщего дикого состояния не восприятия, ведущего в никуда. Безликая среда все обезличивает. Проповедник! Он почувствовал стыд от своих творений, средненьких "героев", которые попросту ковыряются в потребительской помойке, не заморачиваясь никакими идеалами.   

  - Вот видишь, как ты все складно понимаешь, режиссер! А кто теперь из вас может так перестрадать в чужой душе? - Как бы в ответ на его покаянные мысли сказал монах. Темные глаза Сергия загорелись с детским азартом:
    - Попробуй, донеси это в своем кино. Закрой окно экрана для бандитов. Представь, что никто в кино не стреляет и не ворует, а диктаторы вообще стерты из памяти культуры. Пусть они, проклятые, остаются только в учебниках Истории. Пойми, справедливо, когда комфортно именно мыслящим простым людям и добросердечным. Представьте на экране мир праведности, в котором подонкам негде спрятаться, чтобы им не за что было ухватиться.   

     Андрей Викторович уже знал, что ему с монахом спорить не о чем, и он во всем согласен с братом Сергием. Однако вот так вдруг признаться вслух, что бредет в растерянности среди разбитых вдребезги авторитетов, было как-то странно. И режиссер еще раз себя упрекнул в том, что пока наощупь пробирается в искореженном лабиринте сомнительных идеалов.

Но ему было не привычно демонстрировать свою полную растерянность:
  - Я помню, что в Писании проповедуют возлюбить ближнего, как самого себя. Однако ведь в этом постыдное смирение перед злом. Ты агитируешь отказаться от боевиков, но разве можно возлюбить деспота? Наверно, многие наши люди из-за такой проповеди рабского примирения вообще отказались от Православия.

  - Ну, если кто-то не способен понять простых истин, то это не значит, что все другие тоже не понимают слов Господа. - Сергий нетерпеливо повел плечами, но потом опомнился и стал говорить спокойно, как на школьном уроке:
 - Напомню тебе, что в Писании Господь прямо заявляет, что пришел в мир сказать, что дела людей злы и нельзя становиться рабами человеков. Он же доступно и просто поясняет эту фразу ученикам, кто же человеку по-настоящему ближний. При этом, приводит очень простой пример, притчу.

     Одного путника в дороге избили и ограбили разбойники, и многие проехали мимо несчастного и не помогли ему. И все же нашелся один добрый проезжий, который подобрал избитого и привез на постоялый двор, а потом заплатил хозяину, чтобы его вылечили и отправили домой. Рассказав эту притчу, Мессия спросил учеников, поняли ли они, кто этому путнику ближний. Апостолы его поняли, а вы? Вы даже не вникаете в то, о чем написано тысячи лет назад, и все напрополую беретесь судить Христианство?! Ты сам задумайся, будет ли тебе лично ближним садист насильник? Или те, которые убивали и загоняли безоружных людей в концлагеря. Они нечестивые, проклятые в веках! Пойми, что только тот народ силен, где этим тварям не позволено властвовать по своей зверской похоти.      

Режиссеру стало не по себе. Как же многолика современная демагогия, которая лишь взбалтывает мутный поток из наштампованной лжи, спресованной столетиями насилия. Было досадно горько:
   - А ты, я вижу, и впрямь стал матерым идеалистом, уже витаешь над миром. Как будто сам никогда в школе не учился, не служил, не воевал.

Монах резко поднялся. Глаза его потемнели и опять стали колючими:
 - В том-то и беда, что и служил, и убивал… Мы все во тьме пребываем, тысячи лет. Говорим о космосе, о вселенной, а на самом деле - не можем обойтись без дубины, как примитивные дикари. Только теперь уже убивают друг друга не из-за голода. Не хотят договариваться, не отвечают перед народом за это зло. Человека вовсе не видим - то врага, то иноверца ищем.

     И все стены новые возводим, перегораживаем одно наше общее небо, данное всему живому. Каждый его к себе тянет, чтобы хоть кусок от него оторвать, но свой! И что страшно, что сегодня никому дела нет до того, что это наше небо-то всего в несколько километров над головой и может внезапно совсем исчезнуть. Нашим детям тоже вдохновенно говорим о красивом звездном небе, чтобы они вдруг не спросили нас, что же с ними станет, могут ли их защитить такие важные взрослые дяди, если это небо внезапно исчезнет.

         А ведь от древних Пророков Провидение нас предупреждает о возможном потрясении воздуха и всей земли. Не зря Господь говорил, что на севере земли нас ожидают пустоты, а на юге запасы града. Теперь мы понимаем, что это об Антарктиде. Однако наука пошла по пути не проложенному и больше обслуживает злобные похоти алчных нечестивых, не исследуя наш хрупкий аквариум в безвоздушном пространстве космоса.    
Он был прав, до цивилизации было далеко, и Андрей с ним молча согласился.
                ***

     Поезд притормозил, медленно подходя к узловой. Вокзал был ярко освещен.
С перрона доносился шум. Редкие снежинки опускались на зимние шубы и шапки людей, встречающих поезд. Сергий и Андрей собрались выйти подышать морозным воздухом. Однако к монаху опять подошли, и Андрей, спрыгнув с высокой ступеньки, пошел вдоль длинного поезда. После целого дня в теплом купе ему вдруг захотелось пробежаться к темнеющему лесу.

Погода к вечеру была уже не столичная. Снег под ногами хрустел молодцеватым, деревенским хрустом. Но режиссер вдруг вспомнил, что на это время у него назначена дежурная связь с ассистентом, и поспешно включил свой мобильный телефон. Телефон зазвонил почти сразу же. Ассистент предупредил, что кто-то из съемочной группы все же проговорился о том, что он отправился по железной дороге, и на этой узловой к нему могут подойти кинозрители. Андрей Викторович ответил, что его уже нашли, увидев небольшую группу спешивших к нему людей. Впереди шла девушка с цветами. Отбросив с головы капюшон, привычно улыбаясь публике, он пошел к ним навстречу.

     Взяв цветы, режиссер галантно, с легким поклоном, возвратил их красивой девушке. Рассказав в двух словах о своем новом фильме, он начал подписывать открытки и журналы своим почитателям, заметив краем глаза, что брат Сергий тоже подошел к ним и остановился совсем рядом, в узком прожекторе верхнего света. Он о чем-то заговорил с молодой женщиной, изредка поглядывавшей на Андрея. Она выглядела очень элегантно. Темное бархатное пальто придавало ее изящной фигуре забытую в современности женственность.

     Подойдя к ним ближе, Андрей обратил внимание на необычные зеленые глаза незнакомки. Режиссер был уверен, что они никогда раньше не встречались.
У него была профессиональная память на такие лица. Он заинтересовался.
Но тут подоспели от кого-то из местной элиты с подарками. И поклонники, окружившие его плотным кольцом, задержали режиссера вплоть до отхода поезда.

       Когда поезд тронулся, Андрей буквально на ходу заскочил в свой вагон. Спохватившись, он стал искать глазами в толпе необычную незнакомку.
К счастью, она стояла напротив окна, в рассеянном свете заснеженного фонаря. Через секунду ее открытые каштановые волосы от густой снежной пыли, слетающей с крыши поезда, преобразились в сказочные цветы. На мгновение они встретились взглядами, и режиссер быстро перешел к другому вагонному окну, мысленно прося ее, хотя бы улыбнуться ему на прощание. Наверно, она поняла, что он вспомнил о ней, но почему-то не захотела взмахнуть ему рукой.
У Андрея непривычно заныло под ребром, как будто там внезапно обнаружилась скрытая пустота. Опять загадка. Действительно, эта поездка становилась длиною в целую жизнь.

        В купе режиссер вошел немного возбужденный встречей с кинозрителями. Сергий вошел вместе с ним. И Андрей, вспомнив улыбающиеся лица женщин, решил его подзадорить:
 - Ну, скажи, как можно монахам отказаться от стольких радостей в жизни?
 - Это ты о любви поклонников твоих зрелищ? - Прищурившись, спросил его Сергий иронически, как будто опуская его со звездного Олимпа на твердую землю. 

  - Обо всем, господин аскет! И о вине, и о конфетах, и о женщинах, конечно. Согласись, жизнь быстро промелькнет, время любви еще быстрее.
 - Вот и хорошо, что твоя унылость прошла. Пей свое вино и думай о женщинах. А я закрою на окне плотную штору, чтобы ночью не мелькал свет на станциях, и еще почитаю перед сном.

   Сергий почему-то был не в настроении. Режиссер понял, что уговаривать его бесполезно. Он тоже решил обойтись без ужина и просто перекусить в купе. Ему было достаточно съесть апельсин и пару конфет. Налив в стакан коньяка, Андрей выпил больше, чем следовало. Закусывая конфетами, он почувствовал, что все же незаметно захмелел. Поезд немного бросало.

Монах перед чтением стал тихо молиться, и режиссер вышел. Глядя сквозь окно в дорожную темноту, он несколько минут постоял в коридоре. Захотелось еще с кем-то пообщаться, как говорится, разобрало. Но время было позднее. Да и пассажиры обычно любят отлежаться в поезде, рядом никого не было слышно. Поэтому Андрей вошел в купе и прилег, хотя спать не хотелось. Читать что-то серьезное он уже был не в состоянии, просто лежал и размышлял о недавнем разговоре.

       Все же непонятно, почему верующие много раз перечитывают одни и те же книги, в чем смысл? Вряд ли это может быть интересно эрудированному человеку. Он уже считал Сергия таковым и решился попытаться опять его разговорить. Андрея заинтриговала незнакомка на станции, и ему все же хотелось узнать, о чем она говорила с монахом, однако было неудобно из-за этого отвлекать его от чтения. И режиссер решил продолжить разговор с ним о духовном, тем более что теперь ему стало интересно расширить свои познания о религии:

- Брат Сергий, вот я в первый раз за этот день смог тебя так назвать. У меня нет брата, а это слово я привык толковать только в родственном смысле. Поговори со мной о Боге, брат. Ведь ты каждый день читаешь Писание, почему тебе это интересно? Я немного опьянел, но так теперь смогу рассуждать без особых комплексов. Не злись на меня, Серега. Может быть, не случайно нас свела эта дорога? Так что просвети, верующий брат, беспросветного компьютерного атеиста.

      Монах закрыл книгу и присел у стола. Андрей тоже приподнялся и налил в высокие стаканы минеральную воду.
    - Мне трудно говорить с тобой как с братом, потому что так у нас называют друг друга те, кто живет верой. Я понял, что ты далек от религии, хотя для режиссера это непонятно. Но если у тебя нет брата, можешь по-дружески советоваться со мной, открывать свою совесть. 

Сергий выпил воды и отодвинул толстую книгу к окну. Поезд набирал скорость.
   - Никогда не отказывайся от совести, Андрей Викторович, даже если ты пока не смог приподняться над атеизмом и считаешь, что человек произошел от обезьяны. Только не пробуждай в людях животные инстинкты своими фильмами.

  Я слышал, как ты на станции опять вдохновенно ораторствовал, возносясь над своими почитателями. Пойми, просто острые ощущения – это сегодня слишком уж примитивно для человека двадцать первого века. Не зря уже многие говорят, что им скучно жить. Но разве для игры и развлечения нам дан разум? Лучше возврати людей друг другу, да и сам, наконец-то, о своем счастье подумай. Ведь ты всю жизнь то на экран смотришь, то в свое окно, а рядом с тобой никого нет - пустота.
      
  После чтения Библии монах говорил с ним отстраненно, совсем не по-братски. В его бездонных черных глазах режиссер опять прочел какое-то обидное превосходство. И ему расхотелось спрашивать его о разговоре с зеленоглазой незнакомкой, тем более что отец Сергий вспомнил его болезненное откровение о домашнем одиноком окне. Поэтому Андрей опять выпил, хотя ему было уже предостаточно.
   - А ты, я гляжу, сам-то не воин, - монах покачал головой, показывая, что новая рюмка была уже лишней, - не служил, наверно, не привык к солдатским разговорам.

 - Не служил, каюсь, серьезно переболел. Но всю жизнь - в мужской компании и с армейскими всегда запросто находил общий язык. - Сказал режиссер с вызовом, и голос его загудел:
    - И все мы, мужики, давно понимаем, что живем мы здесь на грешной земле в этом самом небе, потому, что дышать нам больше здесь нечем. И топчем его, бывает, даже сапогами. Ведь когда кончается небо, то начинается космическая смерть в безвоздушном пространстве. Вот так-то, брат, верующий, что человека создал Бог. Так кто же он такой, на самом деле, этот твой Бог, брат?

     Язык уже немного заплетался, но Андрею упрямо захотелось вывести Сергия
из равновесия, все же завести его в тупик неразгаданной тайной религии.
Однако тот ответил спокойно, поразив неожиданным ответом прямо в лоб: 

 - Эх ты брат. Ведь Бог – Он не человек. У Него природная суть – Вышняя сила творения жизни, Животворящий Свет, как написано в Библии. Не так, как у тела человеков, белковая ткань с аминокислотами и всем тем, о чем мы учили на уроках биологии и химии. И когда Христос создал все живое на земле, человеку и была дана часть этой природы Бога - начаток духа, мыслящая душа, это в теле и есть наше сознание. А когда оно отключается, человек не мыслит.

 - А как же по образу и подобию своему? - Глухо спросил режиссер.
  - По подобию, скорее всего, по нраву, по воле Бога. А в начатке духа и проявляется образ. Потому возможно и бессмертие, если душа созреет и уразумеет, отказавшись от зла. А когда оставит свой "горшок", то по милости божией сможет родиться свыше. Ведь все мы ча-до-божие, как птенцы духа, которым еще только предстоит вылезти из скорлупы плоти и стать разумом в жизни вечной, но в другом состоянии. "Не все мы умрем, но все изменимся". Представь условно, что это как вода и пар.

       Еще в Ветхом Завете сказано, что Бог сгустил наш дух, как молоко, для томления в тленном земном теле. Проживя здесь свой век, "не все мы умрем, но все изменимся". И дух человеческий - "Сеется в уничижении, восстает в силе". Сначала у младенца эта искра разума слабая, но каждый должен осознанно, через Слово, избрать путь праведный, пламенеть и радоваться в истине, через  которую мы и уходим в вышний мир. Пойми, ведь принято веровать и сердцем.

  - Не спеши, мне не совсем понятно. Разве это Иисус Христос все создавал на земле? Ведь он сын Бога, и его рождение Девой Марией мы теперь празднуем каждый год. О нем даже писал Булгаков в «Мастере и Маргарите». Там Иисус представлен как невинная жертва насилия.
      - Булгакова я перечитывал. - Было заметно, что монаху не очень хочется говорить с подвыпившим атеистом о вере, и он попытался подобрать привычные режиссеру аналогии: 

    - В том романе писатель больше о совести пытался сказать. Но мне не понравилось. Библию перепутал со сказкой. Видно, хотел к безбожному времени приспособить. Ведь сам-то был из православной семьи, не подумал, что отец родной ему бы сказал? Грех-то какой, у него писатель в своем романе описывает совсем слабодушного человека, подразумевая образ Христа. А ведь Иисус среди людей был неистовым правдоборцем, Он разоблачил зло и принес Новый Завет веры.

А вот у Булгакова все как-то не так. Вспомни, кто у него там всех судит и по какому праву? Хотя знал из Писания, что сатана скован в бездне и не может быть среди людей. Да и своему писателю он почему-то назначил вечное успокоение, однако ведь это же позор, а вот о любви… Странная она у него получилась.

   - Подожди! Не надо требовать от художественного романа прописной правильности. Сам же говорил, что абсолютно все люди разные. И не всем дается счастье найти любовь. 
 - Да, я не спорю с тобой, брат. Я теперь вообще думаю, что любовь к нам приходит только раз. Однако наша беда в том, что мы, люди, чаще любим не человека, а саму свою любовь, именно свой телячий восторг. И очень плохо, что это восторг не перед его ис-тинной духовной сутью человека, который близок именно твоему сердцу, а перед его временной плотью, которая ему от земных отца с матерью досталась.

Бывает, что некоторые женщины раскаиваются в своих грехах. А я вот задумался об этом и понял, что плохо, когда еще с детства девчушке внушают особый интерес к ее телу. Потом она себя приукрашивает, смотрит в зеркало, но себя не видит, забывает в себе человека. Да и вообще, отстранись и взгляни вокруг! Бездушная индустрия частей тела! Только и слышишь в стихах и песнях, что о любимых членах чужого тела - твои волосы, твои глаза, твои руки или ноги. Докатились до расчлененной любви? И в этом прогресс разума? Дикость! 

    Придумаем себе и любим того, кого нет. Ведь нет сердечной дружбы, забыта жертвенность красивой любви, поэтому и разбегаются после нескольких лет жизни. Опять отправляются искать для утех нового тела. Фильмы я теперь не смотрю, но мне кажется, что не слишком-то кино считается с писателями. Особенно, когда писателя уже нет в живых, поворачивают, куда угодно. А ведь это тоже подлость, брат? 

 - Возможно, Булгаков специально так написал, чтобы мы потом читали и вот так спорили? - Андрей слегка тряхнул головой, освобождаясь от опьянения.
    - Вот ты почувствовал, что и любовь в этом романе странная. Но ведь такая и есть любовь у женщины, которая может кому-то простить убийство родного ребенка. Булгаков писал эту фантасмагорию в жестокие годы, не мог обо всем открыто сказать. Да и Мастер его был сломлен открытой травлей. Сам же говоришь, что книги пишутся для думающих, а вот в Библии, оказывется, надо все принимать просто на веру. 

Отец Сергий покачал головой и стал бережно перелистывать толстую церковную книгу:
   - У нас с тобой не может быть спора о религии. Мне не полагается спорить с атеистами, тем более, ты слишком мало знаешь о Православии. Я ведь душой верую и Слово сердцем чувствую. О Библии сказано, что она создавалась для людей со Духом Святым. На праязыке слово "святой" обозначало - звездный. Когда прочтешь внимательно, поймешь. Христос наш Спаситель – Бог.

Еще в Ветхом Завете вспоминается, что Бог раньше являлся к Моисею и к другим людям в виде огня, света. А потом Он исшел в человеческую плоть как Иисус  Христос, Словом, изначально данным Богом Отцом, чтобы совершить святую миссию - сказать людям, что для спасения жизни на земле нужны и Бог, и человек, который уже тогда стал терять разум, озверев от насилия.

     - Но теперь это можно трактовать и с научной точки зрения, - Андрею все равно не хотелось слишком серьезного разговора. - Получается так, что необычная разумная энергия создает материальные и нематериальные миры? Может быть, мы с ними просто в разных измерениях? Возможно, они как-то между собой взаимодействуют.

    - Я могу с тобой говорить как богослов, а не как мечтатель или фантаст. Но правильнее говорить, наверно, не в разных измерениях, а в разных "состояниях материи". Творец направил нам Христа как своего Сына, создававшего давно все на земле, но уже в человеческой плоти - Слово стало плотью и обитало с нами.

Он приходил учить людей и сказал, что человеческая душа, как часть природы Бога, тоже сможет после смерти обрести вечную жизнь, если вырастит в себе сильного духа. Надо поступать по образу, данному тебе свыше. Есть нерушимое единение Божественной энергии: Творец «виноградарь – Христос - лоза, а мы – ветви на ней». Понимаешь ведь, что ненужную, сухую ветвь обычно сжигают?

Андрею стало интересно такое жизненное трактование религии. Поезд взбирался на холм, вагоны вяло бросало со стороны в сторону.
  - Это похоже на наш тепловоз, который тянет за собой вагоны. Почему же медицина до сих пор так и не выделила в нас эту сущность, душу? Хотя, скорее всего, это из области физики энергетических полей, элементарных частиц или волн света. Как нейтрино, пронзающее вселенную, но только в живой сути?

 - Нет, Андрей, это из области - не надо много пить на ночь. Однако,  когда-то сам посиди и подумай, которая из "элементарных частиц" создает в тебе твою живую мысль. Ведь чем-то ты мыслишь, а во сне - чем-то видишь и слышишь? Неужели это так сложно понять? Наверно, энергия твоей мысли движется в твоей живой водной плоти. Для атеистов можно и упрощенно сравнить, как электросигнал с информацией достигает и движется в компьютере. Ложись-ка лучше спать, брат.

Сергий сказал это без упрека, мягко, однако было видно, что монах и сам не мог понять, шутит режиссер или на самом деле такой дремучий. На всякий случай он добавил:
     - Ты мне не говорил, Андрюша, что любишь разыгрывать комедии.
   - Меня на театральном факультете обучали разным жанрам. Но я тебе не вру. Значит, вот что у тебя получается - Христос как животворная сила миллионы лет создавал природу на земле и человека, а когда попытался изменить мышление людей на позитивное в им же созданном мире, они его распяли?

   - Его распяли потому, что таковы были люди. Но и Он от Бога Отца знал, что так произойдет, потому что "Бог ПРОЗИРАЕТ до конца веков". Возможно, в вышнем мире все наше очень быстро. Потому Он уже знает обо всем, что будет с нами до совершения полноты времени.

 - Да, действительно, Вышний сверхразум. Сегодня наши медики тоже смотрят на разные приборы, когда хотят узнать, кто родится, девочка или мальчик. Очень даже похоже. А вдруг там есть множество сенсорных свехтелескопов в разных точках вселенной, поэтому и наблюдают нас во всякие времена развития, и  известно абсолютно все о нашем здесь пребывании, - пробормотал Андрей, упрекая себя, что в дороге выпил больше, чем следовало. Хотя он очень старался поддержать простодушную беседу с монахом.    

 - Христу было важно дать новую надежду и подтвердить людям, что возможно это преобразование, уйти живым духом из человеческого тела в свою природу Вышнего разума. Нам это сложно пока понять, - было заметно, что Сергий пытается подобрать для объяснения атеисту привычные светские аналогии. - Представь, Андрей, что Душа Бога Христа была Словом воплощена в Иисусе.

   Он прошел все человеческие страдания, победил сатану, которого до времени приковали в бездне. А Бог Христос после распятия воскрес и возвратился в свою вечную суть Бога. Прочти в Новом Завете, ведь Он говорит, что Он не от мира сего. Он от вышних, а мы - из нижних. Стыдно, быть грамотными и не читать Слово, переданное нам Свыше для спасения. 

 - А как же теперь мы тут все? - Оторопело спросил Андрей, освобождаясь от похмелья. 
 - Как же мы тут? Как-то коптим, вообщем-то, созревам потихоньку. Так сказать, как в печи молоко, томимся, растим свой дух. Потому еще в Древнем Завете говорится о состоянии томления духа, хотя в остальной природе - вечное движение - суета сует, от электронов и атомов до планет, звезд и галактик.   
Монах сказал это не просто иронически, а язвительно, тоном бывшего солдата.
Но тут же опомнился:

 - Прости меня, Господи! Попался же мне попутчик особо знаменитый. Поверь, брат режиссер, свет Бога пребывает в каждом рожденном, принимающим разум и осознающем Слово. Ведь Иисус подготовил апостолов, которые со Святым Духом передали нам Новый Завет - отказаться от насилия и не становиться рабами пороков. В Писании сказано, что Ему было сложно почти две тысячи лет назад  объяснить сущность вселенной. Но Он просил нести веру людям в праведность Божественного замысла, растить здесь добрый разум. 

 Андрей протрезвел. Поезд стоял на какой-то станции, Но ночная тишина теперь стала оглушительно осязаемой. Режиссер почему-то вспомнил американский фильм о страстях Господних, в котором явно позабыли о Божественном замысле распятия Христа, что так для него было уже предопределено Богом Отцом.

  - Значит, Христос заранее знал, что будет по-зверски распят тем миром, который он создал на земле миллионы лет назад?
Сергий нервно повел плечами, встал и расправил свою постель, всем своим видом показывая Андрею, что больше не намерен с ним говорить и собирается ложиться спать. Затем все же сел напротив и строго сказал:

  - Ты режиссер, лучше подумай, каким ты сам стал от тех боевиков, в которых ты поселил себя на многие годы. Разве тебя твое кино не пожирает? Карикатурное сравнение. Как у нас говорят, "закваска фарисейская и садурикейская" - лицемерие и цинизм. Самое большое зло – приучать людей не жить и мыслить, а играть, лицемерить и развлекаться. Позови их к созиданию, пусть радостно живут друг другом...

     - Зритель уже привык к дракам и взрывам. Даже дети воспринимают это как обычный вымысел.
    - А тебе не страшно, что, когда кино показывает всякую мразь, то сволочи рядом на улицах чувствуют себя на высоте? Постоянная охота на людей и продажная любовь. В кино вы разделили мир на охотников и жертв. Хотя сами уже понимаете, что бессмысленным изощрением вы погребаете и мир кино, и себя. В нем скоро не будут нужны живые актеры.

И ведь это, брат, большой грех - умышленная ложь! Некоторые, глядя на лица знакомых артистов, считают, что в жизни бандиты тоже совсем обычные и с ними возможно договориться. Подумай, ведь и душа актера тоже поганится из-за того, что он пытается понять, а еще и особо талантливо сыграть в фильме нелюдь, для которой реальное место только в закрытой клетке. 

    - Конечно, ты прав, но наши зрители все же чаще в кино ищут просто развлечения, - пробормотал Андрей, чтобы сказать, хоть что-нибудь.
   - Ну, это ведь странное развлечение, когда на весь экран какая-то тварь окровавленной пастью разрывает живого человека, и при этом в зале кто-то ест или смеется. С какой целью такое показывать? Было бы неплохо и вам поговорить в кинозале с людьми после показа такого своего творения. Дайте людям в зале право слова, наконец! Пусть они скажут, что в их душе осталось после вашего "шедевра", с интеллектуальным смыслом. 

    - А в чем вообще смысл, брат? - С откровенной тоской риторически спросил Андрей. - Даже крохи человеческого сегодня подавляет техника. И технические "шедевры" стирают и умаляют человека до простейшего, который за свою короткую жизнь не способен освоить даже процент этого технического идола  всеобщего поклонения.
 - Зачем же вы допускаете тех, кто без совести, к творению бездушных идолов? И вообще, зря ты с таким-то пренебрежением к людям, ведь это тоже подло, брат. - Сергий отвернулся к окну.   

    Андрей заметил, что братское обращение все равно не привело к ослаблению их спора, и даже наоборот, обострило откровенность, которая, как бы вырвалась на свободу, требуя возмещения за долгую невысказанность. Хотя в разговоре они уже обращались друг к другу запросто, с легкой иронией. И Андрей даже вспомнил известный фильм о странных братьях, который буквально взорвал публику катастрофой деградации личности 90-х, когда жизнь людей разрушили война и столица, поманившая к себе многих бандитскими деньгами.

     Конечно, монах прав, духовное небо заплевали. И такие озверевшие братья тогда держали в страхе города и поселки. Страшно, что в фильме герой именно пулей утверждал, что истинная сила - в правде. И совершенные им убийства он тоже прикрывал этой же вымученной правдой зверской силы. Ведь другую правду он уже боялся осознать. Простодушие убийцы даже вызвало симпатию, разоблачив самого зрителя, который теперь уже спокойно созерцает жестокость. Возможно, из-за привлекательного кино? Или режиссер мастерски предвидел победу власти бандитских понятий, несмотря на лицемерные восхваления демократии и свободы личности. На деле оказалась свобода в изгнании от руководства обществом всех правильных людей, людей совести. Вместо гуманизма лишь свобода лицемерия.

    Андрей Викторович вдруг с горечью осознал, что теперь и он, и многие его знаменитые коллеги заменили реальное кино обычными комиксами, в которых их псевдогерои утверждают справедливость, используя те же средства, что и преступники, что само по себе уже нереально. И он сам тоже вогнал себя в этот надуманный звездный ажиотаж, от бессилия перед лавиной беспредела зла во лжи. Однако страшная подлость в том, что таким своим кино они предали и оболгали саму правду обычного человека, который никогда не совершает и принимает насилия и лжи, в любых их ипостасях.    
                ***
  Режиссер задумался и взял со стола церковную книгу, рассматривая старинные символы. Как талантливо! Миллионы людей уже несколько тысячелетий пытаются найти сокровенный смысл в этом святом Писании, а на самом деле, не понятно самое главное – зачем она нужна, вечная жизнь? Наверно, в сутолоке дней человеку бывает уже безразлично, что его ждет. Андрей вдруг вспомнил, что сам иногда собирается отправиться в путешествие, посмотреть что-то новое.

Но потом очнется, представит, как будто уже съездил, - и опять никуда не хочется двигаться. Меркантильность вокруг придавила окончательно. Сон и неуютная ленность тлеющей души. И никто не переживает, что почти не наблюдается пламенение духа. Андрею стало жаль и себя, и монаха. Наверно, тот тоже осознавал, что его подвижничество теперь неуместно, даже в церкви.
Все оцепенело. Вот только, как избавиться от этой цепи? Ведь сами же и приковали себя над бездной этой цепью?

     Сергий вывел его из задумчивости, мягко взяв из его рук старую книгу, и режиссер мельком заметил среди страниц несколько картонных закладок.
   - Христос создал нас. А потом пришел к нам, не только как Бог, но и как учитель, - спокойно продолжал убеждать его монах.

 - Прощаясь, Он сам своим ученикам омыл ноги. Послушай, как он их наставлял: "Вы – соль земли. Ежели соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Вот и ты брат режиссер, не знающий, кто такой Христос, если ты считаешь себя тоже проповедником, - не зажигай свечу под столом, а ставь ее на стол, чтобы открыто светить всем людям в лицо. А вы сделали героями экрана нечестивых, позор вам! Любуетесь зверской сущностью человекоубийцы! Их знамение - ложь, они боятся правды и никогда не устоят в истине.

Монах резко встал и несколько раз прошелся по узкому купе, пытаясь успокоится, но в его голосе теперь уже звучала глубокая скорбь: 
 - И ты иногда вспоминай, брат режиссер, как почти две тысячи лет назад иудеи кричали Понтию Пилату: "Распни его, распни"! Даже огрубевший наместник страшился убить невинного праведника, однако озверевшие люди все же избрали пощадить вместо него убийцу Варраву!   

   - Я не претендую на роль проповедника, - Андрея пробрал озноб. - Я просто зарабатываю на хлеб. Надеюсь, что честно, - тихо добавил он.
 - Тогда посоли свой хлеб солью. Соль нужна, чтобы плоть не разлагалась, и душа не гнила заживо. И не играй со своими зрителями. В равном уважении - сила правды.

Сергий присел, потом опять тихо помолился, укоряя себя в гневе. Андрей не обижался. Он уже понимал, что они оба пытаются изменить и себя, и этот неудачный мир, который еще слишком далек до осознания самого себя. Режиссер вдруг впервые почувствовал действительно братскую опору. Хорошо бы им держаться вместе, встречаться и вот так беседовать по душам. Наверно, в таких спорах и рождается настоящая мужская дружба. Ведь в них обоих, пусть и по-разному, но все же еще теплилась хрупкая надежда на спасение, которая неожиданно сроднила их в осенней дорожной распутице.   

     - А разве ты не разлагаешься в лицемерии нечистого мира? - Спросил он с горечью, зная, что на такой вопрос не бывает ответа. Иначе каждому надо будет залезть в свой портативный аквариум.
- Или ты теперь рассчитываешь прожить абсолютно чистым в проповедях для других? Снова и снова давать всем надежду на спасение где-то далеко, вдали от исковерканной ими же земли? Однако, в чем тогда логика такого возможного когда-то потом непонятного счастья? Вот ты мне объяснил, что Христос сам создал нас, а затем его здесь распяли. И что? Я – из современного мира могу это трактовать, что они с нами тоже что-то напартачили. Наверно, Бог занят своеобразной селекцией позитивного разума? И Он направил Мессию, чтобы хоть как-то отремонтировать прервавшуюся цепь. А ваши библейские бесы – это вообще, как вирусы, в компьютерной программе.

Монах покачал головой, встал, перекрестился и спрятал книгу в сумку.
     - Ну, раз ты уже договорился до компьютерных вирусов, то пока из меня проповедник тоже не очень-то хорош, как и из тебя духовный режиссер. Однако  ты все же размышляй, брат. Ведь уже понимаешь, что в компьютере постоянно бегает искусственный сигнал информации, так и в нас - искра живой мысли.

     Ты только представь, искра энергии сознания живет в нашей водной среде! Рожденный здесь разум уходит в вечную жизнь сквозь смертельный космос.
Вот величие Бога, явленное в человеке. Ты все же почитай, режиссер, древние книги. Не зря сказано в Библии, что Бог мудрое облек в юродивое, чтобы посрамить премудрых мира сего. Даже в притче о согрешении Евы, принявшей в искушении плод познания и добра, и зла. А ведь Творец хотел, чтобы люди принимали только добро и не ведали вообще зла. Я смотрю, ты Андрюша, совсем ослаб, раз и удивляться разучился. Давай уже будем почивать.

  Выключили свет. Несколько минут лежали молча. Поезд опять набрал скорость. Протяжно поприветствовал гудком встречный поезд, скорее всего, товарняк. Рельсы тоже загудели от опасной скорости. Андрей почувствовал, как живот непроизвольно сжимается при каждом звуковом ударе пролетающего встречного вагона. "Вот она, жизнь. Стоит только одному колесу соскочить - и где ты, где Бог"... Наконец, разошлись.
      - Любишь острые ощущения? - Монаху тоже не спалось.
      - Еще живой, все же чувствую и удивляюсь, иногда.
      - Что, может, и о ней вспомнил?

Андрей притих. Он понял, что Сергий спросил о незнакомке со станции. Неужели монах действительно так остро способен чувствовать на расстоянии чужое состояние души? Не верилось. И режиссер решил уточнить:
    - Это ты о той, что стояла возле тебя с непокрытой головой?
    - Не притворяйся, ты весь вечер на себя не похож. Что, все же задели твое одинокое сердце ее ореховые глаза?

 - Ну, я вообще-то редко обращал внимание на орехи с зеленой кожурой. Только запах листьев запомнил на Кавказе, с терпкой горечью. - Холодновато ответил Андрей, еще помня его упрек об открытом окне. Но тут же спохватился, чтобы брат Сергий вдруг опять не замкнулся:
 - Ну, и кто же она? О чем ты с ней так долго говорил на перроне?

Монах, немного помолчал, затем вздохнул и сказал с искренней грустью:
   - Я думал, что ты выпил и так уснешь. Однако чувствую, что ты не можешь успокоиться. Там на станции в тебе взыграли звездные амбиции. Ведь к тебе люди пришли с овациями. Ты для них признанный любимец, известный режиссер, в славе. А я вот сразу ее в толпе заметил и подошел к ней. Не похоже было, что ей интересны твои стрелялки. Я душой почувствовал, как она на тебя особенно, по-живому взглянула. И в ее глазах мелькнула такая скрытая женская боль, что у меня внутри все обожглось.

    Поэтому, я все же решился и сказал ей, что мы с тобой в одном купе едем.
Она сначала, было, засомневалась, но потом все же решилась и призналась, что давно по тебе страдает. Слишком необычна сегодня такая любовь. Оказывается, много лет о тебе думает. Живет тобой - пойми, именно тобой, не твоими фильмами, хотя и переживает, что удачно, что слабо. Страдает и молчит.
Я еще ее спросил, почему не хочет подойти, чтобы просто познакомиться.
Она промолчала, засомневалась, и я понял – извечная женская гордость.

А она так упрямо ответила: "Для меня главное, что он есть, не хочу тревожить. Пусть он будет счастлив своим творчеством". И я тебе вдруг позавидовал и решил скрыть. Но потом глянул в ее глаза и подумал, что большой грех это, вовек себе не прощу. Уговорил-таки ее написать тебе записку. Она сразу не хотела, однако все же решилась и написала, хотя попросила передать тебе, если только я пойму, что тебе самому это тоже надо. Так что, если тебе действительно надо - прочтешь. Записка под твоей папкой  на столе. Мне, грешному, все же хочется, чтобы и ты познал в жизни человеческое счастье.

Андрею стало легко и немного тревожно. Он вздохнул и улыбнулся в темноте:
  - А ты знаешь, брат, я когда-то читал о таком необычном чувстве в  Скандинавском эпосе, очень даже похоже. Мне она тоже понравилась. Хотя, это  странно. Может быть, я совсем не такой, каким она меня сама себе придумала? 
  - Она мне сказала, что у нее много раз была непонятная тревога, что тебе почему-то плохо. Ей даже снились сны о тебе. Неужели ты никогда не чувствовал, что где-то есть родная душа, и она болит, переживает за тебя?

 - Я не знаю, что ответить. Наверно, бывало, в глухом одиночестве. Это как будто где-то глубоко в тебе ноет какая-то далекая приглушенная музыка.   
       Андрей в темноте совершенно явно представил тонкие пальцы темноглазой женщины в своей руке. И с этим мысленным прикосновением к нему вдруг робко  прикоснулось что-то невидимое, ранее им не познанное. Поезд чуть замедлил ход, и в окно стала биться снежная вьюга. Сквозь стук колес в купе прорывался тревожный шорох сыпкого снега. 

 - Ты знаешь, брат Сергий, о чем я сейчас подумал? А вдруг все то, о чем ты говоришь, правда, и Всевышний создает души во вселенной, как в природе крупинки снега, которые могут соединиться только в определенном узоре? Ведь не зря говорят о двух родственных половинах, которые должны найти друг друга?
Монах ничего не ответил, лишь тихо прошептал молитву о его грешной душе.
Но Андрею стало приятно, что тот просит наставить его на путь истинный.
И режиссер по-своему выразил ему свою благодарность:

  - Не сердись, Серега. Для меня это неожиданная тайна. Спасибо тебе, спи и ни о чем не беспокойся. Все же здорово, что ты вот так меня сегодня растревожил, дано тебе это, брат, а мне урок для раздумий. Конечно, ты прав. Слава - страшное искушение. Бывает, что ослепляет сильнее света прожекторов. Наверно, и меня все же понесло, как говаривали классики нашей сатиры. Ближе к земле, вернее-то будет? Стыдно стыдиться обычного. Слишком уж мы заигрались. Правду ты сказал - никакой свет яркого прожектора не может заменить живой свет. Слышишь, брат, как ты меня сегодня больно подцепил под ребро, что я уже, похоже, и заговорил, как ты.
                ***
   Поезд шел без остановок, и после сумбурных душевных споров под стук колес попутчики дружно уснули. Плотные шторы на вагонном окне не пропускали встречные огни. Но под утро сквозь сон Андрей слышал, как непогода уже бьется в окно совсем не зимним проливным дождем, и ощущал, что отвыкшее от простых тревог его сердце, бьется где-то рядом.

   После бесед обо всем заоблачном, таком катастрофически далеком от проблем слякотных будней кинобизнеса, Андрею Викторовичу приснился необычный сон.
Он был настолько для него необычным, что сначала режиссер даже представил себя на каком-то кинофестивале, где просматривал красочный восточный фильм. Настолько яркими были краски синего неба и влажной сочной зелени на фоне близких холмов небольших гор.

      Этот сон чем-то напомнил ему восточную притчу о средневековых дервишах суфиях, которые хотели стать мудрецами, заучивая строго утвержденные их школой догмы. Среди них считалось, что только постоянно повторяя определенные слова, они смогут достичь высшей степени просветленности. Андрею приснился теплый край и небольшой зеленый остров, на котором упрямый суфий в одиночестве день за днем кричал: "А йа - ха!" И вдруг на берегу его случайно услышал его товарищ по школе, который сразу заметил и забеспокоился, что тот ошибается, произнося утвержденную учителями фразу по-своему.

    Не вытерпев, дотошный дервиш поплыл к острову на лодке, чтобы разъяснить ему, что, по законному учению, стать просветленным и ходить по воде, сможет только тот прилежный мудрец, который будет постоянно повторять: "Йа-ха!" Забывчивый товарищ, живущий отшельником на острове, искренне поблагодарил его за заботу, но после того, как суфий уже отплыл от берега, до него снова донесся громкий крик: "А йа - ха!" Растерявшись, тот хотел, было, уже опять возвратиться. Однако дервиш с острова вдруг сам догнал его и робко попросил напомнить о правильном восклицании мудрости, с улыбкой извиняясь за свою забывчивость. И говорил он с ним немного смущенно, стоя рядом с лодкой босыми ногами на глубокой воде...

   Разбудил Андрея шум на станции. В вагон прибыли новые пассажиры, и рядом в купе резко хлопнули дверью. Хотя плотная штора на окне была опущена, в полутьме уже угадывалось раннее утро. Он вспомнил долгий вчерашний день, и ему стало необычно тепло.
    - Брат Сергий, - тихо позвал он. - Не может быть, чтобы тебя не разбудил этот ужасно громкий топот в коридоре.
Режиссер опять вспомнил старый фильм и про себя добавил:
   – А может, брат, она и есть на свете - истинная правда, а может быть, где-то есть и та самая любовь, сердцем к сердцу...

     Монах не откликался. Андрей лежал и воображал, как мальчишка. Ему очень хотелось прочесть записку. Он вспоминал незнакомую женщину: ее выразительные глаза, тонкую руку на мягком воротнике. Вспоминал и пытался угадать, как ее зовут. Андрей теперь решил, что пусть Сергий сам прочтет ее записку вслух. Ведь она ему уже доверилась, не обидится. Может быть, это знаменательно, что именно монах их познакомил? В нем проснулась природная впечатлительность, и захотелось узнать больше о женщине, которая поверила в свою любовь к нему, ничего о нем не зная. Режиссер припомнил события последних лет.

Действительно, были срывы, проблемы, но для него все обошлось благополучно. И что же это за такая любовь, которую воспевают и не могут объять тысячелетиями? Как и не могут найти точные слова, чтобы описать полет птиц. Андрей подумал, что он раньше никогда не обрашал внимания на такое странное состояние - чувствовать другого человека. Наверно, это то, к чему стремится каждый художник.

   А ведь и в его фильмах актеры все же чаще играют, чем живут. Режиссер уже осознавал, что условности кинобизнеса теперь просто боятся нового осмысления живого человека, личность которого в полной мере не востребована обществом. Страшно, что сам человек становится лишним. Мировосприятие преступно брошено в мутную грязь чуждых идеалов - мани-мани - всеобщая мани-мания маньяков, которые хотят превратить всех в бессмысленных идиотов.

И в его кино тема "внутренней сути" человека пока еще выезжает по шаблону типов, положительных и отрицательных, злодеев и героев. Каждый раз он себе обещает, что в следующем своем фильме он обязательно найдет многоцветное, хотя это сложно. Прав Сергий, надо искать, искать и не слабеть, иначе вовсе станешь до поры дряхлым и не отмоешься от подлости. 
 
   Ему вдруг нестерпимо захотелось закурить. Он стал наощупь искать сигареты в дорожной сумке, однако не нашел. Андрей давно пытался постепенно отказаться от сигарет и обычно прятал их подальше. Однако сейчас решил-таки достать и тихонько приподнял плотную штору, чтобы их найти. Сильный дождь заливал вагонное окно, от чего туманное утро было похоже на вечерние сумерки. Режиссер осмотрелся, но оказалось, что в купе он уже был один. Монах Сергий тихо ушел, его постель была аккуратно сложена на краю полки возле двери.

Поезд после недолгой остановки опять набирал ход. Андрей поспешил к проводнице, чтобы спросить ее о Сергии. Она ему ответила, что монах только что сошел на небольшой станции. У режиссера неожиданно резко вырвалось:
  – Как он так мог? Даже не попрощавшись!
На его возмущение проводница растерянно ответила, что у монаха был билет до этой станции, там поблизости расположен известный монастырь. Андрей вышел в тамбур и стал курить. Ему было безразлично, как к этому отнесутся окружающие, тем более, что пассажиры еще спали.

        Вагон скрипел и раскачивался, как будто нарочно толкая его головой в забрызганное грязью стекло. На душе было пусто, горько. После двух сигарет в тамбуре стало нечем дышать. Дымно. Но он упрямо не уходил, пытаясь удержаться спиной у скользкой стены. В нем что-то оборвалось. Как будто ему было уже невозможно оставаться одному на своем безлюдном острове.

        Пройдя по полутемному коридору, Андрей некоторое время сидел в купе, неподвижно глядя в окно. Чувства и мысли смешались. Он не мог смириться с тем, что брат Сергий остался просто случайным попутчиком и навсегда ушел из его жизни. Теперь ему стала необходима вдруг обретенная откровенность, без примитивного угождения. Вот так вровень, глаз в глаз, по-братски, по-человечески, действительно, по-русски.

  Андрей понимал, что когда он уже стал знаменитым режиссером, ему постоянно было душно, как будто он лишил себя свежего небесного воздуха. Как оказалось, его самого стал незримо разрушать им же созданный мир. С ним давно все держались на прохладном расстоянии. Да и ему самому не приходило в голову, с кем-то откровенно советоваться, выковыривать из себя амбиции. Слишком уж все вокруг стало прагматичным. Или привык к своей порочной звездной славе? Сам взлелеял в себе подлость, пребывая в слабодушии.

 - "Да и кому она нужна сегодня, душа?" - Он вдруг поймал себя на том, что эта мысль в нем прозвучала голосом Сергия.
 - "А ты, почему сам так запросто ушел от меня и не попрощался? Презираешь, не поверил, что я могу искоренить в себе подлость?"

С болью задал Андрей вопрос в стук вагонных колес. Неужели я ему остался просто никто, случайный попутчик, зазнавшаяся знаменитость, высокомерный пустозвон. Всю дорогу вел себя с ним позорно, как капризный ребенок. А он няньчился со мной, терпеливо выскребывал накипь с закостеневшей души и даже мне, подлому эгоисту, «омыл ноги».
 - "Не канючь и не говори сам себе красиво, брат," - насмешливо прозвучал в нем в ответ чуть хриплый голос.

    Андрей плеснул себе из стакана на руку холодной минеральной воды и умыл воспаленное лицо, затем убрал папку и решительно раскрыл оставленную ему записку. От непривычного волнения руки немного дрожали. Женский почерк был неровный: «Дорогой Андрей Викторович, я давно заметила, что, когда Вы всем  улыбаетесь с экрана, Ваши глаза почему-то все равно остаются грустными, как будто Вам очень холодно. Чтобы не мерзнуть, наденьте теплый шарф. Иногда вспоминайте, что я есть, потому что, найдя Вас, я стала счастливой. Знайте, что мне хочется, чтобы Вам было хорошо в Вашем мире. Вера».

И все. Ни адреса, ни телефона. Да и в названии промелькнувшей станции Андрей уже не был уверен. Для него же остается просто банальный непонятный случай в долгой дороге, короткая встреча с чем-то необычным, которое лишь слегка коснулось его краем настоящей жизни, такой далекой от его надуманного мира звездного лицедейства. Так, может быть, его душа уже совершенно неспособна откликаться на истинное? И зачем же тогда ему все остальное? Вот так и оставаться блестящей оберткой чьих-то мимолетных сомнительных развлечений?
В горле непривычно запершило, и горячие виски вдруг болезненно зажало в каменные тиски.

      Вагонные колеса нервно били по стиснутым зубам. Серая равнина за окном переходила в унылые, опустошенные зимой холмы. Да и зима здесь была какая-то не родная. Редкий снег, размытый южным дождем, безнадежно цеплялся за свою обреченную жизнь на склонах кривых оврагов. Поезд оглушительно загрохотал, заскочив на старый, проржавевший мост. Туман за окном притворился дождем и грязными потоками размазывался по стеклу. Из унылого оцепенения режиссера вывел внезапно резко зазвонивший телефон. Ассистент сообщил, что его поезд немного опаздывает, и за ним на вокзал вскоре подъедет машина. А также доложил, что с ночи в горах гололед, и после дождя снега почти не осталось. Так что съемки фильма на несколько дней придется отложить.

    - Я тебе перезвоню. Пусть машина за мной сегодня на вокзал не выезжает. Я прибуду позже, - неожиданно принял решение Андрей, приходя в себя. Он вдруг увидел перед собой увлекательный и пронзительный свой новый фильм, в котором от сценария военных событий осталось только несколько минут. Быстро собравшись, он уточнил у проводницы название вечерней узловой и той станции, на которой сошел брат Сергий. Андрей теперь с забытой детской радостью думал о том, какого особенного брата послала ему судьба. Когда поезд остановился, он вышел на перрон небольшого полустанка дожидаться встречного.

     Туман постепенно рассеялся. Южное солнце разогрело зимнее утро. Близкое синее небо отражалось в больших лужах ночного дождя. В них прихорашивались неунывающие воробьи. Режиссер, сняв темные очки, соскучившись, всматривался в удивительно разные лица передвигающихся у вокзала людей. Ему стало жарко, и он снял шарф, с улыбкой пряча его в сумку, вдруг вспомнив теплую записку Веры. Теперь Андрей не сомневался, что найдет тех, которые в этой самой главной для него поездке стали ему близкими. Найдет, потому что они у него теперь есть. Важно, что и он тоже почему-то близок им. Наконец-то, жизнь одарила его по-царски! Она подарила ему единственное тепло, родственное чудо, которое нельзя приобрести по заказу. Может быть, и жизнь обретет с ним человеческий смысл?
 
 8.10.2009 г.