Без цвета, запаха и вкуса

Елена Забелина
БЕЗ ЦВЕТА, ЗАПАХА И ВКУСА

Я жду зимы.
Жду холодов
и снежного покрова.
Крахмальной белизны.

Сейчас мы в сентябре, и всюду еще тускло светит зелень. Трава совсем свежа, а листья потемнели и скоро изойдут коричневыми пятнами, как старческие лица. Пока все тлеет тихо, без дыма, без огня. Однажды листья вспыхнут, лимонно озарив бесцветный день, — но вскоре прогорят, осыплются в траву.

Сегодня воскресенье. Я накормила молодых обедом и ушла, оставив их вдвоем. Когда ко мне заглядывал старинный друг Борис, Катюша тоже тихо исчезала. Теперь настала моя очередь гулять. Денис приходит вовсе не затем, чтобы вести со мной приятный разговор. Здесь взрослый — третий лишний.
Борис доводит этот тезис до предела.
— Ты знаешь, как они нас называют за глаза? Шнурки в стакане. Это значит: предки дома. Мол, толком ни о чем не поговоришь.
И это в их вместительной квартире. А в нашей однокомнатной троим не разойтись. Когда на кухне у меня шумит вода, гремит посуда, они вовсю смеются, громко говорят. Денис не глушит бас. А если тихо — шелестят, как легкая трава. Или весенние побеги, охваченные радостной листвой.

Я никогда не думаю о том, что они делают в мое отсутствие. Что бы ни делали, — для этого они вполне созрели. А инструктаж я провела давно. Стать бабушкой пока я не готова.
Вчера они не открывали слишком долго. Наверно, оттого, что в доме отключили свет. Потом беззвучно целовались в темной комнате. Смеялись: квартира казалась им пещерой с потолками, закопченными костром. А я пыталась приготовить ужин при свече.
Когда Денис ушел, Катюша объявила: «А мы решили пожениться». Я не спросила: «А вы решили, где вам жить?» Им не найти ответ.

Я медленно кружу по парку, по аллеям, встречая изредка прохожих и собак. Свет меркнет, парк пустеет. Из зарослей идет туман — не бело-голубой, молочный летний, а пепельный, глухой. Это дымятся, тлея, листья и трава.

Нашу пещеру невозможно разменять. Оставить их у нас, а мне переселиться к маме? Но у нее нет места для двоих. Снять им жилье? Но я едва свожу концы с концами. Денисовы родители — в Алма-Ата, в другой стране. Катин отец — за три девять земель. Он даже перестал ей слать открытки ко дню рождения.
Борис не может мне помочь. Лишь посочувствовать, понять. У него, правда, много комнат. В одной — они с женой, в двух смежных — сын с невесткой, вот-вот родится внучка или внук, в четвертой — дочь, а в пятой тихо тлеет его мать. За ней исправно ходит его строгая жена и смотрит на него с укором — ей про меня, наверное, известно. Но мой приятель ко всему относится легко — иначе ему там не выжить. Он и меня воспитывает в том же духе:
— Скажи спасибо, что они хотя бы терпят нас. Знаешь, как в древности японцы поступали со своими стариками, не умершими в срок? Однажды поздней осенью сын водружал мать на загривок, всходил с ней на гору, на снежную вершину, и оставлял там под скалой среди сородичей-скелетов. И уходил, не оборачиваясь. А мать глядела ему вслед. До тех пор пока снег не застилал глаза.
Он говорит со мной, обняв за талию и осторожно вклинивая мне колено между ног. И шепчет в ухо: «Иди сюда, старушка». Мне это вовсе не обидно, а смешно. Рядом с Катюшей я вполне тяну на старшую сестру.

Теперь мы с ним встречаемся по вечерам в его служебном кабинете. Когда все покидают здание, лишь далеко внизу пьет чай вахтер. Нас отделяют от него четыре этажа, пустые коридоры и множество дверей. Здесь можно чувствовать себя свободно. Никто не помешает нам, никто нас не услышит.
Я безупречно исполняю свою роль. И даже испускаю стоны. Хотя самой мне кажется, что только открываю рот, подобно пению под фонограмму. Но мой партнер не чувствует подделки. Ведь он тут совершенно не при чем. Дело во мне.
Наверно, это происходит незаметно, под мерный стук колес. Сначала пропадает аппетит. Наскучивает череда сезонов за окном: хоть раз бы за зимой последовало сразу лето или за осенью — весна. Соседи по купе молчат. Исчерпаны все темы разговора. И наконец желание сойти становится неотвратимым.   

Зимы можно дождаться здесь,
в безлюдном парке,
в пепельных аллеях,
на обескровленной траве.
К полуночи остынет воздух
и из него
легко и безболезненно
возникнет снег.
Заполонит собою все пространство
и перестанет таять на щеках.