«И что это хозяйка так громко говорит хозяину, мешает ему есть? Он молчит и правильно делает – «А Васька слушает, да ест». Молодец мой хозяин, у меня научился. Это я так всегда делаю, - вы мне дайте миску мою, а там говорите что угодно, на мой собачий аппетит это нисколько не влияет. Хозяина жалко все-таки, он не может, так как я, забить на свою жену. А впрочем, жены у меня нет, только вот пуделица из последнего подъезда думает, что я ей муж. Зря думает. Я – ничей, я свой собственный, я сам по себе. И зовут меня гордо - «собака». Правда, хозяин называет по-всякому, но это и хорошо, я так понимаю сразу, какое у него настроение. Что удивительно, когда он меня вообще никак не называет, мне становится тоскливо, лучше бы отругал что ли. Все легче будет. Да не мне, ему. Хозяин мой хороший, только вот добрый через чур. Временами, когда его же доброта становится ему во вред, становится мрачным и циничным, а так ничего. Никогда не бьет меня, зато, когда у него хорошее настроение, все, ковер на полу весь наш, будем возиться с ним, пока опять хозяйка не начнет его ругать, что пыль поднимаем, что шерсть моя летит кругом. Не любит она собак на самом деле. Кошаков любит. Как можно этих выродков любить, не понимаю.»
Хозяин двинул стулом, собака открыла глаза, на секунду, скорее по привычке, но убедившись, что хозяин продолжает сидеть за письменным столом, снова закрыла глаза.
Мысли потекли снова:
«Вот, хотел встать, посмотрел на меня, а мои ноги просунуты между ножками стула, и чтобы меня не беспокоить лишний раз, вставить передумал, снова пишет что-то. Сколько можно писать и читать, скоро очкариком станет. Не люблю очкариков, глаза какие-то у них здоровенные и страшные. Да и все время свои очки поправляют. Хорошо, что хозяин перестал меня лечить, он ведь не знает, что я умираю. Думает, я пошла на поправку после операции. Нет, это просто временное улучшение. Мы, собаки, чуем костлявую издалека, загодя. Это люди не чуют, а мы, другое дело. Он думает, что когда я умру, меня не будет. Какие все-таки люди глупые существа. Глупые и самонадеянные. Они вот не знаю, что мы сразу можем отличить того, кто нас любит, от того, кто сейчас нас будет бить. Как мы это делаем, я не знаю, но знаю, что ни одна собака никогда не ошибается. А если подходит все равно к тому, кто сейчас её ударит, то только потому, что верит, что сжалиться. Получает пинок и уже в полном согласии с обстановкой, визжит и скулит. Или хватает за ногу. Я это не люблю. Все равно людей кусать нельзя, вон они какие жалкие все, ни шерстинки, на теле, особенно у хозяйки. Ноги голые, руки голые, все тело голое, ни волосинки. Другое дело хозяин, хотя тоже шерсть у него редкая, и не везде, только на ногах и на груди. Но хоть что-то. Часто мне его так жалко бывает, голенького, что начинаю облизывать ему живот, бока, - ему нравится, а хозяйка наоборот, ругается, зачем разрешает собаке себя облизывать. А что тут такого, мы же все всегда зализываем голые места, без шерсти, значит надо вылизать это место, чтобы зажило. Почему нет шерсти, - да очень просто – рана тут была.»
Стул снова зашатался и хозяин встал с него так, чтобы не побеспокоить собаку и не двигать стулом. Пес поднял немного голову и посмотрел на выходящего из комнаты хозяина. Хозяин обернулся, возвратился, стал на колени и обнял голову собаки, прижал к себе и ничего не говорил. Так, молча они просидели несколько минут. Хозяин вышел, скоро вернулся и от него пахло табаком. Собака чихнула. Хозяин погладил её и извинился.
«Ну, зачем извиняется, а то я не знаю, что он курит как сапожник. Курит и курит. Хорошо, хоть спиртным давно от него не пахнет, это я очень не люблю. Табак ещё куда ни шло, а вот запах перегара, совсем не нравится мне. Скоро утро, а он не спит, а мне лежать все больнее и больнее. Но я виду не подаю, хозяин пусть думает, что мне лучше. Вот, прилег на диван, молодец. Не стал меня тащить на диван, мне и тут хорошо.»
Хозяин задремал, а проснувшись увидел, что его собака стоит перед диваном и очень тяжело дышит.
«Выведи меня на улицу напоследок, хочу воздуха глотнуть морозного, совсем мне невмоготу, хозяин. Ты – добрый и отзывчивый человек, ты всегда меня любил и я очень счастлива, что свои последние часы только мы с тобой вдвоем, все остальные спят давно. Выведи, а?»
Хозяин заглянул в собачьи глаза, и на дне их увидел такую нестерпимую тоску и удивление, что ему стало не по себе. Он встал, снял с вешалки поводок и ошейник, повертел их в руках, накинул куртку и стоял в коридоре. С другой комнаты выбежала другая собака, здоровая и веселая, - меньше умирающей,- заслышав звякнувший звук ошейника. Хозяин ей одел его вместе с поводком, глянул внимательно на больную собаку и открыл входную дверь, мотнув головой. Здоровая собака сразу привычно натянула поводок и стала тащить хозяина вниз по лестнице, задыхаясь от ошейника.
«Глупая какая эта Джесси! Ну никогда не научиться чинно ходить, как положено умной собаке. Не оборачивайся на меня, хозяин, я следом за вами потихоньку как-нибудь сойду вниз.»
Они так и спустились, впереди глупая Джесси, за ней с натянутым поводком хозяин, а за ними умирающая собака. Возле подъезда все было белым-бело от снега, и стояли сильные морозы. Ветра не было. Было ещё темно и только самую малость небо на востоке светлело. Они пошли вглубь палисадника, Джесси тащила хозяина, но когда он обернулся, то увидел, что больная собака остановилась, словно в задумчивости. Он сразу понял, что что-то не ладно. Собака постояла и легла на промерзшую землю, едва присыпанную снегом, - это длилось мгновенье, пару секунд она ещё держалась на передних лапах, но потом полностью легла на бок. Хозяин быстро привязал Джесси к маленькому заборчику и подбежал к собаке. Джесси разразилась недовольным лаем. Собака лежала с открытыми глазами и смотрела на него, а в её глазах были видны фонари. Хозяин поднял собаку на руки, голова её свесилась, тогда он раздвинул руки пошире, а левое плечо выставил вперед и голова собаки улеглась на согнутую в локте руку. Ей было хорошо, и потому что мучениям подходил конец, и потому что она прожила счастливую собачью жизнь и потому что рядом был её единственный и самый настоящий друг, а она была у него на руках и собака знала, что он не отпустит её с рук уже никогда.
«Вот, как приятно! Хозяин не мог знать, что мне надо было глотнуть морозного воздуха, и я это сделала. Похоже, что мороз меня окончательно добил. Но тем лучше. Что это он мне такое говорит? Не узнаю его голос. Как это – не умирай, подожди, кого подождать, его что ли? Ну уж нет, нет большего счастья для собаки, чем умереть на руках друга. Что же тут плохого, хозяин? Когда ты меня таскал на руках здоровую, мне это всегда нравилось и я лизала тебе шею и лицо, теперь я бы тоже лизнула, но сил нет совсем, даже пошевелиться не могу, хотя все вижу и все понимаю. Ты, хозяин, не знаешь один секрет, - собаки не умирают, они остаются частью того, кого любили. Нас для этого посылают в этот мир и поэтому нас зовут Шарики, какой-то прозорливый человек смог углядеть, что на самом деле мы – шарики счастья. Счастье сейчас со мной все, без остатка. И пускай визжит недовольная Джесси, пусть холодно, темно и никого вокруг нет. Это даже лучше, что никого нет. Во всем мире для меня уже никого нет, кроме тебя, Человек. Я знаю, что ты всегда был человеком, но мне так хотелось, чтобы ты бегал со мной по улице, а не курил с другими людьми, мне так нравилось, когда ты ворошил мою шерсть, гладил меня, обнимал, укрывал. Помнишь, как ты меня принес за пазухой, глупого маленького щенка? А я ведь даже не пискнула за всю дорогу, после того, как ощутила твое тепло, тепло твоего тела и твоих рук. Я уже тогда точно знала, какая мне жизнь предстоит. И не ошиблась. Эх, мне бы немного силенок, я бы лизнула тебя в лицо, которое так близко. Вот и наша дверь, коридор.»
Человек бережно положил собаку на подстилку в коридоре, прикрыл дверь и опустился рядом с ней на колени. Мерно тикали часы, где-то далеко урчал холодильник, но в целом было очень тихо. Человек внимательно вгляделся в собачьи глаза и вдруг, неожиданно для себя проговорил: «Да что же это такое, родная ты моя, куда же это ты, подожди, не умирай, я сейчас тебе укол сделаю, врача вызову». Он ещё что-то говорил, но уже бежали из глаз его слезы, капая на собачью морду, уже опустилась его немолодая голова к собаке, и он, прижавшись к ней, всем лицом, зарывшись в шерсть, как-то утробно и негромко завыл от тоски и боли.
«Ну вот, хозяин, ты думаешь я умираю, нет, я присоединяюсь к тебе, чтобы остаться с тобой навсегда, я уже вижу всю твою душу, целиком и вижу, какая она у тебя прекрасная, она переливается всеми цветами радуги, кроме темных, это просто здорово, что я стану частью твоей души. А то, что ты положил голову на мою, дает мне возможность ещё раз прикоснуться к тебе».
Собака немного повернула голову и лизнула хозяина в щеку, потом вздохнула, как утомленный дорогой путник, увидевший привал и положила голову на ладонь человека, чтобы уже больше никогда не пошевелиться.
Тихо воющего человека кто-то тронул за плечо. Хозяйка стояла сзади и молчала. Потом присела рядом с ним и обняла его за вздрагивающие плечи. Он, устыдившись, попытался затихнуть, но от этого ещё сильнее плечи его задергались и он глубже зарылся в шерсть уже неподвижной, но теплой собаки.
Внезапно, словно кто-то ещё взял его за другое плечо – он обернулся и что-то невидимое, но искажающее видимое, промелькнуло медленно перед его глазами и на него дохнуло теплом. Сразу стало легче. Он продолжал гладить и обнимать своего друга, закрыл ему пальцами глаза, подложил под голову подстилку, а друг продолжал коченеть, очень медленно.
«Хозяин, вот теперь ты понял, что я не ушла? С этого мгновения я буду все видеть твоими глазами, слышать твоими ушами, нюхать твоим носом, я буду радоваться и огорчаться с тобой, а придет время, я снова приду к тебе наяву, но я буду уже, благодаря тебе, не собакой, я буду уже человеком и это – твоя заслуга».
И она пришла, не обманула. Собака ушла, а вернулась человеком, сначала, как ему и полагается, совсем крошечным. И осталась в стенах его дома с ним.