Шумел камыш,
Деревья гнулись,
И ночка темная была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
Песня, как легкое облако, подгоняемое ветром, неслась по деревне, заставляя пьяных подхватывать ее, а трезвых сочувственно покачивать головой. «Хорошо поет», - говорили одни. «Такому и выпить не грех», - продолжали другие.
А песня летела над деревней сама по себе, словно она извечно существовала в природе и лишь сейчас вырвалась из заточения на волю, чтобы занять исконное свое место в этом мире. Она летела над крытыми глиняной черепицей крышами, над старыми ветлами у пруда, над пышно цветущим лугом и уносилась в открытое поле, паря легко и свободно.
«Всю ночь гуляла до утра», - отозвалось эхо, и мелодия внезапно оборвалась, упав подкошенной травой в колосья ржи…
…Впереди, в нескольких метрах то него, стоял незнакомый человек и махал рукой. Махал по-доброму, приветственно. «Человек… Мне машет…» – зашевелилась мысль. Подошел к незнакомцу не спеша. Осмотрел. Хлопнул по плечу. «Что, друг?» Друг молчал, только грустно улыбался. «Гуляешь?» Друг кивнул головой. «И я… Пойдем вместе?» Друг опять кивнул.
Обняв друг друга за плечи, они нетвердой походкой, уводящей все время с тропы, двинулись вдоль колосящегося поля. Солнце приближалось к земле, разбрызгивая розовые краски по небу и окрашивая ими колосья. Он сорвал колосок и, жуя его, сказал:
- Друг, давай поговорим? За жисть.
Незнакомец в который раз кивнул. Видимо, он был очень молчалив и сговорчив.
- Знаешь, как мне тяжело жить, друг?! Нет, ты не знаешь. А я тебе скажу: жить, ой, как тяжело. Скучно, друг. Вот в чем дело. Скажешь: работай? Да я работаю. Вкалываю. А что толку? Тоска меня грызет. Тоска. Все тянет куда-то. В детстве, помню, приснилось мне, будто иду я по дороге, залитой лунным светом, а кругом – вот как сейчас – рожь. Колосья налитые. Огромные. И хорошо мне так на душе, радостно. Чувствую, что дорога эта приведет меня к тому, о чем мечтаю. Только вот мечта какая-то неопределенная, неясная. Словно что-то нашептали на ухо, да так тихо, что слов не разобрать. А слова все красивые, легкие, веселые. Утром схватил я краюху хлеба и двинул по той дороге. Сутки почти шел без отдыху. Проснулся уже дома. Отец нашел, привез обратно. Как проснулся, он меня выпорол хорошенько, чтобы в другой раз неповадно было. А почему я ушел, даже не спросил. Вот с тех пор и мучаюсь я этой тоской неопределенной. Все уйти хочу. Да куда теперь уйдешь? Жену, детей не бросишь. Думал, вот выпью, залью свою тоску водкой, а она еще больше разбередилась. И ведь никому об этом не скажешь. Пробовал однажды жене рассказать. Легли с ней спать. Я смотрю этак в потолок и говорю тихо: «Как жить-то тяжело…» А она мне: «Пить надо меньше. Вот бросишь, сразу легче станет…» Что с ней говорить? Баба она и есть баба. Дура. Где ей понять? Нет такой бабы в свете, чтобы она мужика поняла. Они ж все думают, что у мужиков только и есть два дела на уме: где бы переспать с кем и где бы выпить найти. А что у мужика душа больная, этого они знать не хотят. И не могут они понять, что от того он и мучается… У баб же как устроено? Им дом свой нужен, угол значит, обстановка, шкафы-тумбочки разные, кастрюль набор, чтоб мужик зарплату всю отдавал и спал с ней иногда. У них и душа такая: щами пропахшая и ржавчиной покрытая, как кастрюля старая.
Эх, друг. Я вот тебя встретил случайно, потому и говорю с тобой о себе. А встреть я кого из деревни своей, вовек о душе не заговорил бы. Чтоб смеялись надо мной, да?! И так деревня в кулак посмеивается: вон, мол, дурачок наш пошел! А я им покажу, какой я дурачок! Я вот сделаю что-нибудь такое, чтоб все удивились. Может, церковь сожгу… Присоветуй, друг, что сделать, а? Что молчишь-то? Смеешься тоже?! Ты смотри у меня…
Друг грустно покачал головой и исчез. Но рассказчик этого не заметил. Разморенный водкой и усталостью, он повалился в траву у старого сухого дерева, сучья которого раскачивал ветер, и горько запел:
Шумел камыш, деревья гнулись…
Пока сон не одолел его…
Тамбов, 1993 г.