Случай с Жигановым
Не вина, а оплошность
Разбивает стекло.
Иосиф Бродский
... И очутился Андрон в народном суде.
Забайкальская жара вряд ли думала спадать. Ежедневно удушливый африканский зной плыл по городу лёгкой дымкой, и она застилала всё, что имелось на пути. Жарища плотно забивалась в нос, лёгкие, обжигала грудь. Вместо облегчения каждый глоток атмосферы приносил лишь таблетку жара. Лёгкий дождь отсутствовал уже с месяц. Под обжигающим солнцем раньше времени залимонились листья тополей и акаций; земля – матушка дала трещины, высохла, состарилась, и даже под тополями казалась жухло-безжизненной. Асфальт не выдерживал: ноги увязали в шоссейном болоте. Втоптанные колечки от пивных баночек резко сияли, словно ювелирные драгоценности на животах африканских танцовщиц… По безлюдным улицам японские легковушки ехали скорбно. Областной центр между двух речек выстилался налётом тяжёло-серой пыли. Горожане мечтали о прохладе берегов Ингоды и Арахлея, имеющие дачи – там спасались от пекла.
Адрон Жиганов, прервав цепь суетной тщеты, заглянул в «рыгаловку». Назвал разливочно-водочное заведение назвал как – бы «про себя»; где-то в усечённо-тёплой компании за рюмкой чая, обмолвился. Лёгкая же оказалась рука - расширилось по городу обидно-курьёзное название.
Друзья по питейному цеху заведение стали так называть, а не иначе, назначали здесь встречи: деловые, любовно-товарищеские…
Доморощенные писаки забегали услышать солоноватую речь. Журналисты газет непризнанные Гиляровские с Аграновскими – опохмелиться. Заходила и недобитая большевиками интеллигенция из университета: доспорить семинар, лекцию, коллоквиум... Неучастливая молодёжь: скоротать часок с воблой и пивком; глуповатая попса с серьгами в ушах, наколкой, обнажённым (кое-где) телом убивала время от Интернета и родителей. Тянула «рыгаловка» заграничной шарманкой на ярмарке. Хотя собирался не лучший народ – востроглаз, гурманами едва ли пахло! Хотелось Андрону выпить морозного пивка: любимая тараночка, с собою; кое-что обдумать: месяц заканчивался, ясно-житейского состояния дел - не было. По истечении месяца делал фифти-баланс, забавную арифметику жизни. И запросто получал эмоциональный оргазм, сидела в нём какая-то бесшабашность русских трактиров…
Разухабистое заведение в любые времена, открыто. Людей, что в семянном огурце, гул - такой же на ухоженной пасеке, над чёрным потолком - одеяло табачного дыма. Кивая знакомым сел у финиша веранды, окинув шпажным взглядом помещение. Увиденная картина не вдохновляла на творческие да и иные радости. Знакомые до икоты физиономии виножоров - у хануриков, ценителей «Солнцедара», казалось, выступила гниловатая плесень на щеках. Руки, впалые груди мужиков - в кружевах наколок. Ах, сволочья родня!
Вольно сидели женщины итальянского звания – мадонны тротуаров. Копны роскошных грудей, не окольцованные пальцы, глубокий вырез декольте, ироничны улыбки, читающиеся лёгким вызовом. О, расчётливые стервы с калёными лицами; в зрачках - сто долларовые бумажки, и взгляд: ломайся позже. Грех сладок, человек-то, в любые времена падкий! Травленые блондинки кривили абрикосные рты, щурив глаза, ужаленные сигаретным дымом. Вид беспечен, якобы трамвайно деловит, одна фантастическая дуся ножницами для маникюра ковырялась в зубах. «Сплошная мистика» говаривал товарищ - беллетрист, заметив доступную женщину…
Звучали надоевшая до чёртиков отборно-вспомогательная матерщина, липкие, как здрастье! скабрезности. Словоблудили, в основном, бабы: назвать их милыми язык не поворачивался. Напыщенно-блатная мешанина звуков из динамиков, зудящая реклама отвлекала от сосредоточения.
Деревянные столы обслуживали молодые подавальщицы, глаза обтекали клиентов: нечто заранее враждебное. Эх, «не из Смольного барышни!» В углу веранды экзотичный Рашид (туркмен) готовил шашлыки: классно пахло бараниной. Многим известно: восточный человек сбывает (знакомым) косячки анаши, приучая к зелью ультрасовременную молодёжь…
Официантка принесла «Клинское» - холодненькое, факт, его завозного на любой изысканный вкус — много. Это влекло не только местный люд: рядом сидели отпетые выпускники ИТК, не способные присосаться к булькающей жизни. Настырные будто слепни, один под пиво с рыбёшкой лапал соседку, а ей горячая ладонь – что лошади подкова…
Широкая стойка бара в полумраке – там хозяйничает Додик-одессит. Бармен с улыбкой шесть на девять, глазами весельчака, редкость, насколько можно видеть извозчика в пенсне… Каким макаром южанин очутился в забайкальских далях: Бог весть ясность отсутствовала, в том числе и в многочисленном окружении. Впрочем, Додик (а уже за тридцать!) намекал смазливым барышням, женщинам-одиночкам. Из армии уволился сам и баста! Не «прокололся», служа интендантом элитного батальона в Германии, ни разу. Бывший вояка отменно готовил на раскаленном песке кофе по-турецки, любя ход готовки ароматного напитка. О, нужно видеть движения, жестикуляцию: кудесник! Шаманил по-дедовски, перемеливая машинкой (старинная) зёрна, аппетитно раскуривая трубку, кайфуя. Табак опять же из Стамбула… Хорошим знакомым друзьям кофе делал отдельно, шумящая очередь (как в 60-е за хлебушком), едва ли сие замечала.
Ещё Додик рассказывал коллекционные анекдоты, хохмачки – блестяще изображая героев. «За жизнь» - кивал южный человек, подмигивая хохочущим слушателям, насвистывая военные марши вперемежку с ариями из оперетт.
«У меня есть пожелание – угрюмо, товарищам, будучи уже сильно подшофе в конце вечера, расставаясь. – Какое же? – Быть захороненным на втором еврейском, в Одессе, что рядом с тюрягой. – А причём здесь острог? – спрашивал несведущий в географии алкаш. - Напротив тюрьмы, - отвечал зло Додик, приют моей Фани». И громко шлёпал ладонью по столику…
С известным барменом-коротышкой Жиганов знакомился так.
Заканчивался воскресный вечер лета, воздух пах джазом ансамбля Утёсова и ругательствами. Из угла, кто-то из местных обалдуев, громко вопросил:
- Додик, выдай что-нибудь одесское!
С неподражаемым акцентом, тот отреагировал сразу же:
- Бора, Бора, ви выдаёте дочку замуж?
На весь зал «перец» анекдота договорил Жиганов:
- Да, видаём. Видаём понемногу.
Люди залыбились, позже началась ржачка: юмор дошёл таки. Южанин, закрыв бар, ежеминутно извиняясь, уселся рядом.
-Жили в Одессе? - спросил Давид Львович, теребя рыжую бородку «а ля Николай второй».
- Да, в Аркадии, Тенистая улица.
-А я таки на Петра Великого.
Андрон кивнул: знаю мол, около факультета водного института.
- Как Вам жрицы? Кивок в сторону доступных жалмерок. У близко сидящей: шикарно-красные ногти и хайло, напоминавшее зияющую рану.
- Одесские шмары много лучше, - заметил журналист.
- Расскажите хохмочку, ай, как соскучился?
- Ну, это-то с удовольствием. - Одесский двор.Истошный крик: мадам Бытовухес, из вашего лифчика дети гамак сделали!
- Ничего, пусть качаются, он чуточку стал жать.
- Ха – ха – ха… Я такой не слышал, вот же, поц. Можно за «свой» толкнуть?
- Можно. – Лэхаим. И корректно так попросил: «Не делайте монополии на торговлю Одессой, будто Сруль с арбузной Гавани. Это ви в Чите - умница, а Одессе ви еле-еле идиот!»
И начались приятельские отношения. Выяснилось: работник торговли с оригинальной фамилией Шмеерсон - без куража! - знает поэзию. Класс! Сочиняет вирши для газет, подписывается на украинские издания, читая реформаторскую ересь… Сейчас, видя Жиганова, улыбаясь, подняв руку: «Сердечный виват!»
Иногда из роя возгласов, смеха и мата долетали обрывки фраз. Адрон начал кое-что запоминать (для работы):
- Не выёгивайся, сука, нажила двух ребятишек с Федей,блин…
- Он типа хорошенький, его закадрю, вот увидите…
- Что за сволочи, кинули на тысячу баксов…
- Прощай любимая, больше не встретимся, решётки тёмные мне…
- Ну, кореша: дунем – плюнем, загудим …
- Всё российское изгнали с эфира, остался лишь полиэтилен, ну…
- Алкоголь без пива, сам знаешь: деньги на ветер…
- Вставай, Архип – петух хрипит…
- Итить твою за ногу под забором три раза сряду, с переподвыподвёртом…
- Самогон, паленая водка, люди и запиваются как раз от безысходности …
- Ничто меня не возбуждает так, как тугая пачка долларов…
- Прожила, как в ж…пе сгнила…
- Гуран пьёт не на те деньги, что есть, а на те, которые будут…
- Не туда идёт страна, в безысходность, вот послушай, керя, есть выход…
- Мы сами воспитали этот быдлятник…
- Интеллигенция едва ли нужна любой власти, можно доказать уважаемый коллега…
- Для нас гибель литературы, что потеря Бога. - Она даёт свет, надежду, к жизни изюминку возвращает…
- Если стихи не лечат, вряд ли это поэзия…
- Это не музыка, а триппер: быстро цепляется. А отделаться трудно…
- Димочке Билану, понтовитому, отдалась бы, ну до зубовного скрежета…
- Гуманитарный факультет источник всех российских бед…
- Вопишь, почему отсутствуют в газетной каменоломне фельетоны, триптихи, журналистские расследования, а? Цензура скрытая, редактора прикормленные, тьфу…
- Очковтирательство - из жаргона картёжников, но кто ведает?..
- Как бы мы плохо ни говорили о министрах, они думают о нас ещё хуже…
- Своим – всё, остальным закон…
- Пагубная самонадеянность человеческого разума глаголет... опасность создают именно идеи...
- При Андропове был расцвет, в оковах - но пели!..
Вовсю царили задолбленные фразы без смысла. И «перечень боль и обид» - заземлённая скорлупа жизни. Эх, сколько же щемящей жалости в уставшем народце!
Уже затевался вот народный танец раздолбай. И через ежевичное варенье захмелевшего сознания каплей булькнуло имя. С угла поднялась рука, здороваясь по-немецки:рот фронт! И, перекрикивая шлягер безголосой Распутиной, вторично назвали его.
Адрон сразу же узнал Фоминых Максима; по комсомольской ещё работе, хорошего знакомца. Отношения: при встречах улыбчиво, расшаркивались,кое в чём оказывали информационную помощь. Не гнушались выпить и коньячку в фирменном баре. Иногда - парились в загородной сауне с девочками. Однако перейти на «ты» что-то сковывало; в нём была какая-то еле уловимая говнистость… Андрон давно выдал шутливые стишки с таким концом:
Он, как серая цапля, печален,
Рассказал о себе, подлеце,
Опрокинув рюмашку в начале
И две рюмки – в конце.
И байка, весьма смахивающая на истину широко ходила в городе. «Знаем Максима, переспит с чужой женой, а скажет – узнал Бога!» Окружающих достал амурной непоследовательностью, любовями-калеками. Ох, и щедро расходовал сердечный капитал…
Второй брак по действительной, уверял он окружение, любви, - распался за год. Что ж, мелькающие велосипедной спицей годы мужчин не красили!.. В узком кругу - «Цапля». О, Максим оправдывал занятное прозвище: тамбурмажорного роста, длинные ноги, с походкой мультипликационной; ежедневно по-воробьинному, нахохленный. Взгляд отрешённости; смотрящий в землю, будто уронил что-то нужное. Даже общаясь в кабинете с человеком, вопрошающе смотрел на паркет, в глаза собеседнику – никогда, отсутствовала такая привычка.
Ему опыт управления заложили Советы депутатов, факт… Исполнял чужие замыслы на орлиной высоте, шустрившего Максима и двигали по служебной лестнице. Заимел и не хороший опыт игры по неписанным правилам: как в справочном бюро узнаёшь о человеке. В тумане сплетен и ежедневного вранья держал нос, будто легавая-медалистка. За это ценили партийцы; товарищи, себя автоматически объявившие демократами,которым бы всё рулить! И трибуналить!
Бюрократическая деятельность отразила ритм жизни: имел «руководящее» брюшко, точку офигенную, пятую. Чисто рыхлая опара фигура; лик - землистого цвета, небритые щёки (модно) опустились брылами собаки. Постоянно ментоловая сигарета во рту, будто у Черчиля – гаванская…
Через минуту жали крепко руки. Гость хотел по современным нравам, обняться - Адрон же, по безотчётному импульсу, - уклонился. «Вечер ещё далеко, - шевелил мозгами. Раньше здесь не видел, пиарится на тусовках, круглых столах, «голубом экране»…
Максим аккуратно опустился в кресло, заскрипевшее, будто тарантас под Чичиковым. Подтянув стрелки отутюженных брюк закурил, вторично по-актёрски, улыбнулся; физиономия - луна в ясную погоду.
Официантка с лицом рассерженной прачки черкнула в заказе - «клинского».
Загомонили одновременно с радостью, фразами перебивая собеседника, впрочем, не замечая этого. Вспомнив ближайшее окружение: «того уж нет, а те далече»… Разговор выдыхался не так сразу, насколько шампанское в бокале – осела пена и конец.
- Хочу представить друга яростно-туманной юности. Вы как?
- Для чего, Максим? - Годков «полтинник», лишние знакомства обременяют. Бросьте вы это!
- А он хохочет, читая байки, вы умудряетесь из обыденности заурядной извлечь аккордик надежды. Черпаете-то откуда, вдохновение? Ни каждому удаётся-то! О, Монтана! Помолчал. «Консультация во как необходима!» Поднёс ребро широкой ладони к горлу. По-свойски, выразительно подмигнув.
- В городе, кучно советников, частных адвокатов. – Профессия модно-востребованной стала.О хохмах говорят, льстят вот самолюбию, чего таится! Приятно знаете-ль в женском обществе, на конфетно-букетной стадии…
- Честно Андрон, Вас ожидал - помощь необходима, скоро выборы думские.
- С этого бы и начинали, дружище…
Так закрутилась авантюрная история.
Чур, необходимо обрисовать героя: фигура далека от стандарта. Суждения его порой шокировали друзей, иногда – рвали душу обнажённостью. Но как раскинешь извилинами, – а ведь прав!..
Андрон Эмильевич уйдя на пенсию (военную), ощутил малёхо: финансы - в худом состоянии. Из категории «опрятной бедности» свалился в разряд «нищеты», ибо натуральной кровью заслуженные льготы государство отставникам убрало. А цену знал - констатировала армия и звёзды на погонах. Характер: круче варёного яйца; был убеждён - вряд ли честь является обузой. Эта данность товарищей злила…
Критично относился к булькающей за дверью жизни; к себе: дозировкой иронии аптекаря.Друзья были, действительно преданные. На суровую нитку выстраивал отношения, эти знали остроумно-жизнерадостным, панически щедрым на юмор. Чувства свои включал с пол-оборота: заразительно-лучистый дар, налёт трогательной исконности… Любил хорошую компанию, достойных собеседников, забайкальские песни; бродяжничество по тайге, охоту, интуицией не обижен, говорили про журналиста: звериный нюх.Еженедельно копался в книжных магазинах; уличных развалах словесности. Редкие ценители поэзии считали его близким по группе крови. Общая аура подкупала знающих Жиганова.
Однако «какое, милые, тысячелетье на дворе?» Дети учились на платной основе, разные университеты, быстро росли любимые внучата. Денег на текущую жизнь оставалось мало. Семья ютилась в тесноте институтского общежития, часто ужиная слезами…
Под натиском жизненных обстоятельств «рубил капусту» за опереточные деньги. Предпринимал смешной бизнес в экстремальных условиях рынка. Не гнушаясь работы в бульварных газетах, очаровательно безобразничал на страницах (краткие рассказы, юморески). Перо оказалось лёгким, слова - высокооктановое горючее. Журналистику любил, сколь море истинный рыбак, хотел закрепить её Большой стиль, традиции Аграновских. В негуманный век как мог доносил идеи гуманизма. Обожал писать о Человеке труда, а кому сейчас нужна востребованность рабочего человека! Истинно, чудак!..
Однако Адрон (что ни говори!) был в рядах «шпионов сердца человеческого». Хорошо зная изнутри творческую среду, вкалывал под псевдонимом. О, что сохранишь в тайне в захудалом центре, где борзописцы вместе пили-ели, спали, растив общих детей! Где всякий холмик мнит себя Казбеком? В жутковато - подлое время… Кому нужно – знали всех журналюг и фамилия «Гальянов» - секрет полишинеля для компании…
Как маслом облитый Максим дал знак юноше среднего роста. Тот чисто мешок с зерном: плотен, стильно одет, выбрит, ухожен. В веснушках; кучеряв срыжа, лишь томно-жеманное лицо – настораживало. Смахивал на рекордсмена, вернувшегося с медалью из-за кордона. В руках уже знатно набодяженого маломерка - армянский коньяк, тарелочка с горсткой лимона, мелким сахаром. «Давайте по существу, парни. Тяжёлый день, жара: из подмышек льёт - начал хозяин столика. Любо?»
- Суть, як три гроша, - егозил задумчиво Фоминых. Нацедив из карманной фляжки водчонки в бокал: хорошие люди шампанского не употребляют! – Юрков, знакомьтесь, кандидат в Думу. Ему туда нужно всяко, вряд ли постоит за деньгами: имеет бизнес, кошелёк – самотряс. Команда в штабе - известные спецы; знакомые во властных учреждениях. Так ведь, старина?
- Административный ресурс есть, действительно, - опустил голову кандидат.
- С какого бока к выборам незаметная личность моя?
- Не скромничайте чересчур-то. - Вряд ли это модно сегодня, уважаемый друг. Деловые качества чуем на расстоянии, эмоционально говорил «Цапля». Вы, поздравляю, руководите избирательной комиссией, выведали только сегодня: из осведомлённых источников. По команде сверху, этаж шестой, знаете о ком речь... А Вам не сказали ещё, о, Монтана! Как молочко грудному ребёнку нужна помощь, реальная, а не хухры-мухры детсадовские. Вы в юриспруденции, писательстве, знакомствах чудных, – дока. Горожане уважают: желваки не выпячиваете, контактны, это влечёт, знаете ли… Да какие они к чёрту спецы по выборам, хоть завтра оторви да брось! Андрон Эмильевич, дорогуша, уважаю Ваше мнение, что столетие-то – информационное; кто осведомлён, тот и хозяйничает в городе. Ясен пень, иду с карефаном в дышловой упряжке...
- Батюшки, расписали чище Леонардо (универсально), - ответствовал герой.
«Мещане лезут во дворянство - вспомнилась шумная пьеса. Переваривая услышанное, казался невозмутимым индейцем, а думы бегали мышью в тёмном погребке. Слухи о назначении в окружную, витали. Звонил дважды юрист администрации, Епифанцев, но конкретика отсутствовала.
В Думу честный кандидат не пройдёт: барьеров множество, «денежные мешки», шизофреники – пожалуйста; вперёд, с гимном и флагами! К услугам: сомнительные политтехнологи, юркие журналисты без принципов, листовки-зазывалы клепающие, словно воскресные блины! Открывшаяся на телевидении в реформаторское время мыловарня, чересчур шумливое радио; деньги и «административный» ресурс, многозначащий для кандидата. Хочется-то малости: депутатской неприкосновенности… Компания по выборам похожа на грязный боевик. Э, да кто желает идти в представительный орган? Разочарование западной демократией у большинства народа – полное… Куда ведёте! – уже десятилетие хрипят глотки журналистов. А может «тряхнуть яблоню», что-нибудь упадёт? Отбросив слова-ходули, легла путаной мысль руководителю. Ассигнации ведь лучше, чем их отсутствие - прямо ведь только сорока летает! От мыслей отбивался недодушенный стыд,куцые финансовые возможности. Или сохранение лица важнее? Без рублей можно как-то перебиться,а озноб стыда будет долго, факт…
Юношеские товарищи зыкали жадно, китообразные фужеры держа в руках. Ждали реакции, тишина затягивалась уже до явного неприличия. Фоминых лихо крякнув, отпил глотки, закурил вновь.
- Хотелось услышать согласие, действительно, - нервно разверзлись уста Юркова. – Башли имеются, а детали утрясём.
Бизнесмен скушен, точно некрасивый отличник у доски. (Не дай Бог, оказаться в двухместном купе поезда).
- Э, мозаика пока, а сложится ли узор? Дайте время раскинуть мозгами, - уронил журналист. Не спешу наносить «боевую раскраску», что-то обещать. Созвонимся через недельку и покалякаем. Любо?
На этом и разошлись в противоположные стороны.
«Вчерашние Иваны – дырявые карманы» тайм-аут не сдержали, - телефонные звонки, «сэмэски» оказались целеустремлённы. Ну, желали срочно встречи, что-то эмоционально бубнил Фоминых (привет, Монтана!)
Лоскутно – осколочные мазки избирательной картины выяснились: убоги.
Увиделись, Адрон держал фактор слова и времени. На этот раз с обескураживающей хренотенью разглагольствовал кандидат. Цицерон не важнецкий: лепет октябрёнка с манной кашей пополам, такую околесицу не услышишь за десять минут до открытия пивной. «Цапля» слушал в пол-уха, подперев по-бабьи щёку, хмурый, похож на киноактёра Балуева. Они были в курсе избирательных вопросов, аж оторопь брала!
- Фу, это пена, говорите, что сделать? – за рога взял инициативу Жиганов.
- А ничего. - Всё уже сделано. Из облизбиркома завезут пакет о якобы голосовавших досрочно стариках – избирателях, закорючку поставить, секретарь завизирует бюллетени. С нею детали обговорены, действительно, - хмыкнул Юрков, томно.
- Работа трудна, молоко за неё не дают, знаете ли…
- Ну, башли после выборов, сейчас аванс.
- А если подвох? Обычно артиллерия бьёт по своим.
- Ну, бросьте! Макс гарантирует сказанное.
«Цапля» кивнул начинающей седеть головой. Дуэт смотрел в упор, такой взгляд у охотника на подлетающую стаю уток. Помогите, читалось явно в глазах – хочется быть избранником, мельтешить на ТВ экранах, интервью в газеты, опять же. Учить ребятишек жить дальше, пасти, в общем, разболтанный донельзя славянский народец…
- Э, венчаете с подлостью, ребята. – Конечно, система гнилая, факт; необходимы кардинально изменения. Знаю ситуацию, фальшак почти везде. За верность общей подлянке – руководителям суют конверты, тет-а-тет. Обидно за избирателей; тоска по венам струится, глядя на доступность комиссий. Человек дивится: спрос нищих не управляет воображением! Однако руководство контролируется, Берии с Ежовым нет, а информацию есть кому сливать. Контора лихо-военная, зарплату чётко отрабатывает. Чувствую, будут шероховатости, едва ли хороша команда ваша.Вызовут к становому или чего хуже, факт…
- У нас схвачено и за место заплатили, - цинично улыбнулся Юрков. - Сейчас башли правят миром, а знания тю-тю… Рад знакомству, о вас хорошие отзывы, действительно! Он щёлкнул красиво пальцами. «Импотент учит производителя! И мнит себя эстетом, работая кистенем. Пора лезть в томик Фрейда», - думал неприязненно журналист. Уклонился от стола, ломящегося от блюд и алкогольного пойла (брюхо набивать – лукавого тешить).
Кандидат неподдельно удивился отказу.
…В кои веки сели с женой ужинать. В дверь забарабанили костяшки пальцев -хозяин открыл, не интересуясь, кто стучит.
- Вы Жиганов?
- Да.
- Следователь прокуратуры Ханцевич. В воздухе мелькнуло красного цвета, удостоверение. - Есть несколько вопросов. Разрешите?
- Вы уже зашли. – Проходите-ка в рабочий кабинет. Много что-то сопровождающих,боитесь кого? Хозяин накинул лёгкую рубашку. Сел в кресло, медленно раскуривая любимую трубку. Посмотрел вопросительно на явно нервничающего следователя.
- Где пакет с бюллетенями?
- В сейфе думаю.
- Их там нет.
-Адресуйте вопрос коллегам, за документы не отвечаю. - В инстанции пакет вручили членам комиссии. А ох-ра-ня-ла бумаги милиция. Туда шлёпайте.
- Уже беседовали с кем надо, - многозначителен работник правоохранительной структуры. Всё-таки скажите: где?
- Э, сказал уже с омерзительной краткостью. Не знаю.
Интересный разговор в таком ключе продолжался минут двадцать, ни к чему хорошему трендиловки не привели. У франтовато одетого Ханцевича лицо - задумавшаяся гиря. Ещё раз внимательно оглядел полки, набитые под завязку фолиантами юриспруденции; редкие тома философов, энциклопедии. Хмыкнув без энтузиазма, участковому с вошным лицом, - отыщите понятых…
…Уже в тринадцать лет окружение Ханцевича равняло его с корабельной сосной. И в школе, и учась на юридическом, занимался только баскетболом. Любил спорт и получалось даже неплохо и рост, здорово выручал. Малыши, из подъездов «элитки» хохоча, кричали вечером. «Боб, достань воробышка!» Юрист лишь грустно улыбался, запирал машину, и - в неуютную «однушку».
Возраст уже придавливал: близился тридцатник. К заходившим «до утра» девушкам относился скорее равнодушно - ни одна не цепляла мужского внимания.Баскетбол незаметно отошёл на задний план. Началась цепко-болезненная привычка к алкоголю. Сначала Борис истинную цену крепким напиткам не ведал, а водка-то многих людей сбодала…
Из реформируемой системы уголовного розыска вытурили быстро. По сути, мало работал на государство, на себя – да, этого отнять нельзя. Ох, и любил же Борис тысячные ассигнации! Умно брал взятки у подозреваемых в криминале; химича с отчётностью секретного аппарата: расписки-то брал, а вот деньги, ни – ни. Три года жил, чисто Бог в Одессе. Японского «мерина» аккурат купить успел, гараж в центре, факт. Что ж, всякая птичка свой зобок набивает…
Однако дьявол, известно, в косвенных чёрточках. За чистоту рядов шла борьба с оборотнями в погонах: чисто показушный бредень для населения. К тому же заказанный сверху – без микроскопа видно; озаботилась головка страны, почему-то - Борис так считал. Вдруг: развёрнутые объяснения; звонок от кадровика – явиться. Его путаный отчёт работникам собственной безопасности, в расширенном составе заседание коллегии УВД. Внятно разъяснить цифры, личную нескромность, жалобы – не смог. И так стеклянное доверие начальства к Ханцевичу, улетучилось. Если потеряешь лицо, исправить трудно…
Опосля, шумное в кругах забайкальского розыска, увольнение, мать-их-перемать! «Легко ещё отделался. Шишков-то Юрка с Центрального, – в тюрьме», - думал «бывалый» розыскник.
В растрёпе чувств начались поиски «хлебного» места…
Кадровая ситуация в прокуратуре была тоже, аховая. В районном звене дел – выше крыши; завал и путаница в материалах, надзоре, жалобах граждан. С леопардовой гибкостью «пересел на другой стул» - вначале надзорным клерком, затем следователем. Браконьера назначили лесничим, бывает…
Как-то поздней уже осенью вызвал «сам»:
- Чего уклоняешься от алиментов?
- Так брак-то гражданский, – живо отреагировал следак.
- Чтоб больше я жену ни видел. - Уяснил? Точно? Или?
Тощий, маленького росточка прокурор изучал буравчиками глаз диаметром с копейку. Эвенкийские щёлочки впивались победитом – свёрлышком, бр-р-р… Борис молча гадал: для чего вызвали? Где успел «накосячить»?
- Давно у нас?
- Второй год – пронюнил, смотря филином – ни мигая.
- У молодого Ветрова забери избиркомовский материал.(Начальник узрел: у следователя гнущийся хребет).
- Слушаюсь, – показал дивный рост Ханцевич, - когда?
- Завтра. И доведи любым способом до кондиции, - мытарил прокурор. - Уяснил? Точно? Или? Лексикон, будто у служителя погребальной конторы.
- Да, конечно…
Материалы, как таковые, – отсутствовали. Была кипа объяснений взятых дознавателями у избиркомцев, из них уяснить что-то сложно. Телефонные звонки, опечатанный сейф, кто-то в бегах, недостача сотни бюллетеней для голосования, лишние подписи в черновой ведомости.Сюжеты по телевидению, регулярно прокрученные, разговоры на бытовом уровне. Однако раз указали…
Следователь крепко задумался. Затем достал «склерозник» с телефонами «нужных» людей, сделав двойку звонков, покатил в любимое до слёз отделение милиции. Красно-белый галстук, одеваемый редко, придавал дурную значительность, как шикарный портфель чиновнику среднего звена администрации.
О, дуб силён корнями! Оперативники встретили старого кореша радушно. «Жаль - говорят, что ушёл, старичок. - Так вы знаете, - отвечал - ситуацию! Вилы в горло!» Выпили, неспешно дармового коньячку, закурив, обоюдно рассказали о ежедневно-бурлящей жизни. Обсосав до косточек тему, интересующую гостя. Один из лейтенантов выразил расцвеченное сомнение: "А как же закон, пацаны? Конституция?» Однако слушали в пол-уха, начинающий! Задним числом быстренько оформили розыскные донесения, с ними, гуртом - к дежурному судье.
Ловчев оказался знакомец, служившим в своё время в милицейском управлении. Поехали выпивать-договариваться в район курорта «Молоковки».(Меньше догляда – больше собственного лада). Захватив для антуража парочку общительно-штормовых дев, безотказных, как машинка «Зингер».
Спустя час лес утонул в криках, топоте, объятиях, - юридическая структура интегрировалась в токовище. Со вкусом уничтожили захваченную еду, сгоняли за ящиком «Агинской»; водочки хорошей, пока не раскрученной. Благо и город рядышком… «Тиха-а, анекдот из жизни. Было именно так, вилы в горло! Оказался у шефа по делам, то, сё. Стук в дверь, такой осторожно-неуверенный. Заглядывает мужик, кержачёк битый, лицо – налимно-жёлтая слизь, щетина. В общем, сильно трёпанная временем личность.
- Сколько, грит, даёте за убийство?
- Кого замочил-то?
- Дык ещё никого. Тёщу вот задумал.
- А-а-а, если захватишь мою - отвечает прокурор, дадим год. И то - условно». После столетней байки все так и зашлись от хохота, зарядил Борис компанию даровым весельем. Отсмеявшись, Фемида «приоткрыло личико»: дала зелёный на незаконное мероприятие. Мать их в бабку!
Дело зависло над лесом августовским облаком. Папка с бумажным штемпелем еженедельно разбухала, конкретика отсутствовала: выводы экспертиз доказательствами не стали. Упорно-туповатый долбёж свидетелей - результат копеечный - подкрепить «липу» ну абсолютно нечем. Трое (за водку) допрошенных бичей – не в счёт. Журналист брезгливо наблюдал уродливую возню. Немая правда мычала…
Вместе с тем «сам» завизировал препроводительный документ, в подсунутую следаком о передаче суд, не глянул. И тут же, без стеснения, веселый звонок по мобильному: ушло дело. Будто эхо из преисподней донёсся голос: ба, наконец-то, сколько можно ждать…
Дозорный по законам в районе – главный - открыл сейф, извлёк раскрытую бутылку «Хенесси», шоколад.
- Ух, ещё одна гора с плеч!
- Достали? – спросил Ханцевич, выпивая залпом предложенную рюмку.
- А то, еженедельно телефонили, - фамильярничал глава юстиции. Загляни-ка в бухгалтерию, есть премиальные. Кстати, жена обозвала тебя Иродом…
…С Капитолиной Абагуевой юрист познакомился на молодёжной спартакиаде. Увидел великолепно сложенную фигурку в купальнике около бассейна, прилип раз и навсегда (и ни один). Стать, гены, походка - не отнять. Длинная (редкость) тёмная коса, лучезарная улыбка, губы в сальце бесцветной помады. Румянец вышитый на щеках мелькал. Чего только стоили глаза - большие переспелые вишни! Глубоки - тина в реке. И счастливая – что ни положи в рот, всё мёд; ясно-здоровая душа, открытая миру, редкость... У дивчины был строгий нрав, мягкосердечие за характером таила. С отличием и горделиво заканчивала спортивный факультет пединститута, выигрывала многочисленные олимпиады.
Многие звали по-свойски: Капа, да и всё. Из таёжной глухомани родом, Чикойская. Семья той ещё, веры, обряда старого: многодетная, работящая. Такие ячейки - оазис в Сахаре… Чокнутой её юноши видели: кроме живописи и знаний, ничего, абсолютно. Из остриженной «под Котовского» молодёжи, спорт - удручающая проза.Завораживающий у них слоган: бери от жизни всё! И телевизор, моднячий пуп земли… А современному поколению воинствующего эгоизма, он - кубик (неудобен),трудно покатать в ладонях.
Жизнь разваливалась горбушкой хлеба на части: до и после знакомства. По-Библии как бы история жизни. Всё обычно, у многих юных: свидания, цветы, десанты в кино. Для уставшего чувствами розыскника Капа - отдушина. Двойка встречалась обычно в студенческом общежитии. Тикал на тумбочке будильник, старенький монстр с натугой поспешал за ходким временем. Высокий старомодный графин с водой на столе. На полках художественные (авторы на слуху) книги, фотографии, вузовские учебники,монографии по плаванию, лично расписанные этюды. Стерильная чистота комнаты быстро осточертела, юстиции работник ощущал пухом в воздухе. Институтские подружки, обуявшие, томную лень годков казались, надуто – глуповатыми. Обе из больших деревень края; девушки там смешливы, и на язык чутки, всё хи-хи, да ха-ха, щебет, мечты о замужестве. Трындежа этих язв чурался - молодые, что с них взять? Ежедневное оживление в дружеский пейзаж вносила конфетно-букетная стадия, затем постепенно, ликёрная, рюмочка, другая… Крепкий алкоголь девушка ни употребляла.
Капу легкокрыло, по-доброму информировали и запазушно, окружающие. Жить-то оказывается ясно, что траве расти, а ковылю выпрыгивать над нею и покачиваться.
- Знай, сверчок личную жердочку - говорили многие.
- Когда сама шагнёшь, чуешь: лёд прозрачно-хрупкий!
Глянцевитый холодок девушки, кротко всегда помалкивающей. Это, как цедить глоточками воду, если дают в чистом стакане. Таёжная ведь девчонка-то…
Эх-х, первая любовь! Чувство становилось длительным со вкусом мёда. Ходила пьяная радостью с ухающим сердцем, ловя в глаза ветер. Циничные забулдыги восторженно глазели: походка, что надо, ай, улыбнулась девчонке судьба! А затурканный дежурствами опер казался молчуном, «себе на уме». Это вовсе не мешало постепенному сближению, ведь донельзя любопытно. И узнавание, как снятие шелухи и явление глазу белого тела луковицы… Борис – санаторий у моря, чересчур уж прикипели глаза, стал, любим и выкупанным в ласке. И, как у молодёжи – добрачные интимные отношения. Радость двадцать первого столетия обзывалась гражданским браком. Однако к женитьбе Ханцевич был глух. Зачем? Его и так хорошо катает… Хотя девушка нравилась,очень, трепетал мотыльком у горящей лампы. Иногда задумывался: зачем портить редкое? Однако такие мысли скоро улетучивалось.
И у близкой родни, отрицательное мнение.
- Ни наших она кровей! – заявлял громогласно дядя - стоматолог.
- Жениться рано! - Да и нищая, спортсменка-то. Имя и то дали щенячье, - пилила Бориса мать. Майя Бессараб что, хуже? И пропела фальшивым донельзя голосом:
Я Капе что угодно
За поцелуй отдам.
- Если лягушку обсыпать сахаром, кушать всё равно невозможно! К тому же Майя, досковая! – хохотнул единственный балбес. Извини за натуральный слог, мамочка… У той взгляд: санаторный врач на избалованного болезнью отпускника…
Основной в семье, дока в бытовых грешках, по-привычке молчал, на лице гамма растерянных чувств. Хмыкал, закуривая любимую трубку, ужом выскальзывал на уютный, в цветах, балкон. На рюмку коньяка шурина приглашать забывал…
Будто детская корь исчерпывалась тяга к невесте, счастье, дотаивало. Недавние(и какие!) чувства словно бы оттеснили в шкафчик памяти, между стали видны края Беломорканала. К тому же девушка однажды выпалила: беременна! Диагноз коротко-ясный, не рецепт ОРЗ… Борис по совету мамочки начал увиливать от встреч, лавировал, выдумывая детсадовские причины. Убеждая на греховный аборт: не блещущая новизной мысль.Короче: поматросил и свинтил, шмяга. Жить переехал в зимний дом элитной «Смоленки», к тётке. Изменил «симку» телефона.Аккурат тогда же его щёлкнули, служебные неприятности, то, сё…
Теперь же, коротая одинокие вечера, жалел о разрыве. Очень. Вспоминал алые щеки, губы и на позвоночнике, - сладкий холод. Чувство тоскливой собачьей вины, ежедневно, ведь родился сын, Ермолай! Узнаваемый институтскими, будто Варфоломеевский крест! Что говорить: родная кровь, наследник, и думалось(в мечтах) - опора в жизненных бурях и выбоинах…
Эмоции бились встревоженными рыбками в аквариуме, не находя исхода. Рецидивной форточницей жалила суть: чур, а может замириться? Упасть вот так, по-старинному, на колени? Вспомнил отца, языческому молчуну далеко за шестьдесят, склеротические жилы, чудаковат, какой-то домашний, светящийся; аура ласки ближним. Могутные плечи десятиборца, морщинистая шея, щетина белее снега, а взгляд до сих пор остро-внимательный. Да ведь тайга слабых и говорунов не жалует!
Родных братьев молчальников тайги, шибко уж подвяленных лесным воздухом, температуру эмоций при единственной беседе. «Спешишь лысая выхухоль хватануть блинок пока, горяч?» Ощутил чугун во всём суставе: так говорили вроде бы до революции. Да-а-а, эти могут убить, точно, белку в глаз стреляют…
Однако сильно бьёт крылом память. На ум (и во снах) дрейфуя рыбацким баркасом, часто шло воспоминание, до мелочей запомнившееся расставание в любимом кафе:
- Борух, ведь пожалеешь! - Первая любовь одна… Каждому поют свои ангелы…
- Делаешь вилы в горло… Родители против… Карьера… Борис лебезил глумливым голосом туда, сюда, на ощупь.
- Густо и в полной мере врёшь…
Да, змея меняет шкуру, но ей не изменить натуру; фразы на месте: оказалась спортсменка прозорливой. Как и всегда распахнутой миру света и добра, с каждым днём убеждался Ханцевич. «О, Господи, какой - же я м…дак!»
Человек успевает себя познать, не так уж длинен клубок жизни…
…Однако прокурорские радовались рано…
… Как же чувствовал себя виноватый в «чп» городского масштаба? Ибо с быстротой летящего Аники–воина по квартирам и домам торопились сплетни - икс видел в изоляторе; игрек говорил ахающим друзьям: вовсю Ивановскую даёт показания…
В глазах авантюристов – воеводой. Доступно (коньячком) успокаивали, заглаживая вину, умно отпускали никчемные советы: образуется, чего так журналист бушует! Спустим дело на тормозах, наши люди везде… Свидетель (пока) хмыкал в густые засеребрившиеся усы - не верю! И отстранёно наблюдал за копошением человеческого муравейника вокруг, усвоя: где люди, там скандал!
Юрков с «Цаплей» скрывались лягушками в болоте, оказались жучилами, адамово племя! Стали реже звонки, номера – заменили; встречи, игнорировались. Гулливер от политики в Думе сидит, наказы электората выполняя! Власть своих отыскала… «А что ты хотел, старина? Амбициозные друзья опасны, как взрослеющие романтики, замес-то сибирский»… Об ассигнациях, поддержке, естественно, забыв, оставив наедине с юридическим крючкотворством, фантомной болью, как паралитика на марафоне бегунов. Незаметно бросили и собутыльники, с именем, известностью. Запятнал себя одиночеством; на душе - с утра кюхельбекерно…
Однажды, под улыбчивое настроение (редкость) всё-таки дозвонился менеджеру в офисе и представился известным (лукавил) хроникёром, чтоб соединил с шефом.
- Здравствуйте, это чик!
- Кто – о – о – о! – с заминкой, хлябко спросил Юрков.
- Честь имею кланяться, так здоровалась интеллигенция, – кто уцелел, - после революции. Что депутат хочет шепнуть?
- А-а-а… Долгая пауза, женские голоса, треск и шорох в аппарате. - Я разбросаю дела, позвоню, - скисший голос.
- Добре, не заигрывайтесь только, точу перо господин, товарищ, депутат. Желаю глубоких оргазмов! И бросил трубку, не попрощавшись.
Звонка от "народного избранника" не дождался, что ж, век живи, столько и учись…
Аркадия Юркова в депутаты кликнул нелюбимый отчим.
- Зачем? Я в этом ни бэ, ни мэ, каждая птица летает на своей высоте…
- Деньги будешь иметь, – ответил почти родственник. Стремись на главу комитета, а через тебя, Шилкой – бюджет. Распределишь тысчонки между своими и, аюшки! Старость обеспечена, шабаш …
- А где миллион на выборы? Пасынок был, слеп - ласковый телок во дворе, и всё.
- «Лимон» дам, с возвратом, естественно. Отчим строитель известный, продолжал: «На бензин, рекламу, взяточки – хватит. А штабной команде отдать рубли «забудешь». Цыц ты, приём-то от рождества Христова, так делают почти все кандидаты, и шабаш»…
Юрков так и сделал. Специалистам, даже товарищам бабло не отдал, лишь рассчитался по мелочам. И месяцами скрывался от рассерженного люда. Вести города: мальчишка с боксёром-охранником ходит! Из-за этого испортил отношения с влиятельными бизнесменами. Нет, видно, хохол его маму любил… Комитет не достался, проехали, чистый голяк, а депутат-одиночка, без связей, кому нужен, а? И Аркадий ушёл в запой: с цыганами, гитарой и медведем; две недели сидел под замком у водки…
Впервые в кабинете прокурора, стыдновато. Ознакомительная беседа - картина маслом; с анекдотами и чаем. Хотя был заковыристый вопрос, в конце уже, после морального давления: где чёрная папка?
- Дома в кабинете, её видели.
Он, запнувшись, глядел на следователя, устроившегося в кресле, не сводившего с Адрона глаз. Опосля речь о возврате изъятого паспорта: Ханцевич глянул в кипу шелестящих бумаг - действительно, забрали в нарушение закона. Начал было звонить дежурному, кому-то из группы оперативников, участковых. Тщетно. «Хороший всё-таки парень, - думал свидетель, жаль в дьявольской организации, испортится - ведомство похоже на изношенное бельё".
За окном было поздно, палом зажглась в душе тревога - раскаяние. Алкоголь в харчевне – обжорке: утеха от сердечных болей, а нет, то остаётся только выть, хоть на луну. Вот же чяки ряки! В дрова Жиганов упивался редко, если случалось, пел любимую отца:
Тран - сваль, тран - сваль, стра – на мо – я!
Го - ришь ты вся в ог – не.
Под де – рев – цем раз – ве – си – стым
За – дум – чив бур си – дел.
Приглашался затем на всякие неинтересные мероприятия, откликаясь на телефонные звонки всегда хмурого секретаря и расписываясь в корешках вручаемых стажёрами, повесток. В угарном помещении, будто египетский сфинкс, отмалчивался; читать официоз, копии документов, беседовать с адвокатом - отказался.Затуманенный взгляд устремлял в неважно промытый линолеум. «Ноль внимания, фунт презрения!» - говорила в таких случаях бабушка Марфа... Чисто стиральная доска учинили пресс, усмехаясь, на беседы «хорошего» хлопца уже никак. Ну, полная отрицаловка, говорят в узких кругах…
Второй следователь, в хитросплетениях закона более искушён, поведением Адрона - шокирован, не случалось такого в бурной деятельности. За ним кто-то есть! Свидетель оказался ещё тот, фрукт, с кодексом знакомый, щёки служивого рдели, точно у недозрелой девки. И он, сорвался: в мат, истерический крик. Исписанные бумаги, и чистые летели со стола в коридор, иглой в душу входило хрипатое: «Посажу-у-у!!!». Изрекал казёнщину: хорошо, аюшки; так ведёшь, грамотей? Мы, не лыком шиты, будем задерживать, поддержка суда, имеется; за хранение патронов – накажем. И ещё кричал что-то по-сучьи, визгливо.Затем, глядя в очи допрашиваемому, взял трубку местной связи.
Не трогайте душу, не надо
Я сам её пну сапогом
- Чи-и-во-о? Поэт, что ли? – удивился следачок. «Зачем ломаете ружьём, через колено? Третий раз подмечаю, - в запале, Жиганов. За Афган - «звёздочка», медали, факт! Задерживайте, оделся ж для камеры, любопытно только: чем обоснуете чуховину? Я не судим, кроме грязно-подлых слухов отсутствуют доказательства. Есть заявление, ознакомьте, гласит же УПК! Статьи разжёвываете, а «ура!» что-то не выкрикивается, факт» …
- Обоснуем, не заржавеет. Это Ханцевич со щеками школьного знамени, закуривший дешёвую сигарету, хотя не приветствовалось.
- Это – то, как раз и тревожит…
Вошёл заместитель прокурора, куратор мелких дел. Растрепанные, колечками волосы, очки с диоптрией, борода, - диагноз психиатра, глаже.
Из маленького кабинета горемыка отправился прочь, чертыхаясь и ругая знакомых от мала до велика. Не давали уюта свинцовые, тучно наплывающие, мысли, будто включённая зажигалка рядом с газом – скользили по человеческому мотору. Погода – что и настроение: на сучьем небе – октябрьские тучи, похожие на брюхо чёрной дворняги. Крошево мелкого дождя, ветер – хулиган, детским мячиком разбрасывал по улицам бытовой сор.Изношенные временем троллейбусы с лязгом грохотали по улицам. Китайской стеной выстроились в ряд легковые машины. Редкие жители, без оглядки, спешившие по домам; мужчины, чур, осторожным каботажем вдоль заборов… «Хорошо, думал, в молодости учил юриспруденцию; какая–то практика, методы заступника, штатного журналиста. Да годами реанимированный опыт, плюс известность».
И, этот рюкзак богатства, внесезонный, двинулся оборонять жизнь.
Интуиция сработала и в этот раз, - и надежда забрезжила в конце длинного по времени, тоннеля.
Верно, что бортанул адвокатское содействие! Леон,защитник дошлый - исчез; якобы и не участвовал в разговорах, личные подписи отозвал - дюже славненько! У бедолаги работа стала бы жиже, ведь из процесса в очередное слушание дела кочует. И молва людская против: узаконенные барышники! А они - юридические муравьи, видимо, без специальной формы, кабинетов… Да на кой ляд сдался заступник! Чтобы работал, потея, давая толковые советы – вручи гонорар. А за здорово живёшь, юридически-бесплатная помощь – блеф, для забито–неграмотных простачков, верящих очередной заманухе. Не в штатах каких-нибудь, соединённых, живём и в королевских графствах, а на чернозёме, суглинках и аргале. Во кино и немцы!
Так рассуждал Адрон, двигаясь к родному жилищу. А из-за него, какие шероховатости? Не уклоняется от встреч, защищается, опираясь на юриспруденцию - чему учился в своё время, не предпринимает обходных трасс. Из головоломок жизни выбираться лично: андроновское кредо. Отмечал же философ: нравственный мир внутри человека, свод звёзд над головой – костяк бытия. Решил: постулату неуклонно следовать в дальнейшем.
На заседание суда пригласили безликим извещением.Долго ждал в коридоре здания, веяло почему-то душным склепом.Думая: почему карательные учреждения серого цвета? Люди бегали озабоченные, словно только что вздул их начальник. И задремал Жиганов: спалось неважно, под утро вставал, хлебал кофе, любимая трубка, рядом.
Сигнальной ракетой вспомнилось осеннее турне к матушке. Это как к роднику сходить; умыться, напиться от души, вдоволь. На поезда билеты отсутствовали, заполненный автобус – к услугам! Затем маршрутным такси; как селёдка в бочке хнычущая ребятня, вещи. В эвакуацию едут люди, что-ли!
Уже чувствовалась близость холодов, деревья без листьев стояли осиротело-грустные. В степи: предсмертный лепет трав, угрюмого ветра шелестящий свист. На мелькающих полях – грачи, вороны, и лошади, выщипывающие тень свою. Нет-нет да стада мелькнут: тощие коровы, овцы. Остовы разрушенных коровников, ферм, стоянок чабанов, осевшие срубы нищих годами, деревень. Люди показывались редко. Эх, заплёванное сегодня время…
Вдоль ухабистого шоссе – столбы, с глянцевыми фото кандидатов в депутаты. Что ни столб – постамент избранника. Во кино и немцы! Многие знакомы с детства - обыкновенные шулера с узким кругозором, клички позорной не имеющие. Шикарный кабинет - для прикрытия хищений, ибо экономика для них – индийская грамота. Ах, как свихнулась жизнь, и ей не впервой…
Мы всегда из родной глуши, до конца будем помнить холодрыгу, голод и семилетних планов иго - чего теперь-то лукавить? Уже и погост виден...
Чирикал воробьями день, ласточки, качаясь, сидели между проводов.Редкие лужи блестят слюдой. На улицах - скисшие заборы с лысыми тополями. В огородах: забытые граммофоны подсолнухов, в метры лебеда, как эхо современных репрессий. Валящийся штакетник садчиков заколоченные дома, будто невесты грустят о женихах своих; замки истлели – едва ли отыщись ключи…
Босоногое детство с чёрной окаемкой под ногтями. Благодать: речка, лапта, зоска, послевоенная школа. И где же вы, дружившие со мною стаи голубей? И-е-эх, счастье – дело лотерейное…
Избяная моя сторона, сердце заныло первым комариком. Уже вовсю дымились трубы хаток, когда к своей причапал. Когда-то уютно – оживлённая, в разводах акаций, густых тополей. За брехала лениво овчарка, дружно поддержанная бездомным сборищем. Дёрнулась белая занавеска, как на проявляемой фотографии - родное лицо. Эх, мама, ты уже седая, и у тебя печальный взгляд! Узнав, начала щёлкать дверные затворы, причитая:
- Ой, что ж без предупреждения, сына! Разболакайся…
Расцеловались крепко, обнял сухонькое тело. Будто в детстве: хотелось уткнуться жалко в фартук, от людских обид. И опять от ресницы свербит заслезившийся глаз…
- Закури, сынок! В доме так не хватает отца...
Вкусненько пах испечённый ржаной хлеб, о, это слаще всяких деликатесов из-за моря. Котяра Цап - царапыч тёрся о джинсы, довольно урча; прекрасно-безобразный Трезор царапал от радости запотевшие стёкла. Уютно стало, будто руке в варежке, наступил в кои веки покой, мучивший шоссейные километры. Да и сердце, брызжущее хмелем, овчаркой хрипевшее - успокаивалось. Ёмкое слово ДОМ, всего-то три буквы, а медово–целебное…
На русской печке забурлил бабушкин казанок, кучно сбросили любимые пельмени. И стол в момент накрыт, и рюмочка церковного кагора: «За встречу!»
Кердык восьмому десятку матери, но такая же шустро-неугомонная; точь-точь в молодости: отличная певунья, работница. Из громадного в доперестроечные времена, хозяйства, остались собака, кот, четыре курочки с боевым генералом, естественно, Петей. Летом – мелочовка на огороде, картошка, добрый полив на типовых сотках. Хорошо удобренная навозом земля спасала мать - целый день ней, в праздношатании не было и дня! Выскребет дочиста сорняки, огород - натюрморт, и скуден иногда урожай; но главное – шель-шевель, бабушке много ли нужно? «Меня спасает движение-от, что настоятельно предлагал, - говорила по телефону. А телевизор зло; убедилась твоей правоте, сына. Многие умерли, сидя возле антихристова ящика».
Однако зрение, подводило. И лекарства, черника, отправляемые с земляками, содействовали мало, годы, что сделаешь? «С такой нервотрепкой до 60-ти хотя бы дотянуть! – размышлял Адрон. Будто сердце достали вилами и забыли о них».
Прополоскал горло рюмкой «Абсолюта».
- Как поживаешь, матка?
- Так и живу, сына. – У мира на виду, ежегодно думая, что последний. С продуктами, мануфактурой-то сейчас хорошо. Да и ты помогаешь. Отец радовался бы! К пенсии добавили-от 500 за войну. Наконец-то, есть уголь и много дров на зиму. Вот немножечко бы здоровья, сына. Умирать-от совсем раздумала. А газеты твои, книги, читаем вечерами. В улице, завалинкой, многим соседям ндравятся-от, особенно - Фаине Антоновне, директрисе. Помнишь ли её? Умерла-от недавно… Ай, давно ли в зыбке был, а теперь – на-тка, седой!
…Через вату сна просочилась девица с голым животом, о, мода! По-барски кивнула - заходите. В библиотечной тишине зала сидело шесть человек. После уточнения анкетных формальностей, истинной росписи - слово.
- Ваша честь! - обронил словесный бисер. - Сверх меры узаконенная шпана вела дело. И, что называется, в «одни ворота».
- Выбирайте обороты! – изрекла, уткнувшись в бумаги, судья.
- Разве кого-то оскорбляю, Ваша честь! - Даже в мыслях ни-ни, называю беспредел именем своим, в рамках юриспруденции затёртым сленгом, великодушно извините, простофилю.
Ваша честь! Пройдя годовое шоссе, узрел: вряд ли оно с односторонним движением. Правда жизни требует уточнения обстоятельств. Хлюпики от следствия не удосужились записать жалобы в протоколы, «забыли» взять экспериментальные образцы почерка. Краем уха, слышал: «брали» их, думаете, где? В бумагах архивного дела офицера. А державный пенсион вручают уже шестнадцать лет - не только почерк меняется…
С исхода знакомства с работниками «государственного ока», взывал: адвокат не нужен! Ответили, несмышлёнышу: так положено. Что ж; людина одинёшенек, а законов – тьма… Допрашивают в качестве свидетеля, не заявлял адвоката в деле, в бумагу не внесли, а я имел наглость просить об этом! Через два месяца предъявляют обвинение, не допросив в качестве обвиняемого! Во кино и немцы! И заступник вновь в кабинете. Желаема следователям его закорючка. Ох, как желаема, чтоб «слепить» видимость правового документа, факт…
И это – защитник? Какой совет даст человеку, оказавшемуся в жизненной заварухе, что реальнее кружки воды, поданной жаждущему? Да-а… Короткая пауза Андрона. - Вновь заявляю об отказе адвоката - игнорирование,а требования кодекса, этой «библии» следователя! Опять суть и форма Права, нарушена, кучковато что-то их в деле!
В зале больничная тишина. Служитель Фемиды оторвала голову от кипы бумаг. Секретарша, заслушавшись, хронику не вела. Спецкор «Вечёрки» забыл про блокнот и авторучку. По лицу охранника-пристава прочесть что-то, сложно.
Выступающий перевёл дух, платочком лоб вытер. Затем, собравшись с мыслями, далее: «А проведение обыска, госпожа судья? О, это же бином Ньютона для малолеток! Санкции прокурора, решения вашего коллеги, не имелось; на девственном бланке отсутствовал и автограф следователя. Ну, прямо Семёны Порфирьевичи классические! Чисто заказное дело, ушки–то явно торчат… Разве высказанное не фальсификация дела? Могу немного обобщить, Ваша честь?
Судья кивнула головой, к бумагам более не возвращалась, слушала. "Говорят и обезьяна падает с дерева! Требует Закон: для утверждения истины провести следственное действие, закрепить информацию лиц, и получить весомое доказательство. Не было очных ставок, к примеру: если чего-то я на куролесил, тем паче очники затребовать. Да-а… Свидетель откашлялся. «Опять же продукция тухлая, изначально, – заговорил далее. Избиратели про рассматриваемый случай забыли, факт. И сплетни, похожие на эхо в лесу – затихли».
- Излагайте по существу Жиганов, без обобщений, не в лекционном зале института.
Жирно черкавшая карандашом вопросительные знаки судья оторвала взгляд от исписанного листа. Протёрла бархаткой стёкла модных когда-то очков. «Если смотреть, рушится бетонная стена, - думал Адрон. Взгляд, скальпель!»
… Галина Зиновьевна Христолюбова внешне лик судьи оправдывала: в линеечку пробор в каштановых волосах, заинтересованные, с хитринкой глаза; чёрный костюм Фемиды, массивные очки. В женщине бальзаковских уже лет, чванство аккурат отсутствовало. На совещаниях говорила убедительно, с юмором, без всяких шпаргалок, фразы не царапали нотками металла в отличие от многих желчных коллег по цеху… А по бытовому облику вряд ли догадаешься, где Христолюбова работает. Милые Глафира и Фая, выручалки-соседки, узнав, с неделю охали-ахали, верить отказывались.
В детстве Галочка всерьёз мечтала о работе хирурга, как знаменитый Пирогов, о котором взахлёб, читала. Девушка с глазами оленёнка классно занималась в училище, реализуя мечту. В молодости вкалывала до изнеможения разъездным фельдшером в участковой больнице, копив стаж для медицинского факультета. Грезила такая малепусенькая перспектива учёбы.
Затем - бурный роман с главврачом, закончившийся абортом. Неожиданно для всех – и себя! – отнесла документы на юрфак. «С чего бы это, доча? – заволновалась, хлюпая носом, лапотная мать. Мы же с роднёй хотели выучить на хирурга». Матери однолюбке здорово досталось. Старший Аверий, кормилец, умер в раннем возрасте(неудачная операция), мужа с фронта так и не дождалась…
Известно, что Господь и намерение целует, это - судьба хорошистки, пушистой Галочки. Когда грызла науки в университете, мысли в душе, лисьи: а если опять в здравоохранение? Были шапочные знакомства, ассистент-жених заваливал телеграммами. Однако со временем увлеклась непонятным для многих законодательством, блажью – по захолустному мнению сельчан. И, в конечном итоге, связала жизнь с ведомством Правосудия.
Коллегия назначила судьёй в Христовом возрасте - дар ко дню рождения. О решении начальства, по-бабьи, горевала вечерами, в одиночку на тесной кухоньке(собачка не в счёт!) Убеждалась: жизнь – многообразнее законов (и нюнила). Рабочие загрузки архибольшие, нервы, волокита. И ответственность за решения: подсудимые, истцы, заявители.
И нынче утром, слегка опаздывая, усмотрела труженика прокуратуры. В мозгу, зарницей: дело «вёл» ждущий явно Г.З., юноша. Ох, и много же «косяков»! С горечью вспомнила чертыханья при изучении материала. Но разговаривать с прокурорским не стала, мышкой шмыгнула, вежливо кивнув на «здрастье!» И вот начало заседания, полупустой зал, ершистый журналист. Сначала едва ли понравился, затем, по колким ответам, выступлению, поняла: истина у него под мышкой. Хорошо излагает, верные аргументы, на "ты" с законом. Какой же он простофиля? Ему до него, как пешком до Лондона…
Внимательно осмотрела ещё раз известного газетчика. «Утверждаете, данные ранее свидетельские показания?»
- Не ухожу далеко от сути, - ответил Андрон. - Ну, раз в жизни могу выступить в суде! До божьего – далековато… Не дрожу арабским скакуном на ипподроме, в хоре злопыхателей мой колокольчик, расслышьте, будьте ласка… Увенчал речь лихо. «Искажение фактов, фальсификация следствием документов, коллизия гражданско-уголовного законодательства - ей – ей, налицо. Решайте: кто виноват в юридической шехерезаде». И, неожиданно, с ребячьей дурашливостью: да здравствует российское правосудие!
В зале одобрительный шумок, скрип кресел.
Стоял в душном зале забайкалец с видом уличённого школьника перед инспектором районо. Время рогатиной дверь припёрло... Жиганов вспотел ещё от первичности ситуации; э, как бы всё на месте, да через шпалу!
С женой договорился встретиться в китайском ресторанчике.
Евдокия, увидев мужа, резко с шумом встала,будто в молодости сердце ёкнуло от радости. Это его солнечный удар! Много прощающая в жизни, скорее, нутром ощущая эмоциональную мятежность половины.
Дуня нервно теребила скомканный кружевной платочек, лицо измученное, взгляд туманен. Импортная тушь чуток размазана; глаза - у беременной зайчихи такие же. Чего только не наговорили доброхоты-пиявки, крови не боящиеся!
- Ну, что?
- Отпад полный, родимая. У суда ничего против, абсолютно, виновных в двухгодовой мерехлюндии, увидишь - покараю…