И богушка камешком стукнет!
Давно случилась окаянная эта история! А стыдоба до нынешних, уже к закату лет. Свербит всё-таки отставников армейских тренированная память. И опять под уздцы берёшь её - сноровистую лошадку из табуна…
Оказывается, вполне может измениться сука-жизнь, делает «ап» - и ты, по-цирковому разинув уста, обалдело хлопаешь глазами.Свежеиспечённому замполиту объявили о командировании в иную часть. «До генерала недалечко» - улыбчиво выдохнул избумажившийся капитан-кадровик.
- Приказ есть, желаю дальнейших успехов! С завитушками махрового канцеляризма, выдал дивизионный управленец. Что ж, царь сказал – народ исполняет…
Замполитом был майор Басецкий. Героя именовали обыденно: Юрий Петрович (мама до сих пор кличет Юриком). Впервые заголосил в лесисто-топкой Белоруссии, милом городке Молодечно. Год исполнилось - счастливые молодожёны уехали в забытый хуторок, ближе к родственникам.
В армии очутился по задиристо-комсомольскому призыву, моднячему в кругах «шестидесятых» ушедшего столетия. Фильм художественный «Офицеры», видели? О, вот где наглядная сила искусства и актёрского лицедейства! Опосля выхода ленты на экран – тучи кинулись в училища, словно жаждущие веры, к источнику. Дюжина крепких тел – с места ни сойти! – на вакансию. Знала тогда молодёжь, куда направить парус! Мальчишек-курсантов военных заведений разве что на руках не носили: хэбэшную форму и кирзачи уважали люди. Он ни сколько не жалел о выборе: молод, холост, беден и весел.
«Всё для обороноспособности армии! Крепить, как зеницу ока!» В быту, с уст рабоче-крестьянской интеллигенции срывались яркие лозунги, официоз. Руководящая элита, партия любила тогда цитаты, метафоры, сравнения.
А сейчас на дворе тысячелетье – лихо явное! Запомнить фамилию Министра обороны не успеваешь… Информационная рота политиканствующих карликов охаивает армию, ай да обильно кормятся зеленью лилипуты …
Юрик изящно сдал экзамены в училище, за хвостик тётеньки не держался... Самолетный ход одобрили родня, Любава (невеста),уличные кенты жали фасонисто пятерню: "бас", а впуск, дельный! Прости-прощай село родное! Служба началась в Кремлёвском полку (фартово!) После жидких щей с минтаем лейтенант окреп быстро. Старшиной дополнительно выдавались пайковые, для молодой семьи ощутимое подспорье.
Общеизвестная в столице республики часть – игрушка заметная. Самодовольные офицеры лямку тянули, десятилетиями без разрыва жил, инициативы, не стесняясь такой житухи перед военнослужащими заземлённых гарнизонов. В беседах тет-а-тет с провинциалами - выше крыши, нос. Зарождающаяся элита офицеров …
И Юрина «лямка» была в ажуре - звёздочки на погоны закатывались точно в срок,спортивным лейтенантом командиры, довольны.Уже комвзвода, завоевывал многочисленные призы на турнирах.После крошечных заметок в «дивизионке» - очерк в центральной газете, серия фотографий оживляла материал «Красной звезды». В любимой деревне рады все, а особенно - дед… В отчётах в верха фамилия мелькала, лавры и другие специи не обходили стороной.
Недавно узким кругом обмывали большую «звёздочку» - здоровье ваше - горло наше! Юрий, знатно подрумянившийся, неожиданно для всех:
- Всё обрыдло, мужики,строим замки из песка, а какая б…, тоска!
Церемониальная ходьба муштра без смысла,уже отравляла печёнки, как и изучение занудных речей мудрецов из Политбюро. А без возбуждающего огонька, занятия, тощенькие политинформации! Глаголя далее в запале: одинаковые армейские дни, ничтожны, по сути. Ну, сколько ж можно – изливал карефанам укрепившуюся, было душу! И рубил воздух ладонью, похожей на аргунского сазана…
Совсем заброшена историческая наука, ибо в закрытые архивы доступ открывался блатным единицам.Замшелые истины, состарившиеся авторитеты,окаменевшие догмы... Жевать цеженые литом идеи, ох, и скучное занятие. Таких «историков» кругом - до одури. Тяга к работам мудрых старцев на кремлёвской зарплате - прошла. Дошло, наконец-то, что монографии, книги - схоластические упражнения; рытвинки базовых знаний - ступа не протолчённая, – далеки до академического пороха. А именно свои мысли (пока) у Басецкого, отсутствовали. А недавно ещё черпалось, вдохновение ложками… Забылся телефон руководителя; профессор, схожий лицом с Кантом, обиделся всерьёз и надолго.
Отдушина седьмого дня - занятия боксом, радовать перестали, насколько случалось в золотую пору юношества и взросления на бурных стычках на ринге в училище, затем – академии. Упрятал спорт в глубокий колодец памяти.
Опять же, Любава, что-то изображала - такая вся из себя. Вроде бы (острила!?) жена - республиканский город приелся. Сдуру насытилась идеями модного американца Карнеги; причём здесь дядюшка Сэм и белорусы? И - та-та-та ... Без оснований дерзила, фурия - лишнего сказать, ни-ни, заводятся же в семейном тылу непонятки!
Старшая краля в унисон с благоверной, замкнулась, членораздельного выражения дождаться трудно. Худенькая, с белой кожей, чудесные ямочки на щёчках, вызревающие обворожительно млечные холмы.Заёмная одёжка: синие джинсы (редкость), кроссовки, танго и чарльстон по воскресеньям. И, "Куба, любовь моя!" Ясно, колобродил возраст; юность по сухожилиям горном трубила. Девица-девушка с угольной, спускающейся на глаза чёлкой радовала юношеские взгляды… Вот такушки! Линии домашних сходились: требовался капитал в обучение и формирующийся нрав. На плацдарме семьи и офицерского жалованья развернуться трудно, на рубли существуешь, но толстеющую материю жизни как залатать? И бился горячий нерв сомнений, чего уж…
И что с того? Полётная душа Юры жаждала заземлённой чудинки, живого дела, учений во всей красе и ракурсах, наконец. Неформального разговора с рядовыми-первогодками; с младшим комсоставом – осязаемо укропной связи. К лешему осточертевшее книжно-бумажное бытьё!
Ближе к ночи часто впадал в саморасстреляно-душевную тишину. Дикарская тоска-кручина настойчивей скоблила. Часто глядел на донышко рюмахи, музыка едва ли спасала…
Вечером как-то, в субботу, расслабился за любимым музицированием. Обожаемый Рахманинов из нутра австрийского монстра: гений выручал в замороченные деньки. Каждому времени – своя музыка; хотя, - без неё жизнь стала бы ошибкой … В одиночку заливал горло домашней наливочкой. Ажур! Закурил сигарету с ментолом; лёгкий кофеёк, думы. Щуря ужаленный дымом глаз, листал амбарную книгу юности, каприз подкорки - неуклюжий медведь, тащивший сорную рыбёшку...
… Юрик, по-уличному «бас» - средней комплекции, рыжеватый вихрь на чубчике, словно зализанный шаловливым бычком. Кепка по-урочьи надвинута на самые глаза, форсист с созвездием милых конопушек на лице. Шустро успевающий по хозяйству, в учёбе, играх; лапта, прятки, драчка; вкатывался в хату с синяками, ну, чисто индеец в раскраске! А пацанва-то – до разнузданности бедово-шаловливая … Колотовка каждый божий день!
Много хохлатых голубей, с чубчиками; любимая голубка: белая, красноногенькая, ну такая же прехорошенькая!.. Крыльев трепет голубиный, щемящий отблеск родительского смеха – басёнок милый, шугай! Богатая природа, собаки, рыбалка входили в отрады мальчугана. Жизнь, наполненная запахом сена, трелью жаворонков; телячьи - конские визитки. Мир по-Фолкнеру «горьковатый, терпкий и притягательный».
Обязанностями по мелочам нагружали, степенно; на июльском сенокосе – реальные длани отцу с братом. Был жив шевелением пота в волосах, соседи долдонили: тягловый малец …
Характер оказался целеустремлённым - не замечая времени, мог до ночи сидеть за учебниками, ещё с фонариком под одеялом читать «про войну» затрепанные книги. Был личному слову барин - раёк глаза всматривался в окружающих удивлённо, ум - цепко в задуманный мир. Память, чисто белые ночи, в Ленинграде,сила и удаль нудили его, иногда такое отчебучивал,что директор аж глаза щурил от злости…
- Ну да-а, - листая чётки воспоминаний, искра Божья случалась. И озорные игрища; и чудесно-школьные бывали деньки, ах! Жаль тиной зарастали в родные «палестины» отпуска…
Лучилось, вельможное ярило в манящей зноем речушке Ольшанке. Век уже бежит, куда нужно – не шелохнется с лица, каждая излучина, ямка знакома, точно школьный ранец. Уличная дружина в воде; без подштанников, по - щенячьи, визгливо барахтающаяся,каждый с чёрной ногтевой окаёмкой… Испечённая к вечеру в золе костра бульба, вкусней до сих пор, не едал, хотя за украшенными столами гулял, - и мно-о-о-го!.. Холодная роса утром; днём голосили милые пташки, редкой красоты скворцовый напев-посвист. Лёгкие космы нежно-жёлтых берёз редели в синей дымке. В начале картофельных га осины со своим лесом, островками лилипутов, в тени полупустых ветвей росли на любой цвет - грибки. Лютики-цветочки, за ними ковёр из ягодных трав, слегка шумящая дубрава. А сколько разлюли-малины, аромата пахучей земляники? О, Бог сыпанул – не жадовал…
Под звуки лютни чарующей ухающее сердчишко, нескоро испаряющаяся в душе музыкальная клубника. Стеснительные одноклассницы, чуть-что кривившие рты в невинном плаче. Атмосферу щекочут секретные ворсинки первой любви; увлечение Яной-Сухеной, а кто не горел на высокой любви? И-и-ех-х, быстро юность заблудилась!..
Дед Лукич, истовый хлебосол, рыбак - охотник, ау-у. На крутом угори, в уютно расположенной деревнёшеньке возле Бобруйска прожил век земной. Любил разводить дикой крепости табак. Ладони: чисто копыто изюбря - сплошные мозоли; адские трудодни в совхозе, корявый быт, жизнь впроголодь. Однако рубля на полтину не ломал, честный был, не понимая: что за ананас, выходные дни в селе…
Сносившая тело дотла опрятная бабушка Марфа, – где ты-ы? Как живёшь-можешь? Услыхала ли меня, слепокурая, любительница хватающих за жабры, приговорок. Ими хвастаюсь, разговаривая."Каждая пешка может стать ферзём - опосля смерти".Её. Горло хватанул ком; дрогнуло сердечко, откуда-то влага по щеке, шелест ускользающих мыслей …
…И тридцати семилетняя надежда армии кадровую ситуацию, секанула, раскалённым наконечником вонзилась думка…
И, богушка камушком стукнет! – двинул в инстанции рапорт. Артелью гуляющие друзья такому ходу воспротивились – спорно, «бас». Старшие, умудрённые жизненным капиталом, встречаясь на лестницах штаба - хихикали.
- Чего бесишься-то, салага? Дудкой крысолова Минск выманивает? Видел ли хоть одну гарнизонную дыру? То-то же…
- Полуправда, – мягко ответствовал Юрий, - измочалила. А без дел вера мертва, ядрёный шаг...
- Мы тебя так-сяк отфлажкуем - завоешь, точно!
- М-м-м ... своего пути не обежишь, точно ...
Любая атака иссякает, каждый взлёт равен падению,а так хочется выпустить себя из рук! Это как голубя запустить в небо, чтоб шелест крыльев и солнце в глаза. И синева! И синева! Как легавая с медалью чувствовал: годы близились, застойные; всячески топырились, стогом лезли в родную калитку… А начальство (калачи тёртые) ухватилось за бумагу, выслушав с охоткой. И, помедлив – дали зелёный свет. У мудрецов армейских, на будущее кадровые расчёты с хитрым подходом …
Иная часть, теперь пехотная, дислоцировалась на юго-востоке Монголии. Туда добрались в указанное время, чисто былинная сивка-бурка. Уставший мир замполита стремился в покой; мол, устаканится, какая никакая заграница, иные географические широты, то, сё… За внешней мягкостью, однако, как булыжник в густой траве,таилась жёсткость...
И куда ж забросила героя Великая Шлюха Судьба?
Первоначала на аэродроме Улан-Батора улыбкой встретил казистый табачный старлей, Яков. Подтянутый коротыш, верченый; не привычно белокур для этих мест. Стрелки овсяных бровей - линяющие тарбаганы в Забайкалье; лицо загоревшее, облупленное и солнцем закопчённое, точно дубовая кора. Гимнастёрка богато в разводах от соли. Военные, отдав честь, познакомились; в минуту загружен копеечный скарб в «УАЗик». И гайда по степному большаку в неблизкую часть.
Ну здравствуй, тьмутараканное царство! Точно жених нарядным выдался заграничный день, испепеляющее солнце камнем застыло в небе без облачка. По-над степью: царственно удаляющиеся за горизонт замки барханов, радующие зенки гранями бирюзы. И марево, до ослепления; ощущение радости прилипчиво, сколь грязь в летний дождь.Полевой вид обширный...
- Такое штопором открывают душу!
Ротный окинул майора оценивающим взглядом, заинтересованно, Юрий с удовольствием глазел по сторонам. Впервые любознательно на уймищу песка (кинохроника не в счёт), забавно скачущих по буграм маленьких ящериц, варанчиков. Юрты, стада овец, легион верблюдов; множество колючек перекати-поле – ежедневной жвачки двухгорбых. Усталые лошадки; пастухи, ни смотря на жару, в халатах. Монголы, что-то крича, жонглировали пыльному «уазику». «В них именно тяжёлая поступь веков скрыта» – думалось майору.
Пески над равниной Гоби, злы, по сути (ходовое выражение),слегка лишь доступны чужакам, как и трясины с болотами возле Пинска, ставшие знаменитыми в Отечественную войну. И до сего времени с неразгаданными тайнами мстителей -партизан. И чудилось: звенит струя незримого колодца… «Пейзаж, достойный кисти Айвазовского», - размышлял белорус отдуваясь. Из-под мышек, кранами - лилось обильно; воздух раскалён, сухая пыль заглатывалась пузырьками шампанского. - "А если буря? Воздух с песком будет минимум наждаком"...
- Папа, жаль, что ты не художник, этюды, каковы! Дочь-егоза защебетала чисто студентка на выпускном экзамене. Яков что-то уважительно, вполголоса разъяснял женщинам; дышали с трудом, обмахивались по-театральному - косынками. Воздухом дух омарило.
В паузах шофёр Саха балагурил о ценах, вводя в разговор монгольские слова, чудные. Щурясь, глаз от дороги не отрывая, косясь на гостей, сравнивая тугрики с рублями – материально-вещный оборот. Сколь кожанок можно приобрести? Ковров? Ласково-галантерейное щупанье исходило, чисто азиатское. Что за штучка жена, характер, каков? Тряпичница ли? А там и ежу ясно, муж будет солдатский… Говор юркий, так шашкой лозу секут, родовая ушлого шофёра казачья, гураны из Забайкалья.Если точно, то с верховьев реки Газимур, бо-о-гатых ягодой, сено косами, угодьями охотников.
Естественно, замполита в гарнизоне ждали: на тускло-коптящем фоне дней – событие! Грибом из-под земли возник комендант городка, отдав честь, субординация, протокол, а как же! Совместно с Яковом указали офицерское жильё. Саха занёс тяжёлые чемоданы,ух. «Там подписные издания!» - сказал хором женский комбинат чертыхающему гурану.
Стыдливо голодающие по любви военные оценили: фигуристый бабец - мечта! Статная, уже до рдевшая вишенка-черешенка, завлекательна притайка; глаза золотистые с янтарным оттенком. Любава и в детстве-то была мил-хорошавочкой, однолюбкой… Одну верёвку судьбы им числобог затянул, точно, а что слаще вина и мёду?
Чётко доложил о себе примоложенно-складному комбату: в честь встречи однокашник затянулся в парадный мундир. "Здравствуй, старый друг! испытанный!". Отметился у секретаря партбюро Маразмина, отметив: точно валун замшелый с лицом жабы-ряпухи. С младшим комсоставом встретились в уютной ленкомнате, с цветами на подоконниках и ржаво воплощающимися в службу, лозунгами. На виду сопел портрет Министра Гречко. Потом, уже вечером, знакомство с многонациональным составом, лично.
И «ось потэкла тыхенько» гарнизонная жизнь. Разборы жалоб, учения, политдни, краткосрочные отпуска для солдат, дежурства, заседания бюро, настенные газеты и… много чего ещё. Дел оказалось – километр, будто заводной крутился… Эх, голубей бы в небо запустить! Чтоб только солнце в глаза и синева-а-а...
В батальоне ждал «дембеля» Олесь, ефрейтор, из Украины призыв, с херсонских земель, где арбузов дюже богато. Запорожский кошевой атаман Варивода – там хорошо известен. Та же фамилия и у ефрейтора-красавца с обманчивой внешностью. Лицо, не обезображенное интеллектом, суетливые глазки, дубинушка эдак под метр 95, Боженька ростом не стал обижать. Хорош парнишка, что и говорить! Всерьёз занимался спортом, был в этом дока, особенно любя модный в те времена: гиревой. И штангу в полупустом спортзале таскал, будь здоров, не кашляй! Мышцы и живот ходили кузнечным горном; рукасто-локтевой «качок» - ясно, в гарнизоне таких почти и не было.
Однако улыбчив хлопец был лишь внешне, а рот откроет: боже, чёрные лягушки так и скачут из зева. Почти литературный иудушка Головлёв: угорь и налим в одном флаконе; рыдал по нему «дисбат», а может - таёжный лесоповал под Красной Ухтой… Хохол оказался неформальным лидером угловатых салажат: так их, кутят! Ошпаренного выражения «дедовщина» матери тогда не знали…
Первогодки боялись спортсмена: царюющее зло. Играючи сбивал с катушек любого бойца, думающего о защите, ухмылялясь при этом: ша-ша-а, чмыри! Изгаляясь, як на балаганных игрищах, «чистил» посылки, солдатские тумбочки, с миной ехидны, затрещинами отбирал незаметные деньги, курево. Впрочем, сам «едрён-батон» (прозвище)к дымку был равнодушен…
Дерзил всё чаще и офицерам, симпотяшка из хохлацкого захолустья, со смачным южным говором. А что, на вытянутой руке - свобода! Однако с бдительным капитаном (016-м) запорожцев внук, якшался. Приём этот известен ещё от рождества Христова. В затхлой атмосфере гарнизона устойчивые шепотки; по-старинному - лить колокола - ёра оказался в зените дурацких и не только, разговоров. И хоть бы что ему! Слуга двух господ,осточертел многим вчистую. Располагающе-виновато улыбаясь Федорчук, старшина, держал нейтралитет. Ядрёный здоровяк видел «тяжёлые» части, где блатных, выше крыши! С него тысячно-километровых дислокаций по содружеству Варшавскому хватит, извините, сыт по ватерлинию! «Жизнь любит армейцев наоборот» - говорил частенько,с чуткостью локатора, вдыхая …
Очкастый сильно комсомолец (главный) при украинской фамилии, явно дрейфил гримасничая, чесал в затылке, разводил худые длани.
- Что я могу, товарищи? - У смутьяна клумба взысканий! Вот документы, гляньте…
И, бархаткой тёр диоптрии: взор мимо собеседника…
И батяня-комбат на делишки ефрейтора мурыжился, не желая почему-то с щирым однофамильцем атамана, «связываться». И предъявлял ротам как бы свидетельство о бедности: его нет. Нет, и всё тут, мама родная! Часть на хорошем счету у генерала, ранжированных штабников с округа; будто из рога изобилия – медали, звания. Выносить первым «мелкий» сор желающие отсутствовали долго. Как-будто на грех, им оказался предшественник Басецкого. Добропорядочный человек, любимец батальона «сгорел» из-за хохла окаянного. Подполковник оказался мальчиком для битья в унтер-офицерских нравах руководства…
И вот по графику – черед дежурить. И такая мелочь службы оказалась таки, знаковой, ядрёный шаг,беда скучала по Юрию Петровичу… Инспектируя третью роту, ему кажется отсутствие сержанта Щеглова. Он, к дежурному по казарме: подъём личному составу! Полусонный рядовой-узбек оглашено завопил:
- И-и - р-о-ота, па-адъёо-м!
С двухъярусных коек встали единицы, растерянные; взгляд рядовых в сторону «качка» был опаслив.
- Рота, пад-ёом-м! Это уже замполит, рубивший по давней привычке ладонью воздух.
Варивода спал в дальнем углу широкой казармы; молодое тело не вмещалось на ложе - ноги торчали снаружи. Хамоватый ефрейтор открыл лениво глазки.Оповестил с издёвочной зевотцой:- если счас встану, кому-то будет хреново! Дембель осклабился в ожидании реплики. Майор позавидовал его крепким белым зубам.
У белоруса ноги шли отдельно от головы: он что, точно с конки сверзнулся - ведь неподчинение уставу! Вот тебе и блинок, идеолог! Естественная обида заскрипела колючками, всплыли тотчас застольно-банные разговоры, худоватые слухи «за украинца». Калякали о «дружбе» силача с «особистом»: от него зависело многое - лямку-то тянули в стране неверных! Обстановочка-то международная, знаете ли-с… Поэтому общее о нём мнение: клоака!
Будто ещё перед курсантской схваткой, – нетерпение. Знакомая дрожь в руках, под ложечкой - сладкое нытьё,годы с дыхалкой в придачу озоровал на ринге, бокс знал на «ять». Как офицерский «Макаров»... Оперативно сгоношилось колумбово яйцо. И, «богушка камешком стукнет!»
С непонимающим дневальным магистрально к ложу украинца, десятки глаз следили: что будет? Ей-бо, ждали грозу: казарма окуталась предгрозовой тишиной. Слышно: чесалась муха на лампочке…
Ситуация разрешилась с изюминкой. С умиляющим омерзением взял «качка» за подбородок, будто скрижали приподняв, в мгновение ока и, о, ужас! - вдарил. Туша ефрейтора издала утробно-свинячий «ы-ык-к»,близстоящим казалось: рубильник мутилы изошёл на части.
- Это борщ, упырь! А на второе кашку хочешь?
- Не-а…
- Быстро обмелел, ярыга …
Групповой вздох облегчения шелестел змейкой по казарме.Вот такушки! Качание стриженых голов, шепотки неподдельного удивления. В кои веков явился в часть офицер, а не баба! Хватит получать на орехи от сексота! Станиславский с Немирович-Данченко здесь отдыхали! Такая мощь на сцене; герои характерные, а какие яркие краски действия! Многие солдаты вспомнили умильные драчки на деревенских танцах; до первой крови. честно, - лежачего не бьют. Из-за ждущих сейчас девушек и невест, фактически уже многие, жёны… И долгожданную мизансцену сфотографировав, жёлторотики организовали строй. В полутьме белея исподним, разминая затекающие ноги, выглядя безлико: картофель, теснящийся в одном лотке.
- На первый, второй, рас-счи-та-а-йсь!
Состав роты оказался на месте где и положено быть. Комиссар по-старому, громко, резким голосом: «За тревогу бойцы, извините. Показалось отсутствие сержанта Щеглова». Быстро на каблуках вертанулся в сторону ошарашенного украинца. И, валдайским колокольчиком: «Тебе сейчас хреново, едрён-батон. И мне будет, но лишь завтра».
Ратники в казарме якобы, замерли,осклабился лишь уроженец с античного Херсонеса. У покусанного шпица видок намного благороднее, да-а. Мутно-бесстыжие, как у рака гляделки – в пол, вожжой текут слюни. Брусничное полотенце на физиомордии, выражающей сардоническую улыбку…
- Разойдись! Фальцет бурлящего случившимся вывертом, офицера. Такого чепе интеллигент во втором колене едва ли ожидал. Что ж, мудрость годы копи, а подкорка выдаёт-таки фрейдовское… Это впервые, чертовщина явная. Боже, прости, грешен…
Расписавшись в затрёпанном донельзя журнале проверок, ушёл.
Юрий Петрович кумекал: "А где ж добротолюбие интеллигента, муравьиным соком выделяемое?" Прослойка любит солоно-горький вопрос, ядрёный шаг...
Ярко–рыжий диск спутницы земли торжествовал на плацу. Вокруг царила тишина: как на сопках Маньчжурии, шакалы и те, как бывало - не завывали.
Правая десница болела, бушевал океан чувств и мыслей. Будто сороконожка, думай, с какой шагнуть ноги! Думай... «Нужно доложить «бороде» лично, опередив местную голоту!» Иначе так ославишься - всю жизнь не проикаешься!
До липучей жары рванул в дивизию, опередив на час телефонный вызов. Сержант из штаба, отчаюга-водитель не отрывал глаз от заезженного шляха. Старательный, охочий до гарнизонных баек, зубоскальства молчал трухлявым пнём. Будто немые с Кяхтинского вокзала промчались восемьдесят с гаком…
Тёртые наждаком здоровающиеся офицеры: что, на разбор полётов? Они уже знали о «ЧП», сарафанное радио шепнуло… Не слушая толком их Юрий бегом, через шаткие ступеньки к непосредственному куратору. Застучал легонько костяшками в дверь кабинета.
У хозяина, стареющего полковника возраст опасно мудр. Лицо без морщин, обтяжной пуговицей, милый нос картошкой, наш, рязанский. Взгляд и остёр, и доброжелателен,он аки червонцы взвешивал слова, меж ними иголку сунуть трудно. На совещаниях говорил кудряво-зажигательно, без бумажных шпаргалок, души людские читая газетным фельетоном… В кабинете дух беса лести отсутствовал напрочь, знали об этом все. Тяжёлый у него был хлеб! Замполиты частей меж собой величали любовно, «бородач», и, как золотую жилу использовали его.
Должность являлась, скажем так, «расстрельной» - происшествия случались часто, и всякие. К тому же армейский генералитет не любил трудягу за язычок: подкатывая охотно брёвна под ноги, и с изяществом медведя-шатуна гнуло, пытаясь сломать критика. Однако: дело знал, голова варила,службу любил...
Обозначился худой знак сразу: не угостили крепчайшим чаем. Стоя тетерей, Басецкий многоточием очертил жареный факт, с запечатлённой мукой, подступившей к горлу. Затем, облизнул враз пересохшие губы.Физиономия у командира – попадание холодной воды на больной зуб. Он хмурил густые брови и всё теснее уходил в скрипучее кресло; очи-улья распахнулись и, вместо желаемого бальзама сорвано-журчащим голосом:
- Грить твою растак! Ясен перец, выражение солонее.
Наставник над мыслью тотчас вспотел:
- Объясните: устав читать драчливому гнусу – волк же в пастухах! По юношеской привычке разряжал ладонью воздух, сжимая её в кулак. Будто бы ставя! знаки в окончании каждой фразы. Клинок объяснения получился длинноват…
С десяток минут хранилась внемлющая тишина. Лицо полковника, задумчивое. Пригладил небогатые остатки волос, откашлялся. Дюжий партиец, одёрнув ладно шитый китель, встал затем из-за стола. Спина его чуток круглилась, длинные руки сложил фертом. В глазах - чертенята овёс молотят. На добротно написанный маслом портрет генерала Епишева, глядит. Задымил любимой «беломориной», иных папирос для него не существовало - привычка десятилетий... Иронично усмехнулся в густую рыжевато-седую бороду, разгладив её бурю (скрывал шрам от осколка, из Вьетнама). Вздохнул, как рукой махнул и:
- М... н... н... да так же, майор, едва ли уронил честь офицера, репутацию партии…