У старины Никодимуса была странная привычка, заглядывать людям в рот. «Что он там высматривает?» – думал порой его начальник и смущенно закрывал рот. Никодимус кланялся и уходил. Вечером после работы, намотав вокруг шеи, нижней половины лица и кроличьего воротника пальто волосатый шарф, Никодимус отправлялся восвояси.
«Пришел» - невесело приветствовала его жена, домывая пол перед разбитыми ботинками Никодимуса. Никодимус кивал.
«Надо душ починить» - добавляла жена.
Он кивал и заглядывал ей в рот. Она замолкала. Она побаивалась этого взгляда. Никодимус разматывал шарф и его взопревшие ноздри, нехотя вдыхавшие запахи гниющего жилища, причудливо сужались и расширялись. Дети не любили Никодимуса и не выходили встретить его с работы веселой гурьбой, они сидели в своей комнате и лелеяли надежды рано или поздно вырваться из родительского дома.
«Я бы хотел… поужинать» - мямлил Никодимус, медленно прошаркав на кухню.
Он шевелил носом возле плиты и кастрюль, трогал застенчиво дверцу холодильника и заглядывал в кошачью миску. «Картофель отварной на плите» - отвечала жена. Никодимус бормотал что-то, ронял крышку кастрюли и добирался корявыми пальцами до уродливых клубней. Наскоро поужинав, Никодимус отправлялся в душ, начинал там какую-то возню, роняя звенящий металл в ванну и выходил довольный и мокрый.
«Все починил» - сообщал он жене и улыбался.
Жена обнимала его за голову и прижимала ее к груди, где глухо стучало сердце. Немного послушав похвалы и сердце, от которых они исходили, Никодимус раскланивался и удалялся в свой кабинет.
Никодимус часто приносил туда разную живность. «Для пополнения коллекции» - объяснял он жене. Зачастую это были маленькие зверюшки или птички, которых он подбирал на улице еще живыми после каких-нибудь несчастных случаев. Пару недель у него в кабинете прожила кошка с перебинтованной головой. Кошка была необычная и очень жалкая. За две недели кошка совершенно окосела и стала ходить разболтанной походкой, и с высунутым языком. Спасти ее не удалось, а жена Никодимуса уже так к ней привязалась.
В кабинете, среди колбочек и баночек с заспиртованными животными и их фрагментами, Никодимус бывал сосредоточен и счастлив, потирая порой потные ладони и подпрыгивая в кресле. Иногда он начинал беседовать сам с собой у микроскопа.
«Ну что вы скажете, коллега?»
«Ну, это не описуемо!»
«Да-да-да»
«Вы гений, профессор!»
«Ну что вы! Это случайность… При том, что я не располагал всем необходимым…»
«Таким примитивным, казалось бы методом, и добиться таких результатов, потрясающе!»
Иногда в кабинете появлялся кто-нибудь из домочадцев и Никодимус слегка терялся и краснел, становясь каким-то жалким и беззащитным в поношенных семейных трусах до колен и со скальпелем в руке.
«Эх ты, Бехтерев!» - говорила порой жена с горечью, - «нет, чтобы открыть уже чего-нибудь»
Никодимус пожимал плечами, кивал головой, бормотал что-то, и она выходила вон.
Ночью он порой просыпался испуганный и всклокоченный, прижимался лбом к холодному оплывшему стеклу и смотрел вниз, где в свете фонарей, двигались порой случайные фигуры, кричали и плакали припозднившиеся женщины, раздавались звуки невидимых схваток и стоны раненных. Никодимус тяжело вздыхал и порой даже жалобно поскуливал.
«Ну что ты переживаешь то так?» - сзади подходила жена, набрасывая ему на плечи одеяло, - «им уже ничем не поможешь, такая уж у них судьба… Ложись спать, а то простынешь тут…»
Иногда к Никодимусу наведывались родственники с печальными и участливыми лицами. Он не звал и не ждал их, поэтому делал вид, что это родственники жены и запирался в кабинете. Но однажды приехал его брат, и Никодимус почему то обрадовался. Они не виделись с детства, и Никодимус очень удивился, что брат стал высок, широкоплеч и совсем не похож на него – Никодимуса.
«Ну как ты здесь?» - спросил его брат, шумно по нему похлопывая, словно выбивая пыль.
«м-м-м-м» - растерянно промычал Никодимус и улыбнулся.
За него с успехом ответила жена. Видно было, что брат Никодимуса ей приглянулся, и она рада была с ним пообщаться.
«Значит, брат, все ждешь божественного озарения?»
Никодимус покивал и снова заулыбался.
«А вот у меня уже все есть!» - заявил брат, - «и всего я добился сам, своим трудом. Тут недавно проходил тест на свой психологический возраст. Меня и спрашивают, сколько, мол, процентов ранее запланированного вы уже осуществили в своей жизни. Отвечаю – девяносто девять. Они рты пораскрывали, говорят, мол, не бывает такого, вы же, говорят, молоды еще. А я им свою справку о доходах показал и позатыкались все».
Жена, восхищаясь достижениями деверя, накрыла на стол и Никодимуса теплым одеялом, так как он уселся у окна. Брат усмехнулся:
«Не изменился, ты, Никодимка, совсем! Раньше вот мать тебя тоже все время укутывала…»
«Простываю…» - улыбнулся Никодимус, втягивая в себя свисавшую с носа каплю.
«А я знаешь на лыжах люблю покататься, побегать… велосипед вот прикупил – и никакие болячки меня не берут».
«Да какой велосипед?» - воскликнула жена Никодимуса, - «какой ему велосипед? Чтоб он шею свернул себе что ли? Он в прошлом году из трамвая выпал, голову зашиб, так до сих пор еще не отошел – ссытся по ночам».
Никодимус болезненно сжался и нервно забарабанил пальцами ног в тапке.
«Ну ничего, брат», - утешил его брат, - «это пройдет…»
Провожая брата на лестничную площадку Никодимус посмотрел на него с надеждой и прошептал почти беззвучно:
«Как быть, брат?»
Брат наклонился к его уху и шепнул:
«Ничего не бойся и никого не спрашивай, делай то, что тебе нужно и не жди одобрения».
Никодимус повторил все шепотом и закивал, и брат, выбив из него на прощанье еще пару пылевых клещей, исчез за дверью.
Никодимус прошаркал к себе в кабинет и долго ходил из угла в угол. Он достал один из самых своих острых скальпелей и проверил его пальцем. Выступившая кровь понравилась ему на вкус и ударила в голову. За окном темнело, и на место уставшему солнцу приходил мертвый свет электричества. Никодимус глотнул спирта из какой-то колбочки, наскоро оделся, сунул в карман пальто скальпель и смело шагнул за порог.
14 октября 2009 г.