Иллюстрация автора
1. Мария
Мобильник заиграл Брамса. Громко. Блин, кому же это не спится в ночь глухую! Прикладываю трубку к уху:
— Алё!
Тишина. Блин горелый — это будильник. Ненавижу утро! «Утро добрым не бывает», сказал кто-то, и я с ним полностью согласна. Я тряхнула головой, чтобы окончательно проснуться. Нежиться в постели некогда, на сборы полчаса. И так ставлю будильник на самый крайний срок. Краситься тоже некогда, в машине все равно никто не увидит, накрашусь, когда поставлю первый музыкальный блок... Так, а это кто тут храпит в моей постели? Вчера его здесь не было. Или был? Черт, ничего не помню, пить надо меньше. А с ним у нас что-то было? Или оба отрубились, едва добравшись до койки? И почему он в свитере и в брюках? Ах, да, вспомнила. Провожал меня до подъезда, потом до квартиры, потом напросился на рюмку чая и заснул, пока чайник закипал. Я так и не смогла спихнуть эту тушу с кровати, пришлось устроиться рядом.
— Эй, а эй! — тормошу я его. — Живой?
Открыл глаза.
— Ой, привет, зайка!
— Щас дам тебе зайку! Давай, быстро уматывай!
— А завтрак?
— Какой тебе еще завтрак! Мне на работу собираться! Чтоб через пять минут тебя здесь не было!
— А на горшок-то сходить можно?
— Пятьдесят рублей. И быстро выметайся!
А вот самой чего-нибудь запихнуть в себя надо. В холодильнике только йогурт и один глазированный сырок. Пока закипает чайник, быстро заглатываю и то, и другое. Этот тип, уже одетый в куртку, стоит в кухонном дверном проеме.
— Ну что, пока?
— Пока, пока, — отвечаю с набитым ртом и машу ручкой.
— Может, вечером встретимся?
— Про-ва-ли-вай!
Кофе варить некогда, придется пить растворимый. Умываюсь, одеваюсь, выскакиваю на улицу. Там хмарь и слякоть, начало ноября, самое противное время года — листьев уже нет, снега еще нет. Только-только начинает светать, холодно, с неба сыплется противный дождик, а само небо напоминает истерзанный машинкой лист копировальной бумаги. Откуда взялось это сравнение? Не помню — пишущими машинками уже давно никто не пользуется.
А вот и она, моя «ласточка», замерзла, бедная. Габариты! Всю ночь горели! Сажусь в холодное сиденье, поворачиваю ключ, вдруг заведется? Но чудес не бывает. Щелкает реле, стартер издает мерзкий протяжный скрежет, и аккумулятор окончательно испускает дух. И никого нет рядом из соседей, кто дал бы «прикурить» или «потаскал» бы на буксире. А время бежит. И я бегу. Запираю машину и бегу на автобусную остановку.
Боже мой, смогу ли я когда-нибудь зажить спокойной размеренной жизнью? Ведь сколько раз давала себе слово: после работы — сразу домой. Включить телик, приготовить нормальный ужин, посидеть часок в ванне с книжкой, потом, как все нормальные люди, не позже двенадцати лечь спать и, наконец-то, выспаться. Так нет же. Вчера, например, после эфира — я работаю ди-джеем на FM-радиостанции — отлавливает меня Вадик и говорит, что сегодня премьера какого-то нового фильма. Ну ладно, думаю, схожу на премьеру — и домой. Так после премьеры оказалось, что где-то открывается какая-то фотовыставка, потом банкет, потом фуршет, потом дискотека, потом только помню, что Вадик вел мою машину, а я на заднем сиденье спорила с каким-то типом об импрессионизме. Наверно с тем, которого только что выпроводила. Вадик припарковал мою машину на стоянку (паразит, это он габариты не выключил!), а тип вызвался проводить меня до лифта. А потом… Но это я уже рассказывала.
Вбегаю в студию. За пультом Вадик, он, получается, вообще не спал всю ночь: отвез меня домой — и на работу. Вадик строит мне ртом какие-то гримасы и тычет пальцем в левое запястье, где обычно носят часы. Я все понимаю, я спешила, а он, паразит, сам виноват, габариты не выключил! Киваю головой, на ходу скидываю пальто, целую мерзавца Вадика в щеку.
— Ты как? — шепотом спрашивает он, уступая мне место за микрофоном.
За стеклом режиссер поднимает руку и загибает пальцы. Отсчет пошел. Три, два, один, эфир!
Говорю в микрофон:
— Доброе утро! Я — нормальная!
Режиссер хватается за голову, Вадик издает тихий стон…
2. Стас
Если и бывают в жизни черные дни, то этот, наверное, чернее черной дыры.
Во-первых, с утра мы расстались с Вероникой. Расстались, похоже, навсегда. Она спросила, не пора ли нам, наконец, выяснить отношения? Сначала я подумал, что речь идет о свадьбе. Вообще-то я собирался сделать ей предложение, правда, не торопился. Потому что серьезные дела с кондачка не решаются, их надо делать не спеша, взвешенно и обдуманно. А мы знакомы не так уж и долго, всего каких-то года полтора. Но оказалось, что речь вовсе не о том, чтобы укрепить и оформить наш союз, а совсем даже наоборот. Она предложила тихо расстаться, потребовала отдать ключи, забрать свои вещи — а их у меня не так и много, — и больше никогда не приходить сюда и не звонить.
Во-вторых, в середине рабочего дня, шеф позвонил мне по местному телефону:
— Станислав Аристархович, зайдите ко мне!
Когда на «вы», да по имени-отчеству — а оно у меня не из коротких (не то что, скажем, Пал Палыч) — это явно не к добру. И действительно, шеф поблагодарил меня за добросовестный труд и сказал, что фирма больше в моих услугах не нуждается. Бухгалтерия рассчитает меня прямо сегодня, после чего я свободен как ветер.
В-третьих, когда я пришел в бухгалтерию, мне напомнили, что я превысил подотчетную сумму, выданную мне на последнюю командировку, кроме того, с меня удержали за сканер, который я якобы сломал. А я вовсе и не ломал его, просто, вылезая из-за стола, зацепился ногой за шнур, а он упал и разбился. Короче, оказалось, что не мне полагается выходное пособие, а я должен фирме некоторую сумму. Так что теперь, если я не заработаю себе на ужин и не найду, где ночевать, то становлюсь просто бомжом. Не могу же я ночевать у Милки — с Милкой мы давно в разводе, у нее другая семья, муж, маленький ребенок… Приду я такой, типа «я к вам пришел навеки поселиться, в надежде, что найду у вас приют».
Я колесил по городу в поисках вытянутой руки, поскольку единственный для меня способ заработать на данный момент — это бомбить. Как назло, народ совсем не хотел никуда ехать, я наматывал круги, жег бензин, и через час-полтора мог вообще остаться наедине с пустым баком. А это значит, что если я надумаю ночевать в машине, то не смогу даже включить печку, чтобы согреться.
3. Мария
За постом охраны меня ждал дядя Сева. Собственно, это я его считала своим дядей, на самом деле он приходился моей покойной матушке каким-то очень отдаленным родственником. Но он сыграл в моем воспитании немаловажную роль, часто заменяя мне отца, которого у меня никогда не было. То есть, в биологическом смысле отец у меня был, не из пробирки же я появилась — во времена моего детства о таком и подумать не могли. Но, кроме того, что мой отец «морской полярный летчик-испытатель», мне ничего о нем не было известно.
Когда я была маленькой, дядя Сева появлялся обычно в те моменты моей жизни, когда мою заблудшую душу требовалось наставлять на путь истинный. Его высокая и худощавая фигура была видна издалека. Лицо его украшала аккуратная с проседью бородка. Он из тех людей, определить возраст которых совершенно невозможно. Сколько себя помню, за это время дядя Сева ни капельки не изменился. Впрочем, и я сейчас стала очень мало меняться, после того, как начала ему помогать. Да. я помогаю ему в этом деле. Как это в первый раз случилось, даже не помню, просто он попросил помочь, и всё. А потом я подписала контракт. И раз он сегодня пришел, значит пьянки-гулянки на вечер отменяются, мне предстоит выполнить очередную миссию.
Дядя взял меня за локоть и повел к выходу. На улице было все так же сыро, мерзко и противно, но стало еще холоднее. Капли дождя чередовались то с липкими, то с колючими снежинками. Под ногами намерзала наледь. Может, и хорошо, что машина не завелась: ехать в такую погоду — просто атас!
Сейчас начнутся нравоучения. Вообще, дядя не зануда, с ним приятно общаться, он много знает, начитан и образован. С ним можно обсудить философские темы, поболтать об искусстве, об истории, археологии или даже о космосе. Но когда дело начинает касаться морали, он становится просто невыносим.
— Негоже юной барышне вести столь беспорядочный и легкомысленный образ жизни, — завел он свою пластинку.
— Не такой уж и юной, скоро четвертый десяток разменяю.
— Не скоро, только через год. А в двадцать девять — время задуматься над прожитым и обозначить вехи на будущее…
— Но у меня впереди — целая вечность! — эту фразу я произнесла как стёб, но дядя не заметил иронии.
— Мария, вечность на самом деле — не так много. Пролетит, и не заметишь, уверяю тебя.
— И что тогда мне делать? Сидеть как старой деве дома и читать Шопенгауэра?
— Хотя бы. Иначе придется перевести тебя в другой департамент. Я думаю, не надо объяснять, с каким контингентом тебе придется работать.
— Подумаешь…
— Человеку в твоем возрасте вообще следует задуматься о своем предназначении, подвести итог содеянному, проанализировать, насколько это содеянное полезно для общества и определиться, готов ли он к более серьезным испытаниям.
— Всегда готов! — я по-пионерски отдала салют.
— Перестань паясничать. Сейчас я не читаю тебе нотаций, я говорю совершенно серьезно. Где твоя машина?
— Дома. Она сегодня не завелась.
— Хорошо. Тебе надо будет сесть к нему.
— Опять мужик?
— Да.
— Старый?
— Нет.
— А молодых мне всегда жалко!
— Там ему будет лучше.
— Надеюсь.
— Прекрати, ты прекрасно знаешь, там всем лучше. Естественно, я имею в виду праведников.
— Не знаю, я там не была.
— Успеешь еще.
— А как я могу прекрасно знать то, чего никогда не видела?
— Верь мне на слово.
— Ага!
— Так, ну хватит, Мария. Время идет, пошли, провожу туда, где ты его встретишь.
Мы с дядей Севой шли по какому-то переулку, и он давал мне последние наставления.
— А он согласится? — с сомнением спросила я.
—Ты должна уговорить. Обязана. Главное — твердость в голосе и уверенность. Это одинокий парень, семьи нет, работу потерял, с любимой женщиной расстался. Изгой, мученик… Короче, мы решили, что его забираем.
— А он симпатичный?
— О, женщины! Тебе-то что до этого? Тридцать пять лет, с вашей женской точки зрения достаточно привлекательный, спортсмен в прошлом. Как и ты, склонен к авантюрам. Но… слишком прост, неизворотлив, прямолинеен, не зубаст. Ему бы в девятнадцатый век…
— Ой, дядя Сев, а можно я лучше его себе возьму?
— Что значит возьму? Что это тебе, хомячок или рыбка? Это душа.
— Только душа, а тела нету?
— Мария! Мы с тобой на службе! В конце концов, не я решаю, по чью душу приходить.
4. Стас
День кончился, совсем стемнело. Темнеет в ноябре рано. За весь вечер мне удалось только пару раз подбросить кого-то до метро за какие-то копейки. Нет, так на ночлег не заработаешь. На улице мерзко и неуютно. Сейчас бы надеть теплые шлепанцы, налить в кружку горячего грогу и устроиться в мягком кресле перед телевизором…
Ловлю себя на том, что уже в третий раз проезжаю по одному и тому же переулку. Бывали времена, когда я тут обязательно находил клиента — я часто подрабатывал «бомбежкой», зарплаты всегда не хватало — но сегодня прохожие спешили куда-то по своим делам, и никто не собирался «голосовать». Впрочем, вон девушка подняла руку. Но она на другой стороне переулка. Я притормозил. Сзади какой-то крендель тут же надавил на клаксон и заморгал фарами: чего, мол, встал. Я включил аварийку и принял вправо — объезжай, если так невтерпеж. Возле девушки на противоположной стороне остановилась машина. Водитель открыл правую дверцу, между ними состоялся короткий диалог. Машина уехала, девушка осталась. Не договорились, значит — то ли цена не устраивает, то ли маршрут. А может, девушка сама предлагает услуги? Хотя таких девиц за версту видно, нет, она явно не из этих. Надо развернуться и подвезти ее. Все равно, за какие деньги, это лучше, чем попусту кататься. А там глядишь…
Как назло сплошная линия. А нынче гаишники и за одну линию штрафуют как за двойную. А денег нет, лучше не рисковать. Перекресток рядом. Блин! Знак «только прямо». Ползу до следующего, жду разрыв во встречном потоке, разворачиваюсь. Наверно уже точно кто-то увез мою пассажирку. Но нет, все еще стоит, машет мне рукой. Торможу.
— Вам куда? — спрашиваю через приоткрытое правое окно.
— До Слободки. Десять баксов.
— Садитесь, — открываю дверцу.
Слободка — это же черт те где, тьмутаракань! Ехать неудобно, через центр, по всем пробкам. Туда берут обычно не меньше двадцатки, но мне сейчас не до капризов.
— Я вам короткую дорогу покажу, — говорит моя пассажирка. — Через новую эстакаду.
— Так там же «кирпич», дорога еще не достроена.
— Поехали, я знаю как.
А девушка ничего, симпатичная. Может, напроситься на чашечку кофейку?
— Я так все время езжу, — говорит она. — У меня машина сломалась. А вы давно водите?
— Пятнадцать лет. Нет, уже шестнадцать.
— Тогда сможете.
Что смогу? Ладно, разберемся. Надо бы с ней познакомиться, что ли?
— Вас как зовут? Меня — Стас.
— А я — Мария.
— Маша, значит.
— Мария! Терпеть не могу: «Маша», «Машенька».
Девушка явно нервничает. Опаздывает куда-то?
— Торопитесь? — говорю. — Муж, наверно, заждался?
— Муж? Вы сказали «муж»?
— Да, муж, муж.
— Нету никакого мужа. И не напоминайте мне про этого козла!
— Ладно, извините…
В разводе, значит. Это хорошо, что никакого мужа, а то я уж было подумал, что накрылся мой вечерний кофе. Я включил радио. На волне кончилась музыка, ди-джей гнусавым голосом понес какую-то ахинею.
— Это Макс, — Мария поморщилась — И говорит противно, и как человек — дерьмо порядочное, но где-то у него лапа.
— Вы его знаете?
— Я работаю на этой радиостанции.
— Точно! А я-то все мучаюсь, никак не припомню, где мог слышать ваш голос.
У меня на голоса очень хорошая память. По телефону я могу узнать любого человека, с которым хоть раз поговорил.
5. Мария
Я сидела рядом с ним на переднем сиденье и в свете уличных фонарей пыталась его рассмотреть. Зачем я это делаю, не знаю, просто какой-то мазохизм. У самой же потом душевная боль останется и осадок… Нет, со стариками проще работать, там все ясно. А с молодыми… Да еще варианты переброски какие-то изощренные придумывают.
Вечером в загруженном транспортом городе ехать тяжело. Но я прекрасно знаю, там, куда мы едем — свободно. Можно даже сказать, пусто. А мужики, все-таки, есть мужики. Он тут же начал клеиться. Как зовут, то да сё. Познакомиться-то, конечно, можно, но ведь все равно мы скоро расстанемся. Он, кстати, еще не знает о том, что его ждет. Небось рассчитывает на чашечку кофе в моей квартире со мной наедине. Нет, дорогой, там, куда мы с тобой едем, кофе не подают. Более того, там вообще все по-другому. А как, никто не знает. Даже я.
А вот она и эстакада.
— Вот здесь направо, — говорю.
— Но там тупик, там нет дороги. Эстакада не достроена, там обрыв!
Я чуть не сорвалась.
— Делай, как я говорю! Направо! Газ в пол, разгоняйся! Разгоняйся, тогда проскочим! Ну!
6. Стас
Что это с ней? Она сошла с ума. Там — обрыв, это же верная смерть! Но почему я ее слушаюсь? Почему не торможу, а наоборот, форсирую двигатель и лечу в надвигающееся в свете фар красно-белое в косую полоску ограждение?
— Ты правда тут ездила? — говорю я попутчице. — Ты уверена, что проскочим?
— Да! Да! Это фантом! Нет там никакого ограждения, жми на железку, не останавливайся!
Когда ограждение разлетелось в стороны, а стекло пошло трещинами из-за того, что в него влетел открывшийся капот, сначала возникло чувство свободного полета, потом нас ослепил яркий свет, и стало жарко. Ужасно жарко…
Мы лежали на твердой земле. Кругом простиралась всхолмленная степь, нещадно палило солнце, было душно и влажно.
— Не понял, — подумал я вслух. — Почему день? Почему лето? Почему степь? И где моя машина?
— Не слишком ли много вопросов? — сказала Мария.
— А ты на все знаешь ответы? — почему-то я перешел на «ты».
— Почти, — Мария поднялась с земли. А заметив, что я разглядываю порванный рукав куртки, добавила: — Она тебе больше не потребуется. Теперь надо отыскать ворота.
— Какие ворота? Где мы? — не унимался я. — Куда мы попали, ты объяснить можешь? Мы прошли портал? Это другое измерение? Параллельный мир?
Я часто читал в фантастических романах о параллельных мирах, но никогда даже не мог себе представить, что это не выдумка.
— Не совсем, — ответила Мария уклончиво.
— Но меня ты зачем сюда приволокла? Тебе нужно было покончить с собой? А я тут при чем? Я остался без машины и нахожусь неизвестно где! Мы вообще выберемся когда-нибудь отсюда?!
Мария молчала примерно минуту. Потом сказала тихо, и почти не открывая рта:
— Я думала, ты — мужчина. А ты как баба истеричная…
Мы молча шли по холмистой равнине, нещадно палимые солнцем. Твердые участки почвы, поросшие пожухлой травой, чередовались с мелковолнистой поверхностью песка, в котором утопала нога. Я снял рубашку, накрутил ее тюрбаном на голове и закатал брюки до колен. Мария расстегнула блузку и завязала ее узлом на груди. Очевидно, верхнюю деталь нижнего белья она не носила. Я изредка поглядывал на нее, а она демонстративно смотрела только вперед. Она все еще была сердита. Но и отходчива, потому что через полчаса лукаво посмотрела в мою сторону.
— Вон они, ворота. Тебе туда.
Я действительно увидел перед собой сияющие белые врата. Я сделал шаг вперед, потом оглянулся. Мария шла в обратную сторону. Над ее головой мерцало сияние, а сзади были два огромных белых крыла.
— Ты — ангел? — изумленно произнес я.
— Да, — ответила она, не оборачиваясь, и исчезла…
7. Мария
Я опять вернулась на то место. Не знаю для чего, но я обычно всегда возвращаюсь. Все-таки это, видимо, какой-то изощренный вид душевного мазохизма. Мне хотелось поплакать. Просто поплакать. Пореветь. Там уже гаишники снимали оцепление. На эвакуатор погрузили останки искореженной машины. Зеваки потихоньку стали расходиться. Белая санитарная машина, без окошек и без спецсигналов, тоже потихонечку тронулась, поморгала поворотником и влилась в общий поток. Скоро ее красные фонари станут совсем неразличимы в общей красной реке движущихся от меня машин.
И я заревела. Почти в голос. Такого еще ни разу со мной не было.
— Девушка, что с вами? — спросил какой-то прохожий.
— Ничего, — ответила я, утираясь рукавом куртки, и побрела домой.
Дома трезвонил телефон, тут же заиграл Брамса мобильник. Я выключила мобилу и выдернула из розетки телефон. Потом включила телевизор, приготовила себе ужин, а после ужина меня ждала горячая ванна и томик Шопенгауэра.