Рогатые мужья с бредом ревности

Рефат Шакир-Алиев
Работал у нас на кафедре психиатрии один преподаватель, который имел репутацию покорителя женских сердец. Между собой мы его называли докторантом, так как он писал докторскую диссертацию. Но диссертационные дела у него двигались медленно. Слишком уж много внимания уделял он прекрасному полу. Он просто не мог к женщинам относиться спокойно. Это было выше его сил.

Сидел он, бывало, в нашей мужской компании, серьёзный такой, помалкивал многозначительно, то есть, вёл себя, как подобает старшему по возрасту и званию. Но стоило зайти женщине, - не важно какой, любой женщине, - как наш докторант преображался на глазах. Начинал порхать вокруг дамы, сыпать комплиментами, короче, обхаживать объект со всех сторон.

Арсенал обхаживаний, которым пользовался докторант, особым разнообразием не отличался. Да и изысканными его приёмчики назвать было трудно. Например, он хватал вазу с яблоками и устремлялся к даме, приговаривая воркующим голосом: «Я вам сейчас самое лучшее яблочко выберу». С притворно озабоченным видом осмотрев всю вазу, он брал первое, подвернувшееся под руку, яблоко и торжественно преподносил даме. Мужчины, зная наизусть повадки докторанта, ухмылялись, а на слабый пол, - не зря он, наверное, слабым называется - такого рода приёмы действовали на удивление безотказно. Исходила, видать, от него некая аура, доступная только женским органам чувств.

Однажды поехали мы с докторантом в соседнюю республику на научно-практическую конференцию. Эти, популярные в те времена конференции назывались так, потому что состояли из двух частей: днём учёные с умным видом слушали научные доклады и дискутировали, - например, по проблемам алкоголизма или, там, по терапии психосексульных расстройств, - а вечером разбегались кто-куда применять на практике новые теоретические знания.

Меня поселили в одном номере с докторантом. Вечером он исчез. Без предупреждения. Но это меня не удивило и не встревожило. Не первый раз был с ним в командировке и догадался, к кому он намылился. Не даром же он весь этот день увивался вокруг одной дамы, нашей землячки из Ташкента, которая работала врачом в другой больнице.

Удивился я позже, когда в полночь он заявился в номер грязным, ободранным и с царапинами на руках, лице и шее. «Это она вас так отделала? Во темперамент!» восхитился я. Докторант выругался: «Параноик хренов!» и заскочил в туалетную комнату, оставив меня гадать, кому он выставил такой эмоционально насыщенный диагноз. Холодный душ не умиротворил его, и, выйдя из ванной, он продолжал возмущённым тоном ругать кого-то: «Алкаш чёртов, больной он на голову, лечить его в психбольнице надо, а он раскатывает по городам...»

Как выяснилось, всё у докторанта шло своим чередом с этой самой землячкой, - поужинали в ресторане, потом уединились в её номере, - до тех пор пока в дверь не постучали. Приехал муж. Причём неожиданно для жены. А для нашего докторанта тем более. Пришлось прыгать вниз с балкона второго этажа. В темноте угодил в кусты, которые оказались - беда одна не ходит - колючими. Кому в голову пришла идея сажать колючки под балконами гостиницы? «Негуманно это, не заботятся тут о людях», подумал я, сочувственно разглядывая пораненного любовника.

- Бредовой он, бред ревности у него! - распалялся докторант.

- Ну какой же это бред? - возразил я. - Вы переспали с его женой, и ему же диагноз лепите. Неувязочка получается.

- Во-первых, я не переспал с ней, – он раздражённо отпарировал мой довод.

- А что так? – я не удержался от любопытства.

- Не успел. Не со всеми же получается - раз-раз и на матрац. Этой прелюдия в симфонии нравится. А во-вторых, если бы и переспал, это не исключает, что её муженёк, чтоб его, ведёт себя неадекватно. И место таким в закрытом отделении. Они - социально опасные больные, - заявил докторант назидательным тоном, которым он обычно высказывал своё мнение на клинических разборах, - вот вернёмся домой, надо будет с этим придурком разобраться.

- Если всех рогатых мужиков пересажать в психушку, работать будет некому. Экономика в стране рухнет, - я придал проблеме социальное звучание. 

- Экономика и без того шатается, а ревнивец этот, всё-равно, больной. Чего он припёрся за тысячу километров? И потом, почему ночью? Проверять он приехал жену, понял. 

Выдержав паузу после такого неотразимого аргумента, он проворчал:

- Приехал бы днём, я бы не стал время терять ни за хрен собачий.

- По жене он соскучился. Любит её, наверное, потому и ревнует, - предположил я.

- В гробу я видел такую любовь... давай спать, - буркнул докторант и выключил светильник.

Так наш консилиум и не пришёл к однозначному мнению. Обычное дело среди психиатров. Это у хирургов всё просто: аппендицит – он есть или его нет. С диагностикой бреда дело обстоит куда сложнее.

Бывает и по-другому. Попался нам как-то случай, в отношении которого все мы, члены кафедры, пришли к единодушному заключению: это - бред ревности. Но о нём чуть позже.

Наш институт занимался усовершенствованием врачей не только из нашей республики, но и со всей страны. Врачи приезжали к нам за тысячи километров; кто за знаниями, кто ещё зачем. А циклы были продолжительными: от одного месяца до полугода. Соблюсти присягу на супружескую верность в этих условиях было чрезвычайно трудно.  Естественно, что нашему докторанту было где развернуться во всей своей красе и славе.

От славы докторанта перепадало кое-что и нам, кафедральным. Однажды я был на приёме у ректора нашего института, личности весьма взбаламошного нрава. Вот и на этот раз я попался ему под горячую руку. Вместо того, чтобы выслушать мою просьбу, ректор вдруг начал орать, что на кафедре психиатрии творится разврат, процветает аморальщина, все мы сожительствуем со слушательницами (так назывались врачи, проходящие специализацию в институте), и что, вообще, с нами надо разобраться и положить конец безобразию.

- Извините, но я не сожительствую со слушательницами, - несмело промямлил я, тщетно пытаясь обелить своё доброе имя.

- А что вам мешает? - вполголоса, чтобы не услышал ректор, спросила меня проректор, роскошного вида дама, и одарила насмешливым взглядом.

Я выскочил из кабинета ректора не солоно-хлебавши, но зато искупанный с ног до головы в лучах славы нашего любвеобильного докторанта.

Тактика докторанта была общеизвестна. Наметив жертву среди нового состава слушательниц, он предлагал ей начать готовить доклад на кафедральную  конференцию. Была такая обязанность у преподавателей курировать подопечных, помогая им подготовить грамотное теоретическое сообщение или детальный клинический анализ больного. Дело было нужное, но нудное, и не всем преподавателям оно было по душе. Докторант же с удовольствием совмещал полезное с приятным, и делал это с размахом.

Справедливости ради надо отметить, что жертвы его отнюдь себя обделёнными и несчастными не чувствовали. Напротив, к нему выстраивалась очередь из жертвенниц, желающих вознести себя на алтарь любви. Помню, одна слушательница, габаритами превосходящая докторанта почти вдвое, преследовала его просьбой помочь ей готовить доклад. «Раньше это называлось б...вом, а теперь – готовить доклад», съязвил наш заведующий кафедрой, который недолюбливал докторанта.

Подготовленные под тесным руководством докторанта доклады вызывали повышенный, если не сказать ревнивый, интерес, причём в основном со стороны других слушательниц. Они сопровождались бурными дебатами и подчас подвергались уничижительной критике. Докторанту приходилось спасать положение заверениями, что все сделанные замечания будут учтены при подготовке следующего доклада. Затем он оглашал имя следующей докладчицы под разочарованные возгласы неудачливых соискательниц его внимания.

В курсе похождений докторанта были не только коллеги-медики, но и, видимо, члены их семей. А любая слава, как известно, имеет оборотную сторону. Однажды, придя утром на работу, я застал сотрудников кафедры, озабоченно обсуждающих какой-то вопрос. Я спросил, по какому поводу эта незапланированная пятиминутка, и мне протянули толстую общую тетрадь, которая, как оказалась, принадлежала мужу бывшей нашей слушательницы. Она училась на кафедре около года назад, а в период описываемых событий работала врачом в одном из отделений нашей огромной больницы. Она была из тех сереньких особ, о которых узнаёшь только тогда, когда они, часто не по своей воле, попадают в какую-нибудь историю. Мне, например, так и не удалось воспроизвести в памяти её облик, когда мне рассказали о ней.

В тетрадке описывалась история «любви» этой слушательницы и докторанта, причём с такими «деталями», что ни у кого из нас сомнений о психическом состоянии автора не возникало. В частности, «оскорблённый» муж перечислял в строго хронологическом порядке массу «фактов» относительно встреч его жены и докторанта в течении года на территории больницы с указанием даты, места и времени с точностью до минуты. Получалось, что наш докторант месяцами был под неусыпным наблюдением ревнивца, сам того не подозревая.

«Чистая работа! Штирлиц, однако», докторант отдал должное искусству своего «соперника».

Автор досье не только перечислял встречи, но и смаковал подробности, описывая с характерной для паранойяльных больных обстоятельностью эпизоды, в которых при всём честном народе его супруга «испытывала» оргазмические ощущения, меняясь в лице и поведении, после того, как докторант незаметно «прикасался» к ней...

Когда же дело дошло до места, где ревнивец обсуждал пути выхода из ситуации, мне стало не по себе. В треугольнике, который вообразил себе бредовой больной, докторант подлежал физическому устранению. Не только мне, но и всем присутствующим, было понятно, что надо что-то предпринимать.

Кто-то предложил срочно госпитализировать больного в принудительном порядке. Но докторант категорически отказался против такого решения проблемы, сказав: «Ну подержим его в больнице какое-то время, полечим, заглушим его бред. Но выписать-то его всё-равно придётся. А что потом? Видели ли вы больных с бредом ревности, которые полностью излечились? Я таких не видел».

Я тоже, между прочим, не видел. Бред ревности – хроническое расстройство психики. Как говорится, если муж начал ревновать, то это надолго. Правда, был у меня пациент, который как-то при встрече заявил мне, что он больше не нуждается в лечении. На вопрос «почему?», он ответил, что жена его умерла. «Теперь ни жены, ни ревности», грустно заключил он.

Несмотря на своё более чем щекотливое положение, докторант оставался в своём амплуа. Похоже было, что его не столько беспокоила реальная опасность, нависшая над ним, сколько задело то, что его приревновали «не к той». «Надо же к какой мымре он меня приревновал?!», то и дело повторял он с досадой. Как-раз в то время на экранах кинотеатров шёл фильм «Служебный роман» с неповторимой Алисой Фрейндлих в главной роли начальницы–мымры.

Надо отдать должное нашей больничной «мымре», что она очень даже адекватно, можно сказать, профессионально, оценила (ведь это она принесла злополучную тетрадь на кафедру) и разрулила сложную ситуацию. Пока мы размышляли о том, что делать, она в срочном порядке перевелась работать в другую больницу на далёкой окраине города. И хотя для бреда большие расстояния - не помеха, всё-таки вероятность встречи ревнивца и докторанта существенно уменьшалась. Ну а без доли опасности в нашей работе не бывает. За что и получали надбавку к зарплате. Как потом сложилась судьба супружеской пары жены-психиатра и мужа-ревнивца, мне неизвестно. Во всяком случае, никаких сведений о них до нас не доходило.

Докторант вскоре тоже покинул нас, добившись длительной командировки в Москву под предлогом завершения докторской диссертации. С его уходом резко погас энтузиазм слушательниц в отношении подготовки докладов, и сами кафедральные конференции стали проходить гораздо тише и скучнее. Более того, у кафедры появились трудности с комплектованием циклов, так как того наплыва слушательниц, как бывало при докторанте, уже не наблюдалось. Поистине, человека ценишь по достоинству только тогда, когда он уходит.

А докторант так и не завершил докторскую диссертацию, хотя и проболтался в московской докторантуре целых два года. Какой наукой он в столице занимался, нетрудно было догадаться, и в ней наш герой, несомненно, заслужил бы звания профессора, если бы таковое присваивалось.