Наде казалось, нет земли под ногами и сверху не за что зацепиться. Неосторожный шаг – и она улетит в пропасть. Она боялась оглянуться и увидеть сонм здравомыслящих, услышать их лающее: ты собралась рожать сейчас, когда мать в СИЗО, брат еще не закончил школу, муж от тебя ушел. Институт ты бросишь. Что ты дашь ребенку? Куда ты понесешь его из роддома? – На улицу?! От ребенка надо избавиться, – постановят они и разойдутся по своим делам.
Но сердце видело самое важное: сквозь хаос пробивается новая жизнь как крохотный росток. И ей, Наде, кто-то неведомый доверил, позволил быть причастной к свершению чуда. Дух захватывало от осознания возникшего огромного счастья. Никому Надя о нем не скажет, не подпустит, не даст разрушить. Оно стало ее тайной. Надино счастье жило рядом со страхом, давней болью – мыслями о маме и Владе.
Чтобы освободили маму, нужно было срочно найти деньги. Надя решила идти к родне, раньше дружной, а теперь разрозненной. «Никогда не попрошайничала», – подумала она. «Нежные мы какие, – ответила она себе же. – Любоваться своей гордостью, конечно, очень приятно, но может быть, вы сделаете что-нибудь для мамы, ваше величество?».
Родственники отнеслись к Надиной просьбе каждый по-разному, но деньги давали. Кто молча сочувствовал, а кто судил. А как же не осудить? Случай подходящий, – к ним же за помощью пришли: мать ничего не нажила кроме беды, друзей в дом тащила, все им раздаривала. Где теперь эти друзья? А потом еще и запила -- вот и попала. Надя заступалась за маму и обещала вернуть деньги, как только заработает.
Собрав нужную сумму, Надя тут же договорилась о встрече с адвокатом. Молодой адвокат, рыжеволосый, с веснушками вразброс, пересчитал гонорар, несоответсвующий скромному Надиному наряду. От смущения или жары щеки его зарделись. С красным лицом, обрамленным огненной шевелюрой, он стал похож на факел, вставленный в серый негнущийся костюм. Надя сидела за столом, напротив. Он, встречаясь с ее прямым, пронизывающим взглядом, спешно отводил взгляд; смыкая и размыкая холеные пальцы, давал советы, обещал устроить ей встречу со следователем и свидание с мамой. Надю насторожила неуверенность адвоката. Уходя, она твердо заявила: «Мама должна быть освобождена. Счет пошел на дни. Я буду приезжать к вам часто. Очень часто».
Сквозь хлопоты, ожидание, тревогу в Надину жизнь пробивались маленькие чудеса, как в темную комнату сквозь шторы пробивается луч с искрящейся пылью. В эти минуты Наде казалось, что кто-то незримый ведет ее за руку и указывает верный путь.
Она неожиданно для себя быстро сменила работу, однажды, случайно оказавшись в институтском отделе кадров. Что ее туда занесло, Надя так и не поняла. Ворвавшись в кабинет, она смутилась, но чтобы оправдать свое вторжение, спросила, нет ли у них свободных вакансий для студентов старших курсов. Заведующая порылась в списках и сообщила, что на кафедре психологии как раз пустует место лаборанта. Наде хотелось расцеловать весь отдел кадров, но она ограничилась несколькими вежливыми фразами, попрощалась со склонившимися над папками, добрыми феями и через несколько минут уже стояла с направлением в вытянутой руке перед малоподвижной и густоголосой заведующей кафедры. Та посмотрела на Надю, на кадровое направление и объявила, что работа состоит из оформления наглядных материалов (это в том случае, если Надя умеет рисовать) и набора текстов, если Надя умеет печатать на машинке. Нарисовать Надя сможет, а печатать… вот-вот научится. Услышав это признание, заведующая тепло, по-матерински, улыбнулась и почти пропела дивным контральто, что работать можно во второй половине дня: после занятий. Надя сияла вместе с солнцем, щедро заливающим светом пыльный кабинет.
Дни полетели: учеба, работа, хлопоты о маме и Аркашке, поиски Влада. Его друзья выдавали разные версии: то он у родителей, то уехал в Москву с новой зазнобой, то где-то в городе – сидит на игле. Надя охотнее принимала первые две и все еще ждала Влада.
Часто вечером - после работы и читального зала Надя ненадолго заходила в аудиторию, где стояло пианино и жили ее лучшие воспоминания. Однажды, подходя к заветной комнате, она услышала звуки и остановилась. Это была любимая мелодия Влада. Не решаясь открыть дверь, Надя стояла, прижимая ладони к горячим щекам. Справившись с волнением, она тихонько вошла. Влад играл, он услышал шаги, но к Наде не повернулся и продолжал играть.
- Я знал, что ты сюда зайдешь. Я тебя ждал.
Надя молча села на стул рядом. Она разглядывала его профиль сквозь паволоку лунного света. Ей казалось, что не было безумств и расставания, и разговора в автобусе, а они, как обычно, пришли сюда после занятий. На мгновенье ей стало тепло и спокойно.
- Сыграешь? – спросил Влад, закончив.
- Что сыграть? – спросила Надя, не вставая.
- Помнишь, что ты играла мне тогда, в первый раз? – полушепотом сказал Влад, подошел к Наде ближе и вгляделся в ее лицо.
- Ноктюрн, – ответила она и улыбнулась.
Надя села за пианино. Луна, казалось, светила ярче, клавиши были хорошо видны. Она заиграла. Как в первый раз Влад стоял напротив, и Наде казалось, что он смотрит на нее так же как тогда. Ее обдало горячей волной. А потом стало холодно. И снова волна, и снова холодно. А потом внезапно все показалось чужим, и пальцы не взлетали над клавишами, а тяжело опускались. В звуках появилось что-то гнетущее, похожее на гулкие, удаляющиеся шаги. Что-то медленно уходило. Надя остановилась, посмотрела на Влада. Она поймала себя на мысли, что не хочет видеть его лицо при ярком свете. Она помнит другого Влада, такого, каким он был тогда, в их первый вечер.
- Включить свет? – словно читая ее мысли, спросил Влад.
- Нет-нет, – поспешно ответила Надя.
- Плохо сыграла, – заключил он.
- Ты об этом мне пришел сообщить три месяца спустя? – спросила она.
- Я пришел узнать, как ты?
- Учусь, работаю.
- Деньги-то у тебя есть?
- Есть.
- Подкинешь пару десяток?
- Подкину, – Надя, не мешкая, вытащила деньги и передала Владу. – Ты как живешь?
- Себя ищу, – с усмешкой ответил он.
- Ты талантливый музыкант, у тебя прекрасный голос – все дано. Чего не достает?
- Никому это не нужно. В ресторанах играть перед жующими мордами?
- Кроме ресторанов есть еще что-то, только это надо найти. Сходи в филармонию.
- Поеду, как ваш учитель музыки, в деревню. Буду местным кумиром, – сказал Влад и усмехнулся.
- Наш учитель тоже бы не поехал, если бы не послали отрабатывать «барщину» после училища. Хотя ничего зазорного не вижу в том, что деревенских детишек учат играть, понимать музыку. Чем они хуже остальных?
- Вот закончишь институт, - и мотай в деревню про Египет рассказывать, им и тебе это очень пригодится.
- Пригодится, – как эхо подхватила Надя.
Влад присел перед ней на корточки.
- Ты помнишь, как начался наш роман? – спросил он, заглядывая ей в лицо.
- Помню… Ты перепутал двери и влетел в нашу комнату, я была одна, сидела за столом. Испугалась, – ответила Надя и улыбнулась.
- У меня в руке дымилась сигарета, я спросил: где все. А ты заявила, что я хам и не умею вести себя с барышнями. – Влад и Надя рассмеялись.
- Ты почему-то растерялся, быстро начал тушить сигарету. И единственное, что пришло тебе на ум, сообщить мне, что я ископаемое.
- Мне уже ничего другого не оставалось после твоего волшебного слова.
- Какое из слов было волшебным: хам или барышня? – смеясь, спросила Надя.
- Тогда все было волшебным… Я подумал, сразу ты в меня влюбишься или придется подождать?
- А потом ты приходил каждый день, прикидывался, что ухаживаешь за Ленкой, а сам смотрел, как я реагирую на твой казарменный юмор и не влюблена ли я еще в тебя.
- А ты, наблюдательная моя, собиралась и уходила. Укатывалась от всех как колобок. С тобой только я мог справиться.
- Что значит: справиться. Ты тореадор что ли? – шутила Надя.
- Бери выше. Я крепости штурмовал! – парировал Влад.
- Да какие там крепости! За тобой стелился шлейф девиц, – ответила Надя и рукой указала на предполагаемый шлейф, – а кому удавалось забежать вперед и кинуться на шею – ликовали от счастья. Играть в поддавки тебе было скучно. Хотелось развлечь себя игрой в завоевателя, повеселиться.
- Уж, ты то меня повесели-ила, – иронизировал Влад.
- Помнишь? Ты в очередной раз зашел к нам в комнату, я, как всегда, собралась сбегать. А ты встал у двери, весь собою гордый, и торжественно объявил: я буду штурмовать эту крепость, – Надя воспроизвела фрагмент, имитируя интонацию Влада.
- Ну… штурмовать не сразу удалось, а осада длилась год. Сколько нервов ты мне за этот год вымотала.
- Надеюсь, нервы ты восстановил.
- Как же! С тобой восстановишь… Они замолчали. Надя смотрела в окно. Круглая луна пялилась, как досужая соседка. – Ты аборт-то сделала? – неожиданно и небрежно спросил Влад.
- Нет, – твердо ответила Надя.
- Мы же с тобой договорились, – раздражался Влад.
- Мы ни о чем не договаривались. Ты сказал несколько слов в автобусе и исчез на два месяца, – ответила Надя, поднялась со стула, резко и шумно его отодвинув.
- Это значит, ты решила все за меня.
- Это значит, мы с тобой не можем здесь ничего решать. Мы не вправе распоряжаться жизнью, чья бы она не была. А то, что ты сейчас несешь – чудовищно: ты, отец ребенка, настаиваешь на том, чтобы я, его мать, пошла и избавилась от него, – говорила Надя, чеканя каждое слово.
- Нет еще ребенка. Это зародыш!
- Это ты зародыш, – отрезала Надя и включила свет.
Эта встреча стала для нее таким же нещадным светом, озарением: Влад не просто играет в завоевателя, он отдается этому весь, без остатка, и не может остановить себя. Потом завоеванное становится уже не нужно, а нужна новая игра, и он отравляется на поиск. Каждая победа приносит ему опустошение. Надя оказалась всего лишь одной из побед. Иное в нем еще не вызрело или не родилось. Она никогда не вторгалась в его пространство, не переделывала на свой лад, не захламляла суетой. Она знала, надо быть рядом и бережно отогревать, тогда он перестанет бояться, потянется к теплу и раскроется. Но Владу в загадочном для Нади своем пространстве было пусто. Пустоту он заполнял наркотиками.
Надя смотрела на его осунувшееся, бледное лицо с темными кругами под глазами. Взгляд его был растерян. Весь его облик являл собой безысходность. «Что ты с собой делаешь, Влад?!» – вырвалось у нее. Не было отторжения. Было отчаяние и жалость.
Продолжение следует