Клетка

      Роки потерялся. Виноват в том он был сам. Просто увидел, что дверца клетки приоткрыта и, поддавшись какому-то минутному порыву, юркнул в отверстие.
-- Ой, мама, Роки улетел, -- услышал он встревоженный голос Насти, его хозяйки, девочки лет десяти, высокой и тоненькой, как тростинка.
Каждый день она исправно чистила клетку своей птички, наполняла кормушку разными вкусностями и ставила поилку со свежайшей водой.
В солнечные дни Рокин домик выносили на балкон. Вволю набултыхавшись в купалке, кенар усаживался на жердочку, на солнечную сторону клетки и, выставив вперед намокшую лимонную грудку, принимался сосредоточенно перебирать свои перья. Одно за другим он укладывал их в только ему одному известном порядке. А потом начинал петь.
Вытянувшись, откинув назад голову и временами чуть приоткрывая нежно-розовый клюв, Роки полностью отдавался своей песне. Он погружался в нее все глубже и глубже, не замечая посторонних звуков – вообще ничего вокруг себя, будто от того, как он споет, зависела его судьба.
-- Слышите, слышите? Птичка! – доносились с улицы возгласы удивленных прохожих.
Люди смотрели на балкон, пытаясь увидеть загадочного певца, улыбались, переговаривались друг с другом – угадывали, что за чудесный тенор дает концерт.
Роки был гордостью семьи и, зная это, с успехом использовал данное обстоятельство к своей выгоде. На ужин все собирались на кухне. Клетка постоянно стояла здесь же, у окна. Роки перепархивал с жердочки на жердочку, нетерпеливо, с интересом поглядывая на стол. Как только семья принималась за ужин, Роки начинал изо всех сил колотить лапкой по прутику в стенке клетки, издавая при этом странные визгливые звуки, ничем не похожие на его восхитительное пение.
-- И мне, и мне дайте! – должно быть, кричал он.
Когда этот трюк был проделан впервые, все изумились, но потом привыкли и неизменно удовлетворяли просьбу Роки, успокаивая его аппетит чем-нибудь вкусным. Увы, Роки был редкостным обжорой и, кроме того, имел весьма странные гастрономические пристрастия, обожая то, что обычные канарейки не едят. Например, очень любил отварных кальмаров, белое куриное мясо, сгущенное молоко и мед.
       Летом по выходным отправлялись на дачу. Сидя в клетке, стоявшей у окна задней дверцы машины, Роки крепко держался тонкими когтистыми пальчиками за жердочку: боялся упасть. Особенно ему не нравилась проселочная дорога: приходилось то и дело пружинить на лапках, отчего они уставали.
       Впрочем, в дороге тоже было кое-что интересное. За окном автомобиля, сменяя друг друга, мелькали пейзажи. Роки никак не мог понять, почему за кухонным окном картина постоянно одна и та же, а за автомобильным – сотни и, наверное, даже тысячи видов. Окно автомобиля напоминало ему телевизор, который стоял в гостиной: в нем тоже постоянно что-то менялось. Но в отличие от телевизора, из автомобильного окна не доносилось никаких звуков. То есть некоторые звуки все же были, но – резкие и тревожные – они пугали Роки, и он закрывал глаза, словно это могло спасти его от возможной опасности.
Наконец, от душного суетливого города с его непонятным шумом не оставалось и следа. Он сменялся зеленой пригородной зоной – пусть совсем негустым и болезненным, но все-таки лесом, который постепенно густел, становился все крепче и живописнее, превращаясь в настоящее изумрудное море, волнующееся при каждом дуновении теплого июльского ветра. Машина круто вползала на гору и оказывалась прямо у небольшого, аккуратного дачного домика с высоким крыльцом.
-- Ну, вот и приехали, -- констатировал отец, медленно вылезая из-за руля и потягиваясь, чтобы размять уставшую спину.
Настя брала Рокину клетку и ставила ее на крыльце так, что он мог наблюдать, как семья выгружает многочисленные вещи.
Роки некоторое время сидел тихо, отдыхал после тряской дороги. Но уже через несколько минут резво порхал по своему домику, что-то весело чирикая, словно подражая воробьям.
В один из таких моментов он и обнаружил открытую дверцу. Взмахнув раз-другой крыльями, он стал подниматься все выше и выше. От неожиданных ощущений, прежде никогда им не испытанных, вдруг закружилась голова. Крылья упруго разрезали необыкновенно свежий, пьянящий и немного обжигающий дыхание воздух.
Посмотрев вниз, Роки с удивлением увидел три маленькие суетящиеся фигурки.
-- Роки, Роки, вернись! – кричала самая маленькая из них – Настя. Она бежала за ним и размахивала руками, как будто тоже хотела взлететь, но это ей никак не удавалось.
-- Ой, ну как же это!…Сережа, ну что же делать?! – восклицала мать девочки, беспомощно глядя на мужа.
А тот стал свистеть, видимо, надеясь свистом приманить кенара-беглеца. Потом родители бросились вслед за дочерью, стараясь не потерять из виду стремительно удаляющегося от них любимца.
      Но все их призывы были тщетны. Даже если бы и захотел, Роки не смог бы вернуться, так как неожиданно его подхватила и стала уносить в небесную синеву, какая-то неизвестная ему сила. И Роки не мог, а главное – не хотел ей сопротивляться.
      Казалось, еще немного и он коснется неба. Облака!… Такие пронзительно-белые, как безе, постоянно меняющиеся, они всегда манили его. Сидя в клетке и глядя на них из кухонного окна, Роки почему-то думал, что если однажды ему повезет и он долетит до облака, то произойдет что-то очень, очень хорошее. Радостное для всех, и все ему будут благодарны. Облака были его мечтой. И сейчас, отдавшись этой силе, он сделал так потому, что не мог, не имел права отказаться от своей мечты.
      Дачные домики стали размером не больше его клетки, а саму клетку уже вообще нельзя было разглядеть. Она словно растворилась среди того многообразия, открывшегося его взору с высоты.
Гордость неожиданно охватила Роки, гордость тем, что он смог подняться и увидеть мир, в котором до сих пор жил, со стороны. И этот мир – с густым лесом, уходящим к высокой горе, конца которой не видно, с неторопливыми, копошащимися на своих огородах дачниками, с сероватой тесемкой речушки без названия – весь этот мир, казавшийся раньше огромным и необъятным, на самом деле таким не был. Сейчас он вполне уместился бы на том большом блюде, на котором по праздникам красовался пышный и вкусный торт.
Мысль о торте вернула Роки к действительности, он почувствовал, что устал и проголодался. Его маленькие, привыкшие к комнатным полетам крылья слабели с каждой минутой. Не имея сил сопротивляться уносившим его потокам воздуха, Роки отдался на волю судьбе и при этом не ждал от нее ничего хорошего, так как понял – обратного пути он не помнит.
       Вдруг Роки заметил, что алюминиевая, сверкавшая на солнце крыша одного из дачных домиков, над которым он пролетал, стала расти прямо на глазах. Из небольшой, похожей на чуть наклоненную крышку стола, плоскости она стала превращаться в огромную ребристую поверхность. Роки осознал, что падает. Чтобы как-то замедлить падение и смягчить его, кенар стал чаще махать крылышками, сопротивляясь силе, которая тянула его к земле, точнее – к крыше. Его действия возымели успех: скользнув по блестящему покрытию, он вновь был подхвачен воздушными потоками.
     Так продолжалось несколько раз. Роки то опускался, то поднимался опять пока, наконец, его не занесло на высокую березу, которая одиноко стояла в стороне от множества других своих сестер, словно была изгнана ими за какую-то провинность. Несчастный кенар крепко уцепился лапами за качающуюся ветку и, переводя дух, стал осматриваться вокруг.
      Островерхие листья березы тихо переговаривались друг с другом, у каждого из них была своя история, хотя они росли на одном дереве. Их шепот и медовый запах, исходивший от веток, немного успокоили Роки, он и сам не заметил, как задремал. Ему приснился чудесный сон. Он вернулся в тот счастливый миг, когда его купили. Несуразный, маленький, он еще не мог даже взлететь на жердочку, поэтому неловко прыгал по полу клетки и клевал сваренное вкрутую яйцо.
Вдруг сквозь сон Роки почувствовал, как что-то мягкое и пушистое щекотно коснулось его ноги. Он, еще находясь во власти сна, метнулся в сторону на соседнюю ветку.
-- Вот дурень! – возмущенно воскликнул непонятно откуда взявшийся воробей, -- гусеницы испугался. Еда сама к нему ползет, а он от нее шарахается!
С этими словами воробей одним махом проглотил бедную гусеницу, которая, впрочем, и не заметила этого.
-- Простите, я, кажется, занял ваше дерево, -- смущенно пропищал Роки, в душе обидевшись на воробьиную фамильярность.
«Однако, -- рассудил он, -- на всякий случай лучше вести себя потише и не искать новых приключений на свою голову».
-- Вот еще, -- фыркнул Воробей, -- деревья общие. Места всем хватит.
-- Общие? – не понял Роки.
-- Ну, да. Общие.… Да чего их делить-то? Поди, не еда.… Вон их сколько! Выбирай любое и отдыхай.
Роки раздражала странная манера Воробья все время подпрыгивать, то и дело шевеля ершистым пегим чубчиком, совсем не украшавшим, по мнению кенара, воробьиную голову.
-- Да ты, я вижу, из этих … Из домашних,-- хитровато прищурившись, заметил новый знакомый. -- И чего тебя к нам занесло? Неужто кормить перестали?
-- Нет, нет! Что вы,-- Роки несколько замялся, не зная, стоит ли говорить правду.
-- Просто я путешествую,-- решил он соврать, рассудив, что в этом есть и доля истины. – Знаете ли, захотелось подняться над обыденностью, заглянуть за горизонт…
-- Ясно, -- кивнул Воробей, -- клетка надоела. А я бы вообще не смог. Ни дня! Как можно? Тут видел одного, вроде тебя, только зеленый. Тоже в клетке сидит. Еды! Полным-полно, а он сидит хмурый, нахохлился. А почему? Да потому, что в клетке и еда не в радость.
-- Ну, вы несколько упрощаете, -- возразил кенар, -- все гораздо сложнее.
-- И ничего не упрощаю! – отрезал Воробей. – Не люблю я сложностей. Я вот сам себе хозяин. Куда хочу – туда и лечу. И никакой крошкой в клетку меня не заманишь!
-- А кто же вас кормит? – спросил Роки.
Его вдруг заинтересовала позиция рассудительного воробья.
-- Кормит? – переспросил тот.
-- Да. Где вы пищу берете?
-- Гм… -- хмыкнул Воробей и со снисходительной усмешкой объяснил: «Не беру, а нахожу. Ну, вот та гусеница, например, была довольно вкусной. Или вот – мошка летит».
Одно, почти неуловимое движение, и из воробьиного клюва торчали два прозрачных мушиных крылышка.
А Роки и не заметил эту мошку! Кенар отметил про себя, что тоже сейчас не отказался бы что-нибудь проглотить.
Их разговор внезапно был прерван каким-то неясным, странным шумом, донесшимся из леса. Воробей стал встревоженно оглядываться по сторонам.
-- Что случилось? – полюбопытствовал Роки.
-- Тихо! Тихо, приятель, -- шепотом отозвался Воробей и, строго глядя на кенара, быстро предупредил: «Сиди и не высовывайся, ворона близко».
-- Ворона? – Роки, все еще не понимая опасность ситуации, тоже обеспокоено стал вглядываться в просветы между листвой, но ничего не увидел.
-- Сцапает! И моргнуть не успеешь! – объяснил Воробей.
Он вновь глуповато дернул чубчиком, воровато огляделся и добавил:
-- Засиделся я с тобой, приятель. Пора мне.
Не дожидаясь ответа, он скользнул с ветки и скрылся в густых зарослях шиповника.
«Он хоть и неприятный тип, -- подумал Роки, -- но с ним было как-то веселее». С воробьем он на некоторое время не то что бы позабыл о своем плачевном положении, но перестал думать о будущем. В течение всей странной беседы ни одна тревожная мысль не посетила голову бедного кенара. Но вот воробей улетел, и уныние вернулось. Роки с отчаянием вспомнил родную клетку и Настю.
      Нахохлившись и спрятав усталые лапки под перьями на животе, он закрыл глаза и попытался снова заснуть, надеясь хоть во сне увидеть что-нибудь съестное. Но тщетно – сон не шел. Зато все сильнее давал о себе знать голод.
      Переполох в лесу, вызванный появлением невиданной вороны, вскоре прекратился, стало совсем тихо. Густую тишину разбавляли лишь шепот листвы да надтреснутый звон мух-жужжалок, которых в этот жаркий полдень было невероятно много. Они летели по своим делам, их совершенно не волновало рокино одиночество, его голодные муки и щемящая тоска. А между тем, тоска все больше и больше овладевала сердцем несчастного кенара, серой тенью проникала в самые потаенные уголки его маленькой и нежной души.
-- Да вот же он, Настя! – вдруг прозвучал рядом чей-то очень знакомый голос.
Не веря, точнее – боясь поверить неожиданному счастью, Роки приоткрыл один глаз и осторожно посмотрел вниз, под дерево. «Это, конечно, сон», -- вертелось в голове.
      Но там, внизу, по пояс в зарослях кудрявого папоротника, боясь пошевелиться, чтобы вновь не спугнуть своего глупого любимца, стояли Настя и ее мать. Заплаканное лицо девочки светилось улыбкой, большие карие глаза не просто с обожанием смотрели на беглеца-кенара, они просили, умоляли его вернуться. Роки не стал противиться магниту этих глаз, расправил уже слегка онемевшие крылья и, почти упав с надоевшей ветки, тяжело слетел на плечо хозяйки.
      Вечером, с аппетитом уплетая сладкий творог, Роки почему-то вспомнил воробья. Ему представилось, как тот снует где-то сейчас, ловит мошек и, поминутно озираясь, с независимым, гордым видом смотрит вокруг.
      А ночью Роки приснилось высокое небо с плывущими по нему невесомыми облаками.