Кошка появилась из рук приятеля, гонимого необходимостью убивать.
Мы сидели на кухне после ужина, о чем-то добродушно переругивались. В это время из кожаного рукава приятеля, который тихо сидел поодаль - у него был период голодания - выглянул комочек снега. Выполз, понюхал атмосферу и улез обратно. Это было так вдруг, как в мультипликации! Мы замолчали. После бесконечных минут накаленной тишины он опять показался и медленно вышел на табуретку.
"А-ах..."- выпали в осадок дети. Тут же загремели чашки, забулькало молоко - последний пакет распороли! Снег плавно изогнулся, лизнул блюдце и задумчиво поставил хвостик карандашом. И ушел принимать территорию... Приятель тоже ушел, сделав свое черное - или белое? - дело и ласково усмехаясь в несгораемые пожарницкие усы. И началось, началось.
Молока в холодильнике всегда не хватало. Дети часто болели, им самим надо было много молока пить, но молоко доставалось только тем, кто успел утром - ветеранам, к вечеру основной продукт с отдела исчезал, а нереальное как снег существо как раз его и хотело.
Белое тянулось к белому!
Перед остальной едой брезгливо дрожало.
Дети долго и бурно обсуждали, мальчик оно или девочка. Они побежали, показали снежное существо соседской бабке. И та постановила: девочка! Вечером гордые раскрасневшие дети сказали торжественно:
-Мам, котеночково имя - Зима.
-Может, мы лучше вернем котеночка? - заискивающе спросила я.- Мы не договаривались на девочку, она начнет рожать по сто штук... Я не переживу.
- Переживешь!- бодро сказали дети.- Ты где видела такую белую, такую пушистую Зиму?
- Лучше бы не видела,- слабовольно сдалась я.- А не будет как с хомяком? Помните, как умер хомяк? У нас гибнет все живое.
- У хомяка не было домика, - разумно подытожила дочь.- Он сбежал под пианино и его пришлось доставать лыжной палкой. Была бы клетка, так и лыжная палка ни к чему.
- Но у него вздулся пузырь на лбу! И он не ел четыре дня! А потом закоченел. И вы, все трое. Никто из вас даже не заплакал.
- Заплачем, мамочкин, если что, - утешили находчивые дети.
Ком снега по имени Зима из чудного кукленочка сделался грациозной кошкой. Не худой копией взрослой кошки, а изящной и плавной, только небольшой. Может, она и была худой из-за неполноценного питания, но из-за ворса ее белого и длинного, смотрелась прямо-таки облаком.
Она со всеми установила свои правила. Младший ее донимал бантами и завязочками, так что она от него вырывалась и с глухим рявканьем шпарила под диван. Среднего предпочитала на время кино, чтоб лежать на его животе. А вот с дочкой в любое время муркала бесконечные песни. С дочкой у них было родство.
- О-о! Ну и теплая она! - восклицала дочь, - Не прогнать, какая теплущая...
По утрам я чистила дочкину юбку сырой вырежкой и чертыхалась. Если не успевала, она так в школу и шла, облепленная ворсом. А я сама пыталась установить с Зимой дипломатические отношения, но у меня не получалось! Я смотрела на нее, она на меня. И каждая подозревала подвох... Утром на всех парах, прямо в ночной рубахе, я мчалась ставить чайник и кошка опрометью неслась за мной вслед. По квартире рассыпался двойной скокот.
Лихорадочно шаря по пустому холодильнику, я доставала дешевую колбасу дачную . Зима нюхала, жеманилась и отьезжала задним ходом. Я прищурясь, смотрела на ее маневры.
- Что тебе не так?
Она с видом оскорбленной добродетели отодвигалась еще, отряхивая лапки.
- Как ты смеешь, - бормотала я, стремительно нарезая оставшуюся колбасу на сковородку и бухая туда яйца,- ты видишь, даже дети едят, а ты ковыряешься!
Кухню заполняло ароматное шипенье и кошка, уныло свернувшись в пирожок, поднимала уши, настораживалась... Поворчав минуты две, я швыряла ей кусочек из сковороды, который она, вежливо обжигаясь, сьедала. То есть она не любила холодную еду! И не любила, когда еду бросали в блюдце задолго до ее прихода. Но если она видела, что при ней приготовили, остудили, подали, как в ресторане, тут уж смягчалась. А мне было обидно! Я согласилась взять, подрядилась кормить, когда у меня самой нищета, так должна быть благодарность или нет?
Принесла цыпленка, отрезала крылки, лапки, гузки. Кошка неслышно выплыла из-за угла и встала над блюдцем, углубившись в новый запах. Прямо застыла вся.
- Слабо тебе холодное сьесть, - прошептала я, пытаясь однако не нарушить познание.
Но тут сработали инстинкты и раздался хруст косточек.
- Ага, - возликовала я,- зов крови ! Хищник он и есть хищник.
Но я рано обрадовалась. На первый-то раз она остановилась на крылышках, на второй потребовала шейку, спинку... Она разевала розовый ротик, зычно вякала и становилась очень наглой, смотрела на меня остановившимися глазами. Такое попрошайство даже не вязалось с ее царственным белоснежным обликом. Она излучала тревогу. Чтобы она отстала, я бросала еще, еще... Однако, помня о детях, старалась не скормить ей всю курицу.
Налопавшись, она садилась напротив, осоловело качаясь.
- Чего добилась? - спрашивала я ее.- До обеда борьба с голодом, после обеда со сном?
Она только ушком поведет. А спала в кресле и на диване. Чтоб на кухне лечь - ни боже мой. В крайнем случае на больших комнатных тапках, облепляя их плотным белым войлоком. И если ее случайно кто-то заденет, она поднимет все так же лениво голову или уши и весь ее балдежный вид как бы говорит: не то чтобы это вершина блаженства, но так - жить можно. И мне, такой задерганой, не успевающей между работой, плитой и двойками, это было обидно вдвойне. Неужели я должна метаться, ишачить и урезать себя, только чтоб эта ленивая сонная тетеря... не знаю даже, как сказать... лежала и потягивалась?
Я знаю, что кошек купать нельзя. Им это вредно. Но когда Зима выползла на улицу гулять, она своей пушистой кипенью собрала по крыше всю сажу, так что обратно шла чучело чучелом. А дети вечно с ней обнимаются! "Зима, Зимушка, а какая ты мягкая, теплая. А какая ты печка..."
Я эту печку - в ванную, а она - придушенно орать. Тельце стало твердое как дерево, пух весь слипся, шея длинная как у жирафа, глаза одичалые. Я одной рукою держала ее в тазу, второю быстро мылила - еще и шампунь дорогой, рекламный, на нее, поганку, тратила. Дети, конечно, участвовать в этом не хотели. Пусть грязную работу делают другие! Они потом брали ее, завертывали в пеленку и грели. И она муркала, муркала, как каша на огне. Потом шла дрожать и вылизываться. А я тоже отходила как могла. Это купание было самое нервное дело.
- Что ж ты раньше не вылизывалась? Сразу после помойки? - ехидно спрашивала я у нее. Она не реагировала. Не считала нужным с мучителями общаться.
Ночью, бывает, встану - кому попить, кого в туалет. Кошка воспринимала это как сигнал к жратве и пока я что-то не брошу ей, с кухни ни в какую - сидит под раковиной, надсадно мяуча. Я брошу кусочек, а она схватит и бежит, пригнув башку, в темный угол ... прятать. Спрашивается - зачем клянчишь, если все равно не трескаешь? Если она все же ела, хрустя костями в ночи, то тоже сильно меня раздражала..
- И днем, и ночью! - негодовала я,- Обжора! Обжорство - признак слабоумия.
И бросала в ее сторону тапку.
- Не шпыняй божью тварь, - бормотал наш добрый папа, - она не виновата, это биология.
И она, кстати, чувствовала его безусловную поддержку. Вечером, когда нас пять человек собиралось у телевизора либо в большой комнате с уроками и газетами и получалась неимоверная плотность населения на один квадратный метр, кошка стремилась к папе. Мягко вспрыгнет на его доброе брюхо и давай вино на нем давить. Топчется, топчется полчаса, пока не устанет. Папа тихо гогочет от вина и щекотки, мы все бросаем свои занятья и тоже смеемся. Тогда она обиженно ложится и еще час муркает. Ко мне она не лезет, знает, что шугану, хватит мне этих юбок чистить. Только мельком глянет на меня и мимо... и небось, думает - к этой злюке ни за что... и нос задерет... Что, понравилось?
Настоящая идиллия началась как раз с ее родами. Перед тем она долго ползала на своем раздутом животе, как баржа на перевозе. У нее лапы плохо доставали до пола, морда вечно сонная, вид вообще до того биологический и тупой, что сил нет. Даже дочка смеялась - ну ты и раздулась, Зима, не лопни....
Я уж не говорю, сколько она лопала в это время, сколько куриных ножек, отложенных для детей, котлеток и яичницы покрала с высокого подоконника. Бить ведь нельзя, чем она и пользовалась. Но я никак не могла привыкнуть, что все это надо прятать.
Потом однажды стала метаться и тревожно вякать. Лазала то туда, то сюда, забивалась даже в одежный шкаф, чего я вынести никак не могла. Неужели я еще должна давать ей спать на своих полотенцах и детских майках с бабочками? Я сдерживалась, я поставила ей коробку с подстилкой в угол, но ей это не понравилось и когда я пришла с работы, она уже не орала. Я поискала ее, проникла на писк и чуть в обморок не упала. Мама родная! Родила на моих рукописях! В диване! Плоды былых влюбленностей, поиски истины и духовности - все было в крови, в грязи и в котятах.
Перетащив все это безобразие в коробку, я выбросила папки и три месяца восстанавливала рукописи. Котят утопить не удалось, дети мои страшно вопили, что коль они под светлую пасху родились, губить нельзя, ангелы-хранители не одобрят... Зато ангелы одобряли полное издевательство надо мной, когда я полностью зависела от этой мяучащей семейки. И то, сколько дадут поспать, и то, сколько еды останется. Только соберемся строганины из мороженой рыбы наделать - как они уже потрусили туда в немой тоске.
Теперь на кухню уже проносилась не одна пасть, а целая орда в пять пастей, я в ужасе бросала им две-три сырых рыбы и зажмурившись убегала, чтоб не видеть их урчания и потасовок. Эх... А ихний тазик, который адски вонял, и бабушка со стонами выпинывала его в прихожую, чтоб именно я, единственная кошачия прислуга, его выносила? Я пыталась приобщить к гуманитарной помощи детей, уверяя, что следить за кошками должны они, но они меня не слышали. Видимо, я какая-то бессображенная, неответственная мать, не могу заставить. Покричу, помахаю ремнем и бреду сама с этим позорным тазиком на боку - выносить.
Знал бы мой верный приятель с усами, что он натворил ! В некоторые моменты я уже не понимала, что кошки снимают стрессы и электричество. Пусть бы снимали что угодно у кого угодно, только б не у меня... Я в оцепенении наблюдала их дикие игры, разбросанные где попадя экскременты, мокрые покрывала на креслах и цирковые раскачки на шторах. Дети, разумеется, визжали, и прыгали с ними вместе. А я шептала: "Надо же, господи, как я не люблю животных." Открыв это в себе, ужаснулась. Раньше думала, что я добрая, а жизнь мне доказала обратное.
- Не любишь? - удивлялся добрый папа, - Оглянись назад. Причина не в ней, а в твоей психике. Все внутри тебя.
Он был прав. Психика держалась еле-еле.
Я пошла к своему знакомому психоаналитику, у которого на визитке синее небо в кучевых облаках и золотом фамилия. Как будто он не просто свой в доску мужик, а такой реющий дух вроде чайки Джонатан.
- Слушай, есть у меня сомнения насчет моих этических норм. Это же патология - ненавидеть кошку? Божья тварь, тем более дети как ее любят. А как быть мне?..
Аналитик нежно улыбнулся - от этого любое его слово доходило быстрее.
- Когда нет детей и друзей, когда никого, кроме кошки и собаки, когда магазины забиты едой и сервизами для кошек - это патология. Когда близких променивают на зверя, на тварь божью - возможно, патология. Но когда такой плотный общенческий круг, когда и людей больше, чем надо - тут ничего патологического нет. Твои вспышки - сигнал близким, что ты без сил, вот и все.
Но близкие моих сигналов не слышали.
Это были далеко не все испытания. После того, как я вместе с детьми долго унижалась и распихала всех котят, всю эту шумную псюрню - началось, опять началось. Кошка стала скрести лапами голову и содрала с нее всю шкуру до голого черепа. Приходят ко мне чужие люди по делу, кошка выходит из-за угла в прихожей и садится. Люди смотрят - у нее башка за ушами окровавленная. У них постепенно глаза вытаращиваются и они смотрят, смотрят, не в силах даже нить разговора поймать. И скомкав любую идею, убегают, не попрощавшись. Может, они думали, что я ее бью, так как я злая зараза или сама эта кошка чем-то заразная - не знаю. Короче, я детям обрисовала обстановку и сказала, что если они ее в ветлечебницу не свезут, я ее усыплю.
Дети долго шушукались, боялись ехать, зверячья больница у нас далеко, но поскольку были каникулы, они взяли денег и рискнули. Видимо, до них дошло, что я уже не шучу. Оказалась у кошки в ушах какая-то моль, она там копошилась и создавала невыносимый зуд. Врач насыпал ей в уши пуд серы и она перестала драть свою бедную башку! И через неделю череп зарос. Все-таки дочка молодец, волевой человек. Решила вмешаться - и помогла. Да они вместе... Они даже как-то сдружились в тот день, в знак защиты Зимы.
У детей был праздник. Обнимались с кошкой день и ночь: "Зимочка, какая ты царица, какая ты у нас бочка выросла..." А я даже про себя не могла ее по имени называть. Ни по имени, ни как добрый папа - тварь божия. Только первое слово! Тетеря, наконец.
Казалось, это навсегда: детское мур-мур-мур и мое отчаяние. И вдруг коллега по работе, Мариночка подошла и попросила котеночка. Я говорю самодовольно:
-Какое там! Кончились котята.
- Ну со следующего раза...- не отставала Мариночка.
- Так вам кота или кошку?
- Конечно, кошку. - Мариночка завздыхала. - У меня мама в деревне так просит, так просит кошку! Чтобы мышей ловила, много котят рожала, чтобы вся деревня свободно вздохнула. Я привозила ей котов, да они сбегают и дичают, такие худые оказались, урки, а не коты.
Сердце мое громко застучало. Я поняла, что если мне судьба дает шанс, надо шанс ловить. Удалить ее, сослать - только так можно спасти ее жизнь. Только ссылка! Иначе я не ручаюсь...
- А если большую кошку?
- Так вы ж не отдадите большую, жалко, небось...
Это мне-то жалко? Я от близкой свободы даже разволновалась. Договорилась, что Мариночка приедет с сумкой на замке, когда детей дома не будет и сразу на машину и в деревню... Так все и случилось. Был тяжелый момент, когда они узнали. Дочка плакать пошла. Я в сильном напряжении пыталась ей говорить, что больше так жить не могу, у меня скоро крыша поедет. Что они не хотят мне помогать, все свалили на меня, а я кроме работы, детей и плиты уже не имею права попеть под гитару, постучать на машинке, вообще пожить как все люди, без этой нервотрепки. Я взывала к жалости. Она сморкалась и смотрела на меня так, как если бы крыша у меня уже поехала и я совершенно убогий человек.
- Ты ничего не понимаешь, - грустно сказала она.
- А ты?- горько спросила я.
Все затихли и понурились, как при потере близкого.
Каждый раз, когда Мариночка возвращается из отпуска, она рассказывает потрясающие новости. Кошка рожает в деревне как из пушки. В каждом доме теперь есть белый кот! Кошка совершенно не любит их маму, то есть хозяйку. Подходит и ластится только к хозяину избы, с ним же спит на кровати. Кошка разьелась на мышах и приобрела сильный авторитет. Она сперва ловит себе, потом окрестным котам, которые сидят каждый у своих ворот и ждут. А может, это все ее дети? Тогда тем более. Она важно идет и несет мышь, кладет ее перед этими лентяями. Те нюхают и подарок, и дарительницу. Мурчат, облизываются, но не кидаются лопать сразу. Это ритуал. Потом она вперевалочку уходит за другими мышами. И как она мышей ловит, когда на вид не повернется? Ее теперь не надо купать, она стала белая-пребелая, снег, а не кошка. Идет, подняв хвост как у белки трубой, переваливается, больно толста. Она идет себе среди травы, сонно смотрит через плечо зелеными глазами и дальше. Можете сьездить. посмотреть, а я и так верю. У нее, наверно, настала настоящая жизнь. Жизнь Зимы в зеленых травах.